Текст книги "Акселерандо"

Автор книги: Чарльз Стросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Аннетт прокладывает путь мимо ларька с одноразовыми телефонами и дешевыми считывателями генома, обходит стайку девушек-подростков в объятиях какого-то заморского кавайного фетиша (те глядят на нее с опаской, будто она – школьный инспектор), и приближается к стоянке, где томятся прикованные цепями велосипеды. Рядом с ней стоит смотрительница-человек, и похоже, с ума сходит от скуки. Аннетт кладет ей в карман бумажку в десять евро – деликатно анонимный вид денег – и та, наконец, обращает внимание. «Если бы ты хотела купить стыренный велос» – спрашивает Аннетт – «куда бы ты пошла?» Некоторое время оператор парковки молчит, уставившись на нее, и Аннетт уже начинает думать, что переоценила ее. Потом она что-то бормочет. «Что?»

«В Мак-Мерфи. Раньше назывались “У Баннерманна”. Эт туда, в Коровьи ворота». Девица-счетчик с тревогой смотрит на выращиваемые уплаты. «У вас не?..»

«Не-е». Аннетт следит за ее взглядом. Прямо в недра каменного каньона. Что поделать… «Хоть бы оно того стоило, Мэнни, дорогой» – бормочет она сквозь зубы.

Мак-Мерфи – бутафорский ирландский паб, каменная пещера, устроенная под грудой безликих офисов. До того, как разработчики наложили на него свои лапы, он был настоящим ирландским пабом, но после стремительно эволюционировал в панковский ночной клуб, в винный бар, в голландскую “кофейню”, а затем, истощенный не меньше любой выгоревшей звезды, сошел с главной последовательности. Теперь, заново собранный из вторсырья, он влачит неестественно растянутое и призрачное существование уже в качестве имитации ирландского паба – над столами из поленьев свисают с искусственно состаренных потолочных балок неоновые четырехлистники. Другими словами, загробная жизнь выгоревшего черного карлика, некогда бывшего солидным питейным заведением. Где-то на полпути вдоль этого эволюционного трека пивной погреб был заменен туалетом и дополнительными номерами для посетителей, и теперь бар сочится разбавленным из городского водоснабжения газированным концентратом.

«Эй, слыхали про девочку-еврократа с робо-киской, которая зашла в стремный паб у Коровьих ворот и заказала пол-литра диетической колы? И говорит – когда подают колу – эй, а можно мне зеркальце?»

«Заткнись!» – шипит Аннетт рюкзаку. «Не смешно». Ее система сторожевой телеметрии уже достучалась до электронной почты наручного телефона, и на нем показался вращающийся желтый восклицательный знак, означающий, что в соответствии с полицейской публичной статистикой преступлений, посещение таких местечек способно принести убийственный ущерб величине прописанных в страховом договоре компенсаций.

Айнеко смотрит на нее снизу, высунувшись из своего гнезда в торбе, и делает широченный зевок, демонстрируя ребристое нёбо и язычок как из розовой замши. «О, знаешь... Я тут связалась с головой Манфреда. Пинг – нулевой[128]128
  Задержка связи при сетевом подключении, имеющая большое значение в компьютерных играх и скоростных сделках.


[Закрыть]».

Рядом появляется девочка-бармен, демонстративно избегающая встречаться с Аннетт взглядом. «Мне диетическую колу» – заказывает та. Ее рюкзак вещает грудным голосом: «М-м-м, а слыхали про евро-девочку, которая заходит в стремный паб, заказывает пол-литра диетической колы, проливает в торбу и говорит – о-о-у, у меня киска намокла?»

Кока-колу приносят, и Аннетт платит. Кроме нее в пабе, наверное, еще пара дюжин человек, но сколько именно – сказать трудно. Паб похож на средневековый погреб с кучей каменных арок, и в их тени прячутся ниши с церковными скамьями из секонд-хенда и столами, испещренными шрамами от ножей. У одного из столов расселись какие-то парни – может, байкеры или студенты, а может, необычно хорошо одетые пьяницы. У них слишком длинные волосы, на их жилетах слишком много карманов, и на всем это имеется какой-то налет богемы, заставляющий Аннетт смаргивать снова и снова. Потом одна из литературоведческих программ сообщает ей, что действительно, один из парней – известный местный писатель и кто-то вроде гуру местной Партии Космоса и Свободы. Еще в одном углу две женщины в ботинках и меховых шапках разглядывают меню, а в диванном закутке сидят с пивом отдыхающие уличные артисты. Никого в одежде, хотя бы отдаленно напоминающей офисный прикид, но стрелка страннометра держится выше среднего. Аннетт командует очкам стать непроницаемо черными, подтягивает галстук и оглядывается.

Дверь открывается, и внутрь пробирается неопределенного вида юнец. На нем мешковатый камуфляж, шапка из овчины, и пара ботинок, вид которых заставляет воображение рисовать несущиеся танковые армады. Сплошь амортизаторы и грязно-желтые кевларовые панели. И еще на нем огромные...

«Я тут заметила в детекторе сетевых вторжений...» – начинает кошка. Аннетт отставляет стакан колы и направляется к юнцу. «…что-то от слова...»

«Пацан, сколько хочешь за очки?» – тихо спрашивает она.

Он дергается и едва не подпрыгивает, что является плохой идеей, если на тебе сапоги-скороходы военного стандарта, а над головой полуметровая каменная кладка, выдержавшая три столетия строительных невзгод. «Ничё я такого не делал» – жалуется он в знакомой, жутковато-искаженной манере. «А...» он сглатывает. «Анни? Кто...»

«Не волнуйся. Сними их. Они вредят, только если ты их носишь» – говорит она, старательно пытаясь избегать резких движений, поскольку в голове уже мелькают нехорошие мысли, и не обязательно даже смотреть на часы, чтобы понять, что восклицательный знак на них покраснел и стал вспыхивать. «Смотри, я дам тебе двести евро за эти очки и поясную сумку, настоящими бумажками, и я не буду спрашивать у тебя, где ты их достал. И никому не расскажу». Он остолбенело стоит перед ней, как загипнотизированный, и свет из недр очков мерцает на его заостренных от голода скулах, как отблеск ночной грозы. Или как будто он включил свой мозг в розетку. Она медленно, сглотнув и ощутив, как пересохло во рту, поднимает одну руку, и стягивает очки с его лица, а другой снимает поясную сумку. Мальчишка вздрагивает и моргает, и она сует пару стоевровых банкнот ему под нос. «Драпай» – говорит она ему ничуть не резко.

Он медленно протягивает руку, потом хватает деньги и бежит – с оглушительным грохотом выхлопов проламывается сквозь дверь, закладывает левый вираж на велосипедную полосу и исчезает на дороге, ведущей вниз к парламенту и университетскому комплексу.

Аннетт опасливо смотрит в дверной проем. «Ну и где он?» – тревожно, в пол-голоса говорит она. «Есть идеи, кошка?»

«Не-а. Твоя работа – его искать – ты и ищи» – самодовольно вещает кошка. А по спине Аннетт мурашками ползает тревога. Манфред оказался отрезан от хранилища своей памяти – где он сейчас? И, хуже того, – кто он сейчас?

«Тебя так же и по тому же месту» – бормочет Аннетт. «Что ж, остается только один способ...» Она снимает собственные очки – они сильно уступают собственноручно собранному агрегату Манфреда с его раскидистой функциональностью – и с некоторой дрожью надевает только что раздобытые. Кое-что в этом кажется ей грязным, будто разнюхивать что-то в электронной переписке любовника… Но как еще она узнает, куда он мог подеваться?

Она надевает очки и пытается вспомнить, что же она делала в Эдинбурге вчерашним вечером.

***

«Джанни?»

«Да, моя дорогая?»

Пауза. «Я потеряла его след. Но я нашла его напоминалку. Какой-то мелкий шаромыжник игрался с ней в киберпанк. Где Манфред – понятия не имею, поэтому я их надела».

Пауза. «Ох ты...»

«Джанни, скажи, за чем именно ты отправил его к Сообществу Франклина?»

Пауза (на протяжение которой под куртку начинает ощутимо пробираться холод шершавой каменной стены).

«Не хочу перегружать тебя мелочами».

«Чтоб тебя, Джанни, это не мелочи, они – Акселерациониста! Ты представляешь себе, что это значит, и что они могут сделать с его головой?»

Пауза, и потом крякание, почти как от боли. «Да».

«Тогда почему ты это сделал?» – яростно допытывается Аннетт. Она стоит, ссутулившись, выплевывая слова в телефон, уже не уверенная, разговаривает ли по гарнитуре или галлюцинирует. Пешеходы начинают обходить ее. «Черт, Джанни, мне каждый раз приходится собирать все по частям, после того, как ты устраиваешь что-нибудь подобное. Манфред не самый здоровый человек. Он постоянно на грани острого футурошока, и когда я говорила тебе в прошлом феврале, что ему придется месяц лежать в больнице, если ты снова выжмешь его, как лимон, я вовсе не шутила. Да он же может просто уйти и стать частью борганизма, если тебе и дальше будет все равно!»

«Аннетт». Тяжелый вздох. «Он – наша лучшая надежда. Да, я знаю, что средний период полураспада бездефицитного катализатора сейчас упал до шести месяцев, и продолжает снижаться, а Мэнни уже продержался на четыре стандартных отклонения дольше предполагаемого срока службы. Я не забываю об этом. Но нам необходимо решить блокирующие разногласия и выйти из тупика с гражданскими правами прямо сейчас, в эти выборы. Мы должны достичь соглашения, а Манфред у нас – единственный на всю команду, кто хотя бы теоретически способен говорить с Сообществом на своих условиях и не отступить. Послушай, он не загоняемая лошадь, он – посыльный, заключающий сделку. Верно? Мы должны устроить коалицию до того, как нас, в американском духе, остановит истечение срока полномочий и следующий за ним тупик в Брюсселе. Это больше чем жизненно, это совершенно необходимо».

«Но это не оправдывает...»

«Аннетт, у них есть частичная выгрузка Боба Франклина. Они смогли получить ее перед его смертью, они сумели собрать достаточную для воссоздания часть личности, и они запускают ее на собственных мозгах с разделением времени. Сообщество Франклина обладает огромными ресурсами , и в продвижении Поправки о Равных Правах нам необходимо заручиться их поддержкой. Если Поправка пройдет, все разумные создания получат право голосовать, иметь имущество, выгружаться, загружаться и подключать сторонние ресурсы. Это нужно не только маленьким серым задницам со сверкающими лысинами – все будущее зависит от этого! Манфред сам же и начал с предоставления прав хвостатым. А иначе – где мы окажемся через пятьдесят лет, если выгрузки будут интеллектуальной собственностью без гражданских прав? На это не позволительно не обращать внимания. Это уже тогда все было важно, а теперь еще и эта передача, которую, кстати, омары и приняли...»

«Дерьмо». Она поворачивается и прислоняется лбом к холодной каменной кладке. «Мне нужен рецепт. На риталин или что-нибудь в этом духе. И его координаты. С остальным я справлюсь». Она удерживается и не добавляет «В это входит и отскребание его от потолка, как все закончится» – но это и так ясно. Она не добавила и «и ты еще рассчитаешься за это» – но и это тоже понято. Джанни – политический делец, расчетливый и упорный, но о своих людях все-таки заботится.

«Найти просто, если он найдет офис связи. Сообщаю координаты GPS...»

«Не надо. Я нашла его очки».

«Merde, как ты говоришь. Так принеси их ему, ма шери. Раздобудь мне распределенную поддержку выгрузки Франклина, и я устрою Бобу отпущение грехов и право распоряжаться самим корпоративным собой, как если бы он еще был жив. И мы достанем дипломатические картофелины из огня перед тем, как они сгорят. Согласна?»

«Oui».

Она разрывает соединение и пускается в путь – вверх, через Коровьи ворота, через которые фермеры когда-то вели свои стада на рынок, мимо неизменного в своем дрейфе Края, и на Луга. Когда она останавливается передохнуть напротив виселиц, случается драка: какому-то похмельному неандертальцу приходятся не по душе передразнивания робо-клоуна, и он отрывает ему руку. Клоун стоит в полном замешательстве, разбрасывая искры из плеча. Двое возмущенных студентов бросаются вперед и мутузят бритоголового вандала. Крики и ругательства на взаимно-непонимаемых жаргонах – оксгангском и Лаборатории Роботостроения Хериотт-Уатта – разносятся по округе. Аннетт вздрагивает, наблюдая за дракой – эта сцена вдруг представляется ей видением из мира, где ПоРа с ее улучшенным определением личности отказалась отклоненной коалицией депутатов, и где умереть – означает стать собственностью, а появление на свет – с кодом ДНК, предоставленным родителями – может стать легальной дорогой в рабство.

Наверное,_Джанни_прав, размышляет она. Но_почему_за_это_приходится_платить_такую_личную_цену?...

***

Манфред чувствует надвигающийся приступ. Все типичные симптомы налицо: вселенная с ее колоссальным преобладанием неспособной мыслить материи кажется личным оскорблением, странные идеи полыхают зарницами где-то над беспредельными равнинами его воображения, а он (так как метакортекс работает в безопасном режиме) чувствует себя тупым. И медленным. И устаревшим. Последнее ничуть не приятнее героиновой ломки – мучительная неспособность запустить новые потоки, которые бы исследовали его идеи на предмет осуществимости, а потом вернулись и отрапортовали. Собственный разум кажется ему скальпелем, которым валили деревья – будто кто-то украл полсотни пунктов его IQ. Страшная вещь – остаться запертым наедине с собственным распадающимся рассудком. Манфред хочет гулять, и он чертовски сильно хочет гулять, но пока все еще слишком опасается выйти наружу.

«Джанни – умеренный евросоциалист, преследующий прагматизм смешанного рынка» – высказывает призрак Боба свои сомнения напомаженными губами Моники. «Это не те парни, за которых я бы проголосовал, не-е-е. Чем я могу быть ему полезен, по его мнению?»

Манфред раскачивается на стуле взад и вперед, оборонительно скрестив руки на груди, и засунув кисти под мышки. «Ну как же... Ох… Разобрать Луну! Оцифровать биосферу, сделать ноосферу на ее основе... ой, тьфу, это же долгосрочное планирование...» Построить_сферы_Дайсона,_и_не_одну,_а_побольше!_Э-э-э…_о_чем_это_я? «Джанни – бывший марксист, он ортодоксальный троцкист нового разлива. Он верит в достижимость Истинного коммунизма. Государство милости и благодати стало теперь возможным реализовать, если не увлекаться коктейлями Молотова и Полицией Мысли, и он собирается сделать каждого настолько богатым, что в грызне за обладание средствами производства станет не больше смысла, чем в споре о том, кто будет спать в луже в дальнем углу пещеры. Я хочу сказать, что он не твой враг. Он враг этих сталинистских гончих-девиационистов из лагеря консерваторов в центральном аппарате, которые хотят влезть к каждому под одеяло, и сервировать крупным корпорациям на блюдце с голубой каемкой. Корпорации – в собственности пенсионных фондов, и это предполагает, чтобы люди регулярно умирали…. Потому, что иначе фонды лишатся смысла существования. И, эм-м, умирали, не цепляясь при этом за имущество и собственность – не восставали из могил, усевшись в гробу и распевая экстропианские костровые. Чертовы актуарии, они строят свои предсказания продолжительности жизни так, чтобы люди покупали страховки на деньги, которые стоило бы инвестировать в контроль средств производства. И чертова теорема Байеса...»

Алан через плечо смотрит на Манфреда. «Кажется, поить его гуараной было плохой идеей» – говорит он тоном, которым делятся о дурном предчувствии.

Режим колебаний Манфреда уже стал к этому моменту нелинейным: он раскачивается взад-вперед, одновременно привставая и опускаясь, ьудто левитирующий йог-технофил, пытающийся поймать равновесие на неустойчивой орбите вблизи от сингулярности[129]129
  Релятивистские эффекты делают орбиты динамически неустойчивыми вблизи черных дыр. Наименьшая устойчивая круговая орбита имеет радиус втрое больше, чем у горизонта событий (для невращающейся дыры), а ниже существуют только спиральные траектории, ведущие к падению под горизонт. Гораздо более странные следствия релятивистской механики могут привести вас на вечную орбиту под горизонтом вращающейся черной дыры, где придется вечно кружиться по замысловатой траектории на релятивистских скоростях!


[Закрыть]. Моника наклоняется к нему; ее глаза расширяются. «Манфред!» шипит она. «Уймись!»

Он вдруг перестает трещать, и на его лице проступает глубокое удивление. «Кто я?» спрашивает он, и уходит в оверкиль. «Почему я, здесь и сейчас, занимаю это тело?...»

«Приступ антропной тревоги» – комментирует Моника. «Полагаю, с ним происходит то же самое, что и тогда, в Амстердаме восемь лет назад, когда Боб его в первый раз встретил». Ее лицо делается озабоченным – вперед выходит другая личность. «Что будем делать?»

«Надо обеспечить ему покой». Алан повышает голос: «Кровать, а ну-ка, постелись!» Спинка мебельного предмета, на котором распростерся Манфред, стремительно уходит вниз, нижний сектор распрямляется и выравнивается горизонтально, и странно анимированный плед начинает наползать на его ноги. «Мэнни, слушай, все будет хорошо».

«Кто я и что я означаю?» бессвязно бормочет Манфред. «Пучок распространяющихся древ решений? фрактальная компрессия? Просто куча синапсов, смазанных дружественными эндорфинами?...» Контрабандная аптечка изобилия в дальнем углу комнаты разогревается, готовясь произвести какой-то мощный транквилизатор. Моника направляется на кухню за подходящим напитком. «Зачем ты это делаешь?» невнятно спрашивает Манфред.

«Все хорошо, просто ляг и отдохни». Алан склоняется над ним. «Мы поговорим обо всем утром, когда ты вспомнишь себя. Надо бы сообщить Джанни, что ему нездоровится» – говорит он через плечо Монике, возвращающейся с кружкой чая со льдом. «Возможно, кому-то из нас придется отправиться к министру. Скажи, Макс уже прошел аудит? Отдохни, Манфред. Обо всем позаботятся».

Минут пятнадцать спустя Манфред, лежащий в кровати и сраженный приступом экзистенциальной мигрени, смиренно принимает из рук Моники заправленный чай, и релаксирует. Дыхание замедляется, подсознательное бормотание прекращается. Моника, сидящая рядом, тянется к его руке, лежащей на одеяле, и берет ее в свою.

«Ты хочешь жить вечно?» – говорит она интонациями Боба Франклина. «Ты можешь обрести вечную жизнь во мне...»

***

Церковь Святых Последних Дней верит, что ты не можешь попасть в землю обетованную без ее благословения – но если известны твое имя и родословная, ты можешь получить благословение, деже если тебя самого уже нет в живых. Ее генеалогические архивы – один из самых впечатляющих плодов исторических исследований во всем мире. И она любит обретать новообращенных.

Сообщество Франклина полагает, что ты не сможешь попасть в будущее, если они не оцифровали вектор состояния твоей нервной системы, или хотя бы не получили самый подробный журнал твоего сенсорного потока и снимок твоего генома, который может обеспечить технология. Для этого не обязательно оставаться в живых. Их коллективное сообщество мысли – один из самых впечатляющих плодов компьютерной науки. И оно любит обретать новообращенных.

***

На город опускается ночь. Аннетт, теряя терпение, переминается на пороге. «Да впустите уже наконец, чтоб вас!» – огрызается она в микрофон. «Merde!»

Кто-то открывает дверь. «Здравствуйте...»

Аннетт толкает его внутрь, локтем захлопывает дверь и прислоняется к ней изнутри. «Ведите меня к своему бодхисаттве. Немедленно».

«Я...» Он разворачивается и идет мимо лестницы внутрь по сумрачному холлу. Аннетт сердито шагает за ним. Он открывает дверь, пригибаясь, шмыгает внутрь, и Аннетт проскальзывает вслед, пока он не закрыл ее изнутри.

Она оказывается в комнате, освещенной множеством разнообразных диодных светильников рассеянного света, настроенных на мягкий оттенок раннего летнего вечера. Посередине, на кровати, кто-то спит в окружении чутких диагностических инструментов. Двое людей, как сиделки, расположились по его сторонам.

«Что вы с ним сделали?» – вопрошает Аннетт, устремляясь к нему. Манфред, сонный и растерянный, моргает, приподнявшись с подушек, и она наклоняется над ним. «Мэнни! Здравствуй...» Через плечо: «если только вы что-то с ним натворили...»

«Анни?» – удивляется Манфред. На его лбу, как выброшенные медузы, прилепились чьи-то ярко-оранжевые очки. «Мне нездоровится…. Если я найду засранца, который это устроил...»

«Сейчас исправим» – бодро говорит Аннетт. Не желая упоминать, что она сделала для того, чтобы вернуть его память, она снимает его собственные очки и осторожно водружает их на его лицо вместо временных. Сумку с мозгами она кладет у его плеча, чтобы ее было легко достать. И волосы на ее загривке поднимаются дыбом: эфир вокруг наполняется множеством голосов, а в его глазах за стеклами вспыхивает яркая синева, как будто между ушами зажегся высоковольтный разряд.

«Ох... огого!» Он садится. Одеяло падает с его обнаженных плеч, и ее дыхание сбивается.

Она оборачивается к неподвижной фигуре слева. Человек кивает с демонстративной иронией. «Что вы с ним сделали?»

«Мы приглядывали за ним – не больше и не меньше. Он был здорово не в себе, когда приехал, а после полудня крепко съехал с катушек».

Она никогда не встречала этого парня, но что-то внутри нее настойчиво твердит, что они знакомы. «Ты, наверное, Роберт... Франклин?»

Он снова кивает. «Аватар включен». Раздается глухой стук – Манфред, закатив глаза, плюхается обратно на кровать. «Извини. Моника?»

Молодая женщина с другой стороны кровати качает головой. «Нет, на мне тоже включен Боб».

«Ох… Ладно, тогда, может, _ты_ ей расскажешь? И надо его привести в чувство».

Женщина, которая тоже является Бобом Франклином – а скорее, одной из его частей, выживших в его борьбе с экзотической опухолью головного мозга восемь лет назад – ловит взгляд Аннетт, кивает и тонко улыбается. «Являясь частью синцития, ты никогда не поучвствуешь одиночества».

Аннетт поднимает бровь – ей приходится залезть в словарь, чтобы распознать предложение. «Одна большая клетка, много ядер? О, вижу. У вас новые импланты, улучшенные, и с поточной передачей».

Девушка кивает. «Чего хорошего – воскресать наблюдателем от третьего лица в реконструкции с ограниченной пропускной способностью? Или зудящей тенью воспоминаний, поселившейся в чьем-то мозгу?» Она фыркает, что примечательно расходится с ее позой и жестикуляцией.

«Боб, наверное, один из первых борганизмов. В смысле, человеческих… После Джима Безье». Аннетт глядит на Манфреда – тот начал тихо похрапывать. «Наверное, много было работы ».

«И оборудование для поддержки стоит миллионы» – говорит женщина – Моника? – «Но даже наши средства не идеальны. Одним из условий использования его исследовательских фондов был регулярный запуск его частичных снимков – Мы… Он, или я, если уж на то пошло, собирались построить что-то вроде композиционного вектора состояния, соединив лучшие по тем временам частичные слепки, и то, что удалось собрать из памяти других людей».

«Гм-м… Понятно». Аннетт протягивает руку и приглаживает прядь, упавшую на лоб Манфреда. «Каково это – быть частью группового сознания?»

Моника хихикает, развеселившись. «Каково это – видеть красное? Каково быть летучей мышью? Рассказать невозможно – я могу только показать. Каждый из нас в любой момент может уйти – ты знаешь».

«Но почему-то вы так не делаете». Аннетт чешет в затылке, ощущая участки с короткими волосами, под которыми скрываются уже почти незаметные шрамы поверх сети имплантов. Манфред перестал их жаловать год или два назад, как только они стали общедоступными. «Соплефазные наноустройства по заветам Дарвина[130]130
  Имеются ввиду два подхода к созданию наноустройств – миниатюризация существующих решений, основанных на твердофазных устройствах и жесткой логике, и перенятие решений из живой природы – жидкая среда и эволюционирующие системы, как в бактериях. Неочевидно, у какого из них больше недостатков.


[Закрыть] – не те вещи, которые можно настроить на чистое взаимодействие» – говорил он тогда – «нетушки, уж лучше оставаться верным отключаемым наборам». Она отказывается. «Так что нет, спасибо. И думаю, он тоже вряд ли примет ваше предложение, когда проснется» (между строк: «только через мой труп»).

Моника пожимает плечами. «Это его упущение – он не сможет вечно жить в сингулярности вместе с другими последователями нашего доброго учителя. Впрочем, у нас столько новообращенных, что мы уже и не знаем, что с ними делать».

Аннетт в голову приходит мысль. «Ага, вы все – одно сознание? По крайней мере – иногда? Вопрос к тебе – это вопрос ко всем?»

«По крайней мере, иногда» – отвечают одновременно Моника и появившийся в двери Алан. Он держит в руках коробочку, похожую на самодельный диагностический аппарат. «Так что вы хотели?» – добавляет тело-Алан.

Манфред, все еще лежащий на кровати, издает стон. Его очки нашептывают ему в ухо данные через последовательную магистраль костной проводимости, закачивая их прямо в его нейроснаряжение со всей доступной скоростью, и отчетливо слышится шипение розового шума[131]131
  В отличие от белого шума, имеющего равную интенсивность на всех частотах, интенсивность розового шума максимальна на низких частотах, и спадает обратно пропорционально частоте. Розовый шум наиболее распространен в природе в самых разнообразных явлениях, пример – шум водопада или фликкер-шум в электронных устройствах.


[Закрыть].

«Манфреда отправили узнать, почему вы – противники Поправки о Равных Правах» – объясняет Аннетт. «В нашей команде не все знают о действиях других».

«Конечно». Алан садится на стул у кровати и прокашливается, со значительностью выпячивая грудь. «Это очень важная теологическая проблема. Я считаю...»

«Я или мы?» – перебивает Аннетт.

«Мы считаем» – заявляет Моника. Потом оборачивается на Алана. «Прости-и-и».

Наблюдение за признаками индивидуальности внутри группового сознания не дает Аннетт покоя. Это идет вразрез с ее представлениями,сформировавшимися под действием слишком частых пересмотров борг-фэнтези, а кроме того, она холодна к их квази-религиозной вере в сингулярность. «Пожалуйста, продолжайте».

«Идея “один человек – один голос” устарела» – говорит Алан. «Необходимо пересмотреть гораздо более широкий вопрос – определение понятия личности. И плясать дальше, исходя из этого. Один голос каждому живому телу? Или один голос одному разумному индивиду? Как быть с распределенным разумом? Предложения, составляющие основу ПоРы, далеко небезупречны. Они основаны на культе индивидуальности, они не берут в расчет настоящую сложность постгуманизма».

«Вспоминается борьба за права женщин в девятнадцатом веке, когда соглашались, что все-таки можно дать право голоса женщинам, если они замужем за землевладельцами». – вставляет Моника с хитринкой. «Суть вопроса они упускают».

«Да-да…» Аннетт скрещивает руки на груди, внезапно почувствовав себя обороняющейся. Она не была к такому готова. Это – элитарная сторона послечеловеческой “темы”, и к ее простым пост-просвещенческим идям она может оказаться столь же недружественной, как и право помазанников божиих.

«Они упускают все на свете». Головы поворачиваются в неожиданном направлении: Манфред снова открыл глаза, и Аннетт видит в них, обегающих взглядом комнату, ранее отсутствовавшую искорку интереса. «В прошлом веке люди платили за то, чтобы их головы заморозили после смерти, надеясь на воссоздание в будущем. Теперь у них нет гражданских прав – своды законов никогда не были рассчитаны на то, что смерть – это обратимый процесс. Далее, как быть с вами, ребята, если вы перестанете запускать Боба? Если соберетесь выйти из коллективного борганизма? А если потом захотите присоединиться обратно?» Он поднимает руку и растирает себе лоб. «Простите. Я в последнее время сам не свой». На его лице мелькает кривая, немного маниакальная ухмылка. «Я целую вечность втолковывал Джанни, что надо начать с нового юридического определения понятия личности. Такого, с которым будет ясно, например, как быть с корпорациями, наделенными самоосознанием, или с теми, кто отделился от групповых сознаний. Вот мы пытаемся разобраться, как быть с искусственным интеллектом – а как быть с искусственной тупостью? А с выгруженными и заново воплощенными? И так далее, и тому подобное. Какие у них у всех права? Религиозно настроенный народ уже сейчас вовсю развлекается с вопросами о личности – так почему мы, трансгуманисты, обо всем этом еще не задумались?»

Из сумки Аннетт что-то выпирает, и наружу показывается голова Айнеко. Она втягивает воздух, выскальзывает на ковер и начинает умываться с безупречным пренебрежением к людям вокруг. «Это еще не говоря об экспериментах в искусственной жизни, которые сами считают себя чем-то настоящим» – добавляет Манфред. «Или об инопланетянах».

Аннетт смотрит на него, замерев. «Манфред! Ты не должен был...»

Манфред глядит на Алана, который, похоже, является наиболее сильно вовлеченным из исполнителей мертвого миллиардера. Даже выражение его лица напоминает Аннетт ту встречу с Бобом Франклином в начале десятилетия, в те стародавние времена, когда Манфред еще был пленником своего личного дракона. «Инопланетяне» – откликается Алан, выгибая бровь. «Это об анонсированном сигнале или, гм-м-м, о другом? Как давно вы о них знаете?»

«Джанни держит пальцы на многих ниточках» – мягко говорит Манфред. «И мы все еще время от времени разговариваем с омарами, они ведь всего в паре световых часов от нас. Они тоже рассказали нам о сигналах».

«Хм-м...» Глаза Алана на мгновение стекленеют. Импланты Аннетт рисуют ее взору лучи ложного света, вырывающиеся из его затылка – он всей пропускной способностью впитывает гигантский поток распределенной загрузки с серверной пыли, покрывающей в комнате каждую стену. Моника раздраженно постукивает пальцами по спинке стула. «Сигналы...Отлично. Почему это не опубликовали?»

«Первый был опубликован». Аннетт морщится. «Да его и не скроешь, такое был способен принять каждый, у кого тарелка на заднем дворе направлена в нужное место. Ну и что с того? Большинству людей контакты с инопланетянами интересны потому, что они считают, что инопланетяне существуют, и заскакивают к нам по вторникам и по четвергам с анальными зондами[132]132
  В Америке – очень распространенное клише, высмеивающее простонародные поверья об инопланетянах . Напр., https://ru.wikipedia.org/wiki/Картман_и_анальный_зонд, или http://www.jasoncolavito.com/aliens-and-anal-probes.html


[Закрыть]. Большинство остальных решили считать это уткой. Некоторые из оставшихся чешут затылки и гадают, какое новое космологическое явление могло бы выдать сигнал с настолько низкой энтропией, а из тех шестерых, кто не является никем из предыдущих, пятеро пытаются понять, с какой стороны приниматься за расшифровку, и последний уверен, что это был очень качественный розыгрыш. А второй сигнал, ну, он был достаточно слаб, чтобы его поймала только сеть дальней космической связи».

Манфред возится с системой управления кровати. «Нет, это не розыгрыш» – говорит он. «Но удалось записать только шестнадцать мегабит данных из первого сигнала, и где-то вдвое больше – из второго. Фон довольно сильный, сигналы не повторяются, их длина, похоже, не является простым числом, нет ничего смахивающего на метаинформацию, описывающую формат данных… Одним словом, подобраться непросто. А для пущего задора кое-кто двинутый в управлении Арианспейс…» – он оглядывается на Аннетт, пытаясь заметить реакцию на упоминание бывших работодателей – «…решил, что нет ничего лучше, чем скрыть второй сигнал и работать над ним секретно – для получения преимущества над соперниками, они сказали, – а и делать вид по поводу первого, будто его никогда не существовало. И теперь уже никто не возьмется предсказать, сколько понадобиться времени, чтобы выяснить, что это – прозвон от сервера корневого домена галактики, пульсар, сам по себе вычисливший число пи до восемнадцатиквадриллионного знака, или что еще».

«Но…» – Моника оглядывается – «…мы и не можем быть уверенными».

«Я полагаю, оно может быть разумным» – говорит Манфред. Он, наконец, находит верную кнопку. Плед превращается в аквамариновую слизь и втягивается с хлюпаньем и бульканьем обратно во множество маленьких сопел по краям кровати. «Чертов аэрогель. На чем я остановился?» – он выпрямляется.

«Разумный сетевой пакет данных?» – спрашивает Алан.

«Не совсем». Манфред качает головой. «Не знал, что ты читал Винджа[133]133
  Речь о произведении Вернора Винджа «Пламя над Бездной», где добытые из древнего архива данные оказались исходным кодом разумной и весьма злонамеренной сущности, устроившей всей Галактике очень нелегкие времена.


[Закрыть]» – ухмыляется он. «Или ты фильм смотрел?.. Как я думаю, есть только одна вещь, которую имеет смысл отправлять и принимать, и возможно ты помнишь, как я попросил тебя транслировать одну такую штуку лет... девять тому назад».