Текст книги "Рэймидж и барабанный бой"

Автор книги: Дадли Поуп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава вторая

Трезвый Джон Смит Второй казался хитрым как лис, и это впечатление усиливалось всем видом его тощего и верткого тела, но как только он осушал свою порцию грога – и все остальные, выигранные у товарищей, – черты лица смягчались, взгляд переставал метаться из стороны в сторону, и он обретал блаженный вид браконьера после успешного ночного набега на охотничьи угодья сквайра. Записанный в судовом журнале как матрос с отметкой «Второй», чтобы отличить его от другого моряка с тем же именем, Смит был также оркестром «Кэтлин». У него была скрипка и он любил играть на ней, будучи в подпитии, так что воскресенье было для него трудовым днем. Он играл гимны во время утренней службы, а днем сидел на тумбе брашпиля и наяривал вовсю, покуда другие матросы плясали.

Рэймидж стоял на вахте всего полчаса, и хотя он ценил Смита и как моряка, и как затейника, скрашивающего матросскую жизнь, пиликанье скрипки терзало его музыкальное ухо, так что Рэймидж испытывал желание выстрелом из пистолета выбить скрипку из ловких пальцев Джона Смита Второго.

Тут он как раз вспомнил про ящик с дуэльными пистолетами, которые вице-король Корсики, сэр Гильберт Эллиот, старый друг его семьи, прислал ему в подарок на борт корабля в Бастии, когда услышал, что Рэймиджу доверили его первое командование. Он еще не имел времени испытать их, и теперь была подходящая возможность. Он передал поручение по команде, и несколько минут спустя Джексон принес ящик из красного дерева, окантованный медью, открыл его на крышке светового люка и начал стирать с пистолетов защитный слой смазки. Это была красиво подобранная пара, изготовленная Джозефом Мэнтоном, – его эмблема в виде льва и единорога украшала крышку ящика. У каждого пистолета был длинный шестигранный ствол и рукоять с отделкой из зернистой древесины грецкого ореха.

Рэймидж поднял один. Пистолет был отлично уравновешен. Рукоять вписывался в ладонь, как если бы пистолет был естественным продолжением кисти, указательный палец сразу лег на спусковой крючок, словно оружие было сделано специально под его руку. Ящик из красного дерева был оснащен формой для отливки пуль, штампом для вырубки пыжей, фляжкой с порохом и коробкой запасных кремней. Набор, признал Рэймидж, делал честь оружейнику с Ганновер-Сквер и оправдывал гордую надпись на эмблеме:

«Поставщик оружия Его Величества».

Тем временем Джексон зарядил один пистолет.

– Отличная вещь, сэр, – сказал он, вручая пистолет Рэймиджу. – Я спущусь вниз и возьму несколько кусков дерева у помощника плотника для мишеней.

– И передай там, чтобы не обращали внимания на выстрелы! – сказал Рэймидж.

Несколько минут спустя Джексон вернулся с охапкой обрезков. Рэймидж, который уже зарядил второй пистолет, взобрался на последнюю в ряду карронаду и балансировал, пытаясь противостоять раскачиванию судна. Он прицелился из пистолета в правой руке, затем из левого.

– Ладно, Джексон, бросай самый большой кусок!

Кусок дерева по дуге взлетел в воздух, плюхнулся в море в нескольких ярдах, дрейфуя на волнах, в то время как корабль удалялся от него.

Рэймидж взвел курок, поднял правую руку, прицелился вдоль верхней плоскости ствола и нажал на спуск. Крохотный фонтанчик воды размером с перо поднялся в двух ярдах за деревяшкой.

– Точно по направлению, но слишком большое возвышение, сэр! – объявил Джексон.

Почти сразу же Рэймидж выстрелил из второго пистолета с левой руки. Деревяшка подскочила, и пуля с визгом отрикошетила.

– Уф, – прокомментировал Джексон. – Еще и левша!

Рэймидж усмехнулся. Это была чистая удача, потому что обычно он отводил пистолет слишком далеко налево, стреляя с левой руки.

Он отдал оба пистолета Джексону, чтобы перезарядить, и когда спрыгнул с карронады, увидел, что Джанна поднимается по трапу.

–  Accidente! – воскликнула она. – Враг на горизонте?

– Учебный стрельбы – я испытываю пистолеты, которые подарил сэр Гильберт.

Подошел Саутвик, затем и Антонио присоединился к ним и наблюдал, как Джексон забивает шомполом пулю.

– Дуэльные пистолеты, Нико? По-моему, у них слишком длинные стволы, чтобы пользоваться на корабле?

– Да – но есть и приятные отличия. У наших морских служебных моделей тугие спусковые крючки. Надо прижать дуло к животу человека, чтобы наверняка попасть в него. А у этих – только коснись спускового крючка.

Джанна взяла пистолет, заряженный Джексоном.

– Осторожно! – предупредил Рэймидж.

Она посмотрела на него высокомерно, подобрала юбки и взобралась на карронаду.

– Смотрите! Видите ту кучу водорослей? Я попаду в нее! Хотите держать пари?

– Один centesimo [2]2
  Чентезимо – мелкая монета, 1/100 лиры. (итал.)


[Закрыть].

– Больше. Два – и побыстрее!

Не ожидая ответа, она подняла пистолет и выстрелила. Пуля подняла крохотный фонтан воды в нескольких футах от плавающих водорослей.

– Судно качнулось!

– Вы должны учитывать качку!

– Это несправедливо. Я не буду платить. Давайте заключим настоящее пари. Вы с вашим ножом против меня с этим пистолетом.

– Пари или дуэль? – спросил Рэймидж с усмешкой.

– Пари – для начала.

– Будьте осторожны, Нико, – предупредил Антонио. – Не забывайте, что ее мать хотела сына и воспитывала ее как мальчика! Она стреляет как охотник, скачет как жокей и спорит на деньги как дурак!

Джанна изобразила подобие реверанса на карронаде.

– Спасибо, кузен Антионио. Вы видите, Нико, как крепки семейные связи у итальянцев!

– Скажите мне, Нико, – прервал ее Антонио, – полагаю, метание ножа не входит в программу обучения моряка?

Рэймидж рассмеялся.

– Нет – это итальянская школа! Когда мои родители жили в Италии – они провели там несколько лет – у нас был кучер с Сицилии. Он и научил меня.

– Ну давайте же! – воскликнула нетерпеливо Джанна. – Джексон бросит что-нибудь в море, и я попаду в мишень на счет десять. А вы, Нико, – она огляделась вокруг, – вы, должны поразить мачту своим ножом, стоя возле той рулевой палки.

– У румпеля.

– Да, у румпеля. Это справедливо, я думаю. И какие ставки?

–  Un centesimo.

– Вы – игрок. Разве вы не можете поставить больше?

– Я – всего лишь бедный лейтенант, мадам!

– И все же вы можете поставить больше!

Хотя голос ее звучал насмешливо, он знал, что она не шутит. Он посмотрел на нее удивленно, и она указала на его левую руку. Когда он поднял ее, она указала на золотой перстень на его мизинце – на печатке был изображен вставший на дыбы грифон.

– Хорошо, тогда, – сказал он неохотно, – мой перстень с печаткой против…

Все еще держа пистолет, она повернула правую руку – как раз, чтобы позволить ему видеть тяжелое золотое кольцо на среднем пальце.

– …против вашего кольца.

– О нет! – воскликнула она. – Это несправедливо!

Он знал ее слишком хорошо.

– Это или никакого пари.

Пожав плечами с явно недовольным видом, она сказала:

– Ну ладно. Но если вы выиграете в первый раз, вы дадите мне второй шанс.

Рэймидж только собирался отказаться, когда понял ее хитрость: если она проиграет, а затем победит, они могут обменяться кольцами, и никто этого не поймет. Это было ребячество, но он ликовал: их тайна останется тайной, и все же они будут с удовольствием щеголять ею.

– Ладно, но пусть Антонио держит обе ставки, – сказал он, снимая перстень с печаткой. Он повернулся, чтобы позвать Джексона, и увидел, что он и Саутвик стоят поблизости и Саутвик держит маленький деревянный бочонок.

– Это годится как мишень, сэр?

– Если наполнить до половины водой, то да.

– Он пустой, сэр.

– Значит, будет плавать высоко в воде, да? Маркиза подкупила вас?

– Эй, на палубе! На палубе!

Крик сверху внезапно напомнил им, что на целых пятнадцати минут все, кроме впередсмотрящих и двух рулевых забыли, что «Кэтлин» – военный корабль.

– Здесь на палубе! – крикнул Саутвик.

– Какой-то корпус или что-то вроде – может быть, небольшой остров – ясно виден по носу с правого борта, сэр.

– Что значит – корпус?

– Ну, сэр, никаких мачт, ничего, и все же похож на корпус. Просто поднимается на горизонте, сэр.

Саутвик вручил свою подзорную трубу Джексону.

– Вот, заберись наверх с этим «приблизителем» и посмотрим, что ты там разглядишь.

Эта сторона командования судном раздражала Рэймиджа: несколько недель назад, когда он был самым младшим лейтенантом на фрегате, он через мгновение уже карабкался бы по выбленкам, чтобы посмотреть самому. Теперь как капитан крошечной «Кэтлин», но наделенный тем же правом приказывать жить или умирать, что и капитан большого трехпалубного корабля, он обречен всегда оставаться в гордом одиночестве – по крайней мере, думал он с сожалением, был бы обречен, если бы на борту не было Джанны, живо превратившей унылое путешествие в праздник.

Долговязый, рыжеволосый американец забирался по выбленкам так легко, словно его тащили невидимым фалом. Оседлав нижний рей, он сделал паузу, чтобы вытащить колена трубы, а затем навел ее в направлении, указанном впередсмотрящим.

Генри Саутвик, чье лицо херувима и волнистые седые волосы делали его похожим на добродушного пастора, готовился отпраздновать свое шестидесятилетие через несколько недель – он вспоминал об этом каждый раз, когда глядел на Рэймиджа. Хотя молодой капитан был почти (если убавить год-другой) в три раза моложе его и они служили вместе немногим более пяти недель, Саутвик чувствовал, что если война продлится достаточно долго и если Рэймидж переживет интриги врагов его отца и усилия французов и испанцев, каждый человек, которому доведется с ним плавать, будет с обожанием рассказывать о нем своим внукам, – и Саутвик признавал, что и сам не станет исключением. Молодые капитаны обычно раздражали его. Он служил под началом слишком многих юнцов, которым доверяли командование потому лишь, что у их отцов было достаточно денег и земель, чтобы обеспечить их кандидатам избрание в Парламент. Слишком часто, осуждая явную некомпетентность очередного щенка, вообразившего себя капитаном, он слышал в ответ: «Ну, его отец дает правительству несколько голосов». («Вот, значит, где питательная почва для протекционизма?» – задавался он горьким вопросом.) Так или иначе, ничего подобного нельзя было сказать о мистере Рэймидже, поскольку правительство пыталось расстрелять его отца, как бедного старого адмирала Бинга.

Саутвик видел, что Рэймидж снова моргает, словно смотрит на яркий свет, и протирает шрам над правой бровью. Узнав предупреждающий сигнал, Саутвик задался вопросом, что вызвало его, и, глянув на маркизу, увидел, что она также заметила знакомые признаки и смотрит на Рэймиджа с беспокойством и нежностью.

Хорошая подобралась пара, подумал он, и можно понять ее любовь (хотя он был уверен, что мистер Рэймидж все еще не осознает глубину ее чувства). Расчувствовавшись, штурман представил, что маркиза – его дочь, и попытался увидеть Рэймиджа ее глазами. Тело как у классических греческих статуй, которые он видел на Морее: широкие плечи и узкие бедра; поступь легкая и уверенная, придающая ему вид человека, родившегося, чтобы вести за собой, даже если он одет в отрепье. Но, насколько заметил Саутвик, в первую очередь привлекают внимание глаза: темно-карие, глубоко посаженные, спрятанные под густыми бровями (которые сходятся на переносице, когда он сердит или взволнован), – они могут смотреть столь же холодно и грозно, как дула двух пистолетов. И еще у него странное, суховатое чувство юмора, которое нравится матросам, хотя сам Саутвик порой догадывался, что ему опять натянули нос, лишь когда замечал крошечные морщинки в углах глаз капитана.

– На палубе! – закричал Джексон. – Это точно корпус.

– Можешь разобрать чьей постройки? – крикнул Саутвик, внезапно возвращенный в настоящее.

– Нет еще. Он наплаву, но болтается туда-сюда.

Саутвик знал наверняка, что это не остров, – нет тут никакой земли на много миль; но что лишенное мачт судно делает здесь? Внезапно он вспомнил вчерашний шквал. Сначала он принял его за очередную средиземноморскую осеннюю грозу, из тех, что случаются здесь не по одному раз в день. Но пока гроза надвигалась, мистер Рэймидж поднялся на палубу, заметил ее и сразу приказал ему убрать все паруса до единого; передавая приказ, Саутвик не сумел скрыть своего удивления и недоверия. Но мистер Рэймидж был прав: спустя три минуты после того, как последние завязки закрепили свернутые паруса, оставив судно дрейфовать по почти спокойному морю, необыкновенно плотная стена воздуха ударила «Кэтлин» и с одной только мачтой, реями и свернутыми парусами погнала ее с таким креном, что вода заливала орудийные и весельные порты, и пришлось поставить дополнительных людей к румпелю, чтобы держать голый корпус судна ровно.

Саутвик ждал, что судно опрокинется, и знал, что никогда не сможет понять, как мистер Рэймидж догадался, что тот особенный шквал ударит с такой силой. Он казался не сильнее других, и облака были не чернее обычного. Но судно, капитан которого не догадался, – что ж, даже если оно не опрокинулос, его мачты, конечно, полетели за борт.

Он посмотрел на Рэймиджа, и когда их взгляды встретились, понял, что лейтенант все это обдумал еще до того, как Джексон полез по выбленкам.

– Один из наших, сэр?

– Сомневаюсь, что так: не то местоположение.

После этого Рэймидж спустился, чтобы воспользоваться столом в своей каюте. Даже склонив голову, он не мог здесь стоять прямо, хотя это едва ли имело значение – каюта была слишком крохотной, чтобы разгуливать по ней. И в настоящее время, как нетрудно было догадаться, временно принадлежала молодой женщине, привыкшей, что вокруг нее суетится множество слуг: невесомые интимные предметы туалета – сплошь легкий шелк и тончайшие кружева – валялись на столе и были навалены на койке. Когда он убрал несколько со стола, то увидел, что один из них все еще сохраняет форму ее тела – она, должно быть, сбросила его только что, когда переодевалась к обеду. Как наяву Рэймидж увидел вдруг обнаженную Еву, вырезанную Гиберти [3]3
  Гиберти – (Лоренцо Ghiberti, 1378–1455) знаменитый флорентийский скульптор, литейщик и золотых дел мастер.


[Закрыть]на восточных дверях баптистерия во Флоренции – Еву, для которой Джанна могла послужить моделью: то же маленькое, изящное, крепкое тело; та же маленькая, упругая грудь, плоский живот… Он отложил белье, отпер второй ящик стола и вынул толстую книгу в пятнистом коричневом переплете, озаглавленную «Книга сигналов для военных кораблей».

Почти в самом конце он нашел сделанный от руки на полях книги список точек рандеву для судов средиземноморского флота. Он отметил широту и долготу самого близкого, № 11, и взял карту со стойки над столом. Точка рандеву отстояла на семьдесят пять миль к востоку от нынешнего положения «Кэтлин» – и направление ветра исключало малейшую возможность, что потерявшее мачты судно было британским фрегатом, ждущим, как часовой на посту, с новыми приказами или информацией для кораблей, должных пройти здесь.

Он поставил палец на карту. «Кэтлин» была здесь – примерно в ста милях к западу от южной оконечности Сардинии, потому что он вел ее южнее, ближе к африканскому побережью и в то же время подальше от Майорки, Менорки и юго-восточного угла побережья Испании. Судно впереди было слишком далеко к северу, чтобы быть британским и идти из Неаполя, с Мальты или Леванта в Гибралтар. Он поглядел на верхнюю часть карты. Тулон – да, французское судно, идущее с востока и направляющееся в этот большой морской порт, могло быть здесь. Но он видел и Барселону на западе и, дальше к югу, Картахену – возможные места назначения для испанских военных кораблей, капитаны которых будут стараться держаться севернее из-за мелководий и непредсказуемых течений вдоль низменного африканского побережья. Корабль, который возвращался, обогнув Корсику и Сардинию (он знал, что несколько испанских судов постоянно наблюдают за британским флотом) тоже мог оказаться здесь.

Он услышал крик Джексона наверху, но не мог разобрать слов, свернул карту, запер «Книгу сигналов», повернулся, чтобы покинуть каюту – и увидел Саутвика, спускающегося по трапу.

– Джексон говорит, что это – фрегат сэр, – объяснял штурман, поднимаясь за Рэймиджем по трапу. – Все смыло начисто, нет даже палки, чтобы поставить временную мачту. Говорит, что он вроде бы испанской постройки.

– Очень хорошо, мистер Саутвик: продолжите двигаться к нему, пока мы не сможем убедиться.

Взволнованные Джанна и Антонио шли ему навстречу.

– Если это испанец, мы можем отбуксировать его в Гибралтар, – сказал Антонио.

Рэймидж покачал головой.

– Никакого буксира, если он не британец.

– О! – воскликнула Джанна. – Почему нет?

– Я…

– На палубе!! – закричал Джексон. – Он определенно испанской постройки.

Саутвик отозвался, а Рэймидж отвернулся, чтобы не отвечать на вопрос Джанны, но она повторила его.

– Потому, мадам, – сказал Рэймидж недовольно, – что у нас команда судна шестьдесят три человека и мы несем десять карронад, каждая из которых стреляет 6-фунтовыми ядрами менее чем на пятьсот ярдов. Если то судно – испанский фрегат, оно имеет приблизительно двести пятьдесят моряков на борту и, вероятно, еще и солдат, и несет по крайней мере тридцать шесть пушек, которые стреляют 12-фунтовыми ядрами на полторы тысячи ярдов. Каждое такое ядро может повредить нас – они больше четырех с половиной дюймов в диаметре – и если пара штук попадет ниже ватерлинии, мы затонем.

Антонио махнул рукой в сторону испанского судна.

– Но разве их орудия не направлены под прямым углом, как наши? Ведь они не могут стрелять прямо вперед или назад?

– Да, это орудия бортового залпа, и мы могли бы держаться в стороне от дуги поражения. Но они могут использовать свои погонные и ретирадные орудия на носу и на корме.

Антонио выглядел озадаченным.

– У большинства судов есть два специальных порта в кормовой части и два впереди. Вы просто перетаскиваете несколько орудий бортового залпа и нацеливаете их через порты, – объяснил он, показывая на корму. – Вот для чего эти два порта.

– Но разве мы не можем рискнуть, если будут стрелять только два орудия? – упорствовал Антонио. – В конце концов, они будут раскачиваться, и без парусов они не могут развернуть судно бортом к нам, не так ли?

– Нет, но даже если бы у них не было бы никаких орудий, как мы можем захватить двести пятьдесят человек, которые будут очень возражать, если мы захотим взойти на их корабль, уже не говоря о том, чтобы взять их в плен?

– Ну, если у них нет никаких орудий, – прервала его Джанна торжествующе, – почему мы не можем просто продолжать стрелять в них, пока они не сдадутся?

– Я не говорил, что у них нет никаких орудий, – ответил Рэймидж, стараясь скрыть свое раздражение. – Я просто сказал «Если бы они не имели» – но они имеют.

– Ну ладно, хотя жаль. Мы произвели бы прекрасное впечатление, приведя на буксире такое большое судно в Гибралтар.

– Если вы представите маленького ослика, тянущего большую телегу, нагруженную блоками каррарского мрамора через Альпы, то это будет прямо про нас. Его водоизмещение… в общем, если вы поставите его на весы, то увидите, что он весит приблизительно 1 300 тонн против наших 160 тонн.

– Минус вес ее мачт! – воскликнул Антонио.

– Мачты, стеньги, реи, бушприт, утлегарь, такелаж, блоки, паруса и шлюпки. Да, – признал Рэймидж с иронией, – можете вычесть приблизительно сто тонн – немного меньше чем вес «Кэтлин»

Саутвик окликнул его:

– Вы можете теперь видеть его, сэр.

Рэймидж разглядел маленький черный прямоугольник, поднявшийся над линией горизонта, когда «Кэтлин» приблизилась к нему, и указал на него Джанне. Фрегат был на расстоянии приблизительно в одиннадцать миль. Он глянул за корму на след куттера: он делал приблизительно пять – шесть узлов, так что пройдет почти два часа до того, как они окажутся в пределах досягаемости. Достаточно близко, точнее, чтобы узнать имя корабля.

Он задавался вопросом впоследствии, почему он передумал, почему спустился и сменил свой лучший мундир на старый, цвет которого яркое солнце, соленые брызги и постоянная стирка и чистка сделали приятно бледно-синим – этот цвет нравился ему больше оригинального.

Глава третья

Рэймидж временно занимал каюту Саутвика, который в свою очередь перебрался на место следующего по старшинству – Джона Апплеби, помощника штурмана. Он едва успел переодеться, когда Джанна позвала из своей каюты. С серьезным видом она указала жестом, чтобы он закрыл дверь, и, не зная, что она собирается сказать, Рэймидж приказал часовому встать на расстоянии нескольких футов, вне пределов слышимости.

Она поднялась из-за стола, резко развернув кресло, встала перед ним и коснулась правой рукой шрама у него над бровью.

– Нико…

– Маркиза…

– Милорд…

Они оба рассмеялись, и, чтобы помочь ей преодолеть смущение, мешавшее начать, он сказал:

– Сожмите кулаки, закройте глаза и скажите это!

– Это не мое дело, Нико, но…

– Но?..

– …но было бы мудрее оставить это испанское судно, не…

– Не позволив вам прыгнуть на борт, захватить его без посторонней помощи и поднять флаг Вольтерры?

– Говорите серьезно, Нико! Я имею в виду: разве люди не станут говорить, что вы убежали – что вы отказались попытаться захватить его?

– Некоторые могут и, вероятно, будут. Другие скажут, что было бы безумием даже пытаться предпринять что-либо против судна в восемь раз больше «Кэтлин». Третьи – и среди них адмирал сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон – скажут, что я уже нарушил приказы, собираясь подойти достаточно близко, чтобы опознать судно. Вы понимаете, что коммодор приказал мне доставить вас и Антонио в Гибралтар как можно быстрее и самым безопасным маршрутом? Это означает, что я должен бежать, а не сражаться, кого бы мы ни встретили.

– Да, но Антонио боится, что, поскольку ни сэра Джона, ни коммодора в Гибралтаре нет, один из врагов вашего отца может причинить вам неприятности, как они сделали это в Бастии. В конце концов, кто знает, что могло произойти там, если бы коммодор не прибыл в разгар того позорного трибунала?

Он сам подумал обо всем этом задолго до того, как Джексон опознал судно как испанское, и понимал, что страхи Джанны обоснованы. Было нелегко служить на флоте, будучи единственным сыном Джона Аглоу Рэймиджа, десятого графа Блази, адмирала Белого флага, корнуольского помещика, человека честного и отважного и при этом после адмирала Бинга – самого знаменитого козла отпущения столетия; человек, честь, карьеру и едва не самую жизнь которого отняло правительство, чтобы избежать собственной отставки. Да, это было нелегко и время от времени казалось просто невозможным, но…

– О чем вы думаете, Нико?

На мгновение он забыл, что она стоит рядом.

– Вспомнил, как однажды сказала моя мать: у меня тот же изъян, что и у моего отца.

– Какой? – быстро спросила она, внезапно почувствовав страх.

– Ни одного из нас не интересуют простые задачи – кто-то должен сказать, что это невозможно, чтобы мы приложили все силы.

– Ну, я думаю, это где-то на полпути между изъяном и достоинством.

Он поцеловал ее и, первым поднявшись на палубу, направился к карронаде – подальше от всех остальных. В то время как он стоял, поставив одну ногу на лафет, она подошла и прислонилась к фальшборту, солнечные блики играли на ее волосах, иссиня-черных как вороново крыло, и когда она повернулась, чтобы глянуть на странное судно, Рэймидж пожалел, что он не стал живописцем, чтобы запечатлеть на холсте роскошный профиль патрицианки, очерченный светом на фоне пронзительно-синего моря и неба. Маленький, чуть изогнутый нос, высокие скулы, большие карие глаза и тонкие уши, открытые взору стянутыми на затылке волосами – классический профиль римлянки, если бы не мягкие, чуть полноватые губы.

Он заставил себя отвернуться и внимательно оглядеть палубу куттера. В его власти подставить эту палубу под вражеские ядра, от чьих тяжелых ударов как стрелы полетят острые щепки, кося направо и налево, рубя руки и ноги, впиваясь в плоть моряков. Пройдет два-три часа после того, как он отдаст приказ, и недавно выдраенная палуба, которую он только что инспектировал, будет залита кровью этих парней, что собрались в кружок и смеются над шутками – несомненно, издеваясь над способностями испанцев по части кораблевождения, сражения и любви.

Джанна спросила тихо:

– Вы слышали, что говорят ваши люди?

– Я не слушал.

– Тогда послушайте.

Рэймидж не знал, то ли приказать им замолчать, прогнать их повелительным жестом, то ли перестать слушать, испытывая чувство стыда. Матросы обсуждали призовые деньги, который они получат, когда отбуксируют фрегат в Гибралтар. Для них заранее очевидно, с горечью думал Рэймидж, что их капитан захватит судно, но ни один, похоже, не понимает, что потребуется сотворить чудо, чтобы заставить испанцев сдаться…

– Вот видите? – сказала Джанна.

Подошел Саутвик, потирая руки и усмехаясь так кровожадно, что позавидовал бы театральный злодей из Хеймаркета. Куда подевался добродушный деревенский пастор? Несмотря на круглое лицо и гриву волнистых седых волос, перспектива сражения превратила доброго целителя душ в умелого и безжалостного живодера: лицо разрумянилось, волосы, казалось, ощетинились, глаза налились кровью.

– Я полагаю, было бы неплохо назначить людей разматывать один из тринадцатидюймовых тросов, сэр, – сказал он оживленно. – Потребуется немало времени – и хотя восьмидюймовый был бы легче, боюсь, он может порваться, и нам все равно придется использовать тринадцатидюймовый.

Джанна заметила, что Рэймидж начал потирать шрам над бровью и вместо того, чтобы приказать Саутвику оставить трос в покое, безразлично, чтобы не отвлекаться от своих размышлений, сказал: «Очень хорошо, мистер Саутвик».

Штурман был слишком взволнован, чтобы заметить нехватку энтузиазма в голосе капитана, и понесся вперед – надзирать за подготовкой весящего более двух тонн, жесткого и очень прочного троса.

Джанна слышала, как Рэймидж давал этот формальный ответ «Очень хорошо» десятки раз; но никогда не было в нем этого оттенка… ну да, почти обреченности. Его лицо ничего не выражало, но инстинктивное поглаживание шрама выдавало отчаянную работу ума. Она предполагала, что мысли раздирают его на части: с одной стороны, это непреклонные формулировки приказов, с другой – вечно нависающая тень трибунала его отца, с третьей – уверенность Саутвика и всей команды, что они захватят фрегат. И, возможно, долг и честь тянут его в четвертую сторону.

В глубине души она понимала, что, если бы он повиновался своим приказам и оставил фрегат в покое, он, вероятно, был бы в безопасности; но это худое загорелое лицо, эти глубоко посаженные глаза, природная гордая осанка – все это также говорило ей, что, независимо от того, как он поступит, ему придется жить с этим дальше; что в то время, как другие будут нахваливать его храбрость, он будет осуждать себя за трусость – просто потому, что однажды испытал чувство страха. Она знала это хотя бы потому, что сама прошла через это: она помнила, как послала лошадь через почти непреодолимое препятствие и успешно преодолела его под восторженные крики всей ее семьи, но потом ускакала прочь, подальше от родных, потому что знала, что дала слабину, потому что в последний миг, за секунду до того, как станет ясно, прыгнет лошадь или забастует, страх парализовал ее. Она дорого заплатила за то, чтобы осознать: если хочешь стать настоящим вожаком, тогда, правишь ли ты королевством или командуешь кораблем, ты должен подчиняться лишь тем требованиям, которые предъявляешь себе сам; все остальные – это для толпы, для тех, у кого нет ни таланта, ни храбрости, чтобы наедине с собой принимать решения.

Судорога в ноге, поставленной на лафет карронады, напомнила Рэймиджу, что время проходит быстро; он должен принять решение в следующие несколько минут, прежде чем бычье упрямство Саутвика и энтузиазм команды повлияют на его выбор. Ситуация предельно проста – стоит лишь отбросить несущественные детали (и не брать в расчет любые мысли о последствиях и приказах, запертых в столе).

Он может оставить донов в покое сразу после того, как установит название корабля, – отметить их местоположение и передать координаты первому британскому военному кораблю, который встретит. Или он может… ну ладно, легче определить сначала, чего он не можетсделать. Очевидно, он не может взять фрегат на абордаж, потому что испанцы превосходят его людей численностью по крайней мере в четыре раза. И при этом он не может затопить его орудийным огнем. Таким образом, приготовления Саутвика к буксировке просто смехотворны.

И все же… все же он должен помнить, что пуганая ворона куста боится, что утопающий хватается за соломинку. Из собственного горького опыта он знал, что хуже всего (кроме воды, заливающей судно так быстро, что не успевают откачивать помпы) – это лишиться мачт; без них корабль становится беспомощной игрушкой ветров и течений. Без стабилизирующего эффекта мачт и парусов судно болтается как свинья в навозной жиже, и поскольку испанцы все еще не установили временный рангоут, значит, не могли этого сделать. Они в сотнях миль от самого близкого испанского или французского порта, далеко от проторенных морских путей, так что только чудо может послать им другое испанское судно. А меньше чем в ста милях к югу – африканское побережье, где почти каждый залив служит пристанищем для берберских пиратов, которые перережут им глотки просто ради удовольствия и чьи быстрые галеры с христианскими рабами на веслах часто посещают эту часть моря… Да, испанцы сейчас боятся – боятся дрейфовать по прихоти ветров и течений, боятся что дюжина берберских галер подкрадется к ним в темноте и высадит на борт несколько сотен пиратов. Но пока что они, вероятно, не настолько боятся, чтобы хвататься за соломинку. Надо добавить еще что-то, чтобы превратить их страх в панику…

Если бы он мог надуть донов, заставить их поверить, что он может разрушить их судно, если они не примут альтернативу – сдаться и идти на буксире… Но если он даже сотворит такое чудо – сможет ли малютка «Кэтлин» буксировать такую громадину? Прецедента он не помнил, и был только один способ узнать.

Рэймидж разглядывал фрегат и снова проклинал судьбу, которая подбросила это чудовище в пределах видимости его впередсмотрящих, слыша, как матросы вокруг него все еще смеются и шутят, и чувствуя, что Джанна наблюдает за ним. Веселая ругань Саутвика, подбадривающего людей, которые разматывали трос, доносилась с бака.

Рэймидж стал рассматривать каждого матроса на палубе по отдельности. Он знал их всех по именам, знал большинство их изъянов и достоинств. Нескольких он повысил в звании – и всех одинаково любил. Потом он посмотрел на Джанну и Антонио и заставил себя вообразить, как все они лежат на палубе мертвые, в лужах собственной крови, в то время как «Кэтлин» пытается уйти от бортового залпа фрегата, потому что он просчитался и испанцы не позволили себя обмануть.