Текст книги "Зельда Марш"
Автор книги: Чарльз Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
У Тома, совсем как у Джорджа, часы подъема сменялись часами уныния. Зельда, как когда-то мужа, участливо ободряла Тома и беззастенчивой лестью и похвалами, старалась изо всех сил поднять в нем упавший дух. Но какая разница была между двумя этими людьми! Том был настоящий джентльмен и никогда не обижал ее, никогда не слышала она от него худого слова, не видела некрасивого поступка. Ни намека на обычное вульгарное «ухаживанье». Он теперь ничем не выдавал своей страсти. И Зельда наслаждалась его дружбой, нежным вниманием, глубоко товарищеским отношением. Мать его тоже все больше ей нравилась.
В конце марта в афишах было объявлено, что в субботу «Дженни» идет в Нью-Йорке последний раз и что труппа выезжает с пьесой в Бостон, где в понедельник на пасхальной неделе откроет сезон в Парк-Театре.
Перспектива отъезда открыла Зельде, насколько она успела привязаться к своим новым друзьям. Ей было тягостно расставаться с ними. Она привыкла ежедневно видеться то с матерью, то с сыном. Том был ее неизменным спутником на всех выставках, концертах, на всех спектаклях в других театрах. Он часто поджидал ее после представления и, отпустив автомобиль, она шла с ним домой пешком. А тут вдруг надо ехать в холодный скучный Бостон. Зельда утешалась только тем, что получит возможность проверить, не слишком ли возросла ее близость с Томом. Ее это очень тревожило. Пьеса, в которой она будет играть в следующем сезоне и которая несомненно будет иметь исключительный успех, еще крепче свяжет ее с Харни. Ну и чем все это кончится? Браком с Томом? Немыслимо! Во-первых, она не любит его, как полагается любить будущего мужа. Во-вторых, она ему не пара. Да, есть над чем подумать на досуге в Бостоне.
Но Бостон делу не помог.
После первого спектакля поднялась такая же буря восторга, как в Нью-Йорке. Критики расточали похвалы и автору, и Зельде. Она стала «звездой» труппы, и Оливия откровенно завидовала и злилась. Однако молодая премьерша чувствовала себя одинокой и несчастной, ее отчаянно тянуло «домой».
Четыре недели пробыли они в Бостоне, и все четыре воскресенья Том провел с нею, приезжая из Нью-Йорка под предлогом переговоров о постановке пьесы.
В мае труппа переехала в Чикаго, но в этом западном городе было еще более неприютней, чем в Бостоне. Снова громкий успех – и открытое объявление войны со стороны Оливии. Она дерзко осматривала Зельду при встречах, отпускала на ее счет обидные замечания и, играя в двух сценах вместе с ней, делала все, что могла, чтобы смутить и сбить партнершу. Зельда была вынуждена пожаловаться Мизерву. Она просила найти ей заместительницу, но Мизерв и слышать не хотел об этом, уверяя, что роль «Дженни» слилась в представлении публики с именем Зельды Марш и выпустить другую актрису – значит провалить пьесу… Ссориться с Генри Мизервом, который один из всех мог поставить как следует «Горемыку», было неблагоразумно. Зельда, скрепя сердце, согласилась остаться до конца лета. Между Генри и Оливией произошла страшная сцена. Все это было неприятно, и Зельда жаждала поскорее покончить с «Дженни» и вернуться под кров мамаши Буланже, к тем, кто любил ее.
Но ей не суждено было вернуться в старый дом. В первых числах июня, за две недели до конца сезона, она получила следующую телеграмму от Джона:
«Нашего старого друга нет больше в живых. Я нашел ее сегодня утром мертвой в постели. Накануне она ни на что не жаловалась и не предчувствовала конца. Похороны – в пятницу, в церкви Павлистов на Пятьдесят Девятой улице. Дом предложено немедленно очистить. Я уверен, что вам так же тяжело, как и мне. Том и Грейс сердечно кланяются и выражают вам сочувствие.
Джон».
Глава шестая
1
Мамонтовые дубы, стволы которых поросли серым мхом, старый кирпичный дом, выкрашенный в бледно-желтый цвет со странными веерообразными дверями и окнами со множеством мелких стекол; полуразрушенный амбар, пахнущий известкой, сеном и лошадьми; старомодный сад с кустами роз и недавно посаженными левкоями и флоксом; в нескольких шагах от дома, лениво дремлющая Саскианна – вот какова была усадьба Харни, где проводила лето Зельда, Джон, Том и его мать.
Зельда попыталась было уклониться от приглашения, но не могла придумать предлога и довольно легко дала себя уговорить. Измученная, с расстроенными нервами, она жаждала отдыха и деревенского покоя. Эти люди любили ее и она их тоже. Как тут было не согласиться? К тому же, Мизерв, принявший к постановке «Горемыку», настаивал на внесении некоторых поправок в третий акт (всех было четыре), а Том уверял, что без указаний и советов Зельды у него ничего не выйдет.
Так Зельда очутилась среди жаркой и благоуханной тишины деревенского уголка. Никогда еще она не переживала такого чудесного времени. Одна только тень омрачала блаженство этих летних месяцев – Том. Том, смиренный и восторженный, преданный и нежный, обожающий ее Том! Она так привязалась к нему! Возможно, то была не любовь, не иссушающая страсть, которую она знала когда-то, но настоящее глубокое чувство. Она смотрела в эти полные обожания глаза с нежной тревогой. Ей иногда хотелось обхватить руками его голову и прижать ее к груди. Но нет! Чтобы избавить его от сердечных мук, надо держаться подальше! Она боялась малейших ласк, которые неминуемо привели бы к несчастью и Тома, и ее. Том был слишком хорош, добр, а дружба их слишком прекрасна, чтобы рисковать испортить ее. По утрам она просыпалась в своей обтянутой пестрым ситцем, залитой солнцем веселой комнатке с чувством блаженного упоения жизнью. За окном звенели ведра, лаял Шеп, насвистывал Иона, сгребая сено, жужжали пчелы над жимолостью и виноградом, увивавшими фасад дома. Иногда слышался голос Тома или Джона и удаляющийся стук повозки.
В девять часов Миранда тихонько отворяла дверь и приносила кофе. Обе они с миссис Харни окружали Зельду нежнейшими заботами.
Однажды вечером приехал к обеду гость.
– Один друг нашей семьи, – объяснила хозяйка.
Но когда Зельда, принарядившись, вошла в гостиную и ей представили седовласого господина с чопорными манерами, у нее замерло сердце: гость оказался судьей Чизбро.
Во время обеда она старалась сохранять непринужденность, но как только он окончился, сослалась на головную боль, спустилась в свою комнату и заперлась.
– Что же это? – спросила она у стен.
Хитрая миссис Харни! Предусмотрительная мамаша! Нет, это нехорошо с ее стороны. Она думает только о сыне, об удовлетворении его желания, и судье Чизбро предстоит устранить формальные препятствия.
Развод… Освобождение от Джорджа… Она больше не будет «миссис Петерсен». Полгода свободы, а там новый брак… «миссис Томас Мэтью Харни» – и вечный страх, что призрак прошлого снова ворвется в ее жизнь, страх, который все будет отравлять!
Нет, довольно лжи, довольно зависимости и тревог! Но где же выход?
К десяти часам выплыла луна, выткала серебряные узоры на плитах двора. У реки звонко кричали лягушки, где-то в лесу гукал филин. Зельда слышала, как мужчины вышли из дома и, скрипя сапогами по гравию, пошли по дорожке. Послышался мягкий голос миссис Харни, желавший им доброй ночи, стук захлопнутой двери и потом тишина. Только по-прежнему кричали лягушки.
Долгие бессонные часы… Полоса серебряного света на полу комнаты становилась понемногу уже, уже, вот она превратилась в совсем узенькую полоску и исчезла наконец при первом бледно-розовом мерцании утренней зари.
2
Бессонная ночь послужила ей предлогом не выходить из комнаты до самого полудня, когда Миранда сообщила, что судья Чизбро уехал обратно в Нью-Йорк, так и не дождавшись ее появления.
День прошел, наступил вечер, еще лучше вчерашнего. Обедали поздно, при свечах, на террасе, где было прохладнее и где тяжело и сладко благоухали каприфоли. Ночные бабочки бились об абажур. Стол сверкал серебром и хрусталем, нежные краски фарфора соперничали с нежнейшими тонами роз в вазах. Когда допивали кофе, на небе стоял уже круглый диск луны, мерцавший сквозь черную листву дубов.
Том был в прекрасном настроении: он получил телеграмму от Генри Мизерва, что поправки в третьем акте его вполне удовлетворили, «Горемыка» принята и присутствие автора необходимо, так как репетиции начнутся через неделю.
– Это значит, – весело и громко сказал Том, прочитав телеграмму, – что я отправляюсь в Нью-Йорк завтра, и «Харни-Кул» не скоро увидит меня снова.
– Мне, очевидно, тоже надо будет ехать, – заметила Зельда. – С трудом верится, что лето уже кончилось.
– Ну нет, далеко еще не кончилось, – возразил Джон. – Еще месяц-другой простоит чудная погода.
– Так ты оставайся здесь и наслаждайся ею, дядюшка.
– Нет, нет, скоро придется подумать о переезде. Пятого октября – премьера. Но как грустно покидать эти места, не правда ли? – сказала миссис Харни.
– Да, – подхватила Зельда, – это было самое лучшее лето в моей жизни.
– И в моей, – как эхо откликнулся Том, глядя ей в глаза.
– И в моей, – тем же тоном повторил Джон, и все засмеялись. Однако в этом смехе пряталась какая-то печаль.
Когда встали из-за стола, Том сошел по ступенькам в сад.
– Как здесь чудесно!
Но его услышала одна только Зельда, так как остальные перешли в гостиную. Она сошла к Тому, и оба, стоя рядом, смотрели на луну, показавшуюся из-за деревьев.
– Сентябрьская луна… Ведь в этом месяце – сбор урожая?
– Откуда мне знать? – засмеялась Зельда. – Не спрашивайте жителя Калифорнии, когда сбор урожая. Он собирает его круглый год. – А помолчав, добавила: – Сентябрь оказался счастливым месяцем для вас. Вы должны теперь чувствовать себя счастливейшим человеком в мире.
Том не ответил, но его молчание говорило, что он другого мнения. Зельде вспомнились долгие томительные часы прошлой ночи – и она тоже стала молчалива. Они вошли в тень дубов и медленно побрели по запущенному саду мимо розовых кустов и дальше вдоль полуразрушенного забора. Царственное сияние лилось с неба, теплая ночь была полна ароматов. Молодые люди присели на скамейку у пруда. Ни один из них не нарушил зачарованного молчания. Грустные мысли занимали обоих, и каждый понимал настроение другого.
После долгой паузы Том спросил:
– Почему вы ушли к себе?
Она затаила дыхание и ничего не ответила.
– Почему? – настаивал Том.
И так как ответа по-прежнему не было, добавил угрюмо:
– Это значит, что всем моим надеждам – конец?
Пущенный им камешек упал на середину мелкого пруда, и холодный луч луны заиграл на расходившихся по воде кругах. Ветерок шевельнул розовые кусты.
– Том, – со вздохом шепнула Зельда, – неужели вы не можете раз и навсегда отказаться от меня.
Теперь была очередь Тома не отвечать.
– Я – неподходящая для вас жена… даже если бы я была свободна.
– Глупости! – резко сказал он. Минута напряженного молчания, потом – взрыв! – Зельда, Зельда! Я не могу жить без вас! Вы для меня – начало и конец всего. Почему, почему, почему вы не можете забыть прошлое и вместе со мной пойти навстречу будущему? – Он порывисто наклонился к самому лицу молчавшей Зельды. – Я был послушен, я не надоедал вам. А теперь мы оба вернемся в город, и тысяча людей и забот встанут между нами. Я подолгу не буду видеть вас. Вас засосет одно, меня другое. Нет, не могу я отказаться от вас!.. Не могу!.. Эти несколько недель, что мы были вместе, я жил как в раю. Разве и вы не испытывали то же, Зельда, скажите?
– Скажите же, – настаивал он, придвигаясь еще ближе. Его рука нашла плечо Зельды, и он притянул ее к себе, обжигая щеку своим дыханием. – Дорогая, скажите, что и вы были счастливы!.. Ведь я вам немножко дорог… Отчего нам не пойти дальше вместе? В вас есть все, о чем я мечтал – я чувствую, что мы созданы друг для друга… а вы так упорно не хотите этого видеть… не хотите сделать счастливым меня, обрадовать маму, Джона… Что еще стоит между нами, кроме тени этого человека, который, может быть, уже и умер или так же хочет освободиться от вас, как вы от него!
Она медленно покачала головой.
– Это невозможно, Том.
– Я говорил с Чизбро, сказал ему то немногое, что мне известно. Я знаю, развод – неприятная процедура, но надо же пройти через это… Мы находимся в Пенсильвании, а законы этого штата снисходительнее к разводу, чем где-либо в другом месте. Пропишитесь здесь и предоставьте остальное Чизбро. Ведь это так просто!..
Он замолчал, видя, что Зельда снова нетерпеливо качает головой. Вгляделся в нее внимательнее и спросил вдруг:
– Скажите, вы еще любите этого человека?
Ему пришлось наклониться почти к самым ее губам, чтобы расслышать ответ:
– Он для меня – меньше, чем ничто.
– У вас есть какая-нибудь причина не желать развода?
– Никакой.
– Так дело не в нем, а в вашем нежелании выйти за меня?
Утвердительный кивок.
– Вы недостаточно ко мне расположены?
Ее шепот был едва слышен.
– Боюсь, что слишком расположена.
– Зельда! – Он заключил ее в объятия. Она попыталась вырваться, но Том держал крепко. Лица их почти соприкасались, глаза не отрывались от глаз. Он коснулся губами уголков ее губ, но Зельда сопротивлялась.
– Нет, пожалуйста, не надо, – умоляла она.
Но он закрыл ей рот поцелуем. Она невольно покорилась этим сильным рукам, этим губам, дрожавшим на ее губах; она слышала, как бешено бьется его сердце.
– Нет, нет, я слишком люблю вас для этого, Том. – Она с силой оттолкнула его. – Я не хочу портить нашей дружбы! Мы пережили вместе так много хорошего – а сколько еще впереди… Побед или поражений? Я думаю – побед! Вы будете писать, я – играть в написанных вами пьесах. Мы…
– Но почему же нам не стать мужем и женой?
– Потому… потому… – Она спрятала лицо в ладонях. – Я неподходящая жена ни для вас… ни для другого мужчины.
– Зельда?!
– Правда. До моего брака с Джорджем были… были и другие.
– Зельда…
– И когда он узнал это, он меня прогнал…
Она открыла лицо – оно было мокрое от слез.
– Мне очень жаль, что дошло до этого разговора, но кажется, я не виновата, я старалась избежать его… Судьба, должно быть, против нас… или, может быть, я обманываю себя, я еще недостаточно старалась отойти от вас…
…Джону известно обо мне все. Не знаю, как это вышло, но я рассказала ему всю свою жизнь однажды вечером – мы сидели вместе с ним на ступеньках дома мадам Буланже, мне было очень одиноко… Ему было легко рассказывать… А вот вам… трудно…
…Когда мне было семнадцать лет, рядом с нами в Сан-Франциско жил один мальчик на год моложе меня… Мы учились вместе в школе.
…Я его полюбила, Том. Так, как никогда в жизни потом ни одного человека не любила… И он меня тоже… Мы были дети, ничего не знавшие о жизни… и мы так жаждали друг друга…
Медленно текли слова. Зельда, не щадя себя, рассказывала все. О Майкле, о Бойльстоне. Закрыв глаза, рассказала, как делила себя между ними обоими. Потом – о бегстве Майкла, о своем уходе от доктора, о Джордже, о безобразной обстановке жизни во время странствований с водевилем; рассказала и о последнем этапе – скачках, игре в карты, голодном существовании; рассказала о Джерри, о пожертвовании ребенком, об ужасной последней сцене с мужем, о болезни…
– Это была болезнь не только тела, но и души, – закончила она. – Я дошла до последнего предела… до последней черты, и, когда переболела, что-то новое родилось во мне. Я решила стать другой, жить по-другому… мне казалось, что все, с кем сводила меня судьба, были несчастны из-за меня и приносили несчастье мне. И что отныне надо жить одной, не вымаливать любви и не любить никого… Я не хочу, чтобы мужчина вмешивался в мои дела… Это принесет страдание и ему, и мне.
Она замолчала, и некоторое время слышались только ночные звуки: шептались листья над их головами, жалобно и звонко болтали лягушки. Том сидел, согнувшись, подпирая голову руками, глядя на черный пруд у своих ног.
– Теперь вы сами видите, милый, что я не могу стать вашей женой. Из этого не вышло бы добра. Не будем говорить: «достойна» – «недостойна», это неподходящие слова. Просто вам не такая жена нужна. Я – человек из другого мира. Разведусь я с Джорджем или нет – это дела не меняет. Я связана не этими, а старыми цепями. Только на минутку подумайте о вашей матери… впрочем нет, это не из-за нее и не из-за того, что когда-нибудь гадкие сплетни о моем прошлом причинят вам муку. Я не хочу выходить за вас, зная, что внесу только горечь и разлад в вашу жизнь. А я не хочу этого, Том, я вас слишком по-хорошему люблю, вы слишком мне дороги…
Голос резко оборвался – и в тот же миг Том очутился на коленях перед нею.
– Не говорите мне, что любите, раз вы не хотите стать моей! Какое мне дело до того, кем вы были, какую жизнь вели! Я не ту женщину, какой вы были, люблю, я люблю вас такую, какая вы сейчас!
– Тсс! Нет, нет! – Она мешала ему говорить, но он не обращал на это внимание.
– Никто из нас не святой, Зельда. И я грешил, и в моем прошлом есть позорные, презренные страницы, и я бы многое отдал, чтобы исправить то, что сделано, и забыть о нем… А между тем это вас не беспокоит? Вы не судите меня, почему же я должен судить вас? Я вас люблю, вы нужны мне…
– Том, погодите! Послушайте…
– Нет, я достаточно слушал вас! Теперь вы послушайте меня!..
Они смотрели друг на друга чуть не со злобой.
– Я не дам себя отуманить словами… Это все – ерунда – то, что вы тут наговорили… то есть я хочу сказать, не может иметь решительно никакого влияния на вопрос о нашем браке. Вы сами сказали только что, что любите меня. Это все, что мне надо. Зачем вы тут приплели мою мать, мнение людей?.. Я вас люблю. Разве этого недостаточно? Вы мне сказали все о себе, а теперь я вам говорю, что я хочу вас в жены!
Она закрыла ему рот рукой и держала до тех пор, пока он не замолчал.
– Помолчите, Том, не говорите мне таких вещей. Вы – рыцарь, Том. Я поняла значение этого слова только с тех пор, как узнала вас. И рыцарство внушает вам эти слова, о которых потом, может быть, вы пожалеете… Тсс, милый, дайте мне кончить! Зачем мучить и себя, и меня? Луна, этот запах цветов, наша близость – ведь так легко обезуметь от всего этого! И ни один из нас не может быть ответственным за то, что скажет сегодня ночью. Завтра подумайте, вспомните все, что услышали… и вы поймете, согласитесь со мной, что лучше нам остаться только друзьями. Тише! Погодите… Ведь вы не хотите, чтобы я была несчастна? Чтобы жалела потом, что вышла за Вас? А мы оба пожалеем, поверьте мне. Я цепляюсь изо всех сил за ту новую жизнь, что принесла мне душевный покой. Не врывайтесь же в нее, Том, не лишайте меня того, что мне дороже даже вашей любви! Я хочу быть сама собою, жить своей жизнью, быть свободной…
– Зельда, ответьте мне на один вопрос – только на один. Но честно! Я имею право это знать… Вы меня любите?
Она всматривалась в его лицо, и в то же время всматривалась в глубину своего сердца, ища там правдивого ответа.
– Не знаю, – сказала она наконец.
– Ну, а я знаю! – Он обнял ее.
– Нет, Том, нет, не хочу! Ради бога, только не сегодня! Сегодня я не верю никаким словам о любви. Вы молоды, ночь так хороша… я не позволю вам связать себя из-за минутного безумия. Том, родной, да погодите же, слушайте… Докажите, что любите меня. Дайте мне уйти сию минуту… Никаких прощаний не надо. Завтра, потом… когда-нибудь… каждый из нас разберется в себе и…
– Но завтра я уезжаю!
– Так что же, мы скоро увидимся.
– Но обещайте мне перед расставанием…
– Ничего! Никаких обещаний!
– Я готов ждать год, два, целую вечность, если нужно…
– Не в этом дело…
– А в чем же?
– Я… я вас недостаточно люблю.
– Неправда! Меня чутье не обманывает.
– Мне не хочется выходить за вас замуж…
– Неправда, хочется!
– Нет!
– Да!
Они стояли лицом к лицу, держа друг друга за плечи, тяжело дыша, словно два борца после состязания.
– Вы меня убиваете… Этак никаких сил не хватит, – промолвила вдруг Зельда упавшим голосом, и такая была в этом голосе усталость и мука, что Том моментально отпустил ее и упал на скамью, сжав голову руками.
Одно мгновение она любовно и жалостливо смотрела на него. Потом повернулась и торопливо, не оглядываясь, пошла к дому.
Глава седьмая
1
– О Генри, Генри!.. Нет, подумайте – вдруг я назвала вас Генри!
– Зовите меня, как хотите. Сегодня вечером вам все разрешается!
– Ну, что вы думаете?..
– А вы что думаете?
– Понравилось им?
– Да вы только прислушайтесь!..
Из зала снова донесся гром аплодисментов. Было похоже на рев водопада. Крики «Автора! Автора!» раздавались среди шума.
– Ах, господи, да где же Том? – простонала Зельда.
– Занавес снова, Стефенс!.. Свет! Да не будьте же таким разиней, живее! – кричал Мизерв.
Занавес поднялся с громким шуршаньем.
– Опять меня?
– Погодите, пусть еще покричат…
Крики перешли в рев.
– Они не хотят ждать! – воскликнула испуганно Зельда.
– Подождут! – сказал Мизерв, удерживая ее. – Ну вот, теперь идите!..
Она вышла на сцену и остановилась, ослепленная ярким светом, лившимся сверху, снизу, со всех сторон. Публика неистовствовала от восторга.
– Автора! Автора! – кричали и с галерки, и из партера.
Зельда, улыбаясь в смятении, сделала неуверенный шаг вперед, ища глазами Тома. Она знала, что он сидит где-то на балконе.
– Автора! – вопила толпа. Но Тома нигде не было.
Зельда послала воздушный поцелуй сиявшей от радости седой женщине, сидевшей в ложе, и Джону, который был там же и оглушительно хлопал своими огромными ручищами. Третьим в ложе был судья Чизбро. В проходе театра стоял сам великий Фэркхэрсон с какой-то дамой в серебристой накидке, и оба усердно аплодировали. Зельда кланялась на все стороны.
Убежав, наконец, за кулисы, она, изнемогая, упала в раскрытые ей навстречу объятия Генри Мизерва.
– О господи, – задыхалась она, – они… они все слишком снисходительны!
– Ничуть. Это заслуженные овации. Ну, бегите вас снова вызывают.
– О нет, не могу больше!..
– Надо, пока можно поддерживать это. – Он дал знак Стефенсу.
– Пойдемте со мною, – попросила Зельда.
– Выйдите еще на этот вызов, а потом и я выйду с вами.
Она вышла одна. На перилах повсюду уже висели пальто, накидки дам, меха. Шум достиг апогея.
Зельду мучило сознание того, что она принимает и ту долю восторженных оваций, которая относится к Тому. Он ей говорил, что спрячется. Но все же он должен показаться, должен! Зельда снова поискала его глазами, но яркий свет ее ослеплял. Наконец она вытащила на сцену директора. Он уже выходил один раз – после третьего акта держал речь о пьесе, о новых драматургах, о Зельде Марш. Новый взрыв аплодисментов. Директор и «звезда» улыбаются, кланяются публике, улыбаясь, кланяются друг другу. Снова и снова.
– Автора! Автора!
Мизерв сделал шаг вперед и поднял руку. Зрители замолчали.
– Автора не могут найти. – Его спокойный голос прозвучал так странно, так буднично среди всеобщего энтузиазма. – Он седел где-то в зале и теперь, вероятно, уже ушел из театра. Но я благодарю вас от его имени за теплый прием, оказанный его произведению. Мы можем поздравить друг друга с тем, что сегодня вечером видели великую актрису в великой пьесе.
Снова взрыв восторга. Но вот театр понемногу пустеет, хотя часть публики медлит, толпится в рядах, перегибаясь через барьер, машет шляпами, платками.
– Ну и довольно! – сказал Мизерв, когда занавес снова упал. – Пусть идут домой! Дорогая, ведь это – небывалый успех!
Она закинула ему руки на шею и порывисто поцеловала его. Генри поднял ее на воздух и вернул поцелуй.
– О, посмотрите! – Она указала на запачканную пудрой и гримом щеку и пальто Мизерва.
– Горжусь этим, милая! Вы меня сегодня просто осчастливили. Вы всегда приносите мне удачу!
– Нет, это я решительно всем обязана вам!
На минуту оба обменялись взглядом взаимного понимания и симпатии.
– Ага, вот и почитатели… Я исчезаю.
– Но где же Том?!
– А бог его знает. Покойной ночи, девочка. Вы будете знаменитостью первой величины, запомните мои слова.
Он поспешил к выходу, отмахиваясь от тех, кто пытался задержать его. Миранда очутилась подле Зельды с ее пальто в руках.
– Вот спасибо, Миранда, я этого только и хотела… Если бы мне удалось отдохнуть хоть пять минут в уборной!..
Она не успела кончить фразу. Вокруг нее уже теснились с поздравлениями коллеги, друзья, рецензенты – и впереди всех Нина с раскрытыми объятиями.
– Дорогая, чудесно, изумительно! Какой успех!
Ральф, Кэйрус, Вилли Виншип, старая Киттредж, Поль и Гортензия Мэси, сам великий Фэркхэрсон, десятки других… – все что-то говорили, жали ей руки, представляли ей новых лиц, поздравляли… Она начинала разговор с одним и, не окончив, обращалась к другому. Капли пота проступили сквозь грим, голова взмокла под париком.
За толпою она заметила высокую фигуру судьи, а рядом с ним Джона и его сестру.
– О! – вырвалось у Зельды. Она протолкалась к ним, и обе женщины молча обняли друг друга, слишком взволнованные, чтобы говорить.
– Я не могу поцеловать вас из-за грима, – шепнула, наконец, Зельда. – А где он?
Мать покачала головой, улыбаясь сквозь туман слез. Джон растерянно и словно ослепленный взял руку Зельды в свою лапищу.
Толпа разделила их. Словно вихрь какой-то крутился вокруг Зельды. В узких проходах возникали все новые и новые лица, многие она видела впервые. Театральная прислуга, жаждавшая уйти поскорее, суетилась, убирая реквизит. Зельду прижали к стене, окружили полукольцом. Старые, новые друзья, весь мир, кажется, сегодня хотел пожать ей руку и поздравить с успехом.
Голова кружилась. День сегодня был такой утомительный. Ни минуты отдыха. Она беспомощно оглядывалась, ища спасения. Лица, лица, протянутые руки… Некому освободить ее…
– Честь и слава вам, Зельда Марш! Вы сегодня были великолепны!
– Замечательно, мисс Марш! Предсказываю, что вы станете любимицей Нью-Йорка!
– Позвольте представить вам мистера Лерой Гилльспи, который желает предложить вам ангажемент…
– Прекрасно, Зельда, удивительно!
– Зельда, голубушка, это – мистер Блюм…
– Я в восторге, мисс Марш! Много слышал о вашем исполнении роли «Дженни» и ужасно сожалею, что не смог приехать в прошлом сезоне. Вы нас просто захватили своей игрой сегодня…
Среди других лиц – лицо, которого она не видела много лет…
– Надеюсь, вы меня помните, Зельда? Фил Годфри, ваш сосед в Сан-Франциско. Оказался случайно в Нью-Йорке, и вот удалось попасть на премьеру… Замечательный спектакль, да…
О боже, неужели никто не поможет!
– Да, да, – почти простонала она. – Вы все очень добры, но вы должны извинить меня. Я еле держусь на ногах. Миранда!.. Не видел ли кто моей горничной?
Толпа раздалась. Озабоченное лицо Миранды. Ее сильная рука. Кольцо лиц заколыхалось, как в тумане. Миранда почти внесла ее по ступенькам в уборную. Яркий свет. Цветы, цветы… Их аромат еще больше усилил слабость и головокружение.
– О, уберите их скорее отсюда и закройте дверь.
Она упала на узкую низкую кушетку, свесив голову чуть не до пола.
– Эти цветы… Выбросьте их скорее, мне нехорошо от них…
Она закрыла глаза рукой, защищаясь от яркого электрического света. Миранда торопливо двигалась по тесной и душной комнате, убирая букеты, корзины, целые охапки цветов. Зельда слышала, как она приказала кому-то снести их в автомобиль и отослать в отель, а шоферу затем немедленно вернуться. Что за прелесть эта Миранда! Ловкие пальцы уже расстегивали старые рваные ботинки, которые она надела для роли «Горемыки».
– Ну, теперь вставайте, вот вам вода, я помогу смыть это все, и можно ехать домой. Вам надо тотчас же в постель. Завтра – дневное представление, не забывайте!
Когда был смыт грим и мягкое полотенце коснулось щек, она вздохнула свободнее. Распустила волосы и спросила:
– Что, все ушли?
– Я их метлой выгоню, если не ушли! – негодовала Миранда.
Ну все – наконец она в своем платье, в длинном плаще с мехом. С трудом сошла по узкой железной лесенке, пожелала доброй ночи однорукому сторожу, добралась до автомобиля. Слава богу, улица пуста, толпа разошлась. Миранда вскочила за ней в машину и захлопнула дверцу. Зельда прислонила голову к кожаным подушкам и закрыла утомленные глаза.
Вот и позади сегодняшний вечер, которого она ожидала с таким волнением. Исторический для нее вечер. Никогда она не забудет этого первого представления «Горемыки»! Будут и другие «премьеры», но такого трепета больше не будет. Она сознавала с гордым удовлетворением, что играла хорошо. Весь спектакль она помнила, что Том смотрит на нее, Генри смотрит, что оба волнуются и за себя, и за нее. Это придавало ей сил, а напряженное внимание зрителей вызывало острое возбуждение, придавало особую выразительность каждой ее реплике, каждому движению. Сегодня не было той нервозности, той неуверенности, какие она испытывала на премьере «Дженни». Вспомнились напряжение последних трех недель: непрерывная работа, репетиции, перемены в тексте и волнения… Вчера они репетировали весь день, и Генри совсем замучил ее, а сегодня до спектакля она ничего не могла есть от волнения и не отдыхала ни минуты. И сейчас она чувствовала себя такой усталой, такой усталой… Боялась, что не в состоянии будет уснуть. А завтра два спектакля – утром и вечером! Как выдерживают это другие актеры?
Войдя в опустевший вестибюль отеля, она взглянула на часы на камине и с огорчением заметила, что уже второй час. Она торопливо пошла к лифту, но высокая фигура преградила ей дорогу. Том! Она радостно ахнула.
– Я должен был увидеть вас сегодня хотя бы на минутку, – сказал он. – Но где вы так задержались?
– Я прямо из театра. Не могла вырваться раньше. Меня просто осаждали, Том.
– Что говорит Мизерв?
– Да то, что все.
– Что же именно?
– Но где же вы были, Том? Неужели вы не досмотрели пьесу? И не слышали, как вас вызывали?
– Я ушел, не дождавшись конца. Я не мог больше…
– О господи…
Забыв об усталости, она повела его в уголок за пальмами. Подумать только, Том не видел финала, не присутствовал на общем их триумфе! И как можно точнее принялась описывать все, что происходило в театре: вызовы, речь Мизерва, восторги зрителей, поздравления за кулисами…
– Ваша мама была там, и Джон, и судья, и сам Фэркхэрсон, и Бэйтс из «Солнца», и все, все требовали вас и спрашивали о вас. Ах, Том, зачем вы ушли?
– Говорю вам, что я не мог дольше вынести этого, я должен был уйти.
– Но чего, чего вы не могли вынести? Том наклонился к ней, охватил голову руками:
– Зельда, вы не знаете, как велики вы были сегодня! – Голос его дрожал и обрывался. – Я смотрел свою пьесу, но это была не она, это была чья-то чужая пьеса. Я видел только вас, вас, «Горемыку», вас, несчастное создание, раздавленное жизнью, но сохранившее свои мечты и иллюзии, которых у нее никто не мог отнять… Клянусь вам, Зельда, я дрожал, как будто в первый раз слышал все эти слова, как будто не сам я их сочинил! Вы были просто изумительны, и я так… я недостоин вас, Зельда!
Он упал перед нею на колени и уткнулся лицом в ее платье. Рука Зельды коснулась его кудрявых волос и тихонько погладила их – в глазах стояли слезы.
