355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чарльз Вильямсон » Девушка из универмага » Текст книги (страница 11)
Девушка из универмага
  • Текст добавлен: 15 марта 2017, 17:46

Текст книги "Девушка из универмага"


Автор книги: Чарльз Вильямсон


Соавторы: Алиса Вильямсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Их было две! – прервал его Рольс.

– Да, сударь. И хотя я выполнил свою обязанность, помогая только мистеру Логану, помогая ему, если позволено так выразиться, сударь, избежать опасности, я все же готов, сударь, содействовать вам, отвечая на все ваши вопросы, какие бы пожелаете задать. Я не считаю это нарушением доверия моего хозяина. Мои слова не повредят ему, уверяю вас. И если вы…

– Если я не пожалею заплатить за это, хотите вы сказать, – брезгливо докончил за него Питер.

– У меня жена, сударь, и дети, которых надо кормить. Они живут в деревне, а это обходится дорого.

– Ну, расскажите мне за 10 долларов, – приказал Питер, – а я посмотрю, чему верить из ваших слов.

– Две молодых дамы пришли сюда, – начал рассказывать Симс, пряча в карман десятку, – но только одна из них вошла в дом, – высокая, красивая молодая дама, совсем не похожая на большинство из них, на ней было легкое желтоватое шелковое манто поверх голубого платья. Она сразу вошла в дом, но, заметив, что ее спутница ушла, была, как кажется, удивлена, а затем очутилась в будуаре и телефонировала оттуда. Мистер Логан вошел туда, а она вышла. У них произошла небольшая размолвка, мне кажется, и хотя он ожидал ее к ужину, он велел мне вывести ее из дома как можно скорее. Я провел ее через черный ход и, должен сказать, сударь, она быстро пошла по улице, тогда как мистер Логан ушел в противоположном направлении, в сторону клуба. Что касается самих молодых особ, я не могу сообщить вам никаких сведений, если не считать того, что та особа, которая сегодня не вошла в дом, раньше бывала здесь несколько раз. Ту же, которая вошла и… и говорила по телефону, я никогда раньше не видел. Вот все, что я знаю и что вам неизвестно. Но, надеюсь, я несколько помог вам исправить то, чему содействовал, выполняя свои неприятные обязанности…

– Я получил, что следует, за свои 10 долларов, спасибо… – сказал Питер. – А теперь получите за то, что откроете эту дверь в четвертый раз.

Он ушел в сознании, что уносит с собой единственный осязаемый след Винифред Чайльд. Завтра он начнет с самого утра искать ее по всем универсальным магазинам, пока не отыщет ее.

ГЛАВА XXI.
Мать.

Случаю было угодно, чтобы Питер Рольс попал в этот вечер в Нью-Йорк, чтобы посмотреть девушку, выступающую в театре-водевиль, английскую девушку, о которой он прочел в газетной заметке, и которая могла быть, как он думал, Винифред Чайльд. Сценическое имя артистки было Винифред Чейльсмор. Газета описывала ее, как «высокую, темноволосую и заметную особу с нежным голосом».

Она только недавно появилась, и никто о ней ничего не слышал; Питер сгорал от нетерпения повидать ее. Ее номер начинался в 10 часов, и Питер пообедал в клубе, намереваясь пораньше быть на своем месте в театре. Но за столом рядом с ним оказался его знакомый – начинающий журналист и вместе с тем страстный фотограф-любитель. Он стал показывать Питеру образцы своего искусства, называя довольно громко имена снятых им женщин. Среди них находилась и Винифред Чейльсмор, которую он интервьюировал. Она оказалась совершенно не похожей на Винифред Чайльд, и потому Питер отдал свой билет и просидел за обедом гораздо дольше, чем предполагал.

Если бы он ушел всего только на пять минут раньше, он разошелся бы с Джимом Логаном и ничего не узнал о происшествии у него в доме. Он не узнал бы, что есть надежда, даже почти уверенность отыскать исчезнувшую нимфу в одном из универсальных магазинов Нью-Йорка.

Он был сильно взволнован, и был готов провести часть ночи в ходьбе по улицам или в парке, где это лживое животное, по его словам, познакомилось с мисс Чайльд. Но отец в этот вечер был в городе, наверно, в своем клубе, и Питеру не хотелось оставлять свою мать в одиночестве. Она, правда, не потребовала от него обещания, – она никогда не требовала обещаний, это не было в ее характере, – но Питер сказал, что вернется домой после театра, и хотя мать к этому времени уже будет в постели, она все же будет знать, что он дома.

Немного позже полуночи Питер на ципочках прошел по тихим комнатам и открыл дверь в свою «берлогу». Он ожидал найти комнату погруженной в темноту, но, к его удивлению, на заваленном книгами столе из красного дерева горела под зеленым абажуром лампа, а около нее на жестком кресле сидела его мать с своей неизменной работой. Окно рядом было широко раскрыто и ночной южный ветер ритмически колебал белые занавеси.

Приятное ощущение при возвращении в домашний уют охватило Питера вместе с ароматом желтофиолей[9]9
  Комнатное и садовое травянистое растение семейства крестоцветных с желтыми или красновато-желтыми цветками и приятным запахом фиалки. Родом из Южной Европы. Похоже на левкои.


[Закрыть]
, принесенным ветром, – столь же сильным и приятным, как и аромат фиалок. Почти бессознательно он чувствовал желание видеть свою мать, – не говорить с нею, но только видеть ее спокойное лицо, с его нежной женственностью.

Мать взглянула на него, обрадованная, но не удивлённая, когда фигура ее сына показалась в дверях.

– Как поживаешь, милый? – Она улыбнулась ему. – Я думала, что ты скоро придешь.

Питер бросил шляпу и пальто на комод, блестящая поверхность которого гостеприимно приняла их. Маленькие пухлые ноги мистрисс Рольс в дешевых японских туфлях покоились на подушке, на которой было вышито изображение черной болонки с яркими голубыми глазами. Это животное она создала сама еще до рождения Питера и Эны, но оно сохранило в полной свежести все краски, как будто было окончено только вчера. Никто на вилле «Морская чайка», кроме Питера, не согласился бы приютить Фидо у себя в комнате. Но он любил собаку, и теперь опустился на нее, приподняв крошечные ноги своей матери и положив их к себе на колени.

– Вам не следовало ждать меня, – заметил он, поцеловав белоснежные волосы и красные, как яблоки, щеки матери.

– Мне так хотелось, – спокойно возразила она. – Я люблю сидеть здесь. Да и мне надо было кончить вот это. – Она приподняла широкую полосу связанных кружев. – Я уже почти кончила. Это будет покрывало на постель Эны. Но не знаю, найдет ли она…

Мистрисс Рольс.не окончила фразы, но такова была ее давнишняя манера. Если не считать беседы с Петро, она редко пыталась договаривать до конца свои мысли. Жизнь рядом с Питером старшим отучила ее пытаться заканчивать то, что она начинала говорить. Поскольку он обыкновенно прерывал ее, даже в первые годы их совместной жизни, она почти бессознательно считала неизбежными такие перерывы и останавливалась, точно заведенная механическая игрушка, как раз в тот момент, когда за нее должен был договорить ее быстро соображающий супруг.

Питер-младший, который никогда не прерывал ее, отлично понимал, как, если бы она договорила до конца, что его мать хотела сказать: «Не знаю, найдет ли Эна сделанное дома кружевное покрывало достаточно изящным для настоящей, живой маркизы, но мне хотелось бы приготовить собственноручно какой-нибудь свадебный подарок моей дочери».

– О, разумеется, ей понравится. Покрывало будет великолепно, если оно хотя несколько похоже на то, какое вы сделали мне, – заверил ее Питер, когда продолжительная пауза сказала ему, что мать не собирается ничего прибавить к сказанному. – Подумать только, Эна выходит замуж!

– Да, правда, – вздохнула мистрисс Рольс. – А, кажется, совсем недавно вы оба были…

Питер мысленно докончил: «детьми». – Как бы то ни было, она счастлива, я думаю, – размышлял он вслух.

– Должно быть, – согласилась мать. – Она будет совсем настоящей маркизой… Я хотела бы быть столь же уверенной, что и ты…

– Столь же уверенной, что и я счастлив?

– Да, милый.

Питер смотрел на ноги своей матери в этих голубых японских туфлях, простота и дешевизна которых так много говорили. (При всем своем богатстве она никогда не любила носить дорогие вещи. В них она чувствовала себя неловко и точно не у себя дома). Но вдруг он вскинул глаза. Ее румяное лицо было спокойно, как всегда, но в ее голосе звучали какие-то особые ноты. Какая-то струна отозвалась в его душе, точно она нежно, но сознательно дотронулась до нее своими пальцами.

– А вы разве не думаете, что я счастлив? – спросил он.

– Нет, не так счастлив, как был раньше, – сказала она. – Их взоры встретились, когда она подняла глаза от своей работы и стала складывать ее. Она покраснела, точно молодая девушка.

– Матушка! – произнес он тихим, взволнованным голосом. – Кто вам сказал?

– Зачем сказал… ведь я твоя мать… Я думала…

– Что вы думали?

– Я думала, откроешься ли ты мне когда-нибудь.

– Я хотел сделать это. Я хотел рассказать вам… рассказать все. Но я боялся опечалить вас. Мне хотелось бы всегда видеть вас счастливой, милая мама. И я не желал прогнать с вашего лица улыбку, которую я так люблю.

– Ведь, думы о тебе помогают мне улыбаться, Пети, – сказала мистрисс Рольс, возвращаясь к ласкательному имени его детства. Она стала гладить его мягкие черные волосы. – Если бы я не сознавала всегда, что имею тебя… и что ты любишь меня… я, наверно, никогда не могла бы улыбаться.

– Но вы, ведь, не несчастливы? – вскричал в изумлении Питер.

– Не тогда, когда ты со мною. Но…

– Договаривайте до конца, мама. Скажите мне, что вы чувствуете? Мы здесь одни среди ночи, высказывая друг другу, что у нас на сердце. Кажется, судьбе угодно было, чтобы я застал вас здесь поджидающей меня.

– Да, может быть, этого хотела судьба, Пети. Что-то шептало мне: подожди его. Ты ему нужна. А мне… мне ты всегда нужен, мой мальчик.

– Милая мама.

– Ты не знаешь, сколько раз я тихонько пробиралась сюда и сидела в этой комнате, когда ты уходил куда-нибудь. И даже теперь, когда ты уходишь и собираешься вернуться очень поздно, я большей частью прихожу сюда с своей работой, когда отца нет дома. Обычно я возвращаюсь к себе в комнату еще до твоего прихода, потому что знаю, что ты скажешь, мне не следует сидеть так поздно. Ты можешь понять, что я провожу здесь свои вечера потому, что только тут я по-настоящему чувствую себя дома.

– Почему это, мама?

– Весь остальной дом такой большой, и так ужасно новомоден и торжественен… Совсем не подходит к моим вкусам. А тут ты сохранил все мои милые старые вещицы с той поры, когда у нас не было еще богатства. Я никогда не могла привыкнуть к нему и никогда уже не привыкну. Ведь, это великолепие, мне кажется, как-то отдалило от меня папу и Эну… давно уже. Зато я сохранила тебя. И ты побуждал приходить сюда. Так что я счастлива. Я очень счастливая женщина, Пети. И я хотела бы, чтобы ты тоже был счастлив, как прежде, или даже еще счастливее, чтобы ты не был так расстроен и неспокоен, как в последнее время. Я думаю, если ты полюбишь кого-нибудь иной любовью, чем меня, ты при устройстве своей новой жизни оставишь местечко для своей матери, не правда ли, совсем маленькое местечко, куда я могла бы приходить и где я могла бы иногда жить короткое время?

– Я бы хотел, чтобы вы всегда жили у меня, – ответил Питер. Он наклонился и обвил руками округлую, бесформенную талию матери. – И того же будет хотеть она… если таковая будет вообще налицо. Я тоже ненавижу «великолепие», – то ложное, блестящее великолепие, о каком вы говорите. У нас будет небольшой домик – только для нее, для вас и для меня. Ведь, в нем будет особая комната для вас, и вы будете там жить все то время, когда отец сможет обходиться без вас. Я, впрочем, замечтался! Ведь, я еще не нашел ее. То есть я нашел ее, но потом потерял. И теперь я отыскиваю ее. Мама, знаете ли вы, что значит лейтмотив?

– Нет, милый, право не знаю. Боюсь, я многого не знаю…

– Ну, вы, собственно, и не могли это знать. В операх Вагнера, которых я не понимаю, но которые я люблю и которые заставляют меня трепетать, – а это своего рода понимание, – каждое лицо, появляющееся на сцене, будь это он или она, всегда сопровождается определенной мелодией – мелодией, которая выражает характер и даже как будто изображает это лицо. И вот, запах желтофиоли может служить вашим лейтмотивом. Вы можете слышать запах? Я слышу его. Совсем так, как можно как бы видеть музыку – изумительные, меняющиеся цвета. Запах желтофиоли окружает вас. Это вы. Но в нем я различаю другой аромат. Он тоже слышится здесь. Это тянется уже целые месяцы. И это потому, что в нем я разгадал ее дух, ее лейтмотив. Аромат фиалок. Чувствуете вы его?

– Мне думалось, может быть, она любит его, – спокойно сказала мать.

– Кто внушил вам эту мысль, дорогая?

– Да, ведь, ты велел посадить фиалки в саду… а потом держал их у себя в комнате все время, пока они цвели весною. Раньше ты никогда не думал о них, насколько я знаю.

– Ах, вы, колдунья! Вы замечаете решительно все. Кто бы поверил этому, видя вашу всегдашнюю невозмутимость?

– Разумеется, я подмечаю все, что касается тебя. Какая я была бы мать, если бы не замечала? Ну, а теперь ты, может быть, расскажешь мне о ней?

– Я страстно хочу этого, – ответил Питер.

Они забыли, что наступила уже ночь. Он подробно рассказал ей все, начав с того момента, когда заглянул в комнату нимф, и вплоть до того, как потерял не только молодую девушку, но и ее дружбу. При этом он ни слова не упомянул ни о платье «Молодой месяц», ни о заколоченном доме Логана. Затем он продолжал:

– Я, должно быть, совершил какую-нибудь оплошность и этим внезапно утратил ее расположение. Я чувствовал, что она переменилась ко мне не без причины, и с тех пор все время, днем и ночью, я старался догадаться, что это могло быть. Но все напрасно. Вот почему, отчасти, я так стремился отыскать ее, чтобы заставить ее объяснить, в чем тут дело. Не знаю, может быть, из этого объяснения ничего не выйдет, может быть, я не такого рода человек, какого она может полюбить. Но, мама, меня терзает мысль, что все это время она ненавидит меня из-за какого-то дьявольского недоразумения, которое легко было бы устранить…

– Бедный мой мальчик! – успокаивающе произнес ее нежный голос. – Мне думается, что это самая худшая мука. Я видела, что-то терзает тебя, но не знала, что это – такая тяжелая боль. Но все пойдет по-хорошему, я чувствую это… Если, действительно, она хорошая девушка…

– Она исключительная девушка! – воскликнул Питер. – Вы полюбите ее, и она будет обожать вас.

– Расскажи же мне, как она выглядит, – сказала мать, закрыв глаза, чтобы лучше представить себе рисуемый образ.

Питер не пожалел красок для описания Винифред Чайльд.

– Никто никогда не мог и вообразить себе другой девушки, которая выглядела бы, говорила или поступала хоть несколько похоже на нее, – восторгался он. – Она так оригинальна!

– Ну, нет, кто то уже вообразил себе как раз такую девушку! – вскричала мать, сбрасывая с себя свое спокойствие. – Лэди Эйлин.

– Лэди Эйлин?

– Да, она видела во сне такую девушку. Это был, наверно, настоящий сон, потому что она не могла этого выдумать и так подробно рассказать. Она видела высокую, смуглую девушку, с чудными глазами и великолепным ртом, с изящными приятными манерами, какие только что ты описал мне. Когда лэди Эйлин рассказывала о ней, казалось, как будто видишь ее портрет. В ее сне ты был влюблен в эту девушку, – она была англичанка, как и настоящая, – и ты рыскал по Нью-Йорку в поисках за ней, тогда как она все это время…

– Да, да, милая мама, она…

– Лэди Эйлин сказала мне, чтобы я рассказала тебе ее сон, и при этом упомянула, что она хотела, чтобы ты услышал его, потому что он показался ей очень драматическим и даже почти заставил ее стать суеверной… Но она заставила меня обещать ей, что я не скажу ни слова, пока ты сам сперва не заговоришь о девушке, похожей на ту, какая ей приснилась, и не скажешь, что любишь ее и хочешь ее найти. Если я расскажу раньше, это уничтожит всю романтичность, так это казалось лэди Эйлин.

Питер слушал ее, но сейчас же отбросил передаваемое матерью объяснение. Он понял, что лэди Эйлин избрала такой способ доставить ему весть. Это был странный способ, и он не понимал, почему она сама не рассказала ему свой сон. Но она была тонко чувствующая и чуткая девушка, истинный друг. У нее, наверно, были свои причины отложить свой рассказ.

– А где видела лэди Эйлин в своем сне мою нимфу? – спросил он.

– У отца в магазине, – просто отозвалась старуха.

ГЛАВА XXII.
Развязка.

Лили Ливитт не вернулась на другое утро в отделение накидок. Она не прислала записки, не просила отпуска по болезни, – и за такое манкирование «Руки» знали только немедленный расчет. Если она снова явится, ее место будет уже занято, разве только у нее окажется достаточно сильная «протекция», чтобы сохранить его за ней.

Вин, явившаяся на работу вовремя, как обычно (как будто вчерашнее вечернее приключение было только сном), слышала, как другие девушки судачили о Лили. Она слушала, но ничего не говорила, не высказывала своего мнения, когда ее спрашивали, что она думает. Ни одна душа не пожалела мисс Ливитт. Большинство, по-видимому, полагало, что она принадлежит к числу тех, кто «отлично умеет устраиваться».

Вин, бледная и рассеянная (это могло объясняться чрезвычайной духотой), оправляла модели на манекенах, когда рассыльный мальчик принес ей письмо. Хотя магазины Питера Рольса еще не были открыты для публики, она должна была закончить работу прежде, чем прочесть полученное письмо. Взгляд на конверт обнаружил почерк Сэди, и так как последняя в этот момент должна была заниматься туалетом кукол наверху, Вин поняла, что случилось что-нибудь неожиданное.

Сэди, может быть, нездорова и хочет, чтобы она доложила об этом заведующему. Ей надо поскорее закончить с манекенами и быть свободной для помощи Сэди, пока не начнется обычная сутолока трудового дня.

Уже через пять минут пять безголовых женских фигур во всем блеске показывали накинутые на них плащи и манто, а девушка, одевавшая их, стояла рядом так же неподвижно, как и они, с распечатанным письмом в руке.

– В чем дело? – спросила миловидная девушка с вздернутым носиком, которая смеялась чаще, чем Вин в эти дни. – Вы выглядите так, точно потеряли своего последнего друга.

– Боюсь, что это так, – ответила Винифред странным, почти неслышным голосом, заставившим Дэзи Томпсон широко раскрыть глаза.

– Неужто? Как жаль! Надеюсь, это не ваш воздыхатель?..

Вин не ответила, не расслышав ее. Сэди, Сэди! Милая, маленькая сардинка!

«Прощайте, дорогая!» – перечитала она письмо. – Я не могла сказать это вам прямо. Только вчера узнала я это наверняка. Это – чахотка и меня не станут держать здесь из-за боязни, чтобы я не заразила других. Может, так и нужно, только это – тяжелый удар для меня. Не потому, что я очень хотела жить. Я совсем не хочу жить, потому что тот, кого я люблю, любит другую. Она гораздо лучше меня и достойна его, так что все в порядке, только это тяжело, и я буду даже рада совсем исчезнуть. Не пугайтесь, я не стану делать глупостей, в роде тех, какие изображаются в кино. Не стану. Я ведь, не трусиха. Но я съеду с квартиры по той же причине, почему покидаю «Руки». Ведь, я могу причинить беспокойство и неудобства другим. Как хорошо, что мы вовремя встретились. Я слышала о месте, где бесплатно принимают чахоточных, и постараюсь попасть туда.

Это в деревне, но я не скажу вам, где, дорогая, потому что иначе вы захотите повидать меня, а я этого не смогу выдержать в том состоянии, в каком нахожусь сейчас. Но от этого я вас люблю не меньше. Прощайте. Ваша любящая Сэди».

Вин была совершенно ошеломлена. В последнее время она редко виделась с своей приятельницей. Ни та, ни другая не имели свободного времени, да и жара высосала из них всю энергию. Ей следовало догадаться по худобе Сэди, что она больна. Ей следовало бы сделать много такого, чего она не сделала! А теперь уже слишком поздно!

Но нет, не должно быть слишком поздно! Она разузнает, где находится Сэди. Это будет нетрудно, ибо приговор, удаливший Сэди из «Рук», должен был произнести молодой доктор, осматривавший служащих. Он приходил в определенные часы в приемный покой, который Вин видела в первый день своего появления в предприятии Питера Рольса. Один из его приемов приходился как раз на время перед открытием магазина. Может быть, он еще не ушел.

Заведующий, наблюдающий за отделением накидок, был одним из самых строгих, но отличался готовностью итти навстречу тем из служащих, какие обладали «искоркой». Чайльд обладала «искоркой», и хотя через несколько минут должна была хлынуть публика (то был день распродажи), он разрешил ей отлучиться.

Доктор еще не ушел, но он ничего не слышал о лечебном учреждении, упоминаемом Сэди, и думал поэтому, что его совсем не существует. Он сказал вчера Сэди Кирк, что ее легкие поражены и что она стала «носительницей заразы». Разумеется, ее должны были рассчитать. Это печально, но ничего тут не сделаешь, это – вещь обычная. Жаль, что мисс Кирк так недолго прослужила у «Рук». Ее страховая премия составит совсем небольшую сумму.

– Неужто вы хотите сказать, что ее выбросили умирать, не дав ей ни копейки? – с трудом выговорила Вин.

– Ну, совсем не умирать, надеюсь, – возразил молодой доктор Марло. – Ее болезнь излечима. Но, боюсь, она получит при увольнении не больше, чем за неделю вперед. Старый Святой Питер ведет свое дело не в целях благотворительности.

И Марло слегка поклонился красивой, но нерассудительной молодой женщине и ушел.

Винифред тоже следовало уходить. Она узнала, что хотела. Но перед нею была загубленная жизнь, – жизнь Сэди Кирк, если не ее собственная, и она не знала, как спасти ее.

Она невольно остановилась у двери, чтобы в тиши и одиночестве обсудить положение. В приемном покое обе узкие койки были не заняты, а сиделка, – нервная женщина с сентиментальными глазами, – кипятила воду на спиртовке. У нее болела голова и она прописала себе порцию чая. Вода начала закипать и, несмотря на боль в висках, она тихонько напевала какой-то романс.

Винифред, погруженная в мысли о Сэди, слышала все же грустный мотив, и все кругом казалось от этого еще печальнее и безнадежнее. Вдруг пение оборвалось… Раздался пронзительный крик, заглушенный громким взрывом.

Навстречу Вин, испуганной взрывом и собиравшейся побежать в комнату сиделки, вошла, шатаясь, сама сиделка, прикрывая руками свое обожженное лицо. Ее волосы и чепец были в огне. По всему белому платью и фартуку бегали голубые огоньки, разлившиеся из разлетевшейся в куски спиртовки.

Оглушенная шумом и потрясенная криком обожженной сиделки, Вин не сознавала отчетливо, что она делает. Машинально она бросилась к ближайшей койке, сдернула одеяло, остановила сиделку, хотевшую выбежать в коридор, и обернула ее в одеяло. Она сознавала только, что изо всей силы держит совершенно обезумевшую женщину и все время зовет на помощь.

Доктор не успел еще дойти до конца длинного коридора, и взрыв и крики заставили его и других прибежать на помощь. Вин смутно видела здесь женщин (уборщиц, мывших полы и окна), и двух или трех мужчин, кроме доктора Марло. Ей показалось, что он удалял одних, делая распоряжения другим, но сознание вернулось к ней только тогда, когда она услышала обращенное к ней самой приказание остаться тут и помочь.

С ее помощью доктор наложил повязки на ожоги сиделки. Маленькое дрожащее создание, поспешно раздетое, было уложено в постель, ее лицо, голова и руки были смазаны мазью и забинтованы. Только когда появилась другая сиделка, вызванная по телефону, и пострадавшей было дано усыпляющее лекарство, Вин почувствовала сильную боль в своих собственных пальцах.

– Правда, я тоже немножко обожглась! – воскликнула она, когда доктор предложил ей показать свои руки. – Но это пустяки. Я могу теперь вернуться за прилавок.

– Да, вы можете итти, – ответил Марло. – Впрочем, только после того, как подправлю ваши руки. Что касается сиделки, то с нею ничего плохого не будет. Могу поручиться, что благодаря вам, она не будет обезображена.

– Благодаря мне?

– Да, именно так. Вы, пожалуй, не сознаете, что, вероятно, спасли ей жизнь.

– Нет, не думаю, чтобы я это сознавала. – И Вин вдруг почувствовала, что готова разрыдаться, но вспомнила пароход «Монарх» (как вспоминала всегда, когда бывала недалека от слез), и удержалась от рыданий.

– Ну, ну, не волнуйтесь. Вот, выпейте-ка это, чтобы успокоить нервы, если вы чувствуете себя слабой, и бегите скорей. Там, внизу, все обойдется, весть о случившемся должна была уже дойти до вашего отделения, и там будут знать, почему вы задержались.

Вин «побежала» и убедилась в верности предсказания доктора.

– Вы отличились, как я слышал, – сказал ей заведующий отделом мистер Уэллби. – Покажите-ка ваши руки. Надеюсь, они не помешают вам работать.

– Нет, конечно, я чувствую себя не хуже, чем всегда, благодарю вас.

Доктор Марло намазал пальцы Вин какой-то мазью, которую он назвал «новой кожей»; ведь, не годится продавщице вызывать неприятное ощущение у покупателей, обслуживая их с перевязанными руками. Эта мазь представляла собой нечто вроде прозрачного лака, и благодаря ей ногти ее блестели не меньше, чем у самых кокетливых девушек, тратящих все свое свободное время на их полировку и отделку. Но краснота все же проглядывала сквозь нее, точно ее руки были покрыты ранками. Она заметила, что на них уставилась дама, которая просила ее примерить ей белую кружевную вечернюю накидку.

– Что это с вашими руками? – резко спросила она.

– Я немножко обожгла их утром кипятком, – объявила Вин.

– Ах, приятно слышать, что это не от болезни.

Девушка слегка покраснела и посмотрела на свои красные пальцы, вызвавшие неудовольствие. Повернувшись вполоборота, чтобы развернуть накидку, она неожиданно увидела перед собою Питера Рольса.

Она застыла на месте и дыхание ее остановилось. У нее совсем помутилось сознание и мелькнула мысль, что это ей показалось, что никого тут нет.

Но его глаза смотрели в ее глаза, и это были ласковые голубые глаза господина «Джилидовский бальзам». Не может быть, чтобы это действительно был он, это, должно быть, кто-нибудь другой, похожий на него. Но нет!.. Он снял шляпу. Он говорит что-то своим столь хорошо памятным голосом…

– Как вы поживаете, мисс Чайльд? Когда вы отпустите эту даму, вы меня очень обяжете, если уделите мне минутку.

Она слегка наклонила голову – то был вежливый, обычный кивок любой хорошо обученной продавщицы по адресу покупателя, намеревающегося подождать, пока она освободится. Но о соблюдении вежливости она при этом совсем не думала, она хотела лишь скрыть свое лицо. Ей понадобилось напрячь всю свою нервную систему, чтобы не выйти из роли продавщицы.

Она увидела внезапно Питера Рольса – Питера Рольса во всей его реальности, со всей выразительностью и магнетизмом его глаз. Его вид с быстротой молнии сказал ей относительно ее самой то, чего она боялась в течение многих месяцев, – с того самого дня, как она рассталась с господином «Джилидовский бальзам» и с «Монархом».

Она любила его. Любила его нелепо, безнадежно, безгранично, как всегда влюбляются смешные девушки в мужчин, о которых им не следует и мечтать. Вероятно, он с самого начала старался влюбить ее в себя своим дружеским обращением и вниманием, скрывавшими его черные замыслы.

Она избегла расставленных сетей благодаря его сестре. И похоже, что ужасные намеки последней были недалеки от истины, в противном случае он не проявил бы настойчивости после получения выговора. Ибо он не отказался от своих надежд. Искорки в упорном взгляде его голубых глаз говорили ей об этом. Их встреча – не простая случайность. Мистер Рольс имел вид человека, наконец, нашедшего то, что долго искал. Она должна заставить его пожалеть об этом. Потому что, после своего опыта с другим мужчиной, который тоже проявил настойчивость, хотя она считала себя давно забытой, – как может она надеяться, что он не похож на других?

Наконец, покупательница, отнюдь не торопившаяся, скорее, напротив, медленно удалилась, унося с собой кружевную накидку, а Вин, не уклоняясь от тяжелой повинности, как она делала это, когда Джим Логан посещал «игрушечное царство», обернулась к Питеру Рольсу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю