Текст книги "Подлинная жизнь Лолиты. Похищение одиннадцатилетней Салли Хорнер и роман Набокова, который потряс мир"
Автор книги: Capa Вайнман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
ДВЕНАДЦАТЬ.
На «олдсмобиле» через всю Америку
Владимир Набоков завершил{113} 1948–1949 учебный год в Корнелльском университете в расстроенных чувствах. Писать ему было толком некогда. В New York Times Book Review из рецензии на «Тошноту» Жана-Поля Сартра, которую Набоков отправил еще в марте, вырезали без его ведома целый кусок, что, разумеется, вызвало возмущение писателя. Денег почти не было: Набоков не ожидал, что придется столько потратить на аренду жилья и что из его жалованья каждый месяц будут отчислять такие суммы в счет социального страхования (которое он называл «страховкой на старость»). А еще он устал: Набоков не только читал студентам лекции по английской и русской литературе, но и переводил для курса русской литературы «Слово о полку Игореве» – дополнительная нагрузка, которую он взвалил на себя по доброй воле.
Впрочем, ему удалось закончить следующие две главы мемуаров, «Убедительного доказательства», которые в том же 1949 году опубликовали в журнале New Yorker. Набокову нравилось преподавать, и в Корнелле к его причудам относились куда снисходительнее, нежели в Уэлсли. Но все равно ему было на что пожаловаться: «…у меня, как всегда, дела больше, чем можно уместить в самое эластичное время даже при компактнейшем способе укладки, – писал он весной 1949 года своему другу, Мстиславу Добужинскому. – У меня сейчас обстроено лесами несколько крупных построек, над которыми, поневоле, работать приходится урывками и очень медленно».
Набоков тогда вынашивал замысел «Лолиты», которую про себя называл «Королевство у моря», но писать еще не начинал. Возможно, он рассчитывал поработать над романом летом, во время отпуска – очередного путешествия через всю страну с Верой и Дмитрием. Они распростились с «плимутом», котором в 1941 году ездили в Пало-Альто, штат Калифорния: его сменил подержанный черный «олдсмобиль» 1946 года выпуска. Дороти Льютхолд, которая восемь лет назад сменяла Веру за рулем, поехать не смогла, как и другие два друга Набоковых, Андре Брюэль и Владимир Зензинов. Сопровождать их вызвался один из студентов Набокова, Ричард Баксбаум; 22 июня Набоковы забрали его в Канандейгуа.
Первым пунктом назначения был Солт-Лейк-Сити, где Набоков должен был принять участие в десятидневной писательской конференции, которая начиналась 5 июля в Университете штата Юта. Однако путешествие на юг чуть не закончилось, толком не успев начаться, в нескольких милях от Канандейгуа. Перестраиваясь в другой ряд, Вера чуть не врезалась во встречный грузовик, после чего съехала на обочину и сказала Баксбауму: «Пожалуй, будет лучше, если поведете вы».
Баксбаум сел за руль, и компания покатила на юг мимо Великих озер, через Айову и Небраску. Между собой Набоковы общались по-русски, уговаривали Баксбаума следовать их примеру и журили его, когда он, забывшись, переходил на английский. Владимир не расставался с блокнотом, куда записывал все путевые наблюдения за повседневной жизнью Америки, пусть даже мимолетные – будь то разговор, услышанный в ресторанчике, или живые впечатления о красоте пейзажа. В Солт-Лейк-Сити они прибыли 3 июля, за два дня до начала конференции; их поселили в женском общежитии «Альфа Дельта Фи». У Набоковых была комната с собственной ванной – обязательное условие, которое писатель поставил организаторам.
На конференции Набоков познакомился с литераторами, с которыми при иных обстоятельствах вряд ли встретился бы, – например, с Джоном Кроу Рэнсомом, поэтом, литературным критиком, учредителем и редактором литературного журнала Kenyon Review, и с детским писателем Тедом Гейзелем, который через несколько лет прославился под псевдонимом Доктор Сьюз («очаровательный человек, один из самых талантливых людей в этом списке», отзывался о нем Набоков). Встретился он и с Уоллесом Стегнером, с которым познакомился еще в Стэнфорде. На конференции Набоков со Стегнером и дискутировали на семинарах по роману, и играли в теннис: Набоков с Дмитрием против Стегнера с сыном.
