Текст книги "Рэймидж и барабанный бой"

Автор книги: Дадли Поуп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава десятая

Все члены команды «Кэтлин» чувствовали нехватку животворящего присутствия Джанны. Судно казалось вымершим, словно стояло у карантинного буя в Норе. «Аполлон» и «Героиня» исчезли в сиреневой дымке там, где море и небо встречались на западном горизонте; через час будет совсем темно. За кормой «Кэтлин» тянулся на буксире приз – словно послушная корова за собакой домой, на ферму.

Впервые в жизни Рэймидж обнаружил, что одиночество – сложная штука. Быть одиноким означает не то же самое, что просто остаться одному. Хуже всего было отделиться от той, кто – он только что признался себе в этом – была частью его. Теперь, когда она ушла, он знал, что без Джанны он лишь полчеловека: не с кем было разделить загадочную красоту великолепного осеннего заката; никто больше не заметит, что обычные, почти прозаические брызги из-под форштевня – это летающие алмазы, образующие ожерелье «Кэтлин»; ее волнение бодрило его, а ее интерес ко всему вдохнул новую жизнь в команду судна.

Наблюдая за «Сабиной», Рэймидж увидел шлюпку, идущую к куттеру. Саутвик, должно быть, закончил свою работу и оставил помощника штурмана «Кэтлин» Эпплби наедине с его первой командой – если это не слишком громко сказано про двадцать матросов на буксируемом призе.

Саутвик вскоре доложил, что, во исполнение приказов Рэймиджа, все бочки с вином и ромом на фрегате разбиты и спиртное вылито за борт, чтобы не дать морякам напиться. Запасов пищи и воды достаточно, но Саутвик сказал с отвращением:

– Состояние судна, сэр! Думаю, что они не драили палубы несколько недель. Не просто пятна от пищи на обеденной палубе и на камбузе, а целые куски валяются – настоящий свинарник!

– Точно! – быстро ответил Рэймидж, чтобы избежать подробного описания. Он мог представить себе это и предположить реакцию Саутвика на судно, которое не было вполне безупречным.

С тем Рэймидж и отправился к себе в каюту (у основания трапа он чуть не повернул к своему бывшему временному обиталищу) и кулем упал на стул, уставившись на тусклый фонарь. Усталость обрушилась на него; жизнь, казалось, осталась только в глазах, в то время как все тело было где-то далеко, и он не чувствовал его. Однако без Эпплби, оставшегося на призе, они с Саутвиком должны стоять вахты по очереди.

Куттер переваливался с борта на борт, и гамак, подвешенный к бимсу, раскачивался в такт. Рэймидж увидел что-то темное на подушке. Это был длинный, узкий шелковый шарф – темно-синий, с золотым шитьем. Узор был один и тот же: ряд крохотных, искусно вышитых кулаков, сжимающих ятаганы. Инстинктивно Рэймидж коснулся тяжелого золотого кольца, которое – с тех пор, как появились в поле зрения эти два фрегата, – он носил на ленте вокруг шеи, под рубашкой. Тот же рисунок был выгравирован на нем – фамильный герб Джанны. Оставила она шарф на память или, помня ее последние слова и холодное прощание, просто забыла его? Он обмотал шарф вокруг шеи, наполовину стыдясь своей сентиментальности, снова уселся, думая о ней, и тут же заснул.

Рэймидж расхаживал взад-вперед по шканцам в полной темноте: десять шагов вперед – разворот, десять шагов к корме и снова разворот. Он взял первую вахту, с 20:00 до полуночи, спал без задних ног до 4:00, пока Саутвик стоял вторую, и теперь, когда оставалось недолго до рассвета, уже примерно час дрожал от холода на утренней вахте.

Ветер менялся, пока не задул прямо с траверза, и вниз по гроту шел ледяной нисходящий поток. Одежда Рэймиджа отсырела и воняла плесенью – постоянные брызги так часто попадали на материю, что она насквозь просолилась, а соль впитывала влагу из ночного воздуха, и он напомнил себе заставить вестового прополоскать мундир, если будет достаточно пресной воды.

Он яростно дергал головой, стучал себя по брови костяшками пальцев, но сонливость накатывала волнами. Используя старую уловку, он облизал палец и смочил веки, чтобы взбодриться; он ругался, покуда соль высыхала на коже век, не давая глазам закрыться.

С большим усилием он заставил себя прислушаться, потому что отдаленные крики наконец пробились сквозь дремоту. Он услышал их снова: несколько криков – очень слабых, с наветренной стороны на траверзе правого борта. Матрос тихо подошел к нему в темноте.

– Капитан, сэр, – прошептал он.

– Да – кто это?

– Кейси, сэр, впередсмотрящий с русленя по правому борту. Кажется, я только что слышал крик с наветренной стороны и скрип блоков, словно на судне разворачивают реи. Хотя, наверное, я должен пройти на корму, вместо того, чтобы отвлекать вас, сэр.

– Совершенно верно. Я только что услышал их сам. Предупреди других вахтенных. И сообщай обо всем, что услышишь – но только шепотом.

Судно с наветренной стороны – и «Кэтлин», выдающая свое расположение горящими фонарями на корме и еще тремя на призе.

Рэймидж обернулся к старшине-рулевому, стоящему около двух матросов у руля:

– Погасите фонари, вызовите мистера Саутвика, помощника боцмана и рулевого моей шлюпки, объявите общий сбор. Но проследите, чтобы никто не шумел. Рядом судно с наветренной стороны. И набросьте бушлат на нактоуз, чтоб не было видно света.

Он мог только молиться, чтобы команда приза услышала крики и тоже потушила фонари.

Светать начнет минут через десять или около того. В этот момент он услышал другие крики – на этот раз с подветренной стороны, почти прямо за кормой по левому борту, и затем низкий скрежет, который могло издавать только перо руля большого судна, поворачивающееся на оси. Судно должно быть очень близко, чтобы можно было услышать этот звук. Саутвик, Эванс и Джексон прибыли один за другим, босые матросы неслышно скользили мимо него к своим карронадам, которые так и оставались выдвинутыми.

Саутвик отошел и, быстро осмотрев матросов и орудия, возвратился с докладом, что судно готово к бою. Он опять потирал руки, и Рэймидж мог представить что на лице его обычное выражение – как у мясника, довольного качеством мяса только что зарезанного быка.

– Раз мы готовы, они наверняка окажутся британцами. Вы так не думаете, сэр?

– Нет, – коротко ответил Рэймидж. – Я не смог разобрать, что они кричали, но уверен, что не по-английски. В любом случае они должны были видеть наши фонари, и ни один наш корабль не наделал бы столько шума, если бы собирался встать борт к борту с нами, когда рассветет.

– Я не подумал об этом, – признал Саутвик. – На какой из них вы нападете сначала, сэр?

– Ни на какой.

– Ни на какой? – Саутвик не мог скрыть удивления в голосе.

– Мистер Саутвик, – сказал Рэймидж резко, – не стоит привыкать к нападению на фрегаты с маленьким куттером. Мы до сих пор были удачливы, а не умны.

– Согласен, сэр. Тогда, почему бы нам…

Рэймидж перебил его:

– Думайте, штурман! Если мы обрежем буксир и отстанем или уйдем вперед, мы подарим приз им. Если они окажутся британцами, то мы не получим ни пенса. Если испанцами – что более вероятно, – им будет достаточно легко увидеть нас через… – он поглядел в восточном направлении, – через четыре или пять минут, и с этим бризом они скоро поймают нас. И в любом случае, я сомневаюсь, что здесь только один корабль.

– Так что мы сделаем, сэр?

– У нас нет никакого выбора. Мы будем ждать, мистер Саутвик, и надеяться. Кто пожелает, может также молиться.

– Приз погасил фонари, сэр, – доложил Джексон.

Рэймиджу показалось, что он может различить смутные очертания приза сквозь рассеивающуюся тьму ночи, но он был не совсем уверен.

– Очень хорошо. Продолжайте внимательно наблюдать, а я спущусь на нескольких минут.

В каюте, велев часовому прикрыть фонарь шляпой, Рэймидж отпер ящик стола и снова сложил секретные документы в коробку со свинцовыми грузами. Внезапно он вспомнил беседу с гардемарином, который когда-то был заключенным во Франции: в плену важно иметь крепкие ботинки и теплую одежду – французы гонят заключенных за сотни миль на север, в такие лагеря, как Верден, и, по-видимому, испанцы делают то же самое. И понадобятся деньги, чтобы покупать еду на марше.

Рэймидж уже был обут и в бриджах. Он взял несколько гиней из ящика и засунул часть из них за подкладку шляпы, а остальные положил в карман. Он отпустил часового, и когда тот вышел вместе с фонарем, подумал, что может различить призрак рассвета в потолочном люке. Окинув напоследок взглядом каюту, он вспомнил кольцо на шее: его могут украсть. Он завязал кольцо в угол шарфа Джанны и сунул шарф в карман. Он будет чувствовать себя круглым дураком, если корабли окажутся британскими, и они, вероятно, ими и окажутся – после всех этих предосторожностей.

Он вынес коробку с грузами на палубу и отдал ее старшине-рулевому около нактоуза:

– Ты знаешь, что это такое. Держи ее при себе.

Как только Саутвик увидел его, он сообщил:

– Сплошные крики, сэр: так много шума, будто они проходят через конвой, стоящий на якоре в густом тумане перед входом в Спитхед.

Крики по правому борту были музыкальны. Даже при том, что слова были неразборчивы, Рэймидж был уверен, что может распознать определенное произношение, уловить знакомые звуки. Судно было намного ближе теперь, и судя по крикам и по последующим шумам, он был уверен, что паруса на нем то и дело убавляют, чтобы направить его по ветру туда, где, по их мнению, была «Кэтлин». Он прошел на правый борт и смог услышать еще больше голосов со второго судна – оно было еще ближе, так что он мог слышать плеск воды из-под форштевня.

Эти два корабля, очевидно, знали, что они сходятся курсами на «Кэтлин», но знал ли каждый из них про другого? Действовали они по заранее разработанному плану или просто приплыли вместе, а потом разыскивали «Кэтлин» в темноте по одиночке? Знали они, что их намеченная жертва – всего лишь маленький куттер? Вряд ли. И был ли теперь у него шанс заставить их действовать один против другого?

Несколько радостных, почти восторженных мгновений он воображал себе, как выводит «Кэтлин» точно между этими двумя фрегатами, а затем, когда они приближаются с обеих сторон, убирает все паруса. Вес буксируемого судна сработает как якорь, и «Кэтлин» остановится так внезапно, словно наткнулась на мель. Тогда, при минимальном везении, два испанца потерпят крушение, столкнувшись в темноте, и каждый будет считать другого врагом. Был шанс, что каждый даст по меньшей мере по одному бортовому залпу, прежде чем они осознают ошибку.

Но одного взгляда на палубу «Кэтлин» и на паруса было достаточно, что понять безнадежность этой попытки: слишком поздно. Угольно-черная ночь ушла, серый рассвета уже стоял на пороге. Через несколько минут оба испанца смогут различить обводы куттера. Жалко: перспектива спровоцировать краткую вспышку братской войны между двумя кораблями Его Католического Величества грела ему душу. Но он тратил впустую бесценное время, даже думая об этом.

– Эванс!

Помощник боцмана появился около него.

– Пошлите команду вниз – по два от каждого орудия за один раз – чтобы взяли обувь, несколько рубашек и любую теплую одежду, которую они могут набросить на плечи. Не надевайте обувь, – добавил он поспешно, – на случай, если есть порох на палубе.

Эванс ждал продолжения: он слышал, но не понял.

– Пленным придется далеко идти, Эванс. Вероятно, через снега по горным перевалам…

– О… Есть, сэр!

Джексон вручил Рэймиджу его пистолеты:

– По звуку похоже на донов, не так ли, сэр?

Рэймидж проворчал неразборчиво, засовывая пистолеты за пояс бриджей.

– Их флот в море, не так ли, сэр?

– Да.

– Хм-м, меня не удивит, если…

– Меня тоже, – оборвал Рэймидж, которому нужно было время, чтобы подумать. – Они, вероятно, приблизительно в пяти милях по корме, двадцать линейных кораблей, и адмирал дон Хуан де Лангара крепко спит в одном из них. Теперь спуститесь и соберите себе обувь, теплую одежду и деньги на случай, если мы окажемся в плену.

– В плену, сэр? – невольно воскликнул Джексон. – Разве мы…

– Спускайтесь вниз, Джексон. Это не дискуссионный клуб.

Он стыдился своего гнева, но все кэтлинцы, похоже, сошли с ума, неспособные отличать захват лишенного мачт фрегата от битвы сразу с двумя.

Он представил себя и своих кэтлинцев – как они тащатся сначала под сверкающим солнцем вдоль дороги, источающей жар, еле дыша, поскольку горячий воздух насыщен пылью, поднятой десятками других заключенных, бредущих впереди и охраняемых ленивыми и унылыми испанскими солдатами. А затем шаг за шагом пробиваются через горные перевалы, почти напрочь заваленные снегами, навстречу ветру – такому холодному, что каждое его дуновение похоже на воткнутый в грудь нож, от которого не спасет никакая одежда.

Теперь ошибки быть не могло: кричали испанцы – и он вздохнул почти с облегчения. Страшно не знать. Когда знаешь, не боишься – или по крайней мере страху есть предел. Неизвестность делает страх бездонным.

– Доны, сэр; я могу слышать их отчетливо, – сказал Саутвик.

– Я знаю.

– Приз, сэр?

– Продолжайте буксировать: нет никакого смысла бросать его, и у Эпплби нет времени, чтобы его уничтожить.

– Мы дадим по каждому из них «залп ради чести флага», сэр?

– Нет, – резко возразил Рэймидж. – Оставьте эти глупости французам.

Pour l'honneur de pavillion: французский обычай дать один бортовой залп, а затем поспешно спустить флаг, чтобы их не могли обвинить в капитуляции без единого выстрела. Кого это волнует? Если враг был намного сильнее, никто не обвинит тебя в любом случае; если же нет – одного залпа явно недостаточно. Зачем ради вздорной гордыни рисковать получить ответный залп, который бесполезно убьет твоих людей?

Когда он увидит Джанну снова? Ему годы гнить в какой-нибудь испанской тюрьме, а она – в Англии, обхаживаемая всеми денди лондонского высшего света. После нескольких балов в Сент-Джеймском дворце в обществе герцогини Такой-то и леди Этакой она позабудет (с удовольствием, надо полагать) эти недолгие дни в вонючем, неудобном, тесном деревянном ящике, какой представляла из себя «Кэтлин». Странным образом он, однако, не испытывал горечи: недовольство собственной неудачей, но не горечь. Возможно, это признак старости, с иронией думал он, или по крайней мере зрелости. Пытайтесь сделать невозможное, но примите неизбежность – если не можете творить чудеса. Слава Богу, ее нет с ним теперь: страшно вообразить их двоих, разлученных в пределах одной вонючей испанской тюрьмы, под надзором неусыпно бдящих испанских охранников и полусонных, больных, медленно умирающих на жаре собак. Капитуляция. Он чувствовал себя больным. Казалось, что в течение прошлых нескольких дней все, что он делал, делалось без единой мысли о возможных последствиях. Без единой проклятой мысли вообще.

Незадолго до того, как шлюпка отошла от испанского фрегата, лежащего в дрейфе с наветренной стороны, Джексон подошел к Рэймиджу и сказал взволнованно:

– Сэр, переоденьтесь в матросскую одежду – быстро!

Рэймидж выглядел настолько пораженным, что Джексон быстро добавил:

– У меня есть план, сэр: нет времени объяснять подробно, но вы должны притворится матросом. Я объяснил мистеру Саутвику, и он скажет, что капитан умер несколько дней назад, а он принял командование. Пожалуйста, пойдите и переоденьтесь, сэр! – Он протянул сверток с каким-то тряпьем. – Я предупредил парней, что вы – простой матрос.

Шлюпка, полная испанских моряков и солдат, была готова отойти. Рэймидж колебался, неспособный догадаться, что задумал Джексон.

– Ну, сэр! – воскликнул нетерпеливо Джексон. – Вы должны сказать, что вы – американец, насильно завербованный на флот, если вас спросят. Это будет не раньше, чем через нескольких часов. Придумайте себе имя, чтобы я мог сказать команде и дописать в судовой журнал. И еще я должен записать дату вашей смерти.

Поскольку Рэймидж не двинулся с места, Джексон понял, что придется все объяснить.

– У меня есть чистая Протекция, сэр. Я заполню ее, и вы сможете доказать, что вы – американец. Но какое имя? Думайте, сэр: как относительно того парня – художника, который рисует карикатуры? Вы знаете – тот, у которого всегда на картинке есть моряк, а у женщины вечно грудь вываливается из платья.

– Гилрой, – сказал Рэймидж автоматически, все еще ища слабые места в плане Джексона.

– Точно – он. – Николас Гилрой – как вам это, сэр?

– Не «сэр», Джексон, – Николас Гилрой, матрос, – поправил Рэймидж, наконец оценив во всей полноте замысел Джексона, благодаря которому он может избежать испанской тюрьмы.

– Ну так бегом, Гилрой, – сказал Джексон с усмешкой.

Рэймидж взял предложенную ему одежду и побежал в свою каюту, приказав старшине-рулевому бросить коробку со свинцовыми грузами за борт. Он сбросил одежду, из которой на палубу посыпались гинеи, и надел брюки и рубашку, которые Джексон дал ему. Потом взял шелковый шарф Джанны с кольцом, завязанным в один из уголков, завернул в него монеты и туго завязал шарф на поясе под рубашкой. Он решил рискнуть оставить свои ботинки, которые были частично скрыты брюками, но затолкал мундир в рундук. Затем открыл дверцу фонаря и намазал сажей лицо. Пистолеты он убрал в ящик, открыл небольшой люк, ведущий в хлебную кладовую, положил ящик на мешки и снова закрыл люк.

Глухой стук предупредил его, что испанская шлюпка у борта, и он поднялся по трапу к ближайшему орудию. Матросы смотрели на него и усмехнулись.

Он спросил первого попавшегося:

– Как я выгляжу?

– Прекрасно, сэр… гм… Прекрасно, Ник!

– Правильно. Отставить «сэра».

Рэймидж наблюдал, как Саутвик у входного порта встречает испанского офицера, который говорил по-английски и кивнул сочувственно, когда Саутвик объяснил, что капитан умер после тяжелой, но, к счастью, краткой болезни. Штурман казался настолько печальным, что у Рэймиджа возникло странное чувство, будто он и впрямь умер. И чтобы план Джексона исполнился, лейтенант Николас Рэймидж должен был умереть.

Джексон присоединился к нему у карронады и прошептал:

– Вы занесены в судовую роль, сэр: последняя фамилия в списке, переведен в Бастии с «Диадемы». Вы приехали из Нью-Милфорда, Коннектикут. Возраст двадцать пять лет, матрос первого класса. И у вас должно быть это.

Рэймидж взял лист бумаги, развернул его и в слабом утреннем свете увидел, что это типографский бланк с американским орлом наверху: Протекция, которую имеют большинство американских моряков (и многие британцы тоже, так как фальшивые можно купить без особого труда). Он смог только разобрать вписанное от руки имя человека, которому предположительно была выдана Протекция: «Николас Гилрой» – и спросил Джексона:

– Ты не оставил перо со следами чернил, надеюсь?

– Нет – я использовал перо мистера Саутвика и вытер его насухо.

Глава одиннадцатая

Согнанные в трюм испанского фрегата, кэтлинцы стояли группой, окруженной испанскими моряками и солдатами, вооруженными мушкетами. Маленькая пушка была переставлена и нацелена через люк на них, и стоящие возле нее два испанских моряка держали по тлеющему фитилю на случай, если кремневый замок орудия даст осечку.

– Они не хотят рисковать, – пробормотал Джексон.

– Я не обвиняю их: мы не сделали… – начал было Рэймидж, но оставил предложение незаконченным, поскольку два испанских охранника погрозили ему мушкетами.

Было жарко, и все судно воняло: сточные воды, пот, чеснок, несвежее оливковое масло, гниющие овощи и грязь от животных, содержавшихся на баке – все добавляло свою долю к зловонию. Наконец, они услышали знакомые звуки: реи были развернуты, судно пошло полным ходом, и испанские охранники дали знак, что они могут сесть.

Несколько минут спустя они должны были встать снова, поскольку по трапу спустился испанский офицер с судовой ролью «Кэтлин» в руке. Рэймидж задался вопросом на мгновение, смог ли Саутвик рассказать достаточно убедительную историю, и тут же рассердился на себя: он возложил неподъемное бремя на плечи старого штурмана. Если испанцы узнают, то Саутвик тоже пострадает, и Рэймиджу было стыдно, что он так легко согласился на обман, предложенный Джексоном. Однако Саутвик, казалось, принял все со своей обычной жизнерадостностью; похоже, думал Рэймидж, что они с Джексоном все обсудили заранее.

Испанские моряки стали по стойке «смирно», насколько им это удалось, опустив плечи и склонив шеи, поскольку высота помещения была чуть больше пяти футов. У подножья трапа испанский офицер повернул судовую роль так, чтобы на нее падал свет, и прочитал вслух имя одного из матросов. Матрос смотрел с испугом.

– Туда, – сказал офицер, указывая в сторону. Он назвал еще несколько имен, каждый раз указывая названному человеку жестом, чтобы тот оставил группу. Внезапно Рэймидж понял, что офицер отделяет иностранцев – генуэзец, два американца (по крайней мере, они так числились в судовой роли, но Рэймидж знал, что оба были англичанами), португалец, житель Вест-Индии и датчанин. Потом он назвал Джексона и Рэймиджа, и как только они присоединились к другим, велел им следовать за ним по трапу.

Палуба была залита солнцем, и, глядя вокруг, Рэймидж был поражен, увидев, что они находятся посреди большого флота – шесть больших трехпалубных кораблей, больше двух дюжин двухпалубных, один из которых буксировал лишенный мачт фрегат, и пять или шесть фрегатов – один из них вел на буксире «Кэтлин» под испанским флагом. Видя ее в качестве приза, воображая испанского офицера в его каюте – каюте Джанны, – Рэймидж, чувствовал, что почти лишился сил от тревоги и гнева.

Когда они выстроились в шеренгу вдоль мостика под руководством испанского офицера, он понял, что был единственным, кто брился в течение последних двадцати четырех часов, и быстро потер лицо, чтобы размазать по нему грязь и пот.

Когда офицер пошел к каюте капитана, Джексон прошептал:

– Думаю так: теперь мы просто поклянемся, что нас захватили на нейтральных судах и заставили служить.

– И что в этом хорошего? – спросил Рэймидж. – Они просто заставят нас служить им.

– Не обязательно. И если даже так, то легче сбежать с испанского судна в порту чем из испанской тюрьмы. Но мы для начала потребуем, чтобы нас освободили как нейтралов.

– Ага, – сказал один из матросов, Билл Стаффорда, чей акцент кокни явно противоречил записи «Америка» в графе «Где родился». Запись была, вероятно, сделана из уважения к факту, что он купил Протекцию. – Ага, – пробормотал Стаффорд себе под нос, – мы должны иметь наши права: нас не должны были мобилизовывать, говорю я. Мы – свободные люди! – Он цыкнул зубом, как бы утверждая собственную Декларацию Независимости, и добавил: – И это и про нашего Ника тоже.

Остальные матросы захихикали осторожно, но Джексон зашипел на них:

– Ради Бога не забывайте, парни: он теперь для нас Ник!

Испанский офицер возвратился с капитаном – высоким, худым молодым человеком с черными, тщательно уложенными вьющиеся волосы. Рэймидж предположил, что в то время, как его друзья называют его черты орлиными, его враги говорят, что у него лицо вырублено топором.

Капитан остановился в нескольких шагах, посмотрел на них свысока, как если бы они были рогатым скотом на рынке, и сказал на прекрасном английском языке:

– Вот люди, которые предали пять разных стран!

Джексон быстро спросил:

– Как так, сэр?

– Ни один из вас не англичанин?

– Нет, сэр.

– Тогда, сражаясь за англичан, вы предаете свою собственную страну.

– У нас не было никакого выбора, сэр! – сказал Джексон с таким негодованием, что ему нельзя было не поверить.

– Почему?

– Мы были просто похищены с наших собственных судов англичанами. Мы должны были служить – они повесили бы нас, если бы мы отказались.

– Это правда? – спросил капитан Рэймиджа.

– Да, сэр. Эти англичане как только взойдут на борт, снимают матросов, каких они хотят – обычно лучших, – и это все.

– Вы американцы?

– Да, сэр.

– Но у вас есть Протекция или нет?

– Да, и я показал ее офицерам, но они не обратили внимания.

– Но вы могли настаивать.

– Без толку, сэр: мы пытались не один раз. Единственный способ получить свободу – сойти на берег и найти американского консула, который направит ноту. Тогда они должны освободить нас.

– Почему вы не сделали этого?

Рэймидж изобразил то, что он надеялся, сойдет за уважительный, но циничный смех.

– Никаких шансов сойти на берег в порту, сэр. Мне разрешали сойти на сушу только дважды за два года – дрова и вода.

– Дрова и вода?

– Да, сэр: нарубить дров для котлов кока и заполнить бочки пресной водой. Всегда в пустынных местах.

– Конечно, я понимаю. Хорошо, теперь я уверен, что все вы хотите пойти на службу Его Католическому Величеству?

– Кому? – спросил Джексон с таким удивлением в голосе, что оно, очевидно, не было притворным.

– Моему хозяину, королю Испании.

– Ну, большое спасибо, сэр, – сказал Джексон, – но нам всем хотелось бы поскорее получить разрешение пойти по домам.

– Очень хорошо, – отрезал испанец, раздраженный тем, что упустил шанс заполучить восемь опытных моряков. – Вы будете переданы на флагман. В конечном счете вы, возможно, пожалеете, что отказались служить у меня.

С этим он спустился к себе в каюту, оставив Рэймиджа задаваться вопросом: было ли это праздным замечанием, сделанным в припадке враждебности, или за этими словами что-то кроется.

Испанский адмирал сидел за своим столом в большой каюте и пристально смотрел на Рэймиджа и Джексона. Он повернулся и быстро заговорил с переводчиком, который перевел:

– Его Превосходительство хочет знать, как давно вы видели британские военные корабли?

– Две недели назад, – сказал Рэймидж.

– Где?

– У мыса Корсика – фрегат.

Переговариваясь с адмиралом, переводчик задал еще несколько вопросов, направленных на то, чтобы узнать, где находится британский флот; иногда он спрашивал Рэймиджа, а иногда Джексона.

Внезапно адмирал спросил Рэймиджа на плохом английском языке:

– Вы, кажется, человек поумнее: сколько линейных кораблей и фрегатов, по-вашему, англичане имеют в Средиземноморье?

Рэймидж притворился, что считает на пальцах, в то время как соображал, что ответить. Должен он преувеличить, чтобы напугать испанского адмирала и заставить вернуться в порт, или преуменьшить – чтобы испанцы искали британский флот и таким образом дали сэру Джону Джервису шанс показать им что почем? Вспомнив, что эвакуация Корсики – что означает охрану больших конвоев торговых судов – была сейчас главной заботой сэра Джона, он решил преувеличить.

– Считайте приблизительно пятнадцать линейных, сэр. Фрегаты – я могу только предполагать. Примерно тридцать.

На лице адмирала читалось: это дурные вести.

– Пятнадцать? Назовите их!

Рэймидж перечислил все те, что, он знал, были в Средиземноморье и в Тахо за прошлые несколько месяцев, хотя многие впоследствии ушли.

– Это дает двенадцать, – сказал адмирал.

Джексон быстро добавил еще три названия, сказав, что он видел один у Бастии и два у Ливорно меньше чем месяц назад.

– Почему вы не знали о них? – спросили Рэймиджа.

– Я был на другом судне; меня перевели на куттер, – он не мог заставить себя сказать «Кэтлин», – две недели назад.

– Очень хорошо. Ваш куттер – он принимал участие в эвакуации Корсики?

Рэймидж не хотел попасть в новую ловушку и ответил прежде, чем Джексон мог заговорить:

– Нет, сэр, мы шли в Гибралтар за приказами – я слышал болтовню у лагуна, но я никогда не слышал разговоров об эвакуации Корсики. Зачем им делать это?

Джексон покачал головой, как будто тоже озадаченный.

– Вы можете идти, – сказал адмирал резко.

Рэймидж повернулся, но Джексон спросил:

– Сэр, ни один из нас – то есть те, что присланы с фрегата, – не англичанин, значит, мы будем освобождены, когда войдем в порт?

Адмирал сказал напыщенно:

– Мы не похитители, как англичане. Если вы не хотите служить королю, моему хозяину, – а мне сказали, что вы не хотите, что является черной неблагодарностью, так как его слуги были вашими спасателями, – то я рассмотрю ваши заявления.

– Спасибо, сэр, – сказал Рэймидж. – Мы вам очень благодарны. Когда ваши корабли приблизились к нам, все мы поверили, что нас освободят.

Это было чересчур громко сказано, но Рэймидж полагал, что полезно поблагодарить адмирала за то, чего он еще не сделал – просто сказал, что собирается сделать, – и можно надеяться, что его тщеславие сделает остальное.

Адмирал поднял руку, протестуя.

– Не за что благодарить. Мои офицеры проследят, чтобы вас накормили и одели.

Рэймидж неуклюже отдал честь, Джексон последовал его примеру, и оба покинули каюту. Они нашли других матросов, которые слонялись в проходе, пытаясь болтать с испанскими моряками. Тут, похоже, царило полное отсутствие дисциплины: одни матросы спали на баке возле пушек; другие сидели на гамаках, уложенных в сетки вдоль фальшборта.

– Какие новости, Джако? – спросил кокни.

– Адмирал… – Джексон заметил приближающегося переводчика и сказал громче: – Адмирал обещал, что мы – свободные люди, и мы сможем высадиться, как только добираемся до испанского порта.

Матросы крикнули «ура», и Рэймидж подозревал, что это было проделано после того, как Джексон им подмигнул, но это произвело эффект: переводчик, который был, вероятно, секретарем адмирала и писарем, улыбнулся, прежде чем отошел, и Рэймидж был уверен: объявление Джексона и «ура» матросов будут известны адмиралу.

Главное, что теперь интересовало Рэймиджа, состояло в том, чтобы определить силу испанского флота и узнать планы адмирала – и первоначальный, который, по-видимому, будет теперь оставлен, и новый, принятый вместо него. У него впереди масса времени, чтобы придумать, как он доставит сведения в Гибралтар…

Взгляд вокруг горизонта ответил на первый вопрос: тридцать два линейных корабля и по крайней мере шесть из них – трехпалубные, и дюжина фрегатов (и три или четыре еще, наверное, за линией горизонта). Моряк-кокни Билл Стаффорд, подсказал ответ и на другой вопрос, сообщив, что фрегат, буксирующий «Кэтлин», оставил флот (чтобы не задерживать его, предположил Рэймидж).

– Они говорили нам, что этот поход был не шибко удачен, Ник.

– Серьезно?

– Ну! Неудачная охота. Старый Джарви бегает по Средиземнему морю, и никто не видел его. Они считают, что он боится показываться им на глаза.

– Они правы, Билл, – сказал Джексон, отметив, что два или три испанских офицера, очевидно, не случайно остаются в пределах слышимости. – Старый Джарви не хотел бы встретить такой флот!

– Ну и ладно, в любом случае адмирал идет в Картигену за водой и жратвой, так что, соображаю, они высадят нас на берег там.

– Не велика разница, где это, – сказал Рэймидж, – если мы сможем найти корабль, идущий домой.

– Да, – повторил Джексона, – лишь бы мы могли возвратиться домой.

Четыре дня спустя запах горящей пеньки от якорного каната, стремительно скользящего сквозь клюз, достиг носа Рэймиджа, стоящего у правого борта и смотрящего на Картахену. Он видел, несмотря на то, что было почти темно, что Испании повезло получить такую удобную и спокойную гавань, вокруг которой сама Природа понаставила высокие утесы и горы, надежно защищающие ее от внешних врагов и штормов.