Текст книги "Возмездие обреченных"

Автор книги: Чарльз Буковски

Соавторы: Джон Фанте
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Жизнь алкаша

Гарри очнулся в своей кровати с похмелья. Тяжелое похмелье.

– Ох, бля, – простонал он.

В его комнатке имелась маленькая раковина.

Гарри поднялся, доплелся до раковины, пустил воду и сунул голову под струю. Освежившись, он напился, еще поплескал на лицо и утерся майкой.

Шел 1943 год.

Гарри собрал разбросанную по полу одежду и стал медленно одеваться. В комнате было темно, лишь редкие лучи света пробивались сквозь дыры опущенных штор. Комната с двумя окнами. Классное местечко.

Гарри вышел в коридор и направился к туалету. Усевшись на толчок, он поразился тому, что из него еще что-то вываливалось. Гарри не ел вот уже четыре дня.

«Боже, – думал он, – чего только нет у людей: кишки, рты, легкие, уши, пупки, половые органы… чего там еще… волосы, поры, язык, у многих зубы, да много чего… ногти, ресницы, пальцы, колени, животы… Все это так скучно. Почему никого это не угнетает?».

Гарри подтерся грубой туалетной бумагой – одна из достопримечательностей меблирашек. Без сомнения, домовладелицы подтираются чем-нибудь получше. Знаем мы этих религиозных дам, с их давным-давно почившими мужьями.

Гарри подтянул штаны, спустил воду и вышел, миновал лестницу и оказался на улице.

Было часов одиннадцать. Он пошел на юг. Похмелье было зверское, но Гарри не унывал. Это означало, что вчера он оказался в нужном месте в нужное время. Порывшись в карманах, Гарри отыскал окурок. Он остановился, осмотрел смятый и почерневший бычок, достал спички и попытался зажечь. Он чиркал, но пламя не вспыхивало. Гарри не отступался. Только с четвертой спички, которая обожгла пальцы, он прикурил. Затянувшись, Гарри закашлялся и почувствовал спазмы в животе.

Мимо прошелестел автомобиль. В нем было четверо парней.

– ЭЙ, СТАРЫЙ ПЕРДУП! СДОХНИ! – прокричал один, остальные рассмеялись.

Автомобиль скрылся. Сигарета все еще дымилась. Гарри снова попробовал затянуться. Выпустил колечко голубого дыма. Колечко ему понравилось, и он побрел дальше.

Так он шел под теплыми солнечными лучами и думал: «Вот иду и курю сигарету».

Гарри добрался до парка напротив библиотеки. Сигарета стала обжигать пальцы, и он с сожалением бросил ее. Зайдя в парк, он отыскал укромное местечко возле статуи. Это был памятник Бетховену. Композитор шел, опустив голову, заложив руки за спину, глубоко погруженный в свои мысли.

Гарри растянулся на траве. Подкошенная, она была неуютным ложем. Травинки стали жесткими и острыми, но от них исходил свежий дух. Дух умиротворения.

Налетела мошкара и закружила над лицом. У каждой мошки была своя траектория. Траектории пересекались, но насекомые никогда не сталкивались.

Они были такие крохотные, но и эти крохи что-то искали. Гарри смотрел сквозь рой на небо. Оно было голубое и бездонное, черт бы его побрал. Гарри смотрел в эту голубую бездну и пытался что-нибудь постичь. Но у него ничего не получалось. Ни ощущения вечности, ни Бога, ни даже Дьявола. Чтобы найти Дьявола, нужно сначала отыскать Бога. Они ведь идут в такой последовательности, кажется.

Гарри не любил тяжеловесных мыслей. Тяжеловесные мысли могут привести к тяжелым ошибкам.

Гарри принялся было размышлять над самоубийством, но потом как-то отвлекся на мысли о том, как бы купить новую пару ботинок.