Впрочем, свободного времени у Набокова было не так-то много. Он провел три семинара по роману, один по новелле, один по публицистической прозе (биография). Вместе с другими поэтами поучаствовал в стихотворных чтениях и прочел старую лекцию по русской литературе под новым названием – «Правительство, критик и читатель». Конференция закончилась 16 июля; Набоков, Вера, Дмитрий и Ричард Баксбаум направились на север, в национальный парк Гранд-Титон в Вайоминге.
Набоков снова намеревался ловить бабочек. Но Вера волновалась: она слышала, что в горах полным-полно гризли. Как Владимир от них защитится, если у него с собой будет лишь сачок для ловли бабочек? Набоков написал лепидоптерологу Александру Клотсу, и тот заверил его, что Гранд-Титон «всего лишь очередной паршивый, истоптанный туристами национальный парк». Там если кого и встретишь, то безмозглых туристов, но никак не оголодавших медведей.
Набоков воссоздает процесс написания «Лолиты» на каталожных карточках
Оттуда четверка направилась в Джексон-Хоул: Набоков планировал поискать там особый подвид бабочек, Lycaeides argyrognomon longinus. По пути у «олдсмобиля» спустила шина. Дмитрий и Ричард принялись менять колесо, Набоков же сказал: «Ну, от меня все равно толку мало» – и удалился на час – ловить бабочек. На место они прибыли на следующий день, 19 июля. Следующие полтора месяца или около того Набоковы провели на ранчо Титон-Пасс у подножия гор. Набокову удалось поймать экземпляр бабочки того подвида, за которым он охотился.
Эти полтора месяца не обошлись и без волнений. Дмитрий и Ричард Баксбаум решили подняться на пик Разочарования (высотой в семь тысяч футов) неподалеку от восточного отрога Гранд-Титона. Сперва подъем был легким, но потом Дмитрий с безрассудством пятнадцатилетнего мальчишки предложил выбрать тропу посложнее: для нее требовалось специальное снаряжение, которого у них не было. Осознав, что дальше подняться не получится, потому что тогда они там застрянут, путники повернули обратно, но пока они добрались до дома, прошло много времени, солнце почти село, и Владимир с Верой по понятным причинам не находили себе места от беспокойства.
В середине августа Баксбаум вернулся домой автостопом. Набоковы поехали на северо-восток, в Миннесоту (машину вела Вера), оттуда на север штата Онтарио; там Набоков тоже ловил бабочек. В Итаку они прибыли 4 сентября. Писателю той осенью предстояло читать три курса в университете, однако в общей сложности к нему на занятия записался лишь 21 студент – сомнительная нагрузка, с точки зрения коллег-преподавателей. Да и самому Набокову хотелось получать больше.
Глава отделения литературоведения Дэвид Дейчес получил заявление Набокова с просьбой о прибавке и предложил сделку: он повысит ему жалованье, как и просил писатель, а тот взамен прочитает студентам курс европейской литературы. Программу курса Набоков волен составить на собственное усмотрение, может выбрать авторов, которые ему по душе. Набоков согласился и приступил к работе незамедлительно: прямо на обороте письма Дейчеса принялся делать заметки для курса, который определил его карьеру в Корнелле на ближайшие десять лет.
А в свободное время работал над романом, замысел которого вынашивал так долго.
Рамздэль Набокова – не Кэмден. Вымышленный городок, в котором Гумберт Гумберт обманом проникает в жизнь Шарлотты a Долорес Гейз, скорее всего, находился где-то в Новой Англии: поэтому Долорес и отдали в школу в Беркшире, поэтому и мужчина, и девочка так хорошо знают эти края. Набоков приобрел эти знания за время жизни в Кембридже, штат Массачусетс. Однако названия городков все же похожи, как и названия улиц – и Линден-стрит, на которой располагался дом, где прошло детство Салли Хорнер, и Лоун-стрит, где жили мать и дочь Гейз. Для обоих городков характерны пасторальные пейзажи с белеными домиками, в которых обитали представители среднего класса. И это лишь одна из немногих деталей, в которых история Салли Хорнер на удивление перекликается с «Лолитой».
Гумберт Гумберт оказался в Рамздэле не просто так: он намеревался провести там «литературное лето», а вот к Гейзам, в дом 342 по Лоун-стрит, попал случайно. Изначально он собирался остановиться у Мак-Ку, у которых было две дочки, «одна совсем маленькая, а другая двенадцати лет»; вторую герой намеревался «учить по-французски и ласкать по-гумбертски»{114}. Но когда Гумберт Гумберт приехал в Рамздэль, оказалось, что дом Мак-Ку сгорел и придется искать другое пристанище.
Мак-Ку привез раздосадованного героя в «Гейзовский дом – досчатый, беленый, ужасный, потускневший от старости, скорее серый чем белый – тот род жилья, в котором знаешь, что найдешь вместо душа клистирную кишку, натягиваемую на ванный кран». Раздражение вызвал и «контральтовый голос госпожи Гейз», которая спросила: «Это мьсье Гумберт?»
Затем она спускается по лестнице – «сандалии, темно-красные штаны, желтая шелковая блузка, несколько прямоугольное лицо – в этом порядке… постукивая указательным пальцем по папиросе». По мнению Гумберта Гумберта, Шарлотта далеко не красавица: «Бедной этой даме было лет тридцать пять, у нее был гладкий лоб, выщипанные брови и совсем простые, хотя и довольно привлекательные черты лица того типа, который можно определить как слабый раствор Марлены Дитрих». Но потом он замечает Долорес, и ему кажется, будто «моя ривьерская любовь внимательно на меня глянула поверх темных очков»: «Четверть века с тех пор прожитая мной сузилась, образовала трепещущее острие и исчезла». Теперь, когда появился истинный предмет страсти Гумберта Гумберта, Шарлотта становится досадной помехой, которую приходится терпеть, используя при этом в собственных интересах.
Шарлотта признается ему в письме, что она «страстная и одинокая женщина», а он «любовь ее жизни», и он усматривает тут шанс: жениться на Шарлотте, чтобы заполучить Долорес. Одна из строчек бросается в глаза: Шарлотта пишет, что если он решил «завязать интрижку» с ней, то «это будет преступно – преступнее, чем было бы насилие над похищенным ребенком». Шарлотта не питает иллюзий, будто Гумберт Гумберт в нее влюблен, но при этом, как ни странно, заключает, что если он вдруг решит остаться в ее доме, то она истолкует это «только в одном смысле: что вы для меня хотите стать тем же, чем я хочу стать для вас – спутником жизни – и что вы готовы соединить навсегда свою жизнь с моей и быть отцом моей девочки». (Поскольку мы на все смотрим глазами Гумберта Гумберта, остается лишь поверить ему на слово, что Шарлотта действительно так написала.)
Вдова-американка и вдовец-европеец поспешно сочетаются браком; Долорес в это время отдыхает в летнем лагере. Разумеется, они не пара. Больше всего Гумберта Гумберта в новоиспеченной супруге раздражает ненависть к дочери. «В день двенадцатой годовщины рождения Лолиты» Шарлотта подчеркнула в книге «Знай своего ребенка» следующие эпитеты: «…агрессивный, буйный, вялый, негативистический (подчеркнуто дважды!), недоверчивый, нетерпеливый, привередливый, пронырливый, раздражительный, угрюмый».
Гумберт Гумберт задумал убить Шарлотту, выдав ее смерть за несчастный случай: например, утопить в относительно безлюдном месте, куда они ездили купаться («Лучшей декорации и придумать нельзя было для быстренького булькающего человекоубийства»). Когда Шарлотта сообщает ему, что решила отправить Долорес в пансионат, он возражает. Они ссорятся. Через некоторое время Шарлотта читает его дневник и сообщает Гумберту Гумберту, что знает правду: «Вы – чудовище. Вы отвратительный, подлый, преступный обманщик. Если вы подойдете ко мне, я закричу в окно. Прочь от меня!»
