Текст книги "Зельда Марш"
Автор книги: Чарльз Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Однажды вечером, когда пришла очередь выходить Зельде и ее мужу, Джорджа нигде не могли найти. Зельда стояла у кулис, ожидая, что он появится с противоположной стороны. Она не знала, в театре он или нет. Оркестр сыграл прелюдию, повторил ее – Джорджа все не было. С громко стучавшим сердцем Зельда, как слепая, вышла на сцену с Королевой и попыталась играть одна, подавая реплики Джорджа, меняя свои. Она чуяла катастрофу и пыталась отвратить ее. Появление Бастера и находчивость его хозяйки спасли положение. Зельда затеяла «диалог» с терьером и ей казалось, что умное животное понимает все, что она говорит ему; когда она, наконец, убежала со сцены, подхватив Бастера на руки, ее проводил гром аплодисментов.
Но что случилось с Джорджем? Зельда, еще дрожавшая от пережитого на сцене волнения (ведь не так просто экспромтом выступить одной!), задавала и себе, и другим этот вопрос. Джордж нашелся, наконец, в своей уборной, где спешно переодевался для выхода. Рус Гейден помогал ему. Оказалось, что они зашли вдвоем к Джимини выпить стаканчик, и Джордж забыл, что их выступление начинается в половине восьмого.
– Что, очень было страшно, девочка? Черт, никогда в жизни не случалось со мной ничего подобного!.. Этакая неприятность! Если Моэ Хаас пронюхает об этом – боюсь, что он не захочет возобновить контракт!
4
Опасения Джорджа не оправдались – и им с Зельдой предложили еще два месяца играть в Ванкувере, Виктории, Портленде, Сакраменто и дальше вдоль берега до самого Фриско.
Фриско! У Зельды задрожало сердце от мысли, что она снова очутится в своем дорогом «Городе на холмах». Дорогим он стал ей за эти полтора года, проведенные вдали от него. Она уже видела мысленно бухту, холмы, улицы. Она будет дома! Там ее дядя и тетка, там – Бойльстон. Да, будет приятно увидеть даже его: только крикнуть «Алло!», спросить, как он поживает… А может быть… может быть, и Майкл там! Он, должно быть, уже возвратился, Майкл! Но, нет! Нет, не надо начинать сначала.
Перспектива снова увидеть Сан-Франциско внесла интерес в существование, придала ей сил переносить невзгоды. Публика водевилей капризна. Никогда не знаешь, понравится ей сегодня представление или нет. Она хочет, чтобы ее непрерывно забавляли и давали ей повод посмеяться. Еще труднее угодить предпринимателям, в театрах которых они выступали. У каждого были свои требования и своя точка зрения, иногда весьма неожиданная. Но теперь все это как-то меньше волновало Зельду. К выходкам Джорджа она стала относиться также спокойнее. Шумливый, всегда позировавший, то в бурном воодушевлении, то в полной депрессии, он все же по-своему любил ее и после очередного безрассудства, всегда смиренно вымаливал у нее прощение и искренне обещал, что больше не будет.
В Сиэтле он сильно простудился (во время их пребывания постоянно лил дождь) и три недели его мучили кашель и боль в груди. Карты, ночные бдения, выпивка с товарищами больше не соблазняли его. Он не отпускал от себя Зельду и упивался ее вниманием и заботами.
– Ну, девочка, надо отдать тебе справедливость, ты умеешь ходить за больными! Ах, господи, хоть бы мне продержаться до Фриско, а там я отдохну, как следует… А вдруг у меня туберкулез, Зель?
– О, нет, дорогой. Просто сильная простуда, – ничего больше.
– Может быть позвать другого врача, как ты думаешь?
– К чему, Джордж? Это – хороший врач, его рекомендовал Хаас. А звать еще одного – это значит отдать еще пятерку…
– Дело идет о моем здоровье, а ты думаешь о деньгах! Ну и жена!
– Да нет же, мне не жаль денег, ты знаешь это. Но ведь тебе гораздо лучше…
– А если бы я умер, что было бы с тобой? Страшно подумать! Прошлую ночь я не мог уснуть и все глядел на тебя. Ты спала подле меня так крепко, а у меня слезы катились градом, и я говорил себе: «Я не должен поддаваться, я должен поправиться, чтобы оберегать и защищать ее против целого мира»… О, Зель, я так тебя люблю! Ты так добра ко мне! Ты – ангел, тихий ангел, а я себялюбивое животное…
Она откинула назад его спутанные черные волосы и нежно поцеловала в лоб.
– Не расстраивайся, родной. Ты скоро поправишься.
– Три выступления в день – да это никакая лошадь не выдержит! А я больной человек, очень больной, Зель!
Она охотно ходила за ним, хотя он был очень требовательный больной. Его капризам и мнительности не было конца. Он готов был целый день пичкать себя лекарствами и советоваться с врачом. Но зато он теперь был всегда с нею. Она была спокойна за него. И денег уходило меньше, несмотря на все расходы, связанные с болезнью.
Они попали в Калифорнию ранней весной, когда в садах по склонам гор цвели фруктовые деревья, белыми и розовыми гирляндами спускаясь от темной линии горных елей вниз, в долины. Фермы, луга, скот на пастбищах, черепичные крыши, красные пасти оврагов, где когда-то находили золото, дикие цветы, пестревшие в полях, у дорог, всюду… Потоки солнечного света, чистая лазурь неба…
Зельде, стоявшей на площадке вагона, хотелось широко распахнуть объятия и кричать от счастья, что она снова в родной Калифорнии.
Ей так хотелось, чтобы Джордж увидел всю эту красоту, почувствовал ее, как она. Но когда она вошла в вагон, ее радость разом померкла. Джордж сидел с Бендером, Гейденом и Ваном и играл в покер.
– Мы только немного, Зель, – виновато обратился он к ней, избегая ее взгляда. – Не сидеть же тут весь день, помирая от скуки. Когда мы будем в Сакраменто, Ван?
Но Зельда видела, что Джорджа уже снова захватила старая страсть и теперь конец ее влиянию. Снова начнется все сначала. Он ведь теперь здоров, она ему больше не нужна…
5
– Милочка, вы никогда не пожалеете, что согласились! Вы станете в тысячу раз лучше! Боитесь, что вас будут называть «крашеной»? Но мужчины не обращают внимания, крашеные у вас волосы или нет, лишь бы вы были хорошенькой.
– Я бы на вашем месте сделала это, Зельда. Мильдред совершенно права: в нашей работе главное – наружность, и надо стараться выглядеть как можно красивее.
– Голубушка, вы будете – прелесть! Золотые волосы и черные брови! А для Джорджа какой сюрприз!
Мод де Решке лежала на постели в рваном, в пятнах, голубом шелковом капоте, а Мильдред, тоже в неглиже, сидела, поджав босые ноги, в старом плюшевом кресле и курила, стряхивая пепел на вытертый ковер. А за окном тонула в утреннем тумане Мишн-стрит.
Зельда стояла перед зеркалом, разглядывая свои длинные каштановые волосы, распущенные по плечам. Красивые волосы, жаль их красить. Но так они не привлекают ничьего внимания.
– В нашем деле только и важна наружность, – повторяла Милли. – И первые ряды, и вторые, и задние – все только на это и смотрят. А когда вы приходите искать работу, эти типы, что сидят в бюро, сначала рассмотрят вас своими свиными глазками, а потом уже спросят, какое у вас амплуа.
Это была правда. И скоро им с Джорджем придется искать место. Наступала последняя неделя их работы у Салливана и К°.
Она подумала о грязном, жалком, второразрядном театре, о котором никогда не слыхала, когда жила в Сан-Франциско, о дешевых меблированных комнатах, где остановилась вся их компания, о предстоящей, быть может, встрече с Бойльстоном или с кем-нибудь из ее прежних знакомых…
Когда она покидала Сан-Франциско, она рисовала себе не такое возвращение. Глядя в зеркало, она думала о перемене, происшедшей в ней за эти полтора года. Она выглядела более зрелой, тень жесткости появилась в глазах и у губ, но теперь она стала самоувереннее и соблазнительнее.
– И огрубела, – пронеслось в ее голове, – Что же, этого следовало ожидать! Сомнительные театры, сомнительные гостиницы, сомнительные приключения.
Нет, никто из старых знакомых не увидит ее усталой и разочарованной! Она скажет Джорджу о тех деньгах, что отложила, и истратит половину на новые платья, новую шляпу. И при встрече со знакомыми будет говорить:
– Да, я теперь в водевиле. Это гораздо выгоднее, чем серьезный театр. Мы с мужем здесь проездом, только на неделю. О, мне отлично живется. Превесело быть на сцене, особенно в водевиле, где работаешь только несколько минут вечером, да порою на дневных сеансах…
И вдруг она промолвила вслух:
– Ладно, девочки, тащите все, что надо, и давайте проделаем это!
6
Перемена была разительна. Милли оказалась права: блондинкой Зельда выглядела в тысячу раз красивее.
Все восторгались, пели ей дифирамбы, а пуще всех – Джордж.
– О девочка, ты просто сногсшибательна! Приятно будет показать тебя парням и сказать: «Вот, глядите, это – моя жена!» И слава богу, что кончилась эта канитель с Сэлливаном. С этакой женушкой можно метить выше. Завтра же повидаюсь с Моррисоном! Нет, ты слушай: я знаю, что говорю. Все эти Ваны, и Мэйбел, и Гейдены – нам не компания. Моррисон с радостью даст нам две сотни. Довольно мы наработались, как негры, давая по пяти представлений в день! Я желаю жить, как белый! Я думал, что ты-то больше всех поддержишь меня в стремлении к лучшей жизни. А, если ты этого не хочешь, то лучше бы тебе вернуться к своей Буланже и предоставить мне снова играть «юнцов» в театре…
Его слова больно жалили, но Зельда не отвечала на них. Что толку говорить? Если Джордж находит, что она его связывает, пусть идет своей дорогой… Но нет, это глупости! Она нужна ему. Без нее он ничего не добьется. Если он не знает этого, то знает она. Она никогда не покинет его, хотя бы он и был с нею груб и безрассуден.
– Я только сомневаюсь, – сказала она примирительно, – имеет ли Моррисон право…
– Это уж ты предоставь мне! Что ж, раз он один из главных акционеров «Орфея», неужели он не может делать, что хочет?
– Но ведь ангажементы в Чикаго… Ведь может быть, что…
– Ах, Зельда, ты иной раз можешь вывести человека из терпения! «Может быть!» А может быть мы умрем сегодня, а может быть Вандербильд телеграфно предложит нам приехать развлекать его отпрысков, а может быть мы очутимся на луне!.. Нет, ты способна довести человека до полного уныния, право!
7
Для Зельды расставаться с товарищами было тяжело, тяжелее, чем она ожидала. Они собрались ехать в следующее воскресенье. Решено было перед расставанием устроить прощальный обед, и Зельда повела всех в итальянский ресторан в Латинском квартале, куда ее когда-то возил Бойльстон. Там Джордж, выпив много коктейлей перед обедом и слишком много красного вина за обедом, уснул так крепко, что его не могли растолкать. Он сидел за столом, уткнув подбородок в грудь, бледный, как смерть, и странно-неподвижный.
– Вы уверены, что с ним ничего худого? – спросила Ван Зандта встревоженная Зельда. Она много раз видела мужа пьяным, но никогда еще таким странным, как сегодня.
– Уверен, конечно, – сказал Ван легким тоном, – Джорджи нализался слишком быстро, вот и все. Это красное Даго – коварная штука. Ну что, Зельда, когда же нас с вами снова столкнет судьба? Неужели никогда? Поверите, я не встречал другой такой женщины, как вы, право. Вы честно ведете игру. Джордж немного недооценил вас. Он вас не стоит, Зель. Надо знать свет и женщин, как я, чтобы оценить вас. И я бы знал, как с вами обращаться, будь вы моей женой… Я ведь без ума от вас, Зель, с той самой ночи в Виннипеге, когда впервые увидел вас. Скажите, Зельда, если вы когда-нибудь вздумаете бросить Джорджа…
– Ведите себя, как следует, Ван, или я пересяду к Мод!
«Все они сегодня пили слишком много», – сказала себе Зельда. Но, как ни неотесанны, как ни вульгарны были эти люди, она успела всей душой привязаться к ним. Она видела их простодушие, доброту, щедрость. Память о пережитых вместе хороших и худых временах связала их с нею навсегда.
– Как жаль, что я не могу ехать с вами, – промолвила она, когда пришло время прощаться. – Пиши мне иногда, Милли, я не хочу терять вас с Русом из виду… О, ради бога, Мод, не плачьте! Вы расстраиваете всех. Не навеки же мы расстаемся!
– Будьте паинькой, Рус, берегите Милли и не втягивайтесь в эту проклятую игру в карты… До свиданья, Тутс. До свиданья, Ван, я не забуду вас. Пишите, если надумаете, но на ответ не рассчитывайте. Женитесь, вот вам мой совет… А теперь помогите мне усадить Джорджа на извозчика, и я увезу его домой… Кланяйтесь Мэйбл. Ну, счастливого пути… Прощайте, друзья!
Переполненный кэб отъехал, из окон его махали платками, а Рус и Гейден – своими шляпами. Но вот кэб завернул за угол и исчез из виду. Зельда стояла подле ожидавшего ее экипажа, прижав руки к груди крепко сжав губы. Потом, овладев собой, сказала адрес извозчику и села рядом с неподвижным телом пьяного Джорджа.
Глава шестая
1
Зельда перестала рассеянно теребить шнурок от шторы, испустила глубокий вздох и сказала вслух:
– О боже, что за жизнь, что за жизнь!
Бастер, думая, что она обращается к нему, поднял голову и насторожил уши. Но хозяйка, не обращая на него внимание, продолжала хмуро смотреть на толпы людей, сновавших по Пауэл-стрит, – Зельда и Джордж вот уже месяц жили в «Голден Вест Отеле». Ужасное место – думала Зельда. Неплотно прикрывавшиеся двери, тонкие перегородки, самая подозрительная публика, шум и грохот такие, что Зельде казалось, будто дом рушится. Но Джордж не желал переезжать. Здесь, по его словам, был центр, где можно узнавать все новости театрального мира, а им это и нужно. Но Зельда знала истинную причину: здесь у него была подходящая компания для игры.
Как только уехали их товарищи, они перебрались из своей дешевой комнаты в этот караван-сарай, где царил шумный разгул. Джордж заявил, что им важно «произвести впечатление» на Моррисона и поэтому надо жить во всем известной гостинице, в центре города, а «Голден-Вест» был излюбленным местом всех главных актеров водевилей.
– Вопрос только в том, по средствам ли нам это, – сказала равнодушно Зельда.
– О, это уж предоставь знать мне. Да и проживем-то мы здесь недельки две, не больше.
Джордж так был уверен в успехе, так верил в готовность Моррисона пригласить их играть в «Орфее», что когда он, после бесплодной попытки увидеть эту важную особу, возвратился домой пораженный, растерянный, глубоко задетый, у Зельды при взгляде на него душа заболела – никогда еще ей никого так не было жалко.
– Он не пожелал даже видеть меня, – объяснял Джордж, глядя на нее круглыми от изумления глазами с выражением обиженного ребенка. – Не захотел и видеть! Я сказал мальчику: доложите о мистере Сельби из Нью-Йорка, а он меня спрашивает: «По какому вы делу, мистер Сельби?» Черт побери, не объяснять же мальчишке, что у нас собака и кошка и что мы… – Голос у Джорджа оборвался. Зельда не разделяла его разочарования, так как с самого начала понимала истинное положение дел. Но ей хотелось взять в руки голову мужа и качать ее, баюкать, унимая боль, которая, она знала, терзает его. Он стоял перед ней в новенькой коричневой шляпе «Дерби», надетой немного набекрень, в перчатках, которые так старательно застегнул, отправляясь завоевывать Моррисона, – трогательно жалкий и смешной в своей растерянности.
– Я говорю ему… я говорю: «Мистер Сельби, мистер Сельби из Нью-Йорка», – повторял Джордж, и губы у него дрожали, – а он отвечает: «К сожалению, мистер Моррисон занят. Вы можете ему написать». – Написать! «Уважаемый мистер Моррисон, у нас имеются кошка и собака, и мы хотели бы играть у вас в театре. Собака умеет ходить на задних лапах, а кошка…»
– Да перестань, Джордж!..
– Написать! Как будто кто-нибудь обращает внимание на письменные предложения!.. Я говорю мальчику: может быть, мне прийти завтра, когда мистер Моррисон будет не так занят? А он свое: «напишите ему» – и баста.
И так Джордж долго изливал свое отчаяние в длинных тирадах. Бросившись на кровать, он рыдал, метался, проклинал все на свете… В сердце Зельды сменяли друг друга стыд за него, жалость, сочувствие. Она не могла видеть его слез, у нее начинали гореть щеки.
Все это было месяц тому назад. Мучительный месяц. Они истощили все средства, пытаясь найти работу, и свели прочное знакомство с Койновским «Бюро увеселений».
– Я не желаю иметь дела с подобным субъектом и подобным учреждением! – кипятился Джордж, когда из разговора с другой четой водевильных актеров, точно так же сидевшей на мели в «Голден Весте», выяснился характер деятельности мистера Койна. – Я не стану связываться с такой сволочью. Так низко я еще, слава богу, не пал!
– Ну, хорошо, а на что же мы будем жить? – холодно спросила Зельда.
Койновское «Бюро увеселений» поставляло актеров для сельских ярмарок, праздничных представлений, для вечеринок в мужских клубах и так далее. Клоуны, акробаты, певцы, фокусники, проделыватели трюков на велосипедах, декламаторы, канатные плясуны, театр марионеток, жонглеры, фигляры – все, что угодно, можно было получить через бюро Койна. Вся эта шумная, пестрая, нечестивая компания толпилась постоянно в его конторе. Испитые, прыщавые, опухшие физиономии при первом взгляде на них внушали Зельде отвращение. Она, знавшая так хорошо Сан-Франциско, не могла бы сказать, с каких окраин, из каких темных убежищ порока явились эти ужасные люди. Желтолицые, наглые юноши, девушки-подростки, уже отмеченные печатью вырождения, жирные, пышногрудые женщины со сладенькими голосами, мужчины с хитрыми лицами и нервными жестами. Очутившись среди них, Зельда впервые с тех пор, как выкрасила волосы, почувствовала, что в этом есть что-то непорядочное, роднящее ее с посетителями Койна. Она невольно потрогала пальцами пряди, выбившиеся из-под шляпы, точно желая спрятать их от взоров людей. Джордж в своей коричневой шляпе «Дерби», заломленной набекрень, в желтом модном пальто был так же жалок, как эти ярмарочные гаеры.
В первый свой приход в бюро Койка Зельда испытала чувство глубокого унижения. Не помешала этому и высокомерная манера Джорджа, который даже сесть не пожелал и стоял, не снимая шляпы, делая вид, что погружен в чтение газеты и сбрасывая пепел с сигары, куда попало, не подымая глаз.
Койн направил их сначала в Санта-Круз, и в этом шумном местечке у моря они должны были выступать по три раза в день по пятницам, субботам и воскресеньям в местной биргалле, где актеры, играя в нелепых водевилях, рассчитанных на самые грубые вкусы, отчаянно ломались, сыпали отсебятину. После Санта-Круз снова утомительное путешествие со множеством остановок. Два дня в Уотсенвилле, три – в Сан-Джозе, полнедели – в Питэлуме. Жалкая жизнь: тащиться с животными и багажом, ночевать в неудобных провинциальных гостиницах, потом – обратно в Сан-Франциско, снова «Голден-Вест», пока бюро Койна не посылало их опять куда-нибудь.
Зельда думала, что дошла до последнего предела, когда они таскались из города в город со странствующей труппой, но теперь было гораздо хуже, хуже, чем она могла себе когда-либо вообразить. Джорджа тоже подавляли эти дикие, некультурные места, ряды пыльных телег, повозки фермеров на единственной мощеной улице, мужчины в соломенных шляпах с опущенными полями, в вылинявших шароварах на помочах, их жены в корсетах и безобразных ситцевых платьях, взиравшие на Зельду и Джорджа как на выходцев из какого-то другого, неправедного мира.
Но это все же лучше, чем сидеть без дела в «Голден-Весте». Вот уже больше недели не было вызова из Бюро. Джордж, скучая от безделья, стал ходить на набережную – наблюдать скачки в Эмервилле. Сначала он не имел денег, чтобы платить за переезд на тот берег и за вход в Парк. Потом, перехватывая иной раз у торговца сигарами парочку долларов, он начал посещать скачки. Иногда выигрывал шесть-восемь долларов. Этого хватало на скудное пропитание и на то, чтобы уплатить по счету гостиницы. Вначале Зельда с интересом следила за его операциями. Читала каждое утро отчеты в газетах, узнала даже клички всех лошадей, на которых ставил Джордж, любила, когда он посвящал ее в свои соображения о достоинстве той или другой из них.
– А если «Королева бриллиантов» выиграет, что ты сделаешь, Джордж?
– Почем я знаю! – обрывал он сердито. Или говорил: – Придумывай сама.
Зельда искренно не видела в этом новом увлечении Джорджа ничего дурного или опасного. Да, это была игра, да, она знала, как склонен к азарту ее супруг, но его первые скромные выигрыши были такой поддержкой! Без них не хватало бы и на то жалкое существование, какое они вели. Джордж почти всегда выигрывал и приносил от десяти до двадцати долларов в неделю.
А потом, так как у них все еще не было ангажемента, он стал ходить на скачки каждый день, и Зельда с ним. Ей было весело рано утром переезжать на лодке в Эмервилль, наблюдать возбужденную толпу, чувствовать себя ее частью, любоваться солнечным апрельским днем, кустами роз, прелестными лужайками парка, напряженно следить за возвращающейся под гром аплодисментов победительницей-лошадью, а потом ехать домой под звон выигранных долларов в кармане Джорджа.
Так недавно все это было! А теперь… Зельда, вздохнув, оторвалась от окна. Как она зла на себя за то, что поощряла Джорджа!
Теперь он объявил, что навсегда покончил с мистером Джэком Койном и его бюро.
– Нет, мне больше нечего там делать. Я могу заработать больше на скачках и, честное слово, это веселее!
Слишком поздно удерживать его – надо было это сделать с самого начала. Сейчас ее предостережения вызывали лишь гнев и брань. А бранился он все чаще и чаще.
Да, это самое худшее – перемена в нем. «Трудно узнать, – думала Зельда, – в этом угрюмом, рассеянном человеке, не расстающимся со своей черной записной книжкой, того жизнерадостного живого любителя шуток, за которого я вышла замуж!» Боже, как ей ненавистна эта черная кожаная книжка! Вечно в его руках, вечно перед его глазами! Во время завтрака, обеда он вытаскивал ее из кармана и забывал обо всем вокруг. Такая-то лошадь опередила такую-то на пять стадий в январе, а такая-то пришла первой тогда-то. Не значит ли это, что она должна победить сегодня? Вечные предположения, выводы, догадки, предсказания… Зельде это надоело. Что ей до того – выиграет или проиграет Джордж? Он редко рассказывал ей о результатах скачек. Вообще редко говорил ей что-нибудь. Он молчал в ее обществе и внимательно изучал страницы своей записной книжки или делал в ней пометки карандашом. А вот с тем, кто сделал из игры на скачках профессию и кого всегда можно встретить в вестибюле гостиницы, он готов был разговаривать часами, с увлечением, жестикулируя, бегая взад и вперед и напоминая прежнего Джорджа.
Он теперь играл по-крупному. Ставил по нескольку сотен. Но выигрывал ли он или терял – его озабоченность и угрюмость оставались неизменны. Вся его веселость, казалось, исчезла. Он оживлялся еще иной раз после исключительно удачного дня на скачках или изрядно выпив во время хорошего обеда в шумной распущенной компании своих новых приятелей. Зельда с горьким стыдом сознавалась себе, что ее больше не раздражала пьяная болтливость Джорджа: ее так измучило постоянное его брюзжание и скверное настроение, что она рада была, когда он под влиянием выпитого вина становился благодушен.
– И мне даже теперь решительно все равно, – сказала она вдруг вслух в приливе жалости к самой себе, – пускай делает глупости и срамит себя!..
Скучные, тревожные, пустые дни. Бессмысленное существование…
Джордж теперь не брал ее с собой в Эмервилль, да она и сама предпочитала оставаться дома. Денег у нее было много (Джордж время от времени швырял ей двадцати, а то и пятидесятидолларовый билет), и она их тратила, не задумываясь. Покупала себе платья и сознавала с удовлетворением, что никогда еще она не одевалась так хорошо и не выглядела такой красивой. Ее провожали взглядами и мужчины, и женщины, когда она выходила гулять с Бастером. Иногда мужчины на улице преследовали ее. А на разгульных сборищах, носивших название обедов и ужинов, на которые она иногда сопровождала Джорджа, полупьяные, громкоголосые его собутыльники откровенно пытались ухаживать за нею. Такого рода успехи мало льстили Зельде, да и жены этих субъектов или их случайные подруги обменивались язвительными замечаниями на ее счет так, чтобы она слышала. Утро она проводила в постели, днем гуляла с Бастером, ходила по магазинам, вечера проводила в обществе хмурого и молчаливого Джорджа, заносившего в книжку результаты сегодняшних скачек и занятого какими-то вычислениями до поздней ночи или в компании его невежественных, неотесанных приятелей с их грубыми разговорами и наглыми любезностями.
Вот отчего она плакала громко, стоя у окна комнаты и повторяя сквозь всхлипывания:
– Что за жизнь! Боже, что за жизнь!
2
Как-то нарядившись в свое новое пальто и черную бархатную шляпу, с которой свисало длинное страусовое перо, оттеняя золото волос, она вышла с Бастером и направилась к месту, которое для нее было полно воспоминаний. Чем ближе подходила она к своей тюрьме, тем ярче вспоминалось то воскресное утро три года назад, когда она в последний раз проделала это паломничество. Как и тогда, сердце ее усиленно забилось и мелкой дрожью задрожали руки и губы при виде знакомых домов, знакомых улиц, переулков, мест, где прошла ее юность. Она остановилась на углу, там, где Сакраменто-стрит пересекает Ван-Несс-Авеню, и, посмотрев вниз на дом дяди с вечными кустиками маргариток перед входом, пошла дальше с чувством горького сожаления. И снова так же, как и тогда, она медленно перешла улицу и приблизилась к белому домику между китайской прачечной и бакалейной лавкой. Маленький садик, клумбы с фиалками и лилиями – все как виделось ей в мечтах… Только на окне нет уже наклейки «сдается». И занавески на окнах новые, незнакомые ей. Больше никакой перемены. На вытертых ступеньках (трех деревянных ступеньках, что вели от вымощенной дорожки на низкое крыльцо, к входной двери с железной ручкой) лежала свернутая в трубку свежая газета, положенная сюда, вероятно, разносчиком.
Зельда прохаживалась взад и вперед по улице, спрашивая себя, что она сделает, что скажет, если вдруг распахнется дверь коттеджа и Майкл выйдет к ней, перепрыгнув, как бывало, сразу через все три ступеньки. И пока она так размышляла, дверь на самом деле широко раскрылась… У Зельды перехватило дыхание, сердце больно забилось у самого горла. Но то был только сгорбленный старик с большим свертком бумаг под мышкой. Он остановился, поднял газету, сунул ее в карман. Застыв на месте, удерживая собаку за ошейник, Зельда смотрела, смотрела, пока старик не завернул за угол у пресвитерианской церкви и не исчез из виду.
Постояв еще немного, она воротилась на перекресток, где шумела и волновалась Полк-стрит. Глаза ее перебегали с предмета на предмет, находили все те же старые имена на вывесках, знакомые магазины, склады, куда она столько раз входила девочкой. Вот аптека Валь-Шмидта, овощная Бибо, магазин игрушек миссис Гугенхейм, прачечная Фэррэна, кондитерская…
Она с грустью повторяла вполголоса все эти имена, потом, когда Бастер побежал, пошла за ним. Вошла в аптеку Валь-Шмидта, нашла старого аптекаря все на том же месте за прилавком, где она его так часто видела заворачивающим коробочки и склянки в бледно-зеленую бумагу, и спросила, силясь придать твердость голосу, не может ли он сказать ей, живет ли еще по соседству учительница музыки, миссис Кирк.
– Кирк? Кирк? Как же, помню, – отвечал аптекарь. – Она жила на Сакраменто-стрит, рядом с бакалейной лавкой. О, о ней уже много лет ничего не слыхали в наших местах.
– А домик, где она жила, все еще принадлежит ей?
– Не могу вам сказать. В настоящее время там живет мистер Густав Кнутцен. Он – токарь, мастерская у него во дворе, во флигельке (во флигельке! О, это место ей знакомо!). Отличный мастер!
Уже открывая дверь, Зельда помедлила минуту, хотела было задать еще вопрос о Кейлебе Бэрджессе и его жене, но не решилась и, пробормотав «благодарю вас», вышла. Звякнул знакомый звонок у двери и еще долго провожал ее этот звук, пока она шла в свете умирающего дня, навстречу шуму и суете «Голден-Веста».
А в неубранной комнате, где были разбросаны ее платья и вещи Джорджа, где колыхались волны табачного дыма, она застала Джорджа, склоненного над своей записной книжкой в лоснящемся черном переплете.
3
Как-то в другой день она сушила волосы после мытья и, расчесывая золотой их поток, завешивавший ей лицо, как занавеской, думала о прошлых днях и старых знакомых. Вдруг она вскочила, под влиянием внезапной мысли, отбросила волосы за спину, позвонила и попросила явившегося на звонок мальчика принести ей телефонную книжку.
Через минуту она, с раскрытой книжкой на коленях, медленно водила пальцем по списку фамилий.
– Баульс – Бостон – Бойд – Бойль – Бойльстон! Вот оно! «Доктор Ральф Бойльстон – Отель Сент-Дунстан.» Уже не дом Фуллера и не отель «Калифорния»! Она записала номер на уголке страницы, оторвала его и через час с бьющимся сердцем вошла в телефонную будку и поднесла трубку к уху.
Ее прямо-таки потряс его голос, такой удивительно знакомый и близкий. Казалось, вчера только она слышала его.
– Кто говорит?
– Зельда.
– Кто-кто?
– Зельда. Зельда Марш. Помните вы меня? – Она слабо засмеялась. Молчание. Какое-то неясное бормотание с той стороны.
– Я здесь вот уже несколько недель, – продолжала она. – И решила сказать вам «здравствуйте»… Знаете, я ведь замужем. – Все еще никакой реплики со стороны доктора. Но вот слышно, как он кашляет, прочищая горло, и, чтобы выиграть время, переспрашивает:
– Что? Что вы сказали?
– Я замужем. Я здесь с мужем.
Снова молчание. В темноте будки она улыбается, представляя себе изумление доктора.
– Где вы находитесь? – спросил он после паузы. – Можно мне позвонить вам через несколько минут? Сейчас я очень занят. Скажите ваш номер, я позвоню, как только освобожусь.
Как ей это знакомо! Он хочет собраться с мыслями. А впрочем, может быть, у него кто-нибудь сидит. Она сказала номер и добавила удовлетворенно:
– Вызовите миссис Сельби. Я теперь Сельби, доктор.
Только что она успела дойти до лотка, на котором продавали газеты, как ее позвали обратно, к телефону.
В голосе доктора теперь была теплота, сердечность. Зельда здесь. Какой приятный сюрприз! Как она поживает? Замужем? Он в восторге, он рад за нее и непременно хочет ее повидать. Прийти к ней или она предпочитает встретиться где-нибудь?..
Потом:
– Знаете, и я женат.
– Да неужели?!
Смущенный кашель и смешок.
– Да, да, и старики иной раз способны выкинуть такую штуку. Я – новобрачный. Только второй месяц женат.
– Да не может быть!
– Да, женат на моей кузине. Вы ее, должно быть, помните – кажется, встречали ее, а? Мария Бойльстон из Стоктона.
– Никак не могу поверить! А я замужем давно. Мы оба – на сцене. Рассчитывали выступить здесь в «Орфее»… Да, в водевиле. Это гораздо выгоднее…
– И долго вы пробудете здесь?
– Несколько дней, вероятно.
– Хорошо, но когда же и где я вас увижу?
