Текст книги "Зельда Марш"
Автор книги: Чарльз Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– Мой сын увлекается театром – продолжала миссис Харни. – Одно время он специально изучал технику драмы и, кажется, собирается стать драматургом. Том находит, что пьеса Блюма… – а, впрочем, вот и он, пускай сам вам скажет свое мнение.
В гостиную вошел высокий молодой человек, с правильными, как у матери, приятными чертами лица. Зельда с первого взгляда нашла, что у него красивая и интеллигентная наружность.
Том Харни направился прямо к гостье и, дружески улыбаясь, поцеловал ее руку. Зельде не в первый раз целовали руку и ей очень понравилось то, как Том это сделал.
– Я в восторге, что вижу вас, мисс Марш, – сказал он, не ожидая, чтобы его представили. – Мы с мамой так ждали вашего прихода!
Он говорил с легким английским акцентом и вообще походил на англичанина. Его откровенность и раскованность немного смущали Зельду. Она искоса поглядела на сидевшего рядом, сиявшего от удовольствия Джона. Нет, ей решительно нравились его родственники – и мать, и сын, – но она ощущала какое-то стеснение. Эти люди принадлежали к другому, более культурному кругу. И она старалась держаться настороже, боясь уронить себя каким-нибудь неловким словом или жестом.
Но они ничем не показывали, что замечают это, в их обращении не было и следа снисходительности или высокомерия. Нельзя было быть внимательнее и предупредительнее. Несколько раз Зельде даже казалось, что они тайно потешаются над нею. Но, несмотря на это, она принялась разбирать пьесу Блюма так непринужденно, как будто много лет уже знакома с миссис Харни и Томом. Последний проявил большое знание театра.
– А вы, видимо, изучали эти вопросы, – заметила она.
– Да, немножко, и в Принстауне, и в Оксфорде, да и с тех пор, как окончил университет, тоже.
– О, вы, должно быть, очень ученый человек!
– Совсем нет. Технику современного театрального искусства не проходят в колледжах и университетах, а между тем это единственное, что меня интересует.
– Вы сочиняете пьесы?
Том покраснел. Краска залила его лицо до самых корней кудрявых темных волос.
– Ей богу, не знаю, почему я так смутился от вашего вопроса, мисс Марш – засмеялся он. – Может быть, оттого, что вы – актриса… Но я говорил со множеством актрис… Правда, ни одну из них я не находил такой…
Зельда, заинтересованная, поощрила его улыбкой. Ей очень нравился этот молодой человек. В нем было что-то свежее, неиспорченное.
– Ну, какой же? – спросила она.
– Такой… способной, – докончил он немного неуклюже.
– О, только-то! – невольно вырвалось у Зельды. Она тотчас поймала себя на том, что флиртует с Томом. Это непозволительно! Ведь она поклялась, что с флиртом навсегда покончено.
– Я не смею сказать большего. Вы бы сочли меня самоуверенным, а я очень хочу понравиться вам.
Серьезность его тона поразила Зельду. Она окинула Тома быстрым взглядом, как бы мысленно оценивая его. Еще взгляд – и заключение готово. И, вполне владея собой, она с безразличной любезной улыбкой повернулась к его матери.
– Боюсь, что, прожив так долго за границей, вы здесь скоро станете скучать по Европе, миссис Харни!
– Нет, не думаю. Мы с Томом устали странствовать и хотим навсегда остаться на родине. Весною мы переберемся на старую ферму в Пенсильвании, там, на берегах Саскианне, мой муж провел детство. Эта ферма больше ста лет принадлежит их семье, и дом, вероятно, порядком обветшал. Но мы его отремонтируем и попробуем заняться хозяйством. Вот только Том находит, что это слишком далеко от Бродвея и от театров.
– Но вы, очевидно, будете проводить там только самое жаркое время – четыре-пять месяцев в году, а в эту пору в Нью-Йорке нет ничего интересного.
– Пожалуй, вы правы. Но мне хотелось бы быть там, где можно встречаться с нужными мне людьми, – туманно объяснил Том и переменил тему. – А показывала вам мама прелестные вещицы, что мы привезли из путешествия?
В квартире было много очень красивых вещей. Зельда обратила внимание на старинные гобелены, на античные вазы, флорентийскую мебель, картины в рамах темного золота.
– Я бы хотел показать вам этот ящичек – настоящее чудо искусства!
Но Зельда сочла благоразумным остаться подле его матери и сделала вид, что не слышит.
– Вы были очень добры к моему великану-брату, – сказала миссис Харни, положив свою маленькую ручку на широкое колено Джона.
– О, нет, миссис Харни, это он был добр ко мне.
– Ну, значит, вы оба одинаково довольны друг другом. Он писал мне о вас с такой нежностью и благодарностью. Что ни говорите, а я вам очень обязана… Ваши родители живы, мисс Марш?
– Нет, давно умерли.
– И у вас нет родственников?
– Н-нет, никого.
– Джон говорил, что ваша родина – Калифорния. Мы с мистером Харни провели там свой медовый месяц. Помнится, мы жили в Палас-отеле. Чудное место!
– Да, все, кто побывал в Сан-Франциско, сохраняют очень теплое воспоминание о нем.
– Не хотите ли полюбоваться на парк, мисс Марш? – снова начал Том. – Из этого окна он весь, как на ладони. Чудесный вид!
– Дай же мисс Марш допить чай, Том! – вступилась за Зельду его мать. – Я надеюсь, мисс Марш, что вы как-нибудь на днях приедете ко мне завтракать и мы побеседуем без помехи. Я хочу узнать покороче ту, что была так добра к нашему Джону. – Она наклонилась ближе к Зельде и сказала шепотом. – Он на вас попросту молится, и я начинаю понимать, почему.
Теперь пришла очередь покраснеть Зельде. Как они все любезны, как очаровательно сердечны! Ищут ее дружбы… Это ее поражало.
– Так вы приедете, да? – говорила между тем хозяйка. – Скажем, во вторник, хорошо? И, пожалуйста, не назначайте ничего другого на этот день, потому что я рассчитываю на продолжительный визит… Ну, а теперь сделайте удовольствие Тому и поглядите на парк…
Зельде ничего больше не оставалось, как подойти к окну, где ждал Том.
– Видели вы что-нибудь великолепнее? Это – лучше Гайд-Парка и Булонского леса. Поглядите на то пурпурно-красное дерево на фоне всей этой желтизны… Оно – как язык пламени, правда?
– Прелесть! Я люблю время листопада. По-моему ранняя осень – лучшее время года.
– В самом деле? А я больше люблю зиму и всякий зимний спорт. Вы любите кататься на санях, мисс Марш?
– О, вы забываете, что я выросла в Калифорнии! – улыбнулась она. – У нас не бывает снега. Я никогда в жизни не ездила на санях.
– Не ездили на санях?! Так вы покатаетесь со мной, когда будет санный путь? Это будет такой радостью для меня…
Зельда остановила его, слегка нахмурив брови, и повернулась к Джону:
– Седьмой час, Джон, – сказала она с ударением.
– Прошу вас, не уходите! Ведь вы совсем недавно пришли…
– К восьми мне надо быть в театре.
– Но…
– Не будь же так настойчив, Том. Мисс Марш выступает каждый вечер и, вероятно, очень устает. Так я жду вас во вторник, дорогая, – и вы будете считать нас своими друзьями, не правда ли, и уделять нам немножко своего досуга?
Том принес ее пальто и помог ей одеться.
– Что за счастливец этот дядя Джон! – пробормотал он.
– Почему? – не поняла Зельда.
– Он часто видит вас.
Она промолчала. Ей не понравились его слова.
Последние восклицания, общий кивок матери и сыну. Взгляд, которым отвечал Том, был достаточно выразителен…
– О господи! – вздохнула Зельда, спеша по широкому коридору отеля к лифту. И в этом вздохе была непритворная досада.
Глава пятая
1
Как внезапно налетевший порыв ветра, ворвались в жизнь Зельды оба Харни, мать и сын, и грозили возмутить ее покой.
Том влюбился в нее чуть не с первого взгляда. Это знали и Джон, и мать Тома, знала и Зельда. Она спрашивала себя, способен был бы Том увлечься так же сильно, если бы познакомился с ней несколькими неделями раньше, когда она была убого одетой скромной экономкой, носившейся вверх и вниз по лестнице и работавшей наравне с Мирандой? Она очень в этом сомневалась. Ее успех и то, что имя ее было у всех на устах; ее принадлежность к миру артистов, который так привлекал Тома, – вот что послужило толчком, что придало ей ореол в его глазах. Но, чем бы ни было вызвано чувство Тома, оно было сильным и бурным.
Зельду это глубоко огорчало. Конечно, с одной стороны, ей льстила любовь красивого славного молодого человека – она честно сознавалась себе в этом. Но с другой стороны – она многое отдала бы, чтобы Том не любил ее. Она сердилась на Джона, слепого, глупого Джона, с некоторых пор надеявшегося, что она и его племянник поженятся. Что за безумная идея! Оказывается, он давно подготавливал эту встречу, считая, что его любимый племянник – блестящий, богатый, красивый – достоин этой «удивительной девушки» (как он называл Зельду в письмах к сестре). Джон приносил высшую жертву любви. Письма его к сестре были полны похвал Зельде. Он говорил о ее доброте, о ее любящем самоотверженном сердце, о тяжких испытаниях, из которых она вышла еще более сильной и чистой. Миссис Харни в простоте души как-то показала Зельде некоторые из этих посланий: ни в одном из них Джон не обмолвился ни словом, ни намеком о том, что она замужем. И нежная мать, горячо желавшая для сына достойной жены, стала находить, что лучшего выбора он не смог бы сделать. Она всегда боялась худшего. Она говорила об этом Зельде с обезоруживающей простотой.
– Видите ли, дорогая, Том такой выдающийся молодой человек, и люди быстро сходятся с ним. В Лондоне, Париже, даже в Риме – повсюду его приглашали наперебой. Ходили преувеличенные слухи о его богатстве и видах на будущее, а вы знаете этих маменек, у которых дочери на выданье! Поверите ли, я краснела за некоторых из них, они просто-напросто навязывали своих девиц Тому, и, я уверена, желали, чтобы Том их скомпрометировал и его на этом основании можно было бы женить. Этакая низость! Я предостерегала Тома – да он и сам не дурак. Не было дня за все то время, пока мы были в Европе, чтобы я не дрожала от страха, что какой-нибудь из этих девушек удастся изловить его. Некоторые из них были с титулами. У Тома был богатый выбор. Но что бы из этого вышло? Я бы лишилась моего мальчика. Им завладела бы целиком – и душой, и телом – женщина другой национальности, другой религии, с совершенно иными традициями; она и ее родные постарались бы переделать моего мальчика на свой лад. Я не уставала твердить сыну, что ему следует жениться только на американке. Однако, когда мы вернулись, начались новые страхи: сколько есть женщин распущенных, безнравственных, всяких там хористок, которые охотятся на таких, как Том. Такие юноши – их естественная добыча. Но не менее опасный тип (во всяком случае, для меня нежелательный) – это «светская барышня». А мне хотелось бы иметь невесткой девушку совсем иного сорта. Я сама была трудящейся, независимой девушкой, мисс Марш, когда выходила за отца Тома, – школьной учительницей. И я предпочитаю таких женщин, которые имеют профессию и любят ее. И молю бога, чтобы Том женился именно на такой.
На следующий день после этого разговора Зельда направилась прямо в комнату Джона. Вошла, закрыла за собой дверь и, чересчур взволнованная, чтобы щадить Джона, разразилась негодующей тирадой:
– Почему? Почему? – кричала она. – Почему вы скрыли от них, что я замужем? Чего ради? На что вы надеялись? Джон, Джон, что вы за неисправимый осел, и какую кашу вы заварили!
После некоторой душевной борьбы она продолжала:
– Вы знаете, к какому сорту женщин я принадлежу, вам известна моя история, – и несмотря на это, вы подготовили и поддерживаете такое положение вещей, которое принесет всем нам одно лишь горе.
– Нет, слушайте, – приказала она, когда Джон зашевелился и открыл было рот, – вы должны дать мне выговориться до конца! Так вот. Мне уж иной не быть и прошлого изменить нельзя. Мой брак окончился крушением оттого, что я не сказала мужу всей правды о себе – того, что он имел право знать…
– Ну, имел право, или нет – не все ли равно? – обронила она, заметив протестующий жест Джона. – Факт то, что, узнав все, Джордж бросил меня. Я не жаловалась, не роптала – это было для меня горьким лекарством. Но я не желаю повторять снова ту же ошибку, слышите – не желаю. Вы уберете куда-нибудь своего племянника! Сделаете так, чтобы он ушел с моей дороги! Я не хочу больше видеться с ним. Если я еще раз встречу его, я ему скажу, что супруг мой живет и здравствует и может появиться каждую минуту… Черт бы вас побрал, Джон! – Зельда все более и более свирепела. – Вы отлично знаете, что я – неподходящая невестка для вашей сестры. Узнай она всю правду обо мне, – ее бы это убило! Она никогда бы в жизни не подняла больше головы! И теперь уж это порядком расстроит обоих… а мне они…так симпатичны! Надо положить этому конец!..
Ее голос задрожал и оборвался. Она медленно подошла к окну, и стала спиной к Джону. Некоторое время оба молчали, потом Джон заговорил хрипло и заикаясь, скрывая лицо в своих широких ладонях.
– Я… я… мне все равно, что д-думают люди… о вас, Зельда. Мне все равно, что вы делали и будете делать. Для меня – вы лучшая, благороднейшая из женщин. У вас никогда не было ни единой низкой мысли, вы не сделали в жизни ни единой подлости – а это только и важно. Вы – чисты, как ангел. Вы еще слишком, с-слишком хороши для Тома Харни, если хотите знать мое мнение. Грэйс м-могла бы на коленях б-благодарить бога за такую невестку. Вы замужем – но что от этого меняется? Вы никогда не любили Джорджа Сельби, никогда по-настоящему не принадлежали ему, а, если бы и любили – этот человек умер, перестал для вас существовать, вы все равно что вдова. Может быть, я и осел, и неисправимый осел, как вы говорите, но вы… вы слишком еще хороши для Тома. Пожалуйста, прошу вас, Зельда, не говорите ему, что вы замужем, не говорите ему ничего! Позвольте сначала мне поговорить с Грэйс!
2
В тот же вечер представился случай открыть Тому глаза – и Зельда не преминула им воспользоваться. В ее уборную принесли корзину фиалок с визитной карточкой Тома. На последней было написано:
«Жду на улице, у пакгауза. Могу ли я проводить вас домой?»
Когда она вышла на опустевшую улицу, он выступил из тени ей навстречу – стройный, улыбающийся, красивый. Зельде на минуту стало грустно, что он исчезнет из ее жизни.
– Пойдем пешком, – предложила она. – Я люблю такие морозные ночи.
Они шли медленно рука об руку, и Том оживленно излагал ей содержание своей будущей пьесы. Пьеса будет называться «Горемыка», и заглавную роль в ней должна исполнить Зельда. Это, по словам Тома, больше всего его вдохновляет.
– Вам непременно понравится, – горячо уверял он. – Я набросаю вчерне и покажу вам. Я хочу, чтобы вы просматривали вместе со мной сцену за сценой и указывали технические недостатки…
– Вот подходящий момент! – сказала себе Зельда. – Не надо колебаться!
– Мой муж всегда, бывало, советовался со мной, когда сочинял водевили, – перебила она Тома. – Да, вы ведь не знаете, что мы с ним играли в водевилях!..
Молчание. Они продолжали идти рука об руку, не замедляя шаг. Зельда заговорила снова, чтобы дать ему оправиться. Ей казалось, что она слышит мучительное биение его сердца, в которое она только что нанесла удар.
– Особенный успех имела пьеска «Кот и собака». Мы разъезжали с ней по всему западу до самого Сиэтла, а потом ставили и в Сан-Франциско…
И так далее, и так далее.
Наконец, Том откашлялся и спросил глухо;
– Ваш муж жив?
– О, разумеется!
– Так, значит, вы разведены?
– Разумеется, нет. – Зельда отвечала небрежно, как бы вскользь, зная в то же время, что каждое слово делает рану в сердце Тома все шире и глубже. Она даже смеялась с каким-то наглым вызовом. А, пусть думает о ней самое худшее! Великодушнее всего с ее стороны сделать так, чтобы он ушел разочарованный и больно уязвленный.
– Мы с Джорджем просто расстались – и все. Мы не поладили и решили, что лучше каждому идти своей дорогой. Не знаю, где он и что с ним… Вероятно, все так же играет в. водевиле.
Наконец-то дошли! Она взбежала по ступенькам…
– Ну, до скорого свидания. Привет вашей маме. Покойной ночи! Спасибо за цветы и за то, что проводили меня. Какая славная ночь, правда?.. Прощайте!
Дверь открылась… захлопнулась… Она одна в тускло освещенной передней. На миг остановилась, все еще держась за ручку двери, и тяжело перевела дух, словно ей трудно было дышать.
– Ну, вот, все и кончено! – вслух сказала она и пошла к себе наверх.
3
Но Зельда ошиблась: далеко не все было кончено.
Прошло несколько дней, неделя. Джон избегал ее. Он знал, что она недовольна им, и не смел показываться ей на глаза, не приходил даже пить чай к мадам Буланже. Зельда рассказала старушке всю историю от начала до конца, и мадам заклеймила Джона одним коротким и резким словом:
– Идиот!
Наконец, он решился подойти к Зельде. Он был чуть не в эпилептическом припадке от волнения, так что даже испугал ее. Лицо у него подергивалось, глаза бегали. Наконец, он набрался духу и изложил поручение, с которым явился. Не согласится ли Зельда повидаться с его сестрой? Миссис Харни хотела бы переговорить с ней. Он вручил Зельде записку:
«Будьте великодушны к старой женщине и навестите меня, когда вам это будет удобно. Любящая вас Грэйс Чепмэн-Харни».
– Но к чему это, Джон? – Сердито спросила Зельда. – Это только ухудшит дело. Тут ничем не поможешь.
– Может быть, не знаю. Но все-таки сходите, Зельда. Грэйс говорила… я… Вы пойдете, да? Это ей очень нужно.
– А Том будет?
– Конечно, нет… Во всяком случае, Грэйс сказала, что хочет говорить с вами наедине. Мне неизвестно, о чем именно.
– Лжете вы! – сказала неумолимо Зельда. – Вам все отлично известно. Вы могли бы избавить меня от этого, если бы у вас была хоть капля рассудка… Ведь только лишнее мучение. Хорошо, я пойду – не потому, чтоб верила, что от этого будет какой-нибудь толк, но потому, что ваша сестра – милая и достойная женщина и я не хочу ее обижать.
4
На другой день она пришла к миссис Харни.
– Очень мило с вашей стороны навестить меня, мисс Марш. Я чувствую, что мы с вами друзья и, как два друга, мы должны обсудить положение и решить, как лучше поступить, если вообще можно что-нибудь сделать. Могу себе представить, как вам тяжело. Я отчасти и для того хотела вас видеть, чтобы сказать вам, что ни Том, ни я ни капельки не ставим вам в вину произошедшее недоразумение. Он меня умолял сказать вам это. Бедный мальчик совсем сломлен, но и он, и я считаем, что вся вина за эту печальную ошибку падает на нас. Вы знаете, что мой сын страстно полюбил вас, и я раньше радовалась этому. Джон пришел совсем убитый и сказал мне, что это он виноват во всем и что вы ужасно на него сердиты. Конечно, ему не следовало скрывать от нас рокового факта, но я не могу осуждать Джони. Я знаю его так хорошо! Я ведь почти вдвое старше его! Он думал, что так будет лучше. Он рассказывал мне, как вы настрадались в жизни. Дорогая моя девочка, у меня душа болит за вас, я так хотела бы чем-нибудь помочь делу…
Это теплое участие нашло путь к сердцу Зельды. Никто еще не говорил с ней так. Она не могла удержать слез.
– Мне жаль и сына, – продолжала миссис Харни, гладя руку Зельды и серьезно глядя ей в глаза. – Разве нет возможности помочь вам обоим?
Зельда отрицательно покачала головой.
– Расскажите мне о вашем браке, милочка. Вы любили этого человека?
Снова то же отрицательное движение.
– Так почему вы вышли за него?
– Потому что я голодала, – вырвалось у молодой женщины, и в ту же минуту она почувствовала презрение к себе за то, что сказала это.
Медленно, неохотно, она рассказала о разрыве с Джорджем. Теперь уже слезы стояли в глазах старшей из собеседниц.
– Я ушла, потому что он говорил вещи, которых я не могла простить, и я знала, что, если останусь с ним, то он всю жизнь будет попрекать меня. С тех пор я ничего о нем не знаю.
– И не захотите больше никогда вернуться к нему?
– Никогда. Я хочу жить своей отдельной жизнью: ни от кого не зависеть и ни в чем никому не отдавать отчета. Мне больше не нужно ни Джорджа, ни кого бы то ни было другого. С мужчинами у меня кончено. Один Джон из них всех был добр и бескорыстен ко мне.
– Если бы вы могли понять чувства матери… – проронила миссис Харни. Потом медленно, как бы подбирая слова, продолжила: – Понимаете, мой сын сильно привязался к вам. Он никогда еще не был так… так… влюблен, и он в ужасном горе. Я думаю только о нем и его счастии. С момента его рождения у меня нет другой заботы в жизни. – Она помолчала и наконец после некоторого колебания предложила: – Что если бы вам официально развестись и быть свободной?..
Слова растаяли в воздухе, а мысли Зельды с лихорадочной быстротой устремились в пробитую этими словами брешь.
…Развестись с Джорджем, знать, что он больше не будет иметь никаких прав на нее, не придет больше мучить ее и приставать к ней?! Да, это было бы хорошо… Но стать затем женой Тома? Ведь это хотела сказать миссис Харни… Нет, она не хочет выходить за Тома! Она не может!
– Вы подумайте над этим, – мягко, но убедительно сказала миссис Харни. – Судья Чизбро – мой большой приятель – охотно займется вашим делом. Я могу устроить, чтобы вы встретились с ним здесь у меня и переговорили обо всем.
5
Зельда снова получила розы от Тома. Только его карточка – никакой записки. И так каждый вечер. Она поговорила с Джоном. Это безумие – тратить так деньги. Она терпеть не может получать цветы в театре, у нее начинает жутко болеть голова, когда в ее маленькой уборной столько цветов. После этого розы больше не присылались. Через несколько дней – записка от Тома:
«Дорогая мисс Марш! Не могу ли я повидать вас, когда вам это будет удобно, чтобы переговорить о моей пьесе? Она почти окончена, и мне бы хотелось знать ваше мнение. Если разрешите, я зайду к вам в воскресенье днем и отвезу к маме пить чай? Она сердечно вам кланяется.
Ваш Том Харни».
Она ответила, называя его просто «Том». Написала, что лучше не притворяться друг перед другом, будто ничего не случилось. Что при данных обстоятельствах будет благоразумнее не встречаться более, и она надеется, что он и его мать поймут это и не будут в обиде на нее.
После этого она как-то вечером, выходя из театра, видела Тома в толпе у подъезда. Когда она вошла в автомобиль, он быстро прошел мимо. Значит, он ожидал только взгляда!.. Ей тяжело было сознавать, что он так сильно увлечен ею.
А наутро она услышала его голос в комнате Джона. Что же, значит, невозможно избежать встречи с ним! Ей было не по себе от сознания, что он – здесь, близко. Две закутанные в пальто фигуры в полутьме на лестнице отодвинулись в сторону, давая ей дорогу, когда она отправилась в театр. Когда же в обычный час она встретилась лицом к лицу с Джоном на чаепитии у мадам, в его огорченном взгляде Зельде почудился упрек.
Нет, в конце концов, это постоянное напоминание о страдающем по ее милости человеке невыносимо! Ей всегда бывало мучительно причинять кому-нибудь боль.
Однажды, открыв дверь на улицу, она увидела Тома у соседнего подъезда. При первом же взгляде на его лицо ее раздражение исчезло. Том выглядел больным и убитым. Он был похож на мальчика, которого обидели старшие. Даже сердце заныло, когда она встретила его печальный взгляд.
Она подошла к нему, положила руку на его плечо и потянула за собой.
– Идем, – скомандовала она и двинулась по улице к пустынному садику соседнего дома.
– Ну, что же, Том, говорите, в чем дело?
– Нужно ли это? – усмехнулся он уныло.
Она досадливо повела плечами.
– Я никого не хочу огорчать, мисс Марш. А если вам мое присутствие неприятно, я уйду.
Такое смирение ее обезоружило.
– Неужели вы не понимаете, Том, – сказала она мягче, – что я только пытаюсь избавить вас от лишней боли?
– Знаю.
– И я убеждена, что для вас и для меня будет лучше, если мы не будем встречаться.
– Я был бы доволен самой малостью.
– Дружба между нами немыслима.
– Я на это и не претендую.
– Если вы узнаете меня ближе, вы только разочаруетесь…
– Дядя Джон, по-видимому, другого мнения.
– Ваш дядя Джон… – она хотела сказать: «старый осел», но остановилась. Том не поймет, почему.
– Мисс Марш, если я обещаю не надоедать вам…
Она со вздохом пожала плечами.
– Выслушайте меня, умоляю вас, – промолвил Том серьезно. – Я прошу так мало. Вы не будете иметь повода упрекнуть меня. Я не буду навязывать вам ни своего общества, ни знаков внимания.
Он вдруг заторопился, в словах его зазвучала горячая мольба.
– Выслушайте меня, мисс Марш, выслушайте… Дядя Джон любит вас, он влюблен в вас (он сам мне сказал), с первого же дня, как вы поселились в одном доме с ним. А между тем вы ведь дружны с ним, терпите его общество. Отчего вы лишаете меня того, что даете ему? Я не стыжусь своего чувства к вам, любовь – не грех, и мы над ней не властны… За что же меня наказывать? Если я вам надоем, утомлю вас, – прогоните. Но отчего вы не можете относиться ко мне так же хорошо, как к дяде Джону? Не будьте же злой, мисс Марш, – голос Тома упал и он должен был сделать над собой усилие, чтобы продолжить: – Мне нужна ваша дружба и ваше содействие тоже – это я говорю о моей пьесе. Я писал ее для вас и, если вы не интересуетесь ею больше, я не в состоянии ее кончить… Капелька вашей дружбы, и работа, которую я стану делать для вас (о, я уверен, что она вам понравится!) – больше ничего мне не надо. Пусть я буду для вас – просто автор пьесы, в которой вы выступите в будущем сезоне. А если вы не дадите мне возможности изредка видеть вас, читать вам мою пьесу, если отнимете у меня надежду, что вы будете играть в ней, – я погибший человек. Мне ни работать, ни жить – ничего не захочется…
Он вдруг закрыл лицо руками.
– Думаю, нет ничего смешнее безнадежно влюбленного мужчины. Когда-то я подсмеивался над другими, но тогда я еще не знал, какое это страдание. Я не могу вас разлюбить – и не хочу. Но обещаю не надоедать вам. Быть может, я привыкну к этой муке… Испытайте меня, смотрите как на случайного знакомого, больше я ничего не прошу…
Зельда долго смотрела на него с растерянным озабоченным видом. Заметила и синие круги у него под глазами, и складку боли у губ, – и живо вспомнились ей собственные переживания, когда-то давно. Пока ее взгляд скользил по искаженным чертам Тома, губы ее беззвучно прошептали «Майкл». Потом, покорно вздохнув, она сказала:
– Хорошо. И начнем с того, что вы можете называть меня просто Зельдой.
6
Хорошо ли она поступила? Не будет ли когда-нибудь горько каяться, что согласилась поддерживать дружеские отношения с Томом? В последующие недели отношения эти быстро приобрели оттенок интимности, и Зельду мучили опасения и сомнения.
Она предполагала, что будет встречаться с Томом изредка, будет с ним любезна – и только. Но это было невозможно. Невозможно из-за пьесы Тома, которая к ее удивлению оказалась замечательным произведением. При всей неопытности Зельды и литературной ее необразованности она чутьем угадала ее достоинства. Когда однажды вечером в гостиной матери Том прочитал черновой набросок, Зельда долго сидела неподвижно, охваченная волнением.
– У меня давно мелькала эта идея, – сказал ей Том. – А когда я смотрел на вас в роли «Дженни», то почувствовал, что идея эта стала конкретным образом. В моей пьесе будут смешиваться правдивая история жизни героини и ее мечты. И в конце зрители уже не будут знать, что – действительность, а что – фантазия, и дойдут до того, что не захотят узнать. Я надеюсь, мне удастся добиться этого.
– Том, Том! – вскричала Зельда, – Генри Мизерв продаст душу дьяволу за такую пьесу! Я – невежда, но и я чувствую – это нечто потрясающее.
Молодой драматург просиял.
– Не знаю, возьмет Мизерв мою пьесу или нет, но никто кроме вас не будет играть героиню, Зельда! Обещайте мне это – иначе я и кончать не стану…
– Да, обещаю, Том, милый! Господи, да я готова проползти на коленях весь Бродвей, чтобы получить такую роль. Только бы мне суметь сыграть ее как следует! Только бы суметь!
– Суметь? Но ведь это написано для вас, о вас, это вы меня вдохновили…
Так было положено начало их близости, которая все росла и росла, понемногу, незаметно…
К Рождеству – письмо с целым снопом «американских красавиц» от сына и букет от матери. Через неделю – случайно или намеренно – Том оказался у театра, когда она выходила, и с триумфом сообщил ей, что первый акт окончательно готов. Под Новый год Мизервы устроили ужин после спектакля, и Зельде обязательно надо было быть на этом ужине. В провожатые она могла выбрать Ральфа Мартингэйла или молодого англичанина, исполнявшего небольшую роль в «Дженни», или Тома Харни. Она предпочла Тома. Она знала, что Норман Кэйрус будет на этом вечере, что он будет пить слишком много и приставать к ней с любезностями. Если она приедет с Томом, этого не произойдет. Так Том оказался на вечере у Мизервов и очаровал всех, а пуще всего – Оливию. Она завлекла его в уголок и, задавая вопросы самого интимного свойства, изучала его лицо из-под опущенных век, а перед глазами Тома все время плавно двигались белые обнаженные руки со звенящими браслетами.
– Божественный юноша! – шептала Оливия Зельде. – Адонис! Привезите его как-нибудь ко мне!..
Генри был тоже очень любезен с Томом. Зельда сказала, представляя его:
– Это – автор моей будущей пьесы, мистер Мизерв, – и Генри ответил с самой обаятельной из своих улыбок:
– В таком случае надеюсь, что я – ее режиссер!
Вскоре после этого вечера Зельда обедала у Харни вместе с Джоном. Потом – уже без Джона – наверху, в комнатах Тома слушала чтение второго акта «Горемыки». Он показался ей даже сильнее первого. Она уже воображала, как играет в нем, и волновалась чуть не до слез. Казалось, какой-то огонь сжигал их обоих в тот вечер, – то был огонь творчества. Зельда не замечала, что все время бегает по комнате, к тому же она совершенно забыла о недавнем решении сохранять барьер между собой и Томом. Том в эти минуты был ей так мил и близок!
– Безумие! – говорила она себе через час, сидя в своей комнате. – Ты не имеешь права быть так нежна с ним! У этой дружбы, как у всякой дружбы с мужчиной, может быть только один конец… К чему тратить время понапрасну? К чему снова мучиться из-за мужчины? Ты начинаешь слишком тепло к нему относиться, ты не сможешь ни лукавить с ним, ни причинить ему боль. Что же будет?
Но, засыпая в этот вечер, она думала не о себе, и не о Томе, она думала о его произведении.
– Что за пьеса! Что за пьеса! Только бы он, боже упаси, не испортил конец!
7
Том, по-видимому, пьесы не «испортил». Оставалось написать лишь заключительную сцену. И тут произошла заминка. Том был в отчаянии, собирался даже отдать все написанное какому-нибудь более опытному драматургу, но Зельда запротестовала. Ей казалось это чуть ли не святотатством. «Горемыка» была их общим детищем, да, немножко и ее, не только Тома! Она уже мысленно перевоплощалась в эту новую роль, хотя и продолжала выступать в «Дженни» каждый вечер. Ее мысли часто теперь возвращались к палате № 35, к старым ведьмам, которых она там видела. Внешностью она должна будет напоминать одну из них… Она уже до мелочей обдумала костюм и даже грим.