Гумберт Гумберт выходит из комнаты. Замечает, что лицо Шарлотты, «искаженное тем что она испытывала, не представляло собой приятного зрелища». Направляется на кухню. Открывает бутылку скотча. Пытается убедить Шарлотту, что ей все показалось: «Ты разбиваешь и мою жизнь и свою… Давая обсудим дело, как двое культурных людей. Это все твоя галлюцинация. Ты, Шарлотта, не в своем уме. Эти записи, которые ты нашла, всего лишь наброски для романа».
Шарлотта не отвечает, продолжает писать письмо. Гумберт Гумберт идет налить виски; он еще не знает, что Шарлотты больше нет. Раздается звонок: «Миссис Гумберт, сэр, попала под автомобиль, и вам бы лучше прийти поскорее». Судьба сыграла с нашим героем престранную штуку. Шарлотте уже не удастся спасти честь дочери: «Гейзиха» погибла. И не от руки Гумберта Гумберта, хотя тот уже и был готов ее убить.
Я вспомнила описание Шарлотты Гейз – «слабый раствор Марлены Дитрих», – разглядывая фотокарточки Эллы Хорнер, датированные 1948 годом, когда пропала ее дочь. Элле тогда был сорок один год, она часто зачесывала волосы назад, порой собирая в пучок (ср. «бронзоватый шиньон на затылке»), и выщипывала брови в ниточку. Прочие черты лица – глаза с набрякшими веками, волевой подбородок, крупный нос, высокие скулы – также напоминали Марлен Дитрих той поры, когда она еще не уехала из Германии в Америку и не стала звездой Голливуда. Я видела снимки Эллы до и после исчезновения Салли: у меня сложилось впечатление, что, когда Элла улыбалась, глаза ее чаще всего оставались серьезными (ср. Гумберт о Шарлотте: «Ее улыбка сводилась к вопросительному вскидыванию одной брови»).
У Шарлотты Гейз и Эллы Хорнер было еще одно сходство, случайное ли, нет ли: брак как способ заполучить их дочь. Гумберт Гумберт так и сделал. Фрэнк Ласалль же всем рассказывал, что якобы забрал Салли у матери. А девочке, чтобы выжить, приходилось подыгрывать ему в этой лжи и в Атлантик-Сити, и в Балтиморе, и еще много где.
ТРИНАДЦАТЬ.
Даллас
В один прекрасный день в марте 1949 года Фрэнк Ласалль отвел Салли в сторону и сообщил, что они уезжают из Балтимора. Дескать, ФБР поручило ему новое дело, и для того чтобы провести расследование, ему придется отправиться на юго-запад страны. На тот момент Салли уже провела с ним девять месяцев. Она не знала, да и не могла знать, что настоящая причина, вынудившая их покинуть Балтимор, заключалась в том, что Митчелл Коэн, прокурор округа Кэмден, 17 марта ужесточил обвинение: отныне Ласалля разыскивали по подозрению в похищении и удержании ребенка против воли. А это значило, что теперь за увоз Салли ему грозило от тридцати до тридцати пяти лет тюрьмы. Полиция так и не напала на след пары, но такое обвинение, вдобавок к первоначальному, означало, что искать их будут с особой тщательностью, поскольку теперь для этого больше возможностей, так что Ласалля, скорее всего, в конце концов арестуют. В Балтиморе оставаться небезопасно, да и вообще на Восточном побережье. Новое обвинение не заставило Ласалля покинуть укрытие: оно вынудило его бежать.
От Балтимора до Далласа примерно 1366 миль. Сегодня это путь занимает порядка двадцати часов на автомобиле по шоссе I-81 и I-40. Но к 1949 году эти дороги еще не построили. Скорее всего, Ласалль и Салли покатили на юг по магистрали US 11, которая заканчивается в Новом Орлеане, штат Луизина, а потом свернули на US 80 и менее чем через 200 миль очутились в Далласе. Впрочем, какой бы маршрут они ни выбрали{115}, в Даллас Ласалль и Салли добрались около 22 апреля 1949 года. Следующие одиннадцать месяцев они продолжали притворяться отцом и дочерью, придерживаясь легенды, что фрэнк якобы забрал Салли у непутевой матери, чтобы растить дочь в нормальных условиях. Ни у кого из новых соседей эта история, казалось, не вызвала вопросов. По крайней мере, сразу после знакомства.
Они обосновались в тихом и ухоженном трейлерном парке на Вест-Коммерс-стрит, примерно в 400 футах от оживленного центра Далласа. Парк был устроен в форме подковы{116}, вдоль изгибов которой стояли трейлеры, в том числе и тот, который здесь же купил Ласалль. Всего в парке помещалось сто домов на колесах. Матери, как правило, вели хозяйство, отцы работали на фермах, сталелитейных заводах, бензоколонках. Соседи тут жили ближе друг к другу, чем в Балтиморе. А значит, могли заинтересоваться парой, узнать больше о Салли – по крайней мере, попытаться.
Ласалль снова поменял им имена{117}. Отныне Салли звали не Маделин Лапланте, а Флоренс Планетт. А вот фамилия Фрэнка, как ни странно, неизвестна: вряд ли он тоже называл себя Планеттом. Один из новых соседей, Дейл Кагамастер, который работал с Ласаллем, называл его Лапланте. Здесь Ласалль всем говорил, что он вдовец (в Атлантик-Сити и в Балтиморе рекомендовался разведенным отцом).
Владельцами трейлерного парка{118} были Нелроуз и Чарльз Пфейлы, которые купили его годом ранее, переехав в Даллас из Акрона, штат Огайо, вместе с тремя сыновьями. Когда в парк прибыли Фрэнк и Салли, Тому, старшему из детей Пфейлов, было девять лет. Никаких Лапланте он не помнил, но фамилия Ласалль показалась ему знакомой. Он также признавался, что отец «Флоренс» держался холодно, надменно и не очень-то приветливо. «Теперь понятно почему, – пояснил мне Том. – Он просто вынужден был ко всем и каждому относиться с подозрением». Вспомнил Том и Салли. «Не могу сказать, что хорошо ее запомнил: мы всего-то пару раз общались. Мне тогда было девять. И единственное, чего мне хотелось, – пинать мячик».
Здесь, как и в Балтиморе, Ласалль устроился механиком, но не говорил Салли, чем он на самом деле занимается все дни напролет. Салли же снова отдал в католическую школу{119} – в Академию Божией Матери доброго совета, которая располагалась в доме 210 по Марсалис-авеню в районе Оук-Клифф, примерно в семи минутах езды от Вест-Коммерс-стрит. Академии Божией Матери доброго совета, как и школы святой Анны в Балтиморе, больше не существует{120}: в 1961 году ее слили с католической школой епископа Данна. Документы академии не сохранились. Она, как и школа святой Анны, находилась в районе, состоявшем преимущественно из беленых домиков, в которых обитали представители среднего класса. Впрочем, сейчас он уже не тот: сказываются бедность и неравенство, да и прежние его жители давным-давно перебрались в пригороды.
День Салли проходил примерно так же, как в Балтиморе. На автобусе добиралась в школу, где начинала день с посещения утреннего богослужения. Учиться было непросто, но она обычно получала хорошие отметки: копия табеля успеваемости за сентябрь 1949 – февраль 1950 года, который Салли принесла домой (Ласалль его сохранил), свидетельствует, что она получала «А[13]13
Высшая отметка.
[Закрыть]» и «А-», и лишь по географии и литературе у нее было «B». Единственный невысокий балл, «С+» по иностранному языку, она получила в последний свой месяц в школе.
Соседи по коммерс-стрит сперва не замечали ничего странного. Казалось, Салли обычная двенадцатилетняя девочка, живет с отцом-вдовцом – правда, тот старался не выпускать ее из виду, разве что в школу она ездила одна. Салли не выглядела несчастной, никогда не просила о помощи. Да Ласалль бы этого и не допустил.
Соседