Текст книги "Прозрачный Тамир"

Автор книги: Чадравалын Лодойдамба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Приказ не пускать в храм высших чиновников в самом деле исходил от настоятеля Шабинского ведомства шанзава Бадамдоржи. Из борьбы светских и духовных феодалов за власть Бадамдоржи пытался извлечь кое-что для себя.

Оскорбленные чиновники хотели жаловаться, но Шабинское ведомство ответило, что приказ о недопущении их в храм получен от богдо, и каждого ноёна и чиновника, пытавшегося пройти в храм, оштрафовали на тысячу лампадок. Но дело этим не ограничилось. Шанзав Бадамдоржи вскоре захватил государственную власть, он стал премьер-министром Монголии. Закрепившись у власти, духовные феодалы обнаглели до крайности.

Свет Великой Октябрьской социалистической революции проникал и в Монголию. Князья и правители Монголии, испугавшиеся этой революции и обозленные на духовных феодалов, посетили китайского посла в Монголии Чен И и заявили о своем желании войти в состав Китая.

В то время ургинцы сложили печальную песню:

Министры, продавшие богдо за пачку денег,

Продавшие свой дом за злато,

Министры в дэлах золототканых!

Довольны ль вы, продав свою Ургу?

Китайское буржуазное правительство, выжидавшее удобного момента, чтобы проглотить автономную Монголию, охотно пошло навстречу пожеланиям монгольской знати.

Ноёнов, которые прибыли вести переговоры, Чен И встретил в парадной одежде у входа в свою резиденцию. Он приветливо улыбался, показывая острые желтые зубы.

– Уважаемых министров и князей я должен был встретить еще за пределами своих скромных покоев, но не смог, прошу извинить меня. Я беспредельно благодарен вам за то, что вы соизволили посетить меня, – сказал Чей И и пригласил гостей в дом. Там их уже ожидало богатое угощение.

Он внимательно выслушал просьбу монгольской делегации, все время дымя душистой сигарой.

– Это замечательно. Китай и Монголия еще со времен Чингис-хана вместе строили и укрепляли свое государство. Конечно, не мне, простому чиновнику, преподавать историю мудрым монгольским князьям. О вашей просьбе я немедленно сообщу своему правительству. Что еще пожелали бы высокие гости передать моему правительству?

– Я осмелюсь просить о том, чтобы были по-прежнему сохранены нам служебные посты и титулы, как богдо-хану, так и князьям и правителям аймаков и хошунов, – сказал один поён.

– Я прошу оставить на государственной службе высших чиновников гражданских и военных ведомств со всеми прежними служебными привилегиями, добавил Довчин, подобострастно улыбаясь.

– Я уверен, что правительство великого Китая удовлетворит ваши просьбы, – ответил Чен И.

Так в историю китайских и монгольских отношений вошел договор под названием "64 пункта Чен И", и во главе многочисленных китайских войск, вступивших в Монголию, стал генерал Сюй Шу-чжен, на которого была возложена защита северо-запада Китая.

Шанзав Бадамдоржи, опоздавший к этой сделке и не получивший никаких титулов и доходов, решил добиться расположения Сюй Шу-чжена. Со своими приближенными он написал генералу Сюй Шу-чжену письмо, в котором изложил свои планы. Письмо составляли всю ночь. К утру оно было готово.

– Ну, теперь идите, – сказал Бадамдоржи, – а я подумаю, как доставить письмо.

– Шанзав, разрешите, я отнесу, – сказал один из лам.

– Нет, вам этого делать нельзя. Ноёны сразу догадаются, в чем дело, и наши планы рухнут. Письмо надо отправить с человеком, которого никто не знает.

– Светлый ум у вас, ваше святейшество, с таким главой церкви мы не пропадем.

– Ладно, идите, я подумаю обо всем.

Приближенные могущественного настоятеля Шабинского ведомства ушли.

Шанзав встал. Хитрая улыбка искривила его губы. "Если бросить яблоко раздора, – подумал Бадамдоржи, – между Чен И и Сюй Шу-чженом, с помощью последнего можно будет устранить Чен И. Ведь они оба тщеславны. Каждому из них хочется считать своей заслугой то, что Монголия включена в состав Китайской республики. А если Сюй Шу-чжен его, шанзава, поддержит, он расправится с этими светскими ноёнами в два счета и станет во главе Монголии. Нет, голубчики, Бадамдоржи вам не провести, он никогда не окажется на задворках. Пусть он уже беззубый, но вас он проглотит".

Дверь открылась, и вошел лама. Бадамдоржи от неожиданности вздрогнул.

– Прибыл гонец от богдо-гэгэна, он просит у вас аудиенции, – сказал лама, почтительно сложив ладони.

– Не хочу я ни с кем говорить. Приготовь мне коня.

– Слушаюсь. – Лама попятился и бесшумно закрыл дверь.

Вскоре он снова вошел.

– Гонец говорит, что должен вам вручить очень важное распоряжение от его светлости.

– Тогда впусти, – приказал шанзав.

Вошел Жамбал, помощник настоятеля Заяинского монастыря. Протягивая конверт, он преклонил перед Бадамдоржи колено.

– Святейший настоятель наш гэгэн Зая приветствует вас, достославный шанзав, и передает вам это письмо, – сказал он и поднялся.

– Но мне сказали, что гонец от его светлости...

– Да. Многоуважаемый шанзав должен знать, что мы, шабинары, нашего гэгэна величаем "ваша светлость", – с трудом пряча улыбку, сказал Жамбал.

Жамбал знал, что Бадамдоржи в последнее время не принимает никого, за исключением гонцов богдо, и поэтому решил схитрить.

Бадамдоржи разгадал эту хитрость, но теперь ему ничего не оставалось, как распечатать конверт.

Прочитав, он долго молчал, переводя взгляд с гонца на письмо.

В нем воздавалась хвала Бадамдоржи, который, не щадя сил, защищает духовенство от притязаний светских властей, и излагалась просьба – помочь побыстрее разобрать конфликт, возникший между настоятелем Заяинского монастыря и правителем Сайдванского хошуна.

– Вы, по всей вероятности, хотите отхватить у них еще кусок земли? Это же несправедливо, – сказал Бадамдоржи.

– Ни один халхаский хутукта не может пойти на несправедливое дело, тем более наш преподобный настоятель. И об этом я бесстрашно осмелюсь доложить уважаемому шанзаву, – сказал Жамбал и достал из-за пазухи золотой слиток. Меня святой отец просил передать это вам, – добавил он, кланяясь.

– А ты, оказывается, толковый гонец, – сказал Бадамдоржи, пряча слиток.

– Вы же знаете, достославный шанзав, что наш гэгэн является вашим хорошим другом. Да и кто вас защитит, если правители хошунов и ноёны поднимутся против вас с оружием в руках? Только мы, шабинары. Мы верные ваши кони и собаки, – сказал с поклоном Жамбал.

Бадамдоржи смекнул, что такие люди ему пригодятся. Усевшись на тюфяк и поджав под себя ноги, он сказал:

– Если заяинский гэгэн имеет много таких слуг, как ты, то мы Халху спасем.

– Если наш высокочтимый шанзав покровительствует нам, ничтожным своим шабинарам, то, видимо, наше скромное желание будет исполнено? – спросил Жамбал и вопросительно посмотрел на могущественного старца.

Шанзав благосклонно кивнул и тут же написал распоряжение о передаче спорного участка земли Заяинскому монастырю. Более того, он решил поручить Жамбалу передать свое письмо генералу Сюй Шу-чжену.

– Высокочтимый шанзав, я с радостью исполню вашу просьбу и сделаю все возможное, чтобы вы смогли тайно встретиться с генералом Сюй, – сказал Жамбал.

Вскоре Бадамдоржи действительно несколько раз встретился с генералом Сюй Шу-чженом. На этих встречах было решено низложить богдо-гэгэна, чтобы развязать руки китайским оккупантам в Монголии.

Генерал Сюй Шу-чжен не терял времени даром. Он посадил под домашний арест Чен И, денонсировал заключенный им договор и силой низложил богдо-гэгэна. Затем он составил договор о вечном подчинении Монголии Китаю и отправил его в Пекин. Со стороны Монголии договор подписал Бадамдоржи. Так была установлена в Монголии военная диктатура генерала Сюй Шу-чжена, который ввел жестокий оккупационный режим.

Бадамдоржи хотел оставить Жамбала при себе, он оценил способности гонца гэгэна Заи, но хитрый монах отказался от такой чести.

– Я не могу принять ваше заманчивое предложение. Ведь я раб моего настоятеля, и за мою голову отвечает он, – ответил Жамбал. Однако дело было не в этом, Жамбал не верил, что режим, установленный генералом Сюй Шу-чженом при помощи Бадамдоржи, продержится долго. В стране уже начались волнения, и сопротивление монгольского народа китайским оккупантам возрастало с каждым днем. И Жамбал решил держаться подальше от новоявленного правителя Монголии и его чужестранного покровителя.

12

Напоив четырех коней Довчина, Эрдэнэ повел их в конюшню, чтобы задать корм. Когда он возвращался, ворота с шумом распахнулись и во двор ворвались гамины. Не говоря ни слова, они забрали коней. Но тут из дома вышла Гэрэл. Увидев, что гамины уводят ее иноходца, она подбежала к китайцу и вырвала повод из его рук.

Старшина гаминов, игриво посмотрев на Гэрэл, спрыгнул с коня, подошел к ней и, оскалив в улыбке длинные зубы, сказал:

– Ты смелая девушка!

– Эрдэнэ, она с ума сошла. Постарайся спасти ее от этого типа, а то он и ее уведет, – с мольбой обратился к нему вышедший вслед за женой Довчин.

– Моя дорогая, коня я тебе все-таки не отдам, – сказал гамин и хотел обнять Гэрэл. Но та неожиданно дала ему пощечину. – Фу, какая ты несговорчивая. Но конь все равно будет мой, иначе я потеряю право называться мужчиной. – Китаец не отходил от Гэрэл, лицо его стало хмурым.

– Эрдэнэ, Эрдэнэ, уведи ее, – тяжело дыша, проговорил Довчин.

Эрдэнэ подошел и сильным ударом оттолкнул китайца.

Гамин схватился за маузер, но потом опустил руку. Он с ненавистью посмотрел на Эрдэнэ, который, как изваяние, стоял перед ним.

– Гэрэл, черт с ним, с конем, пускай берут! – скороговоркой проговорил Довчин, почти задыхаясь от испуга.

Но китаец улыбнулся и быстро пошел к воротам, за ним последовали остальные.

– Эти грабители все-таки забрали моих коней. Надо было бы с них шкуры спустить, – громко сказал Довчин, когда гамины скрылись из виду.

А вскоре произошла позорная церемония передачи автономной Монголии в состав Китайской республики, и всемогущий и божественный богдо Жавзандамба-хутукта в присутствии многочисленных придворных поцеловал портрет Юань Ши-кая, президента Китайской республики. На этой сделке больше всех заработал Бадамдоржи.

Монголия после нескольких лет независимого существования вновь попала в рабство.

Как-то Эрдэнэ встретился на улице с Доржи.

– Эрдэнэ, что же это творится? Какой позор! Сам богдо-гэгэн целовал портрет китайского президента. Лучше бы уж мы воевали! Ведь нас не так-то легко победить. Даржа-батор говорил богдо, что надо драться. А богдо считал, что это невозможно. Завтра утром мы должны сдать оружие.

– Значит, опять в кабалу?

– Да еще в какую! Если бывают печальные дни, то ведь должны наступить и радостные, – сказал Доржи, хотя он и не знал, когда они придут.

На другой день монгольские части сдавали оружие китайским представителям. Эрдэнэ пошел посмотреть на эту позорную церемонию, и горькая обида заполнила его сердце.

Подавленный печальными мыслями, брел Эрдэнэ по улицам Урги. Вдруг он услышал крик о помощи. Два гамина волокли молодую монголку.

– Спасите! Спасите меня от этих иноверцев! У меня ведь есть муж! кричала женщина. Гамины не обращали внимания на ее крики, а редкие прохожие, боязливо поглядывая на эту сцену, старались поскорее свернуть за угол.

Эрдэнэ не выдержал. Он бросился к гаминам и двумя ударами раскидал их. Женщина убежала, но на помощь своим поспешили несколько солдат во главе с офицером, строем проходивших по соседнему переулку. Борьба была неравной, и вскоре связанный Эрдэнэ лежал на земле.

В это время возвращались домой верхом начальник бывшего ургинского гарнизона Цэвэн и князь Гомбо, они присутствовали при сдаче монголами оружия китайской военной администрации.

Увидев, как Эрдэнэ расправился с двумя китайскими солдатами, Гомбо сказал:

– И сила и смелость у нас есть. Не хватает человека, который встал бы во главе нас.

– Я думаю, надо обратиться за помощью к Семенову*. Пошлем к нему гонца. Вы согласны? – спросил Цэвэн.

______________

* Белогвардейский генерал.

– Мудрая мысль, – сказал Гомбо, – но давайте попробуем выручить этого богатыря, а то они его упекут туда, куда и волки не бегают. А нам он может еще пригодиться.

– Правильно. Его можно будет и послать, – ответил Цэвэн и, повернув коня, подъехал к офицеру и показал из-под обшлага уголок бумажника.

– Уважаемые, отдайте мне этого раба, – сказал он, кивнув головой в сторону Эрдэнэ.

– А сколько дашь? – спросил, прищурившись, китаец.

– Двадцать серебряных янчанов.

– Двадцать пять.

– Ладно, договорились! – И Цэвэн достал деньги.

Китайский офицер приказал солдатам развязать Эрдэнэ и, к удивлению Цэвэна и Гомбо, надавал им пощечин.

Три дня Цэвэн учил Эрдэнэ обращению с маузером. А однажды вечером сказал ему:

– Ты хорошо тогда дрался с гаминами, любо было смотреть.

– Они же на глазах у всех издевались над женщиной, вот я и не выдержал.

– Вся Монголия терпит издевательства, – сказал Цэвэн и глубоко вздохнул.

– А зачем вы оружие сдали? Надо было сражаться.

– Надо бы, да теперь уже поздно. Следует искать другой выход, – сказал Цэвэн и пристально посмотрел на Эрдэнэ.

– А он есть? Скажите, я готов служить вам, как верный конь, – твердо сказал Эрдэнэ.

Цэвэн улыбнулся и прошелся взад-вперед по юрте.

– Что ж, я готов открыто тебе обо всем сказать. Теперь таиться не нужно. Сейчас все ребром надо ставить, и слова и дела. Ну, так вот. В Чите стоят части известного русского атамана Семенова. Он собирается отправить нам на помощь много войск. Его посланец в настоящее время находится у князя Жонона и ждет нашего ответа. И мы решили отправить к нему тебя. Прямо скажу, путь опасный. Нелегко туда пробраться. Из Урги и то трудно выехать, гамины всех проверяют. А ведь у тебя будет драгоценное письмо.

– А этот Семенов и вправду избавит нас от гаминов?

– Конечно!

– Когда надо ехать?

– Хоть сегодня вечером.

Эрдэнэ выехал ночью с запасным конем. Было пасмурно, но вскоре небо очистилось от облаков и большая луна осветила землю. Все пока шло благополучно, но у Маймачена его остановил китайский солдат.

– Я мирный арат, еду в свое кочевье, – сказал Эрдэнэ, когда китаец спросил, куда он направляется. В это время подъехали еще четверо китайцев на лошадях. Это был, видимо, ночной патруль. Дело принимало плохой оборот, и Эрдэнэ, сильно хлестнув коня плетью, с места пустил его в галоп. Гамины бросились вслед. Эрдэнэ на ходу сделал несколько выстрелов из маузера. Один китаец свалился с коня. Остальные стали стрелять в Эрдэнэ из винтовок. Погоня продолжалась более получаса. Но кони у Эрдэнэ оказались резвее, преследователи стали отставать, выстрелы доносились все глуше и вскоре совсем прекратились. Эрдэнэ перешел на рысь. Дорогу ему преградила Тола. Не долго думая, Эрдэнэ въехал в воду. Противоположный берег порос густым ивняком. Под его прикрытием Эрдэнэ рысью затрусил на юг. Рассвет встретил уже у Горхинской пади.

Что-то принесет ему новый день? Вон он уже занялся над вершинами гор! Но ничего, может, все обойдется, как на этот раз. Пока он цел и невредим, а там видно будет.

13

Итгэлт вовремя откочевал к северному подножию Черной горы. Тут глушь, сюда гамины не явятся. А пока что он, слава богам, не потерял ни одного козленка.

По всей Монголии идет смута, а у него все в порядке, и он спокоен. Гамины хотя и ограбили Луу-гунский монастырь, но во двор Итгэлта даже не заглянули. Что найдешь в рваных юртах?

А он нарочно поставил там такие.

Как-то собрался Итгэлт в монастырь навестить семью Павлова. Жена и дочь его так и не уехали. Гамины их не трогали, чтобы не портить отношения с русскими.

К вечеру, перед заходом солнца, Итгэлт прибыл в павловскую усадьбу. Во дворе стояло более десяти лошадей, а в доме царило веселье.

Итгэлта встретил сам Павлов, пьяный, но веселый. Они обнялись и расцеловались.

– Это мой лучший друг и компаньон, – представил он гостям Итгэлта. – А это мои русские друзья. Познакомьтесь!

Павлов, вернувшись в Иркутск, участвовал в мятеже белых, а в Омске вступил в армию Колчака. За активную борьбу против Красной Армии и за беспощадное истребление большевиков его произвели в офицеры.

Колчаковская армия, перевалив через Урал, продолжала наступать широким фронтом. Но вскоре Красная Армия начала контрнаступление и погнала на восток белогвардейские полчища. Омское правительство пало. Армия Колчака была разбита. Видя крах своих планов, Павлов вместе с несколькими друзьями бежал в Монголию.

– Мы вначале здорово били красных, а потом они накопили силы, и нам пришлось отступить. Но мы не капитулировали. Вот снова соберем силы, и тогда увидишь, чья возьмет, – закончил Павлов свой рассказ.

Итгэлт заметил, что Павлов как-то опустился. Рыжая борода и усы отросли, лицо огрубело, голос стал хриплым, да и вся компания была ему под стать. Они походили на бандитов, злобных, оголтелых, заливавших свои неудачи и обиды водкой. Их пьяные выкрики напоминали карканье ворон, дерущихся из-за падали.

"Куда бы побежденного короля ни ставили, мата ему не избежать. Дело ваше, друзья, проиграно", – подумал Итгэлт, оглядывая пьяную компанию и делая вид, что разделяет печаль друга. Более того, чтобы подбодрить своего бывшего компаньона, он даже сказал: "Мужчина семь раз падает, а восемь раз поднимается".

– Когда большевики будут разбиты, мы с Итгэлтом откроем в Монголии крупные предприятия по переработке кожи и шерсти. Правда, друг? – Павлов фамильярно похлопал по спине Итгэлта, сидевшего рядом с ним. – Мой Итгэлт имеет такое состояние, что сможет экипировать целую армию, а ум у него не хуже, чем у Саввы Морозова.

– Я понес большие убытки. Гамины забрали у меня почти весь скот, соврал Итгэлт.

– Где эти гамины? А ну, давай их сюда! Да мы их, как червей, раздавим! Верно, друзья? – с пеной у рта кричал Павлов.

Итгэлт ночевал у Павлова. На другой день попойка продолжалась. Около полудня к Павлову заехали два всадника. Это были Жамбал и Зая-гэгэн. Жена и дочь Павлова встретили гэгэна с почтением.

Итгэлт встал и попросил гэгэна благословить его. Жена Павлова сказала что-то по-русски, и все присутствующие поднялись.

– Садитесь, друзья, – сказал гэгэн и удовлетворенно улыбнулся. Итгэлт сразу заметил, что молодого гэгэна в этом доме принимают с большим почетом, а ведь еще недавно самым почетным гостем был Итгэлт. Это задело самолюбие луу-гунского богача, и он нахмурился.

Гэгэн Зая прошлой осенью посетил Луу-гунский монастырь. Здесь он увидел дочь Павлова, познакомился с ней и зачастил в монастырь.

Гэгэна усадили на самое почетное место. Выпив предложенную ему чашечку водки, он откашлялся и поднял руку, как бы призывая к тишине.

– Я хочу сообщить вам приятную новость. По велению богов на ханский престол возведен генерал царской армии барон Унгерн, который разбил гаминов под Ургой и занял со своими войсками столицу. Он готовится сейчас к священной войне с красными смутьянами и с помощью неба разобьет их.

– Ура! – рявкнул один из сидевших за столом.

– По случаю этого радостного события, – крикнул Павлов, – налить бокалы и выпить за здоровье барона Унгерна! – Наливая водку, он нагнулся к уху Итгэлта. – Что я тебе говорил вчера? Вот она, сила! Я слов на ветер не бросаю, – шепнул он.

– Это верно, – ответил Итгэлт, но водку почему-то не выпил, а незаметно вылил на пол.

Жамбал сидел рядом с гэгэном и подсказывал ему, что нужно говорить.

Опьяневший гэгэн снова заговорил, но за столом стоял шум и слушали гэгэна уже без интереса.

– А нашим милым дамам гэгэн привез скромные подарки, – громко сказал Жамбал и вытащил из-за пазухи завернутые в хадак золотое кольцо и жемчужные серьги.

Присутствовавшие с восхищением рассматривали подарки.

– Это кольцо и серьги сделал придворный ювелир бэйса Цокто, – сообщил гэгэн, самодовольно оглядывая всех.

– А ведь это червонное золото! – сказал Павлов. – Смотрите-ка, как на нем солнце играет!

– Эх, нам бы его сейчас пудов десять! Тогда бы у нас война с большевиками окончилась быстро, – сказал один из присутствующих.

– У нашего царя-батюшки было его побольше, но оно ему не помогло. А мы его верные слуги, вишь, куда забрались!

– Надо уметь им пользоваться. Тогда только его сила показывает себя. Если б мы сейчас имели десять пудов золота, можно было бы поехать в Америку и там заняться коммерцией...

На следующий день и гэгэн и Итгэлт уехали. Перед отъездом Итгэлт отозвал Павлова в сторону.

– Дорогой Павлов, я скоро прикочую к тебе. Мы еще вместе поторгуем.

Прослышав, что гамины в Урге разбиты, Бадарчи нацепил оружие, добытое с Тумэром, взял с собой нескольких верных людей и отправился в Луу-гунский монастырь. Тем временем в Луу-гунский хошун прибыли разрозненные группы вооруженных белогвардейцев – остатки разбитых Красной Армией частей. Под руководством Павлова они были сведены в бригаду, и Павлов послал об этом донесение в ставку барона Унгерна.

Заверения барона Унгерна в том, что он возродит Великую Монголию Чингис-хана, вдохновили монгольских феодалов, и по указу богдо в аймаках была объявлена мобилизация. На призывные пункты потянулись рекруты. Так феодалы решили вступить в борьбу на стороне тех, кто не хотел, чтобы Монголия пошла по пути революционного развития.

На территории Сайдванского и Луу-гунского хошунов, а также Заяинского духовного ведомства были созданы объединенные воинские части. Со стороны монголов командующим этих частей был назначен тайджи Пурэв, со стороны русских – Павлов.

Эти части прежде всего стали грабить китайские торговые фирмы, а заодно и монгольских скотоводов.

В эти тяжелые времена, когда монгольских аратов на каждом шагу подстерегала опасность и трудно было даже предвидеть, с какой стороны она может нагрянуть, семья Улдзи жила у подножия горы Гунжи.

Как-то и к ним явились гости. Утром, когда Цэнд выгоняла коров, к стойбищу подъехал на усталом рыжем коне молодой человек в старом дэле из синей далембы и спросил, дома ли ее муж. Цэнд сказала, что дома, и гость направился к юрте. На лай собаки из юрты вышел Хояг. Он широко раскрыл от удивления глаза.

– Из какой щели ты вылез? – спросил Хояг, когда гость, соскочив с коня, стал привязывать его к волосяной веревке, опоясывающей юрту.

Неожиданным гостем оказался Доржи.

Цэнд вскипятила чай, приготовила обед и достала заветную бутылочку водки.

Доржи подробно рассказал, как он вернулся из армии, как жил в Хужирбулане, как пришли гамины и вынудили сдать оружие.

– Теперь настало время погибнуть или победить. Пришло время помериться силами. И прежде всего надо изгнать непрошеных гостей, которые самовольничают здесь, – сказал Доржи.

– Так ведь оружие-то вы сдали? Чем теперь выгонять? – спросил Хояг.

– Оружие найдется. Помнишь Гоймон-батора?

– Помню. Смелый парень.

– Так вот, наш Гоймон-батор и его товарищи создали Народную партию. Мы собираемся просить новое русское правительство о помощи и начать освобождение всей Монголии. Понял?

– Народная партия, говоришь? Это что же такое? – спросил молчавший до сих пор Улдзи.

– Народная партия – это наша партия, партия бедняков, – сказал Доржи.

– Ты тоже в ней состоишь? – спросил Улдзи.

– Состою.

– И вы ведете переговоры с красной Россией?

– Да.

– Ну, тогда тебе здесь делать нечего. Не морочь голову моему сыну. Мы верим нашим богам и не собираемся терять совести, а свяжись с вашей Народной партией и красной Россией, ни того, ни другого не останется, – решительно проговорил Улдзи.

– Отец, так нельзя. Доржи мой хороший друг, – примиряюще сказал Хояг.

– Кто бы он ни был, а я говорю то, что надо. Я о той партии ничего хорошего не слышал, а ты, сынок, должен идти своей дорогой. А не то я поеду в хошунную канцелярию и заявлю. Мы не можем идти против своей религии, сказал Улдзи и встал, давая понять, что разговор окончен.

Доржи попытался рассказать о целях и задачах Народной партии, но Улдзи не дал ему говорить.

Улдзи наслышался о Народной партии в Ханундэрском монастыре от лам и решил, что это сборище богохульников и грабителей. Вот почему, как только Доржи заговорил об этой партии, он перебил его и уже зло сказал:

– Уходи-ка ты, дорогой, из нашей юрты. Здесь тебе делать нечего.

У Хояга было другое мнение о Народной партии. Он верил, что партия выступает за освобождение Монголии, но сомневался, нужно ли для этого объединяться с русскими. От Доржи он услышал, что почти все солдаты, которых он знал в армии, связали свою судьбу с Народной партией, а это для него имело уже большое значение. Ему хотелось еще поговорить с Доржи, чтобы обстоятельно во всем разобраться, но Улдзи помешал этому.

– Правда рано или поздно победит, а правда на нашей стороне. Ты, старик, еще пожалеешь о своих словах, – сказал Доржи на прощание.

Доржи уехал в полдень, а вечером приехали двое сооруженных всадников и вручили Хоягу повестку о мобилизации его в армию барона Унгерна.

– Все ясно, – сказал Хояг, прочитав повестку, – я старый солдат и порядки знаю. Завтра буду в хошунной канцелярии.

– Это что же, сынок, опять придется расставаться?

Улдзи как-то сразу сгорбился, глаза у него наполнились слезами.

– Не волнуйся, отец. Я скоро вернусь.

– Говорят, армия барона находится под покровительством самого богдо. Да хранят тебя боги!

На следующий день Хояг уезжал. При прощании Улдзи поцеловал его в правую щеку.

– А когда вернешься, поцелую в левую, – сказал старик и снова заплакал. Плакала и Цэнд, молчаливо дожидаясь, когда муж попрощается с ней.

Вот Хояг в последний раз обнял отца и подошел к жене.

– Проводи меня немного, – попросил он ее.

Они вышли из юрты. Хояг обнял жену и тихо сказал:

– В армию барона я не пойду. Мой путь лежит в войска Народной партии. Завтра можешь сказать об этом отцу.

Он поцеловал жену и, вскочив на коня, пустил его крупной рысью. Удаляясь от родного дома, он несколько раз оглянулся. Цэнд стояла у хашана, и ей казалось, что все вокруг вдруг покрыла черная пелена и степь потонула во мгле.

14

Во время первого наступления унгерновских войск на Ургу Эрдэнэ, командовавший десяткой, отличился в боях. Его назначили командиром сотни. После боя на перевале, когда он на двух подводах привез оттуда трофейное оружие, барон Унгерн лично поздравил его, пожал ему руку и выдал пять золотых.

Эрдэнэ никогда не держал в руках столько денег. Ему казалось, что сейчас он стал таким же богатым, как Итгэлт.

Во время второго наступления на Ургу сотня Эрдэнэ, спустившись по долине реки Улясутай, подошла к Маймачену с тыла. Растерявшиеся от артиллерийского обстрела, который вели унгерновцы со стороны Модчина, гамины еще не успели покинуть Маймачен, и тут на них налетела сотня Эрдэнэ. Конники заняли северную часть Маймачена и погнали гаминов к Урге. А в полдень Эрдэнэ уже вступил в город, который враги в панике оставили. У небольшой речушки Зун-Сэлбэ Эрдэнэ внезапно осадил коня. Ехавшая за ним сотня тоже остановилась. У юрты на столбе висели двое. По одежде было видно, что это простые монголы.

Два белогвардейца волокли к виселице пожилого человека в рваном синем дэле. К нему с криком "Папа, мой папа!" – подбежал мальчик лет десяти. Один из унгерновцев ногой ударил мальчика. Мальчик упал, но, поднявшись, снова подбежал к отцу. Его снова ударили. На этот раз мальчик не поднялся. Он только истошно кричал: "Папа, мой папа!"

Эрдэнэ не выдержал.

– Немедленно отпустите этого человека! – крикнул он.

Белогвардейцы презрительно посмотрели на Эрдэнэ, который еле сдерживал вставшего на дыбы коня.

– На-ка, выкуси! – крикнул один из солдат, показывая Эрдэнэ кукиш.

Эрдэнэ поднял маузер. Но подбежавший монгольский солдат схватил его за руку.

– Что вы, нельзя!

– Папа, папа! – кричал мальчик. Но белогвардейцы, не обращая на него внимания, подтащили монгола к виселице и затянули петлю.

Эрдэнэ верил, что Унгерн со своими солдатами спасает Монголию. То, что он увидел сегодня, разрушило его веру.

Глубоко задумавшись, он некоторое время ехал шагом. Затем вдруг ударил коня плетью. Вслед ему что-то кричали, но он скакал, не оглядываясь.

Когда в восточной части Урги раздались выстрелы, Бато хотел выбежать на улицу. Но Эрэнчин запретил.

– Милый Бато, это, кажется, стреляют пушки, и зачем только людям нужно убивать друг друга? – сказал он.

Эрэнчин видел, как гамины издевались над монголами, и у него росла ненависть к богдо, который, будучи и светским и духовным главой государства, попустительствовал насильникам. Сколько раз он задавал себе вопрос: "Как спасти страну?" Но не находил ответа. Только одно ему стало ясно: если поступать согласно учению Будды, быть смиренными и покорными, монгольская нация и монгольское государство погибнут. Монголия приняла ламаизм, чтобы облегчить страдания народа, сделать его жизнь счастливее. Однако, с тех пор как эта религия проникла в Монголию, народу лучше не стало, а страна оказалась на краю гибели. И бессильной оказалась эта религия.

Эрэнчин с любым ученым ламой мог спорить не один день и поставить его в тупик. А что он сможет сделать хотя бы одному гамину, грабителю и насильнику? Более того, он был уверен, что все ламы Гандана и Урги своими молитвами не могут приостановить злодеяния оккупантов. Ламаистская религия призывает каждого монгола прожить жизнь, умереть и перейти в следующую жизнь, где его ждут радости. "Может, поэтому, – думал Эрэнчин, – монголы забыли о своей нации и о ее будущем? Может, поэтому Монголия отстала от других народов и теперь все, кто хочет, унижают и грабят ее?"

А он ничего не может сделать, хотя его и считают ученым и образованным человеком. Да и в самом деле, что он сделал? Подготовил за свою жизнь несколько таких же беспомощных человек, как он сам. О, как это мало! Сознавая свое бессилие, Эрэнчин ходил мрачный и совсем пал духом.

В Гандане царила тишина. Все жители монастырского городка, как напуганные зайцы, забились в свои норы-юрты и почти не выходили на улицы. Только звуки выстрелов нарушали эту тишину.

– Учитель, пойдемте в юрту, – позвал Бато.

– Ты прав, что же еще остается делать, – ответил Эрэнчин.

После полудня выстрелы прекратились. Бато под каким-то предлогом вышел из юрты и, как спущенная с цепи собака, выбежал на улицу. Он сперва пошел в китайский квартал. Китайские торговцы в панике разбежались, побросав свои магазины, полные товаров. Ургинцы не замедлили этим воспользоваться. Тащили все, что попадалось под руку. Бато равнодушно наблюдал за происходящим. Вдруг он увидел скачущего на белом коне всадника. Когда всадник приблизился, Бато узнал отца.

– Папа, папа! – крикнул Бато.

Но Эрдэнэ промчался мимо.

– Папа! Папа! – изо всех сил кричал Бато, но всадник уже скрылся из виду.

Эрдэнэ слышал крик, но ему казалось, что это все еще кричит сынишка повешенного монгола, и он хотел умчаться от страшного места. А Бато бежал за отцом, пока хватило сил, потом он упал в изнеможении и разрыдался. Ведь отец был всего в нескольких шагах от него! Почти каждую ночь он видел его во сне, а сегодня... Мальчик был в отчаянии. Он как в забытьи бродил по улицам, теряясь в догадках. Почему отец не остановился? Лишь к вечеру, совсем обессиленный, он вернулся домой: