Текст книги "Девушка из универмага"

Автор книги: Чарльз Вильямсон

Соавторы: Алиса Вильямсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава XXIII.
Ее наступление.

– Мисс Чайльд, я разыскивал вас в течение многих месяцев! – таковы были первые слова Питера, когда он получил ее в свое распоряжение.

Она сразу поняла, каково должно быть ее дальнейшее поведение. Не холодная принужденность, не подозрительная девичья гордость, а только улыбающаяся вежливость, признание прежнего беглого знакомства. Этого будет достаточно для начала. Это должно показать ему, что тактика, к какой, по словам Эны, он прибегает, окажется здесь бесполезной.

– Правда? Как это мило с вашей стороны, – постаралась она отозваться с самым веселым безразличием. – Ну, а я работаю в этом магазине уже давно, кочую из одного отделения в другое и изучаю дело. Теперь я уже настоящая продавщица, могу вас уверить. Вы собираетесь купить накидку? Потому что, если вы ничего не покупаете… Сегодня у нас бойкая торговля…

– Да, я куплю накидку в подарок моей матери, – сказал Питер. – Я попросил бы вас выбрать что-нибудь для нее. Я как-то описал вам ее, но полагаю, вы это забыли. Она мала ростом и несколько полна, обладает чудесными седыми волосами и розовым цветом лица. Но, мисс Чайльд, мне надо поговорить с вами не о накидках, а о вас самой. Я заручился разрешением, ваше начальство знает, кто я, и потому все в порядке. Я сказал, что вы и моя сестра —друзья. Это ведь правда, не так ли?

– О, да!

– Я думал, что мы тоже были раньше друзьями. И это так и было. Чем больше думал я по этому поводу, тем больше убеждался в этом. Случилось что-то, что заставило вас изменить свое отношение ко мне. Это так поразило меня, что я не знал, что сказать или сделать, что предпринять, чтобы вернуть ваше прежнее отношение. Я дал вам исчезнуть. Я потерял вас. Но теперь я вас уже не потеряю. Вы поймете всю серьезность моих чувств, если я скажу, что ни на один день я не прекращал своих поисков вас с той минуты, когда убедился, что вы не намерены сдержать свое обещание – написать моей сестре…

– Это не было обещание, – проговорила Вин. – Я… я совсем не предполагала писать ей.

– Я так и думал!

– Зачем мне было писать? Со стороны мисс Рольс было очень любезно предложить мне написать ей, если мне понадобится помощь. Но в помощи я не нуждалась. Я хотела только, чтобы меня предоставили самой себе.

– Я вижу, мисс Чайльд, вы хотите дать мне этим понять, что находите, что я не имею никакого права навязываться вам после того, как вы так недвусмысленно показали мне, что считаете меня волокитой, – спокойно сказал Питер. – Но я – не волокита. Я сумею доказать вам это. Я для этого и явился сюда, хотя имею в виду еще и другое…

– Что еще? – прервала его в испуге Винифред, подумав, что лучше будет во время остановить его.

– Я хотел бы, чтобы вы повидались с моей матерью и согласились, чтобы она помогла вам получить работу более… более соответствующую вашим способностям, чем эта.

Винифред громко рассмеялась.

– Вы такого плохого мнения о магазине вашего отца?

– Он недостаточно хорош для вас.

Она покраснела, все накопившееся у нее, возмущение против «Рук» проявилось в этом гневном румянце.

– Вы говорите так потому, что я имела великую честь быть знакомой с вами… и с вашей сестрой. Для всех остальных, служащих здесь, которых вы не знаете, и не хотите знать, вы считаете его достаточно хорошим, слишком хорошим, пожалуй, даже великолепным! Он кажется таким, не правда ли? И любой из служащих вашего отца так счастлив… так рад зарабатывать у вас свой кусок хлеба. Это все черви… что значат они для богатых людей вроде вас, м-р Рольс, исключая, быть может, тех случаев, когда дело касается красивой девушки… или такой, с которой вы были раньше знакомы, и о которой вы вспомните, что она тоже обладала индивидуальностью. Вы должны чувствовать, что я плохо отвечаю на ваше внимание. Вы, может быть, хотите быть полезным… я имею в виду предложение относительно вашей матери. Но проявляйте свое внимание к тем, кто нуждается в нем. Я не нуждаюсь. Я читала ваше имя в газетах… интервью… о том, что вы собираетесь делать для «бедных». Это в ваших кругах своего рода забава, не правда ли? Но надо начинать со своего собственного дома. Вы можете сделать гораздо больше, знакомясь с положением вещей и устраняя злоупотребления в магазине вашего отца…

Он смотрел на нее своим прямым, спокойным взглядом. Он был удивлен, пожалуй, но не рассержен. И она не знала, радоваться ей или печалиться, что она не смогла вывести его из себя.

В молчании они посматривали друг на друга; его лицо было серьезно и сосредоточено, ее – залито румянцем и говорило о раскаянии.

– Простите меня, – выдохнула она из себя. – Я не должна была говорить всего этого. Это было жестоко.

– Но это правда? Вы считаете это правдой?

– Да.

– Вы работаете в магазине моего отца целые месяцы и говорите, что я мог бы сделать больше добра здесь, устраняя злоупотребления, чем в каком бы то ни было другом месте… Это звучит очень серьезно.

– Это и серьезно, независимо от того, следовало мне говорить, или нет.

– Ну, я говорю вам, что вы должны были сказать это. Это было мужественно с вашей стороны. Такой я всегда представлял себе вас, мисс Чайльд, – мужественной, что бы ни случилось… И смеющейся.

– Теперь я уже не смеюсь.

– Конечно, вы не смеетесь по поводу неприятностей и невзгод других людей. Но продолжаете смеяться по поводу своих собственных.

– О них я не думаю. Сегодня меньше, чем когда бы то ни было!

Он старался понять, что она хочет сказать этими словами. У него сразу мелькнула мысль о вчерашнем вечере и обо всем, что произошло. Он готов был целовать край ее черного платья, видя ее здесь невредимой и достаточно бодрой духом, чтобы упрекать его за его грехи. Он решил спокойно обсудить с ней имеющиеся жалобы.

– Я хотел бы услышать от вас о конкретных злоупотреблениях, какие вы считаете нужным устранить, – сказал он. – Я знаю, такой человек, как вы, не станет говорить вообще, вы имеете в виду нечто определенное.

– Да, конечно.

– Так расскажите мне.

– Вы ведь пришли купить накидку для вашей матери.

– Я пришел сюда совсем не для того, и вы это отлично знаете. Я пришел ради вас. Но вы воздвигли между нами стену, чтобы держать меня подальше. Когда вы облегчите свое сердце от некоторых из этих жалоб, которые возмущают его… против меня, вы, может быть, подпустите меня поближе. Вы, может быть, снова позволите мне быть вашим другом, если я смогу заслужить этого.

– Я совсем не хочу говорить или думать о нас самих! – вспыхнула она.

– Я и не предлагаю этого. Все это… и накидка для моей матери… может подождать. Если вы не хотите быть моим другом, вы все же можете указать мне, как помочь вашим друзьям.

– Ах, если бы вы сделали это! – вскричала Вин.

– Я сделаю это, дайте мне для этого возможность.

Вин стала собирать свои мысли, как сосредоточивает свои силы армия, поспешно готовящаяся к бою в темноте.

– Я ничего не знаю относительно других нью-йоркских универсальных магазинов, кроме того, что мельком слышала о них. Некоторые девушки, с которыми мне приходилось здесь встречаться, служили раньше в других фирмах. И они говорят, что предприятие вашего отца одно из самых худших. Я должна была сказать вам это. Нет смысла умалчивать об этом, иначе вы не поймете, что я чувствую. Здесь сплошь одни злоупотребления. «Руки» не нарушают закона – это все. Что касается рабочего времени, то мы закрываемся в установленное время, но продавцы и продавщицы задерживаются поздно, часто очень поздно, чтобы привести все в порядок. Правда, не каждый вечер остаются одни и те же служащие, но каждому приходится дежурить по несколько раз в неделю. Для нас устроены сидения, но мы не должны пользоваться ими. Это означало бы, что мы ленивы или что торговля идет плохо. Мы «ссужаем» управлению в дни большой торговли половину времени, предоставленного нам на обед, – и никогда не получаем возмещения его: Сами обеды, отпускаемые в ресторане… ужасном ресторане… кажутся дешевыми, но они должны были бы быть еще дешевле, потому что они почти несъедобны. Те из нас, кто не в состоянии уходить обедать в другое место, наживают малокровие, катары и аппендицит. Я знаю ряд случаев. Почти никто из нас не может удовлетворительно питаться на получаемую нами плату… Но никто здесь не интересуется тем, как мы живем вне рабочих часов, лишь бы только мы были «проворны» и выглядели красиво. Но когда мы не можем быть проворны, потому что больны, например, и не можем уже выглядеть красивыми, потому что постарели и слишком истощены и переутомлены, – ну, что же, тогда мы должны убираться на все четыре стороны… Жалкие изношенные машины, годные только для маленькой лавчонки, но не для универсального магазина! Даже здесь, в отделении накидок, где мы получаем комиссионные, слабые из нас оказываются забитыми… Мы должны рвать, как волки, чтобы скопить что-нибудь на черный день. Но стоит девушке или мужчине шпионить за другими – это даст хороший заработок. Немногие поддаются искушению. Они должны все более и более опускаться, я думаю! Бывает еще и другое, что доводит некоторых из нас – женщин – до отчаяния. Но я не могу говорить вам об этом. Вы должны сами увидеть, в чем дело, если вы действительно интересуетесь.

– Если интересуюсь! – повторил Питер.

– Да, если бы вы интересовались, почему вы не узнали обо всем этом и о многом другом гораздо раньше? – упрекнула она.

– Потому что… мой отец потребовал, чтобы я не вмешивался в дела «Рук»…

– Но, если относиться серьезно, разве можно на этом успокоиться?

– Выходит, что я относился недостаточно серьезно. Мне думалось, я отношусь серьезно. Но вы заставили меня увидеть, что это не так.

– Я не рассказала вам и половины.

– В таком случае, продолжайте.

– Вы действительно хотите этого?

– Да.

– Заведующие отделениями и выше их стоящие обладают властью, которая позволяет им быть жестоко и тиранически несправедливыми. Среди них есть вполне хорошие люди. Но попадаются также жестокие и плохие. И тогда… не могу даже сказать вам, какая создается тогда жизнь для подчиненных! Наряду с этим, происходит надувательство публики, которое мы все видим и в котором должны принимать участие – продажа негодных вещей, широко рекламируемых, чтобы привлечь женщин. Мы получаем премию за сбыт с рук «залежавшегося товара».

– Клянусь вам, мой отец в этом не виноват, – невольно прервал ее Питер. – Он уже не молод, видите ли, а в годы своей молодости он работал так усиленно, что не в состоянии теперь сам вести дело. С тех пор, как я себя помню, он уже не мог лично заниматься магазином… Он предоставляет это другим, людям, которых считает заслуживающими доверия. Не бывая здесь сам, он…

– Что вы, он бывает здесь почти каждый день! – вскричала Вин, но сразу замолчала, заметив выражение лица Питера.

– Я уверен, вы ошибаетесь, мисс Чайльд, – сказал он. – Вас ввели в заблуждение, указав на кого-нибудь другого вместо него…

– Вы, видно, не знаете этого, но он бывает. Я видела его всегда как раз незадолго до закрытия магазина. В первый раз указал мне его заведующий отделением в Сочельник. Я работала тогда в игрушечном отделении. Он был вместе с мистером Крофтом. Как странно, что вы этого не знали…

– Если действительно это был мой отец, я, пожалуй, догадываюсь, почему он не хотел, чтобы мы знали об этом. Но все же… да, я отправлюсь домой и спрошу его, знает ли он, что происходит здесь. Так или иначе я хочу помочь вашим друзьям, мисс Чайльд.

– А я еще и не рассказала вам о них, – заметила Вин. – Я ведь думала все время об одной моей подруге… Конечно, положение многих других, может быть, не менее печально. Но я ее люблю. Я не могу помириться с мыслью, что она должна умереть только потому, что она бедна и является маленьким человеком. Доктор Марло находит ее болезнь излечимой. Только… она не в состоянии иметь все то, что нужно для лечения, а у меня нет лишних денег, чтобы покупать это для нее; ведь я имею только свое жалование, больше ничего. Хотя, впрочем, есть выход. Я научусь быть волчицей, как иные, и урывать комиссионные…

– Не делайте этого! – грустно улыбнулся Питер. – Мне было бы неприятно думать, что вы превратились в волчицу. Ваш друг болен…

– Доктор сказал ей вчера, что у нее чахотка. Я получила от нее утром письмо, в котором она прощается со мною. Видите ли, ее сейчас же рассчитали, выдав лишь за неделю вперед…

– Как грустно! – возмутился Питер. – При предприятии должно было бы существовать нечто вроде санатория… или даже двух: один для заразительных случаев, другой – для остальных больных. Я…

– Она пишет в своем письме, что слышала об учреждении, где принимают туберкулезных и лечат их бесплатно. Но она не указала мне, где это. А д-р Марло говорит, что такого учреждения совсем не существует.

– О, он, видно, не читал газет последние дни… Оно открыто на прошлой неделе.

– Значит, вам известно о нем?

– Да. Видите ли, это… один из моих друзей затеял это дело. Дом пока еще не велик. Но он расширит его, если предприятие будет иметь успех.

– Пользование им совсем бесплатно?

– Да, любой человек может придти и подвергнуться врачебному освидетельствованию. Никому не будут отказывать в приеме, если только есть место. Девушка, о которой вы говорите, направилась, наверно, туда. Ее вылечат, обещаю это вам. А когда она поправится, мы добудем ей работу в деревне… Вы довольны?

– Да. Но… я недовольна, что вы делаете это только с этой целью.

– Совсем нет. Или только отчасти. Я рад возможности придти на помощь. И дело не ограничится этим случаем. Найдутся другие способы… Пожалуйста, не думайте обо мне слишком дурно, мисс Чайльд. Я доверял моему отцу. А он доверяет мистеру Крофту – слишком доверяет, боюсь этого.

Вин опять промолчала. Она слышала о Питере Рольсе старшем такие вещи, что не склонна была считать его человеком, готовым полагаться на кого бы то ни было, кроме самого себя. И она не решалась еще доверять его сыну. Глаза его снова приняли выражение, напоминавшее ей, что он такой же мужчина, как все другие. И все же ей не легко было не доверять ему. И это ее пугало.

– Дайте мне адрес санатория, – нарушила она молчание.– Я хочу написать моему другу Сэди Кирк… и навестить ее, если она действительно там. Мистер Рольс, я буду благословлять вас, если ее вылечат.

Питер вынул визитную карточку и стал писать адрес.

– Ну, значит, я рано или поздно заслужу ваши благословения, – спокойно заметил он. – Но не можете ли вы для начала дать мне небольшой аванс? Не можете ли вы сказать мне, что заставило вас перемениться ко мне на пароходе? Имеет ли это какое-нибудь отношение к моим родным… связано ли с разговорами, какие вам пришлось услышать?

– В известной мере, да. Но я ни за что не смогу сказать вам этого… Не расспрашивайте меня, пожалуйста.

– Хорошо. Только подайте мне надежду… Видите ли, я не могу вырвать вас из своей жизни. Всего только несколько дней вы фигурировали в ней, и они совсем изменили ее.

Обращение Вин сразу приняло официальный характер.

– Я не могу позволить вам говорить со мною в таком тоне, – сказала она почти резко, если только ее мягкий голос мог звучать резко. – Меня это возмущает. Вы заставите меня пожалеть, что вы нашли меня здесь… Я думала… не вижу, почему мне не сказать этого! – Я думала, когда поступала в магазин вашего отца, что никто из вашей семьи никогда сюда не заглянет… Мне сказали, что никто из ее членов никогда здесь не бывает. Но это оказалось неправдой. Вы все ходите сюда!

– Вы имеете в виду моего отца и меня?

– И мисс Рольс тоже….

– Она здесь была?

– Да, с лордом Райганом, и… и, мне кажется, вы и лэди Эйлин тоже были здесь с ними.

– Да, я тоже был. Значит, вы уже тогда работали здесь? Никто не сказал мне об этом.

– Я на это рассчитывала.

Теперь настала его очередь замолчать. Он понял смысл сновидения лэди Эйлин. Райган, очевидно, сообщил ей про встречу здесь с девушкой. Но они не умолчали бы ему о ней, если бы Эна раньше не посвятила лорда в его «роман».

– Не хотите ли вы выбрать накидку для вашей матери? – спросила Вин деловым тоном внимательной продавщицы.

– Я… да, конечно. Что вы посоветуете?

– Одна из этих великолепно подойдет для… для дамы, какую вы описали. Ей понравится больше, я уверена, если вы сами выберете.

– Нет, я хотел бы, чтобы выбрали вы. Я уже рассказал ей про вас. Если бы не она, я так скоро не нашел бы вас. Она посоветовала мне попытаться найти вас в «Руках». Что бы вы обо мне ни думали, о моей матери у вас не может быть двух мнений. И вы не можете возражать против встречи с нею. Выберите накидку. А я приведу ее в этой накидке познакомиться с вами.

Вин посмотрела на ряд шелковых накидок, разложенных ею на широком прилавке. Точно большая тяжесть сразу свалилась с ее плеч. Стал бы такой человек, каким изобразила Эна Рольс своего брата, знакомить свою мать с приказчицей, приглянувшейся ему? Конечно, нет. Но, может быть, он серьезно и не думает об этом… Нет, лучше избегать всякого личного элемента в разговоре с ним.

– Эта серебристо-серая накидка одна из самых красивых среди последних образцов, – стала расхваливать она свой товар.

– Отлично, если она нравится вам, я возьму ее. Скажите мне, как вы повредили себе руки.

– Тут нечего рассказывать, – снова обрезала его Вин. – А потом, ведь я уже сказала вам, что не хочу говорить о самой себе.

Ее взгляд еще больше, чем слова, заставили Питера замолчать. В течение нескольких секунд положение спасала накидка. Но оно становилось натянутым. В интересах будущего ему надо было уходить, и Питер, действительно, ушел. Он отправился домой в виллу «Морская Чайка», чтобы поговорить с отцом.

Глава XXIV.
Отец и сын.

Когда Питер вернулся домой, отец его был у себя в библиотеке. Сюда не разрешалось входить, не постучав предварительно.

– Что тебе? – спросил старик сына.

– Мне надо поговорить с вами, отец, – ответил Питер. – Надеюсь, я не помешал вам?

– По утрам я ведь занят. Хотя я и не посещаю магазин, я должен читать доклады Крофта и следить за ходом дела.

– Как раз о магазине я и хочу говорить.

– Что хочешь ты сказать о «Руках»?

– В этой самой комнате я обещал вам не вмешиваться в дела «Рук», – напомнил Питер. – Но я хотел бы теперь, чтобы вы освободили меня от этого обещания.

– Ничего подобного! – вскричал Питер-старший. – Что это значит?

– Я хочу работать. Я пробовал разное, но мысли мои всегда возвращаются к «Рукам». Я горжусь вашим успехом… Мне хотелось бы развить его и двинуть дело еще дальше. У меня имеются свои идеи…

– Не спорю, у тебя есть идеи и при том чертовски глупые, – грубо отозвался старик. – Я совсем не намерен применять их в своем деле, пока я жив.

– Позвольте мне ознакомить вас с некоторыми из них, а потом уж осуждайте, – уговаривал сын.

– Нет, я не хочу тратить время на подобные ребячества, – ворчливо возразил Питер старший. – Ты лучше занялся бы чем-нибудь другим вместо того, чтобы надоедать мне первой пустяшной идеей, пришедшей тебе в голову.

– Для меня это не пустяки. Это настолько серьезно, что, если вы откажетесь допустить меня к вашему предприятию, на любую, хотя самую ничтожную должность, я должен буду начать самостоятельную деловую карьеру. Я не могу продолжать жить по-прежнему, получая от вас содержание, извлекаемое из «Рук», если вы не подадите мне надежду, что скоро я могу доработаться до права голоса в управлении всем делом.

– Мне думается, ты добиваешься на самом деле лишь увеличения своего содержания, – подтрунил старый Питер. – Не думай, что я слеп, я читаю в газетах изложение твоих нелепых планов… Ты становишься социалистом, и тебе неприятно слышать упреки красных о «незаработанном доходе» и тому подобное…

– Нет, совсем не это. Меня мало интересует, что говорят люди. И затем, мне совсем не надо больше того, что я получаю от вас. Но я хочу чувствовать,– простите меня, отец, – что деньги, какие я имею, не пахнут потом, выжатым из служащих, и не орошены слезами из женских глаз.

Питер-старший сидел, слегка отвернувшись от письменного стола, как бы желая указать Питеру-младшему, что чем скорее он оставит его заниматься своим делом, тем лучше. Но при последних словах, неожиданных, как удар, он резко повернулся на своем вращающемся кресле, чтобы посмотреть прямо в лицо сына.

– Будь я проклят! – прогремел он. – Вот что значит сделаться социалистом! Ты оскорбляешь своего отца, который дает тебе возможность жить в роскоши…

– Я совсем не думал оскорблять вас, отец, и мне совсем не нужна роскошь. Я хочу работать за каждую копейку, какую получаю.

– Никогда я не думал, – рассуждал вслух Питер-старший, резко изменив свой тон на жалобный, – услышать такой дешевый вздор от моего сына… Никогда не думал я, что кто-нибудь из моих собственных детей окажется столь слабохарактерным, что станет вымаливать позволения нарушить свое торжественное обещание.

– Нарушение некоторых обещаний, которых лучше было бы не давать, доказывает силу характера, а не слабость. Я нарушил бы его, не спрашивая у вас, если бы думал, что это вам больше нравится, и если бы от этого была бы какая-нибудь польза. Но без вашего согласия я не могу получить работу в вашем предприятии.

– И ты не получишь ее, слышишь?

– В таком случае, отец, если это ваше последнее слово, – сказал Питер, вставая, – это значит для нас расхождение наших путей в деловом отношении.

Желтоватое лицо старика стало медленно покрываться багровой краской.

– Ты хочешь шантажировать меня, – проворчал он. – Но это на меня не подействует.

– Вы неправильно судите обо мне. Я бы счел предательством, если бы прибег к такой игре с вами. Не сомневайтесь, что я пришел, чтобы поблагодарить вас за все, что вы сделали для меня. Вам самому пришлось вести суровую жизнь, а для меня вы сделали ее легкой и приятной… Вы дали мне возможность широко тратить деньги, и благодаря вашей щедрости я мог привести в исполнение кое-какие проекты, близкие моему сердцу. Я достаточно сберег из моего содержания за последние годы, чтобы обеспечить эти предприятия в дальнейшем, даже, если не возьму от вас больше ни копейки. А я не возьму от вас, отец, ни гроша, пока «Руки» ведутся на нынешних основаниях.

– Идиот ты этакий! – заорал старик, но сразу остановился, подумав об Эне и газетах. Ему казалось, что он уже слышит вой и лай собак, хватающих его за ноги.

Старый Питер был взбешен, но начал понимать, что дело серьезнее, чем он сначала предполагал. Против воли и изменяя своему темпераменту, он решил вступить в переговоры.

– Какой чорт вывел тебя из равновесия лживыми баснями о «Руках»?

– К несчастью, мы должны признать бесспорным, что то, что «вывело меня из равновесия», совсем не ложь. Меня удивляет, что вы изумлены и, пожалуй, возмущены тем, что я являюсь к вам и неожиданно швыряю вам в лицо обвинение, после того как в течение ряда лет получал деньги от вас, не задавая ни единого вопроса. Не стану защищаться по поводу отсутствия у меня в прошлом интереса к вашему предприятию. Но вспомните, пожалуйста, ведь вы сами говорили, что если я доверяю вам, мне нечего соваться в дело и я поспешил дать свое обещание, не подумавши о последствиях. После того мне пришлось много подумать и…

– Я был воспитан в убеждении, что не может быть никаких сомнений для нарушения своего обещания, – строго сказал Питер-старший.

– В таком случае много, значит, изменилось с тех пор, как вы получили свое воспитание, – ответил Питер-младший. – Помните, вы обещали Эне, что перестанете ходить в магазин, не считая одного-двух раз в году для участия в редких деловых совещаниях. А между тем вы не перестали: вы бываете там почти каждый вечер.

Питер-старший был уничтожен. Его тайна раскрыта! Теперь он в руках этого мальчишки. Если Питер расскажет Эне, она вообразит, что решительно все, исключая семью, знали, что старый Питер так и не отделался от своих торгашеских привычек, что как был он лавочником, так и остался им, и что за ее спиной люди должны смеяться по поводу контраста между ее аристократическими повадками и низменными вкусами ее отца.

Подавленное выражение лица старика огорчило Питера. Ему стало совестно, точно он ударил своего отца.

– Мне не следовало говорить это, отец. Я очень жалею…

– Совершенно напрасно. Какое мне дело, знаешь ты или нет? Нет ничего постыдного в наблюдении за своим собственным предприятием, я полагаю. Чтобы доставить Эне удовольствие, я делал из этого секрет, вот и все. Я никогда не обещал. Я только позволил ей и другим людям, кого это совсем не касается, предполагать, что я живу в праздности, подобно лордам, которыми они так восхищаются… Но кто рассказал тебе? Вот это-то я хочу знать. Кто набил тебе голову всей этой проклятой чепухой о «поте и слезах»? Готов поспорить, это тот же молодчик, какой пытался ославить меня в глазах моего собственного сына сообщением, что я украдкой посещаю «Руки»…

– Это совсем не молодчик,– заметил Питер. – Рассказала мне об этом женщина или, точнее, девушка. Порицала она меня, а не вас. Она думала, что я несу ответственность за те злоупотребления, от которых страдают она и другие служащие. Она не знала, что ваши посещения составляют секрет. Она просто упомянула о них…

– А ты, мой сын, спокойно выслушивал обвинения против твоего отца и того предприятия, которое создало его состояние, – его состояние и ваше, – выслушивал их от какой-то дерзкой приказчицы в его магазине!..

– Отец, я выслушивал это все потому, что люблю эту девушку, – отвечал Питер. – Подождите, пожалуйста, дайте мне объяснить вам. Я полюбил ее, встретившись на «Монархе». Потом произошло что-то, и я потерял ее из вида. Я нашел ее в «Руках». Я хотел говорить ей о своей любви, но вместо этого она заставила меня выслушать ее. Она стала говорить неприятные вещи относительно магазина, ее слова резали, точно ножом. Не подумайте, что я обвиняю вас, если «Руки» представляют собою лавочку для выжимания пота. Вы доверяете Крофту, а он злоупотребил вашим доверием…

Старший Питер смотрел на него в изумлении.

–Дочь моя выходит за маркиза, а сын… сын собирается жениться на продавщице из моего магазина, – проговорил он плаксивым тоном

– Не думайте, что она низкого происхождения. Она англичанка, прекрасна, способна и благородна. Она спасла сегодня женщину в «Руках» от смертельных ожогов… Она рождена быть принцессой.

– Довольно, не говори больше об этом сейчас, мой сын; – неожиданно сменил Питер-старший повелительный тон в просьбу. – Ты нанес мне удар… несколько ударов. Я… я сегодня плохо себя чувствую… Мне очень плохо…

Его вид подтверждал его слова. За последние несколько минут, когда краска гнева сошла с его лица, оно стало еще более болезненным и желтоватым, чем обычно.

– Извините, отец. Я совсем не хотел огорчить вас. Не позвонить ли? Не хотите ли вы чего-нибудь?

– Только остаться одному, – ответил старик. – Я полежу здесь на диване. Если мне не станет лучше, я пойду в спальню, может быть, завешу там окна и пересплю эту головную боль. Не помню уже, когда мне было так плохо. Но не говори ничего матери.

Питер ушел и сел завтракать с матерью. Старый Питер велел подать себе стакан горячего молока и передал, что каттар его сегодня в худшем состоянии, чем обычно, и потому он полежит. Это бывало довольно часто, и потому жена его не проявила особенного беспокойства. Она была даже рада остаться наедине с сыном. Отпустив слуг, они повели беседу о мисс Чайльд, при чем Питер рассказал о происшедшем утром в «Руках». Сообщил он и о случайно обнаруженном посещении магазина отцом.

– Это и естественно, что он интересуется «Руками», – заметила мистрисс Рольс. – Я часто удивлялась…

Питер так был переполнен своими радостными переживаниями – сочувствием матери его любви, проектами будущего, что забыл неприятное ощущение, охватившее его при распоряжении отца о молоке. Как будто чей-то голос прошептал: «Это только уловка». А его просьба не беспокоить его днем не означает ли, что у него имеются специальные причины желать получить в свое распоряжение несколько часов.

Но разговор с матерью заглушил этот шепот. Отвечая на ее расспросы относительно Вин, Питер забыл все на свете. Только бой старинных часов, пробивших четыре, напомнил Питеру о его неприятном ощущении и о таинственном шепоте.

Он вряд ли мог бы оценить сам, почему это случилось, если не считать того, что часы эти обладали в его глазах какой-то особой индивидуальностью. Они принадлежали его прабабушке и перешли к его матери. Еще маленьким мальчиком он чувствовал, что это больше, чем просто часы: они являлись старым другом, тикавшим на протяжении многих лет, идущим в такт с биением сердец тех, для кого они отмечали моменты жизни и смерти. Часто он воображал, что своим тактом они дают хорошие советы тем, кто в состоянии их понимать. И теперь, когда часы пробили четыре, Петро показалось, что они сделали это так сухо и решительно, точно хотели обратить на себя внимание, напомнить ему о чем-то важном, что он мог забыть.

И это действительно напомнило ему о таинственном шепоте. Снова, он услышал невнятный голос: «Неужели ты не видишь, что, пока ты с матерью в таком счастливом настроении сидел за завтраком, отец тихонько ускользнул, чтобы устроить полный разрыв между тобой и любимой девушкой».

Питер вскочил. Ему стыдно было подозревать такое предательство, но освободиться от своего подозрения он не мог. Что-то говорило ему, что он не ошибся.