Главная проблема самоубийства – это мысль о том, что там может оказаться хуже. В конце концов Гарри пришел к заключению: единственное, что ему сейчас нужно – это бутылка холодного, ледяного пива с очаровательными водяными бусинками на стекле и влажной этикеткой.

Представляя себе желанную бутылку пива, Гарри задремал. Его разбудили голоса. Голоса юных школьниц. Они хихикали и шептались:

– Ооооо, смотри!

– Он спит!

– Может, нам разбудить его?

Гарри наблюдал за ними сквозь прищуренные глаза. Он не мог разобрать, сколько их точно, видел только разноцветные платья: желтые, красные, голубые, зеленые пятна.

– Знаете, а он красивый!

Девчонки прыснули, рассмеялись и убежали.

Гарри снова закрыл глаза.

Что это было?

Ничего подобного с ним раньше не случалось. Они назвали его «красивым». Это бодрило и очаровывало. Какая доброта!

Но ведь они не вернутся.

Гарри поднялся и пошел туда, где парк выходил на проспект. Он отыскал свободную скамейку и уселся. На соседней скамье расположился какой-то бродяга. Он был намного старше Гарри. От него веяло чем-то дремучим и безжалостным, что напомнило Гарри отца.

«Нет, – подумал Гарри, – я не буду таким».

Бродяга уставился на Гарри. Глаза у него были крохотные и совершенно невыразительные.

Гарри чуть улыбнулся в ответ. Бродяга отвернулся.

На проспекте загудели моторы. Показалась военная автоколонна. Длинная вереница грузовиков, набитых солдатами. В каждый грузовик напихали солдат, как сельдей в бочки. Они перевешивались через борта. Мир был в состоянии войны.

Колонна двигалась медленно. Солдаты увидели сидящего на скамье Гарри. И тут началось. Это была смесь свиста, топота и ругани. Они орали ему:

– ЭЙ, СУЧИЙ ПОТРОХ!

– САЧОК!

Когда один грузовик удалялся, солдаты из следующего подхватывали:

– ОТОРВИ СВОЮ ЖОПУ ОТ СКАМЕЙКИ!

– ТРУС!

– ПИДОР ДРАНЫЙ!

– ССЫКУН!

Это была очень длинная и медленная колонна.

– ДАВАЙ С НАМИ!

– МЫ СДЕЛАЕМ ИЗ ТЕБЯ МУЖИКА, УРОД!

Белые, красные, черные лица – букет ненависти.

Старик с соседней скамейки поднялся и закричал солдатам:

– РЕБЯТА, Я ПРОУЧУ ЕГО ЗА ВАС! Я ВОЕВАЛ В ПЕРВУЮ МИРОВУЮ!

Солдаты заржали и стали махать ему руками.

– ПОКАЖИ ЕМУ, ОТЕЦ!

– УСТРОЙ ТЕМНУЮ!

Наконец колонна прошла. Остался лишь всякий хлам, которым солдаты кидались в Гарри: пустые пивные банки, коробки из-под сока, апельсины, бананы.

Гарри встал, поднял ближайший банан, очистил и съел. Отличный банан. Он прошелся и подобрал апельсин, очистил и стал долька за долькой поедать фрукт, сначала высасывая сок, потом прожевывая мякоть. По ходу отыскал еще один апельсин, очистил и съел следом. Потом Гарри наткнулся на зажигалку, кто-то пытался достать его зажигалкой, а может, просто обронил. Гарри опробовал зажигалку, она работала. Он подошел к старику и показал ему свою находку:

– Эй, приятель, есть покурить?

Крохотные глазки бродяги уперлись в Гарри. Они были какие-то плоские, будто из них удалили зрачки.

– Тебе нравится Гитлер, да? – спросил он очень тихо.

– Послушай, друг, – ответил Гарри, – почему бы нам не прогуляться вместе? Может, мы наскребем на выпивку, а?

Старик закатил глаза. Гарри увидел налитые кровью белки. Затем старик снова посмотрел на Гарри:

– Не с тобой! – прошипел он.

– Ладно, тогда прощай…

Глаза старика снова закатились, и он повторил свой ответ, но уже громче:

– ТОЛЬКО НЕ С ТОБОЙ!

Гарри не спеша покинул парк и направился в свой любимый бар. Он был совсем рядом. Гарри постоянно чалился в этом баре. Он был его единственной гаванью. Строгой и безжалостной.

По пути Гарри проходил мимо пустыря. Компания мужиков средних лет играла в софтбол. Большинство игроков были пузатые, низкорослые, с титьками почти как у женщин – 4–Г – освобожденные от военной службы.

Гарри приостановился, чтобы посмотреть игру. Очень много аутов, скверные подачи, ужасная защита, но они все равно продолжали играть. Почти как ритуал, обязанность. Никудышные игроки злились. Единственное, на что они были способны – это злиться. Злоба доминировала над всем остальным.

Гарри стоял и смотрел. Все казалось ему таким ненужным. Даже софтбол навевал грустные чувства. Никчемное занятие.

– Привет, Гарри, ты чего не в баре?

Это был старик Макдафф, попыхивающий своей трубкой. Макдаффу шел 62 год, казалось, он всегда смотрит куда-то вперед, мимо вас, но, тем не менее, он все видел – все ваши действия – из-под своего пенсне. Одевался Макдафф в один и тот же черный костюм и синий галстук. Старик приходил в бар каждый день около полудня, выпивал пару пива и уходил. И его нельзя было ни ненавидеть, ни любить. Он был – как календарь на стене или колпачок для ручки.

– Иду, – ответил Гарри.

– Я с тобой, – сказал Макдафф.

И они пошли вместе, Гарри и старый тощий Макдафф. Старик попыхивал своей трубкой. Он всегда держал ее под парами. Она была его продолжением. Или Макдафф был ее продолжением. Почему бы нет?

Шли они молча. Разговаривать было не о чем. Остановились у светофора. Макдафф выпустил облачко дыма.

Смыслом жизни для Макдаффа было накопление денег. Женат он не был. Жил в двухкомнатной квартирке и ничего себе не позволял. Читал газеты, но без всякого интереса. В церковь не ходил, но не из-за непризнания религии. Просто не позаботился выбрать – к какой именно конфессии примкнуть. Это все равно, что не быть республиканцем, потому что не знать, что это такое. Макдафф не был несчастным, но не был и счастливым. Лишь изредка его охватывало беспокойство, вдруг появлялось нечто такое, что могло взволновать его, и тогда на какой-то момент глаза старика наполнялись страхом.

А потом все улетучивалось… словно муха приземлилась, но тут же полетела дальше в поисках более перспективной территории.

Они добрались до бара. Зашли.

Все знакомые лица.

Макдафф и Гарри прошли к свободным местам.

– Два пива, – нараспев заказал старик.

– Как поживаешь, Гарри? – спросил один из завсегдатаев.

– Рыщу, дрочу и сру, – ответил Гарри.

Ему стало неудобно перед Макдаффом, никто не поздоровался с ним. Словно это был не человек, а салфетка на столе. Старик не привлекал их внимания. Гарри они замечали, потому что он был алкашом, никчемным и ненужным. Это давало им чувство превосходства. То, чего им не хватало. Макдафф же вызывал пресные чувства, а этого у них было вдоволь.

В баре было тихо. Все сидели и посасывали свое пойло. Мало кто мечтал ужраться в жопу.

Рядовой субботний полдень.

Макдафф перешел ко второй кружке, не забыл позаботиться и о Гарри.

Его трубка раскалилась докрасна от непрерывного шестичасового горения. Расправившись со второй кружкой, Макдафф ушел. Гарри остался один на один с остальными посетителями.

Денек выдался неурожайный, время тянулось бесконечно долго, но Гарри знал: если он высидит, то получит свое. Вечером в субботу намного проще, насчет халявной выпивки, естественно. Но идти было некуда. Гарри избегал встреч с домовладелицей, он задолжал ей за девять дней.

Смертельные промежутки – время от кружки до кружки. Завсегдатаи – да им нужно было просто посидеть где-нибудь, с кем-нибудь побыть. Общее одиночество, тихий страх – вызывали у них потребность побыть вместе, поболтать – это их успокаивало. А Гарри требовалось только одного – выпить. Гарри мог пить сколько угодно, и ему все было мало. Успокоения не наступало. А другие… они просто сидели и время от времени болтали о чем попало.

Пиво у Гарри выдохлось. Добить его Гарри не мог, иначе он должен был заказать чего-нибудь еще, а денег у него не было. Оставалось ждать и надеяться. Как профессиональный алкаш, Гарри знал основное правило – никогда не проси первый. Его жажда была темой для насмешек, и любое требование, исходящее от него, убивало в них радость одаривать.

Гарри окинул взглядом бар. Четыре-пять завсегдатаев. Мало и неперспективно. Одним из неперспективных был Монк Гамильтон. Монк претендовал на бессмертие, потому что каждое утро съедал шесть яиц. Он думал, что в этом его преимущество перед остальными. С умишком у него было туго. Огромный, почти квадратный, с тусклыми, неподвижными и безразличными глазами. Шея, словно дуб, и мощные волосатые руки.

Монк разговаривал с барменом. Перед ним стояла пепельница, залитая пивом. Гарри стал наблюдать за мухой, которая приземлилась прямо в пепельницу. Она прошлась между окурками, наткнулась на сигарету, разбухшую от пива, сердито зажужжала, взмыла вверх, затем сдала чуть назад, потом приняла влево и наконец улетела.

Монк был мойщиком окон. Его льстивые глаза наткнулись на Гарри. Толстые губы скривились в надменной улыбке. Он подхватил свою бутылку, подошел и сел рядом с Гарри.

– Че сидишь, Гарри?

– Жду, когда дождь пойдет.

– Как насчет пивка?

– Жду пивной дождь, Монк. Спасибо.

Монк заказал два пива. Заказ прибыл.

Гарри любил пить прямо из бутылки. Монк нацеживал по частям в стакан.

– Тебе нужна работа, Гарри?

– Как-то не задумывался об этом.

– Нам требуется человек, чтобы держать лестницу. Конечно, за это платят не так хорошо, как тем, кто работает на лестнице, но все же хоть что-то. Ну, как?

Монк шутил. Мойщик окон был уверен, что Гарри слишком низко опустился, чтобы понимать это.

– Дай мне время, Монк, нужно подумать.

Монк посмотрел на остальных посетителей, на его лице снова проявилась надменная улыбочка, он подмигнул дружкам и перевел взгляд на Гарри.

– Слышь, тебе только придется крепко держать лестницу. Я буду чистить окна, а ты – меня подстраховывать. Это же не слишком тяжело, так ведь?

– Да, есть вещи и потяжелее, Монк.

– Ну так что, возьмешься?

– Не думаю.

– Давай! Чего б тебе не попробовать?

– У меня не получится, Монк.

И все были довольны. Гарри свой парень. Непревзойденный кретин.

Гарри смотрел на батарею бутылок, выставленную за стойкой. Все они дожидались лучших времен, тая в себе и смех, и безумие… скотч, виски, вина, водка и все остальное. Они все стояли и стояли, невостребованные. Они были похожи на жизнь, которая стремится быть прожитой, но ведь никто этого не хочет.

– Слышь, – заговорил Монк, – мне надо подстричься.

Гарри ощущал, как медленно крутятся жернова в голове мойщика окон. Как он примеряется к нему, словно ключик к замку.

– Не хочешь пройтись со мной?

Гарри молчал.

Монк придвинулся ближе.

– По дороге заглянем в бар и на обратном пути пропустим еще по одной.

– Идем… – Гарри влил остатки пива в горнило своей жажды, поставил бутылку и двинулся вслед за Монком.

Они вышли на улицу. Гарри чувствовал себя псом, сопровождающим хозяина. А Монк был спокоен и самоуверен: он при деле, все идет как надо. Это была суббота, его выходной, и он намеревался подстричься.

По пути зашли в бар. Местечко было намного уютней и чище, чем та дыра, в которой обычно шакалил Гарри. Монк заказал пива.

С каким видом он сидел! Человечище. Мужчина. Само спокойствие. Достаток. Он никогда не задумывался о смерти, по крайней мере, о своей.

Так они сидели бок о бок. Гарри осознавал, что совершил ошибку, вывалившись из жизни: любая работа с восьми до пяти менее мучительна.

На правой щеке Монка темнело родимое пятно, такое мягкое, еле заметное. Гарри наблюдал, как Монк прикладывается к своей бутылке. Ему было все равно – что глотнуть пива, что в носу поковыряться. Его не мучила жажда. Он просто сидел со своей бутылкой, за которую заплатил сам, и время текло, как говно вниз по течению.

Они прикончили свое пиво, Монк перекинулся парой слов с барменом и направился к выходу. Гарри последовал за ним. На улице они пошли рядом.

В парикмахерской посетителей не было. Цирюльник знал Монка, когда тот забирался в кресло, они обменялись приветствиями.

Цирюльник накинул простынь на плечи Монка и подоткнул вокруг шеи. Голова словно отделилась от туловища, родимое пятно на правой щеке приобрело четкие контуры.

– Вокруг ушей коротко, сверху – не очень, – сказала голова.

Гарри, изнывая от жажды пива, подхватил какой-то журнал, открыл на первой попавшейся странице и сделал вид, что читает. Тут он услышал, как Монк обратился к цирюльнику:

– Кстати, Пауль, это Гарри. Гарри, это Пауль.

Пауль и Гарри и Монк.

Монк и Гарри и Пауль.

Гарри, Монк, Пауль.

– Слышь, Монк, – не выдержал Гарри, – может, я пойду пропущу пивка, пока ты стрижешься?

Монк оторвал взгляд от своего отражения и уставился на Гарри.

– Нет, выпьем после того, как я закончу, – отрезал он и снова перевел взгляд на зеркало. – Не так коротко над ушами, Пауль.

Сколько мир вертится, Пауль стрижет.

– Ты хочешь сказать, что это коротко, Монк?

– Абсолютно.

– Я не согласен.

– Я бы на твоем месте согласился, Пауль.

– Рад бы, да не могу.

– Почему это?

– Потому что длиннее-то я тебе их уже не сделаю.

– Ох, блядь, ты и жук, Пауль! – восклицает Монк и начинает смеяться.

Монк смеялся долго. Его смех походил на скрежет линолеума, который режут тупым ножом. А еще он смахивал на предсмертный крик. Отсмеявшись, Монк заметил:

– Сверху – не слишком коротко.

Гарри опустил журнал и уставился в пол. Линолеумный смех трансформировался в линолеумный пол. Сине-зеленый с багровыми ромбиками. Старый пол. Местами линолеум потрескался и задрался, обнажив грязно-коричневые доски. Грязно-коричневый цвет пришелся Гарри по душе. Он оторвал взгляд от пола и начал считать: три кресла для стрижки, три для ожидающих, 13–14 журналов. Один цирюльник. Один посетитель. Один… что?

Пауль и Гарри и Монк на грязно-коричневом.

За окном проезжали автомобили. Гарри принялся было считать их, но остановился. Не играйте с безумием, безумие не любит игр.

Проще считать прохожих с выпивкой в руках – ни одного.

Время звенело, как безликий колокол.

Гарри чувствовал свои ноги, что они в ботинках, ощущал пальцы… на ногах… в ботинках. Он мог пошевелить пальцами. И пошевелил. Его пропащая жизнь катилась в никуда, подобно улитке, ползущей в огонь.

На деревьях распускались листья. Где-то на пастбищах оторвались от сочной травы антилопы. Мясник в Бирмингеме поднял свой топор. А Гарри сидел в парикмахерской в надежде заполучить пива.

Он не имел гордости, словно безродный пес.

А время шло и шло, ножницы щелкали, волосы падали, наконец все кончилось. Конец пьесы «В кресле цирюльника». Пауль развернул Монка так, чтобы он мог видеть себя сзади.

Гарри ненавидел парикмахерские. Этот финальный поворот в кресле, эти зеркала, они стали для него моментом абсолютного ужаса.

Монк был крайне сосредоточен. Он осматривал себя. Тщательно изучал свое изображение – лицо, шею, волосы – все. Казалось, он был восхищен увиденным. Наконец он сказал:

– Так, Пауль, с левой стороны, кажется, надо снять чуток, да? И еще – видишь, маленький клочок торчит? Это надо точно убрать.

– Да, конечно, Монк… Сейчас все уберем…

Цирюльник снова развернул Монка и заколдовал над торчащим клочком. Гарри наблюдал за движениями ножниц. Клацанья было много, но отстриженных волос почти не прибавилось.

Пауль вновь крутанул кресло. И Монк принялся разглядывать себя по-новой.

Легкая улыбка коснулась правого уголка его губ, тогда как левая сторона лица еле заметно задергалась. Самовлюбленность с легким приступом сомнений.

– Нормально, – сказал Монк, – вот теперь ты все сделал, как надо.

Пауль обмахнул Монка маленькой метелкой. Падая, мертвые волосы кружили в мертвом мире.

Монк порылся в кармане, отсчитал плату за стрижку плюс чаевые – денежный звон в мертвый полдень.

И вот Гарри и Монк вышли на улицу и направились в бар.

– Только стрижка может дать человеку почувствовать себя, как заново родившимся, – высказался Монк.

Он всегда был одет в светло-голубую робу, рукава неизменно закатаны, чтобы все видели его бицепсы. Парень хоть куда. Ему не хватало только женщины, которая бы стирала и гладила его трусы, майки, носки, и складывала бы все это в комод.

– Спасибо, что составил мне компанию, Гарри.

– Не за что, Монк…

– Следующий раз, когда я соберусь подстригаться, тоже возьму тебя с собой.

– Возможно, Монк…

Монк шествовал рядом с бордюром, и все случилось как во сне. В желтом сне. Произошло все вдруг и неожиданно. Гарри даже не сообразил, как возникло в нем это желание. Но он не воспротивился ему. Он сделал вид, что споткнулся, и налетел на Монка. И Монк, словно потерявший равновесие канатоходец, полетел прямо под автобус, желтый автобус. Водитель налег на тормоза, но раздался удар, нет, не громкий – глухой удар. Монк оказался в сточной канаве: и новая прическа, и родимое пятно, и все остальное – рухнули в сточную канаву. Гарри опустил взгляд и – странная вещь – вот что он увидел: в канаве рядом с Монком лежал его бумажник. Видимо, при ударе он выскользнул из заднего кармана Монка и теперь лежал в грязи. И он не просто лежал, он возвышался, как маленькая пирамида.

Гарри нагнулся, подобрал бумажник и положил себе в карман. Он почувствовал его тепло и благосклонность. Ё-о-мое. Затем Гарри повернулся к Монку.

– Монк? Монк… как ты?

Монк не реагировал. Но Гарри заметил, что он дышит, да и крови нигде не было видно. И внезапно лицо Монка показалось Гарри вполне симпатичным и добрым.

«Ебанатик, – подумал Гарри, – и я ебанатик. Все мы ебанутые, просто каждый по-своему. И нет никакой правды, нет ничего реального, ничего нет». Но что-то все-таки было. Да – толпа. Кто – то крикнул:

– Расступись! Освободите ему дыхательные пути!

Гарри отступил от тела и двинулся сквозь толпу. Никто не остановил его.

Он шел на юг. Позади доносились рулады сирены «скорой помощи». Она выла в унисон с его виной. Но потом, довольно скоро, вина испарилась. Словно бы пришел конец долгой войне, и нужно жить дальше. Все неизменно. Подобно блохам и сиропу к блинчикам.

Гарри нырнул в бар, в котором никогда раньше не бывал. Все было на месте – и бармен, и бутылки, и темнота. Гарри заказал двойной виски и махом запустил в себя. Жирный бумажник Монка выглядел переспелым плодом. Должно быть, в пятницу у мойщиков окон была зарплата. Гарри извлек купюру и заказал еще двойной. Ополовинил, помедлил в благоговении и добил. Впервые за долгое время он почувствовал удовлетворение.

Несколько позже Гарри посетил «Дом бифштексов Гротона». Он вошел в зал и уселся рядом с прилавком. Раньше Гарри здесь не бывал. Высокий, тощий, совершенно невзрачный человек в поварском колпаке и грязном переднике подошел к прилавку и бросил на Гарри косой взгляд. Он был небрит и от него несло рыбой.

– Тебе нужна работа? – спросил он.

«Какого хуя каждый норовит заставить меня вкалывать?» – подумал Гарри и ответил:

– Нет.

– Нам нужен посудомойщик. Пятьдесят центов в час плюс задница Риты, когда захочешь.

В зал вышла официантка. Гарри оценил ее станок.

– Нет, спасибо. Для начала я возьму пива. Бутылочное. Любое.

Повар склонился над прилавком поближе к Гарри. Из ноздрей у него торчали длиннющие волосы. Они топорщились крайне агрессивно, как в неожиданном ночном кошмаре.

– Слушай, хуепутало, а деньги у тебя есть?

– Есть.

Повар замялся на мгновенье, потом отошел к холодильнику, выдернул из него бутылку, сорвал пробку и с грохотом поставил перед Гарри.

Гарри подхватил ее и надолго присосался к горлышку, затем нежно опустил бутылку на прилавок.

Повар продолжал изучать Гарри. Он никак не мог разобраться в нем.

– Так, – сказал Гарри, – сделайте мне бифштекс, не сильно прожаренный, с картошкой фри, масла поменьше. А пока еще бутылочку пива.

Повар навис над ним, как грозовая туча, но в конце концов смирился и все повторилось: выдергивание бутылки из холодильника, срывание пробки и грохот бутылки о прилавок.

Затем повар отошел к рашперу и бросил на него кусок мяса. Взметнулось чудное облако пара. Сквозь его завесу повар таращился на Гарри.

«Почему я ему не нравлюсь? – размышлял Гарри. – Понятия не имею. Ну, возможно, мне следует подстричься (это ведь вовсе не проблема) и побриться. Правда, лицо у меня слегка побито, но зато одежда на мне довольно чистая. Изрядно поношенная, но чистая. Ясный хуй, что я похож скорее на дворника, чем на мэра этого блядского города».

Появилась официантка. Выглядела она ничего себе. Ни бог весть, конечно, но и не отвратно. Волосы были зачесаны копной на макушке – дикое зрелище, а на висках свисали небольшие локоны – симпатично.

Она облокотилась о прилавок.

– Не пойдешь, значит, к нам посудомойщиком?

– Зарплата в принципе устраивает, но вот работа не по моему профилю.

– А какой у тебя профиль?

– Я архитектор.

– Чмо ты вшивое, – проронила она и удалилась.

Гарри знал, что он не силен в светской беседе. Чем меньше он говорил, тем лучше чувствовали себя и он сам, и окружающие.

Гарри прикончил оба пива, а тут подоспели бифштекс с картошкой. Повар грохнул тарелкой о прилавок. Он был чемпион по организации грохота.

Для Гарри появление перед ним такого блюда представлялось сродни чуду. И он вошел в него, кусая и пережевывая. Около двух лет он не ел ничего подобного. По мере поглощения бифштекса, Гарри чувствовал, как его тело наливается новой силой. Когда вы часто голодаете, в этом нет ничего удивительного.

Даже мозг Гарри выражал одобрение, а тело, казалось, с каждым проглоченным кусочком говорило: спасибо, спасибо, спасибо.

Съел.

Повар не сводил с Гарри глаз.

– Окей, – перевел дух Гарри, – повторите все еще раз.

– Все еще раз?

– Да – Взгляд повара вспыхнул ненавистью, он отошел от прилавка и зашвырнул на рашпер следующий кусок вырезки.

– И пивка, пожалуйста, повторите.

– РИТА! – рявкнул повар. – ДАЙ ЕМУ ПИВА.

Подошла Рита с пивом.

– Специально для архитекторов, – процедила она, – которые лакают слишком много.

– Я планирую воздвигнуть нечто высокое.

– Ха! Кто бы мог подумать!

Гарри переключился на пиво. Ополовинив свежую бутылку, он посетил туалет. Вернулся и прикончил остатки.

К этому времени перед Гарри с грохотом приземлилась вторая порция.

– Вакансия все еще открыта, если вдруг передумаешь, дай знать, – удаляясь, бросил повар.

Гарри не ответил. Он перемалывал бифштекс. Повар отошел к рашперу и продолжал таращиться на Гарри.

– Подумай, – не унимался он, – двухразовое питание и баба под боком.

Гарри был слишком поглощен бифштексом и картошкой фри, чтобы отвечать. Он все еще не насытился.

Когда человек нищенствует и к тому же пьет, он может не есть днями, зачастую у него просто нет желания, но потом голод настигает его – невыносимый голод. И тогда он начинает думать о еде везде и относительно всего: мыши, бабочки, листья, закладные листы, газеты, пробки, все что угодно.

И сейчас, поглощая второй бифштекс, Гарри ощущал присутствие этого великого голода. Жареная картошка была восхитительна – жирная, золотистая и горячая – и напоминала солнечное сияние, такое живительное и чудотворное сияние, которое можно откусывать, жевать и глотать. И бифштекс выглядел вовсе не жалким кусочком мертвой плоти, но чем-то волнующим, что питает тело, душу и сердце, что заставляет глаза светиться улыбкой и помогает переживать тяготы этого мира, ужас пребывания в нем. И смерть в этот момент не имеет никакого значения.

Тарелка опустела. Все, что осталось на ней – это косточки, обглоданные добела и тщательно обсосанные. Повар продолжал таращиться.

– Повторите, пожалуйста, – обратился к нему Гарри. – Еще бифштекс, картошки и пива, будьте добры.

– НЕ БУДУ! – завопил повар. – ПЛАТИ И УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!

Он вышел из-за прилавка, встал перед Гарри и стал выписывать чек, пылая от ярости. Он бросил чек на середину тарелки. Гарри поднял листок и принялся изучать.

В зале был еще один посетитель – пухлый мужичок с огромной головой и растрепанными волосами, окрашенными в обескураживающий каштановый цвет. Он извел неимоверное количество чашек кофе, читая вечернюю газету.

Гарри встал, достал несколько купюр, отсчитал положенную сумму, положил деньги рядом с тарелкой и вышел.

Приближался вечерний час пик. Автомобильные пробки загромождали улицы. Солнце клонилось к закату. Гарри стал разглядывать лица в автомобилях. Люди выглядели несчастными. Мир переполнился горем и погружался во тьму. Люди были напуганы и растеряны. Они угодили в западню. Они щетинились и наливались ужасом. Они чувствовали, что жизнь проиграна. И они были правы.

Гарри двинулся вдоль улицы. Остановился у светофора. И вдруг – на какое-то мгновение – ему показалось, что он единственный в этом мире, кому удалось выжить. Загорелся зеленый, и Гарри забыл о странном чувстве. Он пересек улицу и побрел дальше.