Текст книги "Портреты и размышления"
Автор книги: Чарльз Перси Сноу
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
Насколько я помню, ученые мужи на Западе всегда предсказывали гибель художественной литературы. Особенно упорно они твердили, что роман либо уже мертв, либо находится на краю могилы. И все-таки он продолжает бороться за существование. За последние 20 лет написано немало интересных романов. Мы, конечно, не можем предвидеть, как оценят их наши потомки. Я лично считаю, что эти книги не совсем способны выдержать сравнение с великими произведениями, созданными в XIX веке. Но такого рода прогнозы зачастую оказывались ошибочными, и в истории литературы записано множество утверждений, которые теперь кажутся нам нелепыми.
Во всяком случае, мы можем с уверенностью сказать одно, а именно: каковы бы ни были достоинства современной литературы, она лишилась своего влияния. Она уже не играет в жизни отдельных людей, а также в общественном сознании той роли, которая принадлежала ей еще совсем недавно, скажем до начала первой мировой войны. На Западе это видно совершенно отчетливо. Я не берусь утверждать, что такое же явление возникает и в Советском Союзе, – буду говорить только о том, в чем мог убедиться лично. В Англии, в Соединенных Штатах и даже во Франции (где литература традиционно пользовалась большим престижем, чем в странах английского языка) художественная литература, да, пожалуй, и печатное слово вообще утратили до некоторой степени свою прежнюю силу воздействия и свою былую значимость. Этот процесс не протекает бурно, но все признаки говорят об одном и том же. Будет нелишним попытаться выявить некоторые объективные причины.
Одной из них, конечно, является превращение науки в господствующую интеллектуальную силу нашей эпохи. Об этом уже достаточно известно, и нет надобности повторяться. Литература способна говорить то, что не может сказать наука, но утверждения науки ясны и часто неопровержимы. Они отразились на наших представлениях о самих себе в большей мере, чем мы в этом отдаем себе отчет. Пожалуй, самым ярким примером, относящимся к последнему времени, является открытие строения ДНК и генетического кода{408}. Это открытие понемногу включается в наше общее понимание того, что мы собой представляем. Подобно учению Дарвина, оно никогда не будет отвергнуто. Перед лицом таких грандиозных триумфов и революций разума литература как бы отступила на задний план.
Все это – нечто неуловимое, подспудное, если хотите – относящееся к области теории. Но существует еще одна причина, по которой печатное слово лишается своего прежнего значения, и причина эта чисто практическая. Она попросту связана с техникой, с изобретением электронной лампы. Радио и в еще большей мере телевидение стали вытеснять печатное слово как главное средство коммуникации, и это происходит все заметней. Большинство людей явно предпочитает не читать, а слушать, а еще лучше – одновременно слушать и смотреть. И это относится в той же мере к людям высокообразованным, с детства привыкшим проводить все свое время в чтении, как и ко всем остальным. В Англии уже никого не удивляет, что видные литераторы (хорошо известные советским друзьям) обсуждают последний многосерийный телевизионный фильм с большим энтузиазмом и горячностью, чем только что опубликованную книгу.
Многосерийные телефильмы часто делаются в Англии очень хорошо, и многие из них представляют собой экранизацию известных романов. Любопытно, что это побуждает некоторых телезрителей прочитать сам роман. Так, инсценировка «Войны и мира» (встретившая одобрение большей части моих русских знакомых, фильм, где очень хорош Пьер Безухов, которого играет один из наиболее одаренных молодых английских актеров) чрезвычайно увеличила тиражи английских изданий этой книги. Голсуорси совершенно вышел из моды как в Англии, так и в Америке, а после того, как «Сага о Форсайтах» была показана по телевидению, книга стала раскупаться так же, как при жизни автора.
Таков выигрыш: некоторые из лучших произведений классической литературы приобретут в преображенной телевизионной форме значительно большую аудиторию, чем они имели когда-либо ранее. Однако в целом влияние радио и телевидения на печатное слово является негативным. Число читателей газет постепенно, но заметно снижается. То же относится к еженедельникам и журналам. Больше всего пострадало издание романов – с исключениями, о которых пойдет речь ниже.
Тиражи первых изданий романов, выходящих в свет в Лондоне или Нью-Йорке, невелики по советским масштабам. Многие советские писатели пришли бы в ужас, если бы им предложили такие цифры. Эти первые издания книг, которые мы называем «переплетенными», действительно хорошо переплетены, хорошо напечатаны и стоят дорого. Именно на них пишутся рецензии. А поскольку напечатать книгу становится слишком дорого, издатели не решаются рисковать.
Преуспевающие авторы по-прежнему чувствуют себя хорошо. Значительная часть их доходов поступает от последующих изданий – в бумажных обложках, которые обычно появляются через год-два. Самое известное издательство такого рода – «Пенгуин», но имеется также много других. Эти книжки в бумажных обложках дешевы – обычно они стоят на русские деньги меньше рубля, – и писатель, пользующийся популярностью, может рассчитывать, что его вещи разойдутся в миллионах экземпляров. Но это возможно лишь после того, как прием, оказанный первому изданию, гарантирует определенную долю успеха. Для молодых авторов добиться этого становится труднее с каждым днем. Говоря упрощенно, общий результат новой издательской практики сводится к тому, что уменьшаются шансы на удачу. Авторы, имеющие успех, оплачиваются так же, как прежде, или даже лучше, а те, которые успехом не пользуются, или начинающие, скорее всего, остаются за бортом.
Все это не способствует тому, чтобы человек решился стать профессиональным романистом. Разумеется, пишется много романов, но перед писателем возникла как бы невидимая преграда, мешающая полной непосредственности, непринужденности творческого процесса.
Возможно, на сознание писателей повсюду воздействуют обстоятельства, лежащие глубже, чем те, которые были упомянуты. Может быть, мир меняется слишком быстро – не в смысле социальных перемен, а в смысле тех форм повседневного бытия, в котором мы движемся и дышим. В этом отношении писатели XIX века находились в лучших условиях, чем их преемники. У меня есть на этот счет своя теория, и я вполне готов к тому, что ее встретят в штыки. Она заключается в том, что писатели-реалисты должны жить в привычной и понятной им обстановке – я имею в виду состояние определенной стабильности. Они могут и должны стремиться к другой, лучшей жизни – об этом свидетельствуют почти все крупные художественные произведения. Однако они должны без труда понимать и ту жизнь, с которой находятся в непосредственном соприкосновении.
Именно по этой причине попытки точного отображения современности представляют непреодолимые трудности для большинства авторов реалистических романов. Это удалось одному-двум крупнейшим писателям, например Достоевскому. Можно привести ряд примеров из английской и французской литературы. Диккенс делал кое-какие попытки такого рода, но без особого успеха. Действие его основных романов, как и большинства крупнейших романов писателей всего мира, разворачивается задолго до того времени, когда они написаны. В этом случае у автора есть определенная дистанция во времени. Именно так пишут теперь советские писатели о войне с Германией, которая окончилась уже 30 лет назад.
Некоторые из лучших английских романистов, получивших большую известность в последнее время, используют подобный прием. Джон Фаулз{409}, например, чрезвычайно популярный в Англии и еще больше в Америке, обладает особым искусством создавать дистанцию между собой и своим материалом. Он – настоящий писатель, совершенно не связанный ни с какими литературными группировками. Такими же приемами овладел Дж. Фаррелл{410}. То же можно сказать и о Сьюзн Хилл{411} – самой многогранной и творчески одаренной из наших молодых писательниц.
Однако трудности действительно существуют, и отход от реалистического романа тоже действительно имеет место – это относится как к писателям, так и к читателям. Убедительным доказательством могут служить данные о том, что читают для своего удовольствия студенты американских и английских университетов. В мое время мы жадно поглощали реалистические романы – английские, русские, французские, американские. Совсем не то и, во всяком случае, далеко не в такой мере читают современные студенты. Население американских студенческих городков колоссально – в них живет около 10 миллионов человек. Книг в переплетах они не приобретают, но покупают те, которые издаются в бумажных обложках. Вкусы этой части читающей публики оказывают значительное влияние на издательское дело в США, и эти вкусы хорошо известны.
У молодежи теперь страсть к фантастике. Из книг, имевших бурный успех за последние годы, две написаны англичанами – Толкиеном{412} и Адамсом{413}, автор третьей, Воннегут{414}, – американец. Эти книги разошлись во многих миллионах экземпляров. Все они написаны весьма талантливо, но так же мало похожи на реалистические романы, как «Путешествие Гулливера» или «Алиса в стране чудес». Роман Толкиена «Владыка колец» – огромная по объему вещь, больше «Войны и мира», но многие студенты знают ее чуть ли не наизусть. На первый взгляд это приключенческая книга, действие которой происходит в вымышленной стране и в вымышленное время, а в действительности это замаскированная христианская притча. В книге Ричарда Адамса «Уотершипские холмы», как это ни странно, речь идет о сообществе очень умных кроликов, стремящихся противостоять опасностям, угрожающим их образу жизни.
Оба эти произведения созданы высококвалифицированными литераторами. Недавно умерший Толкиен был в течение многих лет профессором англосаксонской филологии в Оксфорде. Оба писателя, подобно Воннегуту, проявляют в своей фантастике и притчах отвращение к технической цивилизации. Возможно, что именно это отвращение встречает такой живой отклик у стольких молодых людей. Обе книги не произвели на меня особого впечатления, но они представляют собой литературное явление, которое нельзя игнорировать.
Отход писателей от реалистического романа принимает также и некоторые другие любопытные формы. Имеются все основания полагать, что количество литературных талантов примерно одинаково у разных поколений, но направление, в котором развиваются эти таланты, может быть самым разным. У нас это заметно весьма отчетливо. Люди, которые в свое время были бы прекрасными романистами, теперь зачастую обращаются к жанру биографий. Немного найдется выдающихся деятелей в английской истории или литературе, кто не был бы описан в форме художественной биографии. Английская литература существует очень давно, но никогда еще уровень биографических произведений не был таким высоким, как сейчас.
Точно так же огромной популярностью пользуется мемуарная литература – ее охотно читают те, кто раньше предпочел бы романы. Некоторые лучшие произведения о войне пришли к нам именно в этой форме, но их нельзя назвать английскими или американскими эквивалентами лучших советских военных романов – возможно, потому, что для нас война не была таким катаклизмом, таким всеохватывающим явлением.
Книги о путешествиях, которые англичане любили еще с XVIII века, пишутся так же хорошо, как всегда. То же можно сказать и о целой области, которую мы называем высокой журналистикой. Этот термин не уничижительный – он относится к произведениям, которые хотя написаны быстро и касаются событий сегодняшнего дня, но тем не менее обладают определенными художественными достоинствами. Наилучший пример – знаменитая книга Джона Рида.
Анализ истории английской поэзии последних 60 лет наталкивает на вопрос, не пойдет ли и роман таким же путем – не превратится ли он в камерное искусство, внушающее некоторое уважение, имеющее некоторые достоинства, доступные лишь посвященным, но мало понятные более широкой публике? Было бы нереалистичным исключить такую возможность. В истории литературы имеется немало примеров того, как широко распространенные жанры выходили из употребления. Один из наиболее наглядных примеров такого рода – драма в стихах. В Англии конца XVI века не один Шекспир, но все уважающие себя писатели писали драмы в стихах. Этот жанр считался первоклассным. То же самое наблюдалось несколько позднее во Франции времен Расина и Корнеля. А затем этот жанр умер. Делались бесчисленные попытки его возрождения. Почти все выдающиеся английские поэты XIX века – Байрон, Шелли, Браунинг, Суинберн, Теннисон и многие другие – пробовали писать драмы в стихах. Все эти драмы ужасны – хотя среди них одни лучше, другие хуже. В 1940-х годах Т. С. Элиот снова сделал попытку такого рода, но его пьесы опять-таки не более чем курьезны.
Такая же судьба может постигнуть и роман, но вряд ли это случится. Не могу сказать, что, утверждая это, я исходил только из своих личных вкусов. Имеются убедительные соображения, почему именно роман будет существовать и даже окрепнет.
Во-первых, это великая форма, обладающая огромной гибкостью, форма, в которой могут найти применение таланты самого различного рода – психологические, социальные, интеллектуальные, равно как и повествовательные. Во-вторых, хотя в наше время трудно писать превосходные романы, зато определенно легко – занимательные. Доказательство тому – некоторые наши отличные детективные и приключенческие истории, в которых зачастую видно значительно больше природного дарования их авторов, чем в большинстве наших «серьезных» романов.
Изучение этих боковых ветвей романа может натолкнуть на весьма важные выводы, и, вероятно, они уже делаются. Например, стремление к живости изложения всегда вызывало пренебрежение у эстетов. Но ведь нет сомнения в том, что роман, не заставляющий читателя спешить перевернуть страницу, – это вообще не роман. Занимательная литература побуждает нас вспомнить эту простейшую истину.
Более сложным вещам нас научили литературные изыски, появившиеся в XX веке. Кое-какие из них были убийственными для искусства, но некоторые дают нам представление о новых возможностях и новых силах. Например, Пруст был, в сущности, великим критическим реалистом, возможно, последним крупнейшим реалистическим романистом Запада. Он показал – в необычной форме, к которой надо было как-то привыкнуть, – что традиционный критический реализм может сочетаться с интеллектуальной сложностью, и, таким образом, он поднялся над гипертрофированным романтизмом своего великого учителя Бальзака.
Но есть куда более простая причина, почему роман и искусство литературы в целом не покинут поле битвы. Жизнь вокруг нас меняется, и темпы перемен очень велики, но какая-то часть писательской натуры остается прежней. Писателями управляют многие побуждения, и одно из них, не являющееся постыдным, заключается в стремлении оставить после себя память. Все современные технические средства связи кажутся эфемерными. Телевизионную пьесу могут смотреть миллионы людей в течение одного-двух часов, а многосерийную – в течение нескольких часов, но ее воздействие не может быть длительным. Тогда как книги живут долго. Они не вечны. Бессмертие – мечта подростков. Однако, если повезет, одна или две книги романиста могут быть прочитаны и поняты и через 30 лет. Для большинства писателей это много – вполне достаточно, чтобы преодолеть существующие трудности, вполне достаточно, чтобы оправдать жизнь, отданную литературе.
Интервью
Говорить правду{ˇ}(Беседа о принципах и системе творческой работы)
Интервью журналу «Review of English Literature»
Вопрос. Сэр Чарлз, существует мнение, что «Чужие и братья» – я имею в виду первый роман вашего цикла – является до известной степени автобиографическим и отражает дни вашей юности, проведенные в Лестере{416}. Верно ли это?
Ответ. Автобиографический элемент в этом романе очень силен. Молодым человеком я находился в Лестере примерно в том же положении, что и герой книги Льюис Элиот. Но сюжет романа как цепь событий, сюжет – вымышленный.
Вопрос. Насколько мне известно, ваши собственные интересы и занятия с молодых лет относились к области науки. Интересно, является ли в какой-либо мере автобиографическим роман «Поиски»?
Ответ. Я получил образование в области естественных наук и, принимаясь впоследствии за какое-нибудь дело, как правило, старался сделаться в этой сфере профессионалом. Так, став по образованию ученым, я намеревался посвятить себя исследованиям и преуспеть, насколько удастся, в этом направлении. Но на самом деле все обстояло сложнее. По существу, я всегда, то есть примерно с восемнадцати лет, чувствовал, что хочу стать писателем. Однако я был беден, и это вынуждало меня не мешкая устраивать свою жизнь. Я понимал, что мне суждено принадлежать к такого сорта писателям, которым приходится пробивать себе дорогу, накапливая материал для творчества. Так что я был вполне удовлетворен избранной мною научной карьерой и стремился получить от нее все, что можно. Но всегда конечной целью и высшей мечтой оставались для меня мысли о писательстве.
Вопрос. Можно ли считать, что большая часть ваших произведений является преображенной автобиографией? И что в мыслях и переживаниях героя, если не в событиях и ситуациях, повторяется обычно вами лично пережитое?
Ответ. Об автобиографичности событий и ситуаций нельзя говорить в том смысле, как это обычно понимается читателями; события и ситуации проходят длительную творческую «обработку». Что же касается чувств и переживаний, то это совершенно верно.
Вопрос. Насколько Льюис Элиот – это вы сами? Или же он исключительно литературный персонаж?
Ответ. Мне думается, что в существе своем Льюис Элиот – это я. Поступками и обстоятельствами своей судьбы он часто оказывается непохож на меня. Однако во всех своих значительных и показательных проявлениях он – это я.
Вопрос. Вы сказали, что стали думать о писательстве довольно рано. Когда собственно литературное творчество сделалось для вас серьезным занятием?
Ответ. Я написал роман (который, к счастью для меня, так и не увидел печати), когда был аспирантом Лестерского университета. Он был очень плох, и не думаю, чтобы сохранился хоть один его рукописный экземпляр. Как я уже сказал, к счастью, этот роман не был напечатан.
Вопрос. Как он назывался?
Ответ. Краснея, должен сознаться, что роман этот назывался «Искания юности».
Вопрос. Был ли детективный роман «Смерть под парусом» действительно первым опубликованным вами художественным произведением?
Ответ. Да, если не считать небольших отрывков в университетских журналах.
Вопрос. Что побудило вас написать «Смерть под парусом»?
Ответ. Думаю, просто пришло время, когда я – мне было тогда двадцать пять лет – стал по-настоящему задумываться над тем, что же будет для меня делом жизни. И я решил попробовать свои силы. До этого я долгое время занимался научной работой и теперь искал способ развязать себе язык.
Вопрос. Значит, это был вполне серьезный литературный опыт, а не просто развлечение?
Ответ. Да.
Вопрос. Мне показалось несколько странным, что ваша вторая книга, «Новые жизни за старые», вышла в свет анонимно, в то время как «Смерть под парусом» – нет. Была ли к тому особая причина?
Ответ. Две причины. Во-первых, я был глубоко не удовлетворен этой книгой. У меня не было большого желания подчеркивать свою причастность к ней. Была и чисто практическая причина. Я добивался одной работы, а обстановка тогда была несколько иной, чем сейчас, и я чувствовал, что публикация такого рода книги мне добра не принесет. Работа же эта мне была очень нужна.
Вопрос. Если бы не война, могли бы вы уже тогда целиком посвятить себя литературной работе? Мне вспоминается, как Артур Майлс в конце романа «Поиски» решает от науки обратиться к литературе.
Ответ. После публикации «Поисков» я много думал над этой проблемой. Однако всякому, кто тогда был, вроде меня, человеком политически вполне сознательным и активным, было совершенно ясно, что война не заставит себя ждать. Хотя и казалось, будто решительная развязка так и не наступит. Вот почему я полагал, что мне следует продолжать свою деятельность в Кембридже, поскольку я знал, что мой долг призовет меня к участию в войне.
Вопрос. Только война заставила сделать перерыв между появлением «Чужих и братьев» и «Светом и тьмой»?
Ответ. Нет. Война заставила сделать перерыв на три-четыре года, но не на семь. Я писал довольно постоянно с того времени, как отошел от военных дел осенью 1944 года. Работа над романами цикла шла в ином порядке, чем их издание. До известной степени я писал их все разом. Первыми были завершены «Чужие и братья», однако совсем в другом виде, чем они были впоследствии опубликованы. Я ими не был тогда доволен. Все же я принялся за «Совесть богачей», и опять же первый вариант романа значительно отличался от окончательного. Потом я доработал «Чужих и братьев», придав им их настоящий вид, но не прикасался к «Совести богачей», так как в силу некоторых частных причин я собирался повременить с изданием этого романа. В 1945 году я написал «Наставники» – роман, который, как мне тогда показалось, придает всему циклу несколько иной тематический поворот в сравнении с задуманным мною. И я написал «Свет и тьму». Публиковал я романы в такой последовательности: «Чужие и братья», «Свет и тьма», «Пора надежд» (написано было позднее), наконец, «Наставники». Но мне хотелось бы, чтобы читатели принимались за «Совесть богачей» после «Чужих и братьев» – тогда весь замысел становится ясно виден.
Вопрос. На каком этапе работы определилась сквозная идея всего цикла? Была ли она ясна вам во время работы над «Чужими и братьями»?
Ответ. В основе своей да. Эта идея стала вырисовываться передо мной – едва ли не вдруг – в Марселе 1 января 1935 года. Я шел по улице. Была пронзительно холодная ночь, много ниже нуля. Я должен был, прилетев из Лондона, провести в Марселе ночь и на следующий день пароходом отплыть на Сицилию. Состояние мое было жалким. Мне казалось, что все в моей личной жизни и творческой работе идет «не так». Неожиданно я увидел, почувствовал или представил себе, назовите, как вам угодно, и внешние контуры романа «Чужие и братья», и внутренний склад его построения, а именно: соотношение, или диалектическую взаимосвязь, между процессом самоанализа, которым занят Элиот, и тем, что происходит с ним. В эту минуту я почувствовал себя невероятно счастливым. Общий замысел сложился в несколько мгновений.
Вопрос. Побудили ли вас к этому какие-либо частные обстоятельства? Связана ли идея цикла с романом «Поиски», в котором, как представляется, уже намечено многое из того, что было развито и продолжено вами в цикле?
Ответ. Это замечание мне кажется справедливым. Основные идеи занимали меня уже во время работы над «Поисками». Озарение, о котором я рассказал вам, посетило меня как раз несколько месяцев спустя после окончания «Поисков». Все это бродило во мне, и вдруг я понял, что мне следует делать.
Вопрос. Не помните ли вы, когда впервые общий замысел распался на отдельные романы?
Ответ. В значительной степени в течение 1937 и 1938 годов. Думаю, что, порывшись в бумагах моих издателей, можно обнаружить планы всего цикла что-нибудь около 1938–1939 годов или чуть позже.
Вопрос. В какой степени изменился первоначальный замысел с ходом времени?
Ответ. В построении – не очень, скорее в подходе к изображению, особенно это касается центрального героя Льюиса Элиота. Я ныне менее пассивен и в значительно меньшей степени склонен признавать зависимость судьбы героя от планов и намерений автора, чем в то время, когда я только приступал к работе. Но общее построение цикла, в собственно литературном смысле слова, не претерпело больших изменений. Изменилась несколько общая атмосфера, поскольку, строя далекие планы, трудно все же предвидеть будущее. Вообще свою собственную судьбу предугадать очень трудно.
Вопрос. Являлась ли высказанная в предисловии к «Совести богачей» мысль о соотношении между тем, что Элиот наблюдает, и тем, что чувствует, всегда существенной для вашего замысла?
Ответ. Да, в этом и состояла идея, овладевшая мной 1 января 1935 года. В этом сердцевина всего замысла.
Вопрос. Нельзя ли в общих словах узнать, как будет завершен весь цикл?
Ответ. Пожалуйста. Стержень цикла держится на том соотношении, о котором вы сказали. Грубо говоря, цикл включает три книги внутренних переживаний. Одна из них – «Пора надежд», другая – «Возвращения домой», и будет еще третья, завершающая. Внутренними процессами заняты частично и другие книги цикла. Но эти три книги должны быть посвящены этим процессам полностью. И в зависимости от них находятся книги более внешнего обзора. Для того чтобы подойти к самой последней, одиннадцатой книге цикла, надо написать еще три «внешних» книга. Одну из них я недавно закончил. Роман «Дело» – это последняя из книг, связанных с Кембриджем. Уже есть еще одна книга, причем довольно короткая, даже, пожалуй, слишком короткая для меня. Книга о процессах, происходящих вовне героя, но тем не менее показывающая поворотный момент в сознании Льюиса Элиота. Этот роман называется «Преданные»[115]115
Этот роман Сноу не опубликовал; отдельные его эпизоды вошли в «Сон разума».
[Закрыть]. Затем последует гораздо более объемистая книга под названием «Коридоры власти», она будет посвящена высшему слою руководства и общественной жизни Англии. И наконец, в заключительном романе мы вернемся к самому Льюису Элиоту.
Вопрос. Таким образом, вместе с окончанием цикла мы подойдем непосредственно к нашим дням. Не так ли?
Ответ. Правильно. Действие романа «Дело» происходит в 1953–1954 годах; «Преданные» относится к несколько более раннему времени – к 1945–1947 годам. «Коридоры власти» будут охватывать что-нибудь около 1955–1959 годов, и последний роман будет отстоять по времени от срока работы над ним приблизительно на пару лет.
Вопрос. Ваши романы появляются на свет один за другим в течение последнего времени с удивительным постоянством. Значит ли это, что вы легко работаете?
Ответ. Планы и замыслы возникают у меня довольно легко. Особенно я люблю обдумывать книги. Насколько просто дается мне сам процесс творчества – не знаю. Пишу я постоянно, но довольно медленно: мне кажется, той легкости, какой обладали поистине «легкие» писатели, вроде Бальзака и Томаса Вулфа[116]116
Томас Вулф (1900–3938) – известный американский писатель, автор романа «Оглянись на дом свой, ангел» (1928). Отличался «безудержностью вдохновения» – рукописи его книг быстро разрастались до неимоверных размеров. – Прим. перев.
[Закрыть], мне не дано.
Вопрос. Когда, собственно, вы пишете?
Ответ. Это трудный и загадочный вопрос. Когда я непосредственно принимаюсь за работу, я стараюсь как можно больше работать по утрам все свободное время. Когда я начинал свой литературный путь, мне приходилось заниматься, кроме того, множеством посторонних дел. Поэтому я писал по субботам и воскресеньям, а также в обеденные часы. Я приучил себя обходиться без обеда, если только того не требовали деловые встречи, и всегда пользовался этими часами для творческой работы.
Вопрос. Стало быть, вы обладаете способностью быстро переключаться с одного занятия на другое?
Ответ. Нет, мне это давалось нелегко, но я приучил себя к этому. В идеале, если у меня выдавалось четыре свободных утра, первое обычно оказывалось потерянным – во всяком случае, больше трех-четырех сотен слов в то утро мне написать никогда не удавалось. Затем я писал примерно от восьми до девяти сотен слов в день. Таким образом было написано большинство моих книг.
Вопрос. Много ли вы правите?
Ответ. Да. Каждый из первоначальных вариантов много раз в процессе работы пересматривается. Рукописи выходят вдоль и поперек исчерканными. Я продолжаю править после того, как книга закончена. Как я уже сказал, многие из первоначальных вариантов моих книг весьма существенно отличаются от окончательных.
Вопрос. Когда вы работаете над рукописью, вы вычеркиваете и пишете тут же или же меняете всю страницу?
Ответ. Пишу и вычеркиваю тут же. Я пишу всегда на правой половине страницы и левую оставляю для правки, так что там со временем появляются в большом числе всякие вставки, загогулины, варианты и т. п.
Мне кажется, это характерный метод работы для литератора, с трудом подыскивающего нужные слова и далеко не сразу удовлетворяющегося результатами этих поисков.
Вопрос. Вы пишете пером?
Ответ. Да, и всегда невозможным, невразумительным, головоломным почерком.
Вопрос. Интересно, какие условия для работы вы предпочитаете?
Ответ. Пожалуй, я предпочитаю тишину, покой, одиночество, но на самом деле редкий профессионал получает такие условия. Одно из непременных свойств профессионала заключается в способности как можно меньше поддаваться всяким внешним раздражителям в процессе работы. Если этого свойства не развить в себе, нужных условий вы никогда не добьетесь. Если вы можете писать лишь в атласном халате, в комнате окнами на северо-восток, при температуре 67 градусов по Реомюру, то ваши шансы на успех невелики.
Вопрос. Пользуетесь ли вы записными книжками?
Ответ. Да, сам замысел моего цикла и условия моей жизни сделали это непременным, даже если бы я и не чувствовал в этом потребности. Кроме того, к этому вынудил меня значительный перерыв в моей литературной деятельности в годы войны. Так что я постоянно вел записи. Я пользовался обычными записными книжками государственного служащего размером в половину общей тетради. В первой части книжки я набрасывал сюжетную канву романа, главу за главой, затем переворачивал книжку наоборот и составлял портреты персонажей. У меня, как правило, имелись подробные жизнеописания даже второстепенных персонажей. Кроме того, у меня всегда имелись при себе книжки для случайных записей.
Вопрос. Имеете ли вы обыкновение, находясь, скажем, в каком-либо общественном месте и услышав фразу, заметить себе «пригодится»?
Ответ. Да, именно так. Вдруг вы слышите фразу, которая сразу раскрывает характер, или видите сцену, выражение лица или манеру говорить – все это составляет материал творчества. Иногда попадаются очень ценные истории судеб.
Вопрос. Это составляет ваше понимание характера или способа обрисовки действующих лиц?
Ответ. Да, я стараюсь отобрать нечто способное раскрыть существо данного характера, особенности его проявления. Если ваш взгляд обладает проницательностью, то вот, как мне кажется, путь, по которому нужно следовать. Но чем больше вы наблюдаете за интересующим вас характером по ходу работы, тем больше убеждаетесь в способности этого характера самостоятельно вести себя, действовать совершенно непредвиденным способом, хотя суть его останется в сравнении с первоначальным замыслом неизменной.
