Текст книги "Зельда Марш"
Автор книги: Чарльз Норрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Чарльз Норрис
Зельда Марш
Часть первая
Глава первая
1
Над Сакраменто-стрит медленно поднимался сырой туман. Было около пяти часов вечера. Воскресный день заканчивался. И в угасающем его свете картина, на которую смотрела из окна столовой Зельда, казалась мрачной и унылой.
Вот уже два часа Зельда добросовестно старалась выучить все, что задано на завтра, – но дело подвигалось туго. Она терпеть не могла ни школу, ни ученье и в свои семнадцать лет была только в среднем классе Лоуэльской школы, да и то считалась одной из самых слабых учениц. На уроках была крайне невнимательна, а ее домашние работы поражали своей небрежностью. Но недавно она торжественно обещала дяде и мистеру Гортону, директору школы, «подтянуться» – и вот сегодня, пытаясь честно выполнить обещание, сидела за книгами, несмотря на выходной. Однако толку от усилий выходило мало – уж очень трудно было сосредоточиться на том, что следовало выучить.
Наступление сумерек обрадовало ее, как предлог швырнуть растрепанного Вергилия на другой конец дивана, – и высунуться в окошко. Во дворе у Годфри эвкалипты лениво роняли на землю тяжелые капли осевшей влаги. Большой белый дом Годфри окружала зеленая лужайка с каменными фигурами оленей и других животных. Дом соседей выглядел куда внушительнее, чем дом дяди Кейлеба. Впрочем и дядин – по мнению Зельды – тоже нельзя было назвать невзрачным, А когда тетя Мэри два года тому назад привезла ее сюда из Бэкерсфильда – он показался ей прямо-таки огромным: двухэтажный, с мезонином, с колоннами и портиком над главным входом. Дом, каких много появилось в Сан-Франциско за последнюю сотню лет. Вокруг был разбит довольно большой и красивый сад, предмет постоянного восхищения Зельды.
В саду, за домом, были парники и обширная лужайка, посреди которой возвышалась горка, вся поросшая настурциями, Неподалеку от горки росла гигантская ива, под ее ветвями Зельда любила укрываться с какой-нибудь книгой, особенно из тех, что тетя Мэри запрещала ей читать. Вымощенная камнем извилистая садовая дорожка была окаймлена рядом красных лилий и папоротников и заканчивалась у соседского забора пышно цветущими фуксиями. Начиналась же дорожка у пруда, как раз под тем самым окном столовой, где сейчас стояла Зельда. В пруду плавали золотые рыбки и две Зельдины любимицы – ручные черепахи, Рубин и Геркулес, Гладкая черная головка одного из этих неуклюжих животных неожиданно показалась на поверхности воды.
Листья плюша, густо покрывающие стены дома и забор, блестели от капелек тумана. Тихо плакали эвкалипты. Зельда обвела глазами всю картину, потом снова посмотрела на черепаху и лениво позавидовала ей, так мало чувствительной к перемене погоды, Ее же, Зельду, дождь, туман, тучи, даже наступающая темнота всегда ужасно угнетали. Она была весела только, когда сияло солнце, все золотя вокруг, Часто по утрам, еще не совсем проснувшись, не открыв глаза, но уже по тому настроению, в котором проснулась она безошибочно определяла, солнечный ли сегодня день или серый и дождливый.
Угрюмо поглядев на скучную и пустынную улицу, Зельда со вздохом отвернулась от окна. Она терпеть не могла воскресений. Воскресенье было выходным днем каждого из слуг по очереди, и в этот день все, по мнению Зельды, шло шиворот-навыворот. Хонг, повар-китаец, отвратительно прислуживал за столом, а Нора, бог знает сколько лет служившая у Бэрджессов горничной, не умела как следует приготовить обед. Потому-то царившая в доме атмосфера подавленности и скуки по воскресеньям казалась Зельде особенно нестерпимой. Дядя Кейлеб целый день сидел дома. После обеда к нему неизменно приходил доктор Бойльстон играть в шахматы. Вот и сейчас их голоса доносились из гостиной, где они сидели за игрой, куря так ожесточенно, что дым их сигар волнами ходил по комнате. Доктор обыкновенно оставался ужинать, а после ужина они снова возвращались к шахматной доске и играли далеко за полночь. Что касается тети Мэри, то она по воскресеньям днем «отдыхала», а это означало, что наверху надо было соблюдать полнейшую тишину.
Зельда снова вздохнула и соскользнула с подоконника. Вошла Нора и принялась раздвигать обеденный стол. Зельда, сжав губы, хмуро наблюдала за ней. Но даже это выражение не портило ее. Зельда была прехорошенькая девушка. Красота ее заключалась не столько в правильности черт, сколько в их живости и выразительности, в свежести и яркости красок. У нее были пышные рыжевато-каштановые волосы, которые она закручивала в тяжелый узел на затылке и которые красиво вились на висках. Тусклое золото этой гривы резко оттеняло черные брови и ресницы, теплую алость щек. Лицо девушки поминутно меняло выражение. Иные из этих перемен были тонки и для невнимательного глаза неуловимы. Но при всей своей живости и непосредственности, Зельда умела, когда захочет, быть непроницаемой; она в совершенстве владела своим лицом. Чуть не с десятилетнего возраста она сознавала, что красива и что эта ее красота тревожит и притягивает представителей другого пола.
«Мальчики» были существенным фактором в жизни Зельды. Бросать кокетливые взгляды было для нее так же естественно и необходимо, как дышать. Она принадлежала к типу женщин, инстинктивно жаждущих поклонения. И круг ее поклонников вовсе не ограничивался мальчиками ее возраста или теми, кто был двумя-тремя годами старше. Взрослые молодые люди, мужчины средних лет, пожилые, седые и лысые, годившиеся ей в отцы, провожали Зельду пристальными жадными взглядами, неожиданно открывая для себя, что эта девочка, с равнодушным видом проходившая мимо, смогла разбудить в них темное волнение.
2
Отчасти эти-то ранние победы и побудили отца Зельды, жившего в Бэкерсфильде, обратиться к сестре своей покойной жены, с просьбой взять девочку и поместить ее в более здоровую обстановку.
Джо Марш кочевал когда-то по стране в качестве повара в степных поездах. Зельда смутно помнила те счастливые, беззаботные дни, когда они с матерью обитали в маленькой клетушке в конце поезда, когда все было в изобилии – мясо всех видов, фрукты, зелень. Помнила красоту степных просторов, среди которых плавно несся поезд; мрачно пламенеющие закаты; черный бархат ночей, когда тишину нарушал лишь отдаленный лай койотов. Помнила Зельда и женщину с милым лицом, нежным голосом, женщину, щедро расточавшую ей любовь и ласку, столь необходимые каждому ребенку. Перед Зельдой впоследствии часто вставал туманный образ этой женщины с милым лицом и мягкими руками. Что сталось с ней? Однажды девочка почему-то очутилась в семье железнодорожного агента, в глухом, затерянном в степи уголке. И только после того, как она провела там несколько недель, в ее сознание смутно вошло, что мамы больше нет, что мама умерла. Но когда и при каких обстоятельствах – этого она так и не узнала.
В семье агента Зельда оставалась до тех пор, пока в один прекрасный день не явился отец и не увез ее с собой. Начались скитания по различным пансионам Сан-Франциско. Одно время Джо Марш служил поваром на пароходе, плававшем по реке Сакраменто, и, сменяясь с работы через каждые два дня, всегда проводил свободные часы на берегу, в парке, со своей маленькой дочкой.
Когда Зельде пошел десятый год, отец поступил в бродячий цирк и взял ее с собой. Кухня помещалась в фургоне на колесах, там же находился и буфет, где среди сандвичей и бутылок царил Джо. Что за счастливые дни, полные веселого возбуждения! Суета, спешка, приготовления в дорогу; цирковая прислуга, то увязывающая, то развязывающая тюки с разным скарбом; большая палатка, с шумом развертывающая свои полотняные волны; фырканье и ржанье лошадей; запах конюшен, запах животных в клетках; толпа зрителей; мальчишки, гаеры, отец в колпаке и фартуке, крикливо предлагающий свои сандвичи наполняющей палатку публике…
Но это восхитительное время кончилось слишком скоро. Цирк прекратил свое существование после пожара. Зельда помнила страшную ночь, столбы огня, дикую панику, вой животных. Что не сгорело, было разграблено. Цирка более не существовало, и Зельда с отцом поселилась в Бэкерсфильде.
3
Кухня в поезде, семья агента на маленькой степной станции, пансионы Фриско [1]1
Сан-Франциско. (Примеч. пер.)
[Закрыть], месяцы странствования с цирком, – все это было только прелюдией к настоящей жизни. Эта «настоящая жизнь» началась для Зельды в Бэкерсфильде. И когда она мысленно возвращалась к прошлому, – исходным пунктом ее воспоминаний всегда оказывался «Гастрономический Отель» в Бэкерсфильде. Все же превратности ее раннего детства, казалось ей, переживала не она, а кто-то другой.
Полуразвалившаяся гостиница, которую содержал отец; Мэтиа Гонзалес, старый дядюшка Трент со второго этажа, живший здесь со дня основания гостиницы; Рэгс, кудрявый пес их соседа – столяра, шотландца; мисс Свит, учительница Зельды; одноклассники… – вот все, что вспоминала Зельда.
«Гастрономический Отель» представлял собой двухэтажное здание на одной из боковых улиц Бэкерсфильда. Стены в столовой были покрыты пестрыми объявлениями и рекламами разных сортов пива, а с керосиновых ламп центральной люстры свешивались фестоны из цветной бумаги, назначением которых было привлекать мух.
Джо Марш или руководил на кухне приготовлениями к очередной трапезе, или восседал за прилавком буфета – с торчавшей в углу рта зубочисткой, наблюдая за работой Зельды и Мэтии.
Красивая дочка Джо Марша не могла точно сказать, когда именно она стала догадываться об истинном характере отношений между ее отцом и ласковой, смуглой, немного тяжеловесной мексиканкой. Зельда была привязана к Мэтии Гонзалес, и Мэтиа, в свою очередь, любила ее. Задолго до того, как девочка поняла смысл насмешливого замечания, брошенного кем-то в ее присутствии, она знала, что мексиканка и ее отец спят вместе. Но она принимала это, как должное, не задумываясь, точно так же, как принимала отношения между отцом и матерью, когда та была еще жива. Мэтиа была добрая женщина, всегда ласковая и нежная к ней и, по словам Джо, «работала, как лошадь». Она вставала в пять часов утра, разводила огонь в печке, снимала ставни, подметала кухню и столовую, делала тысячу вещей, которые нужно было сделать, предоставляя спать, сколько угодно, человеку, который не был ни ее хозяином, ни мужем, но который в их отношениях играл роль и того и другого.
Жизнь в Бэкерсфильде текла лениво, беспечно. Главным занятием окрестного населения было скотоводство, главным интересом города – неразработанные прииски Голера и Рандсбурга. В гостинице Джо Марша в любое время можно было встретить какого-нибудь золотоискателя, остановившегося здесь, чтобы запастись всем необходимым для поездки в горы. Здесь останавливались переночевать и случайные проезжие, и бродяги, и гуртовщики. Единственным постоянным жильцом был «дядюшка Трент», молчаливый обтрепанный старичок, не плативший ровно ничего ни за комнату, ни за стол. Зельда так никогда и не узнала, чем объяснялось такое великодушие отца по отношению к Тренту.
Время от времени с приисков возвращался какой-либо счастливец с мешком, полным самородков, которые надо было отдать на исследование, и с тысячью рассказов – и тогда начиналось веселье: кутежи, в салунах игра по-крупному, а из танцулек неслись топот, прищелкивание, звуки банджо, резкие крики, грубый хохот. Главным местом этого веселья являлся так называемый «Испанский город», от которого было рукой подать до самого респектабельного района Бэкерсфильда. Зельда знала обо всем, что делалось в «Испанском городе», знала в лицо кое-кого из его обитателей, в том числе и «Большую Берту», ходившую в развалку толстуху, известную всему Бэкерсфильду распутницу и сводню.
Мэтиа, примечая, как расцветает красота Зельды, предостерегала девушку, говоря о грозящих ей опасностях. Но смелые и легкомысленные ответы Зельды заставляли мексиканку лишь сокрушенно качать головой. Тогда в воспитание вмешивался Джо, грозно увещевая дочь. Легко было предвидеть, на какой путь толкнут Зельду ее склонности. Жизнь в ней била ключом, и уже с юного возраста ее томила жажда сильных ощущений, сложных и заманчивых приключений. Мужчины засматривались на нее с восхищением и любопытством. А она в пятнадцать лет умела отвечать значительным и дразнящим взглядом из-под темных ресниц или усмешкой взрослой женщины. Зельда знала, чего хочет – «Испанский город» ее не привлекал. Мужчины же привлекали только потому, что ей нравилось пробовать на них силу своих чар.
Но вот в это спокойное, несколько монотонное существование внезапно ворвались события, последовавшие друг за другом с поразительной быстротой и изменившие коренным образом налаженную жизнь Зельды. Прежде всего, однажды утром «дядюшка Трент» был найден в постели мертвым. Среди его вещей обнаружили фотографию отца Зельды, на которой было написано неуверенным почерком Трента: «все оставляю ему». Под этим следовала подпись. У старика не было никакого имущества, – и фотография с этим «завещанием» была небрежно брошена в угол комода. Но прошло полгода – и оказалось, что бывшего жильца Джо разыскивают через Центральную Контору штата. Обнаружилось, что Тренту принадлежал доставшийся ему от родственников участок земли в сто шестьдесят акров близ Уиски-Флэт. Этот участок тогда ничего не стоил и много лет был заброшен. Теперь же какой-то золотоискатель неожиданно открыл там золотоносную жилу.
Старая выцветшая фотография Джо Марша с надписью Трента была в спешном порядке извлечена из комода, пущена в ход, и отец Зельды, после длительных переговоров, согласился продать свое право на землю Трента за десять тысяч долларов наличными.
Но за неожиданным богатством по пятам шло горе. Стряпая всю жизнь у жаркого огня, Джо испортил себе зрение. И теперь врачи объявили, что хозяину «Гастрономического Отеля» грозит полная слепота.
Однако, если он совершенно оставит работу, будет беречь глаза и по двадцать часов в сутки проводить в темноте, то можно надеяться на частичное сохранение зрения.
До тех пор Зельде никогда не говорили, что у нее есть тетка, сестра ее умершей матери. Она и не подозревала о существовании родственников. И вдруг в один прекрасный день экипаж привез со станции тетю Мэри Бэрджесс. Джо в порыве отчаяния написал ей. Он хотел позаботиться о Зельде раньше, чем слепота сделает его беспомощным. Гостиницу надо было продать. На деньги, вырученные от продажи земли Трента, и на то, что ему удалось скопить, Джо мог прожить остаток жизни. Пять же тысяч долларов он назначил на образование и содержание дочери до ее совершеннолетия.
– Уверяю вас, Мэри, – говорил Джо сестре покойной жены, – девочка она славная, но у нее глупости в голове, и при этакой красоте они могут ее, бог знает, куда завести. Я не могу ее удержать. Она – как лошадка с норовом, но вы, вы-то сумеете забрать ее в руки! Вы будете ею руководить, а она уж постарается угодить вам: будет учиться и работать. У вас тихий семейный дом, и слуги, и прекрасная обстановка. Зельде это придется по вкусу. А здесь, в Бэкерсфильде, что она увидит, какие примеры? Компанию потаскушек в «Испанском городе»?.. Если вы не заберете отсюда Зельду, она рано или поздно станет такой же, как они. Сделайте это в память о Кэрри. Она была славная женщина, и вы ее когда-то крепко любили, Мэри.
Зельда помогала на кухне Мэтии, когда ее позвали к отцу. Рядом с ним за одним из столиков сидела «важная дама», как определила Зельда, и они о чем-то серьезно беседовали. Тетя Мэри, низенькая толстушка, скрестила на пышной груди руки в черных перчатках и, сложив губы сердечком, молча рассматривала племянницу. Зельда стояла перед ней, остро чувствуя, что здесь сейчас совершается нечто необычное, и смущенно поглядывала то на незнакомку, то на отца. Ей было стыдно стоять такой оборванной и грязной перед этой тщательно одетой дамой. Передник у нее был весь в жирных пятнах и дырах, рукава платья засучены до локтя, руки черны, так как она только что чистила картошку. Зельда и не подозревала, как она была очаровательна даже в этом виде. Растрепавшиеся каштановые волосы светлым ореолом обрамляли разгоревшееся от смущения личико. Глаза, широко раскрытые, удивленные, словно спрашивали о чем-то. Черный бархат бровей подчеркивал белизну лба.
– Зельда, это сестра твоей матери, тетя Мэри, – объяснил, наконец, отец. Зельда с еще большей тревогой уставилась на тетку.
– Дорогая моя!.. – сказала та и протянула к ней руки. Зельда охотно позволила поцеловать себя и в свою очередь коснулась губами холодной, шершавой щеки.
4
Так произошло знакомство Зельды и тети Мэри, и вряд ли впоследствии им удалось узнать друг друга больше, почувствовать друг к другу хотя бы половину той симпатии, что при их первой встрече.
Тетка Зельды была второй женой Кейлеба Бэрджесса. Он женился на ней спустя десять лет после смерти первой жены. Тете Мэри было тридцать лет, ее супругу – за пятьдесят. Когда Зельда появилась в их доме, они были женаты уже пятнадцать лет.
Кейлеб Бэрджесс был высокий, тяжеловесный, молчаливый человек. Черная борода, прикрывавшая нижнюю часть лица и спускавшаяся ему на грудь, делала его похожим на какого-нибудь главу мормонов. Он был в полном смысле этого слова господином в своем доме. Всем распоряжался самолично и внушал всем подобострастный трепет. Он редко улыбался, еще реже разговаривал, обходясь короткими приказаниями. Режим в доме устанавливался дядей Кейлебом, блюда выбирались им. Он ходил по дому молча, тяжело ступая и зорко приглядываясь ко всему.
Как уже говорилось, дом на Сакраменто-стрит был домом людей состоятельных; здесь было все, что полагалось в таких случаях: сад, два этажа, мезонин, окна с выступами, украшения на карнизах, портик над главным входом. Извне все внушительно и респектабельно, внутри – торжественно и мрачно. Темные обои, малиновые занавеси, большие зеркала в черных рамах, хмурый колорит картин, статуэтки крестоносцев в доспехах, высокие книжные шкафы, тяжелые портьеры на дверях и окнах, – все создавало атмосферу чопорности и гнетущей тоски.
Единственное, в чем тете Мэри удалось-таки проявить свой вкус, были всевозможные цветы, стоявшие в кадках и горшках в нише окна библиотеки. Садовник каждые два-три дня приносил из оранжереи свежие растения. Были тут бегонии, перистые аспарагусы, незабудки, волосатики, резеда, порою и кустики роз. Амбразура этого окна была единственным веселым уголком во всем доме. Здесь было красочно и свежо.
Однако на Зельде совсем не отразились гнетущая атмосфера и строгие порядки в доме. Ее бурная жизнерадостность брала свое. Она быстро научилась уклоняться от «режима» и имела свои «убежища», куда спасалась от всего, что ей не нравилось.
Об этих-то своих «отдушинах» она и думала в тот воскресный день, о котором идет речь, наблюдая, как Нора накрывает на стол. Мрачное настроение Зельды объяснялось скорее скверной погодой, чем унылой атмосферой дома. Ее убежищем, куда она пряталась от дяди и тетки, была прежде всего ее собственная комната наверху – просторная, красивая, полная света и воздуха. Зельда любила свою комнату. Одно из окон выходило в соседний двор, и она частенько наблюдала за Питером Годфри, младшим сыном соседей, купавшим своего белого фокс-терьера или игравшего с ним. Из другого окна был виден сад и горка из настурций. Под этим окном была крыша прачечной и окно комнаты, в которой ночевал Хонг.
Другим ее убежищем был чердак, куда она тайком забиралась по высокой, отвесной лестнице из ванной. День, когда она догадалась, как открыть тяжелую подъемную дверь и опускать ее за собой, был для Зельды памятным днем, днем ее торжества.
И в погребе, темном и пыльном, имелось отличное укромное местечко – в заброшенном чуланчике для вина. Зельда вычистила, вымела его, перетащила туда потихоньку с чердака кое-что из сломанной мебели. За этим чуланчиком, за подъемной дверью, начиналась неисследованная область, где можно было пробираться только ползком среди песка, обломков кирпича, разного хлама. Зельда, конечно, не преминула проделать это путешествие.
Говоря о любимых убежищах Зельды, не следует забывать о зеленой беседке в саду. Хотя этот уголок не принадлежал исключительно ей, но и здесь ее редко кто беспокоил. Наконец, была еще ива, среди ветвей которой она чувствовала себя укрытой ото всех.
Ленивые размышления Зельды прервал отдаленный свист, целая гамма звуков. Зельда сразу оживилась, этот свист словно наэлектризовал ее. Каждый мускул ее тела напрягся чуть не до боли, и, возбужденно-внимательная, вся обратившаяся в слух, она застыла на краешке дивана.
Этот свист был ей хорошо знаком. То был сигнал со стороны группы молодых людей, годом-двумя старше Зельды, живших по соседству. Молодежь эта была другого сорта, чем та, с которой Зельда училась вместе в школе. Большинство из них были сыновья богатых людей, занимавших видное положение в обществе. Зельда встречала их иногда, когда шла в школу, и ей нравились их светски-учтивые поклоны. Она знала, что они следят за ней глазами и говорят о ней между собой. То были веселые юноши, немного ветреные и беспечные, чуточку экстравагантно одевавшиеся, слишком сорившие деньгами. Зельду тянуло к ним, но она и виду не подавала и глядела на них всегда свысока.
Она ждала, не раздастся ли свист вторично, и гадала, к ней ли он относился. Не раз уж она попадала впросак: оказывалось, что свист был сигналом не для нее, а для Питера Годфри. Питер был старше всей этой ватаги, но состоял с ними в самой тесной дружбе. Если свист предназначался для нее, – раздумывала Зельда, – то это мог быть разве только Майкл Кирк. Но нет, это не Майкл: Майкл не такой мальчик, чтобы приходить под окна и свистом вызывать девушку.
Звук повторился, чистый и резкий. Зельда вскочила, скользнула в переднюю, быстро и бесшумно пробежала через нее и прильнула к стеклу входной двери. Сквозь прозрачный узор виднелась фигура юноши на тротуаре. Опершись одной ногой на низенькую ступеньку перед изгородью, он внимательно изучал окна второго этажа. Зельда не стала больше медлить: если нетерпеливый Ромео свистнет еще раз, он рискует привлечь внимание негодующей тетки и тогда… Зельда стремительно нажала ручку двери и выглянула наружу. Ромео оказался Джеральдом Пэйджем. На нем был длинный дождевой плащ, и с опущенных полей его мягкой шляпы капала вода.
– Хэлло!
Зельда предостерегающе приложила палец к губам. Юноша поднялся по ступеням и очутился лицом к лицу с нею у двери, которую она захлопнула за собой, не выпуская однако ручки.
– Хэлло, Зельда!
– Чего вы хотите? – Оба улыбались друг другу, и глаза их блестели от возбуждения.
– Как вы, например, смотрите на то, чтобы покататься завтра утром в парке?
– О, не думаю, чтоб я…
– Погодите, послушайте: кучер наш заболел, а Бонни и Беллу надо прогуливать каждый день. Я запрягу и выеду в шесть, а в восемь уже доставлю вас обратно.
– Меня не отпустят…
– А я уверен, что пустят. Ступайте, попросите их!
– Нет, не стоит, Джерри, – говорю вам, мне не разрешат.
– Но, господи, почему же?!
– Видите ли… завтра понедельник, и мне надо в школу и… и я знаю, что тетя скажет «нельзя»!
– Ну, что же, если так… Но как-нибудь в другой раз вы поедете со мной?
Зельда покраснела.
– Разумеется. С удовольствием.
– В будущее воскресенье – ладно?
– Вам придется попросить тетю…
– Хорошо. Когда можно ее увидеть?
– О, право, не знаю. Вам придется искать удобного случая… Мне не разрешается принимать гостей в будни…
– Но не откажется же ваша тетя принять меня, если я явлюсь как-нибудь вечером?
– Вы можете налететь на дядю…
– Ну, так что же! Я не боюсь вашего дяди!..
Зельда засмеялась. Румянец и оживление очень шли к ней.
– Какая вы хорошенькая, Зельда! – Молодой человек смотрел на нее с откровенным восхищением.
– Молчите, молчите! Вы – старый льстец, вы говорите это всем знакомым девушкам.
– Честное слово, нет!
Они продолжали обмениваться шутками, бормотать банальности.
– Вы пойдете на танцы в «Золотые ворота», Зельда?
– Не думаю, чтобы тетя…
– Да, к дьяволу ее, вашу тетю! С какой стати вас держат взаперти? На танцах будет превесело. Пойдете, если я достану вам билет?
Зельда чувствовала, что опоздает к ужину и что ее каждую минуту могут застать на месте преступления – в беседе с молодым человеком в самой неподходящей обстановке. Но как прогнать такого милого юношу, который обещает покатать ее в будущее воскресенье и приглашает на танцы в «Золотые ворота»? Впрочем, нечего и думать, чтобы тетя дала согласие на то и другое.
Зельда заранее знала, что та скажет: «Ты еще слишком молода, милочка! Дядя бы не одобрил такое времяпрепровождение. Успеешь еще!»
– Пит Годфри отправляется на экскурсию на озеро Элинор и еще дальше, в Гетч Гетчи. Завидую ему! – говорил между тем Джеральд. – А мне нельзя. Я в будущем году еду учиться в Гарвард и зубрю, как окаянный – учитель мне передохнуть не дает.
Зельда ждала, когда он, наконец, уйдет. Она знала, что ему хочется поцеловать ее, но она и не думала позволить это. Она инстинктивно понимала, как важно не продешевить себя. Никаких поблажек! Джеральд держал под мышкой вымокшую шляпу, а его кудрявые белокурые волосы густыми прядями обрамляли лоб. Глаза у него были голубые, и в них мерцал задорный огонек, но в линиях рта и подбородка было что-то слабое, детское.
– Мне пора.
– О, нет, не уходите еще, Зельда!
– Надо!
– Не выйдете ли вы ко мне попозже?
– Конечно, нет! – Девушка невольно выпрямилась.
– До свидания, – сказала она несколько холодно и переступила порог.
– Зельда!…
– В воскресенье – может быть, – шепнула она в щель, обжигая его взглядом и улыбкой.
Наверху раздался тоненький серебряный звонок к ужину. Она тихонько закрыла дверь, юркнула в библиотеку и последовала за дядей и доктором Бойльстоном в столовую.
5
На ужин, как всегда по воскресеньям, в выходной день Хонга, были печеные бобы, чай с гренками и холодный пудинг. Тетя Мэри сошла вниз, еще розовая ото сна, жмурясь и подавляя зевоту. Темные завитушки над ее лбом слегка примялись. Зельда знала, что у тети Мэри имелось с полдюжины этих фальшивых «накладок» из локонов, которые она меняла по мере надобности. Раз в неделю три или четыре из них отсылались к Стразинскому, парикмахеру, и он причесывал и завивал их. Воссев на конце стола, тетушка принялась разливать чай. Ее молчаливый чернобородый супруг уселся напротив, за другим концом, а сбоку – доктор Бойльстон и Зельда.
Зельда чувствовала расположение к доктору. Во-первых потому, что он был красив. Во-вторых, она знала, что нравится ему. Доктор Бойльстон был крупный мужчина, лет сорока, со свежим румяным лицом, с добрыми глазами, блестевшими из-под золотого пенсне. Он имел хорошую практику и жил круглый год в отеле «Калифорния» на Буш-стрит. С год тому назад Зельда как-то простудилась и слегла. Доктор Бойльстон дважды навестил ее и во время второго посещения, когда они на минутку остались одни, поцеловал и нежно погладил ее руку. Зельда этого не забыла, и знала, что доктор тоже не забыл. Говоря с нею или встречаясь глазами, он всегда дружелюбно и радостно улыбался. Он был единственный человек, дерзавший громко смеяться в этом мрачном доме. Иногда он хохотал прямо оглушительно, и Зельда подозревала, что эти взрывы веселости являются как бы тайным приглашением ей посмеяться вместе над тетей и дядей.
– Ага! Как поживает мой калифорнийский цветочек? – сказал он, увидев ее в дверях столовой.
Он взял ее за плечи и шутливым жестом повернул к себе. Рядом с доктором Зельда казалась до смешного маленькой; он был такой огромный, широкоплечий, с могучей грудью и большими руками. Почти такой же высокий, как дядя Кейлеб.
Усевшись за стол, они принялись за бобы. Мужчины продолжали обсуждать партию. Зельда неотступно думала о бале в «Золотых Воротах». Когда она очнулась и стала прислушиваться к разговору, доктор рассказывал какую-то историю об одном из своих пациентов. Она слушала без всякого интереса. Но, окончив, он залился смехом и невольно заразил ее своей веселостью. Нора ходила вокруг стола с салфеткой и стряхивала крошки, причем большая часть их попадала на ковер. Зельда заметила, что тетка с неодобрительным видом наблюдает за этим. Подали холодный пудинг. Дядя Кейлеб омочил кончик салфетки в своем стакане и вытер рот и руки, потом полез в карман жилетки за сигарами, встал, с грохотом оттолкнув стул, бросил одну из сигар гостю и, не сказав ни слова жене и племяннице, тяжелыми шагами направился в соседнюю комнату. Там он, заложив руки за спину, с сигарой во рту, остановился у стола с шахматами и стал изучать расположение фигур на доске. Доктор же продолжал болтать с миссис Бэрджесс и Зельдой. Тетя Мэри слушала с вежливым интересом, не отрывая своих серых глаз от лица собеседника, но Зельда знала, что ей мало понятны речи доктора. И когда последний достал спички, чтобы зажечь сигару, тетушка облегченно вздохнула и поднялась.
– Пожелаю вам покойной ночи, доктор, и не буду мешать вам и Кейлебу доканчивать игру. Пойдем, Зельда, я уверена, что у тебя еще не все уроки приготовлены!
– Я только возьму книги, тетя.
Миссис Бэрджесс, приподымая двумя пальцами свое синее вечернее платье, чтобы оно не мешало ей при ходьбе, проследовала наверх.
Доктор положил свою руку на руку Зельды и притянул ее ближе к себе.
– Вы – мой калифорнийский цветочек, – сказал он, поглядывая на нее сквозь дым сигары.
Она засмеялась, пытаясь высвободить руку. Но он не выпускал ее.
– А, знаете, моя милая, из вас выйдет прехорошенькая и пресоблазнительная женщина!
Она одарила его одним из тех снисходительно-удивленных взглядов, какие бросала какому-нибудь золотоискателю или гуртовщику, появлявшемуся в гостинице ее отца и пытавшемуся ухаживать за ней. Взгляд из полуопущенных ресниц, поднятые брови и пренебрежительно-развязная поза.
Шутливая веселость вдруг исчезла с лица доктора.
– Зельда, – промолвил он серьезно. – Вы будете удивительной женщиной, и жизнь у вас будет удивительная, но у вас еще нет души и раньше, чем вы ее обретете, вам придется много страдать!
Она пожала плечами. Углы ее рта опустились.
– Вы могли бы, если захотите, стать великой актрисой, но сначала вы должны научиться чувствовать, а потом уже изображать эти чувства.
– Вы думаете, мне следует идти на сцену? – спросила заинтересованная Зельда.
Он утвердительно кивнул головой и улыбнулся.
– Хотите как-нибудь пойти со мной в театр? Знаете, я ведь театральный врач и почти живу там, при театре «Калифорния». Непременно как-нибудь свезу вас туда.
Кокетливая поза и взгляд моментально исчезли. Глаза девушки засверкали от радости.
– Ну, конечно, хочу! Я обожаю театр и буду ужасно любить вас, если вы возьмете меня туда с собой, доктор! С вами меня отпустят, я уверена!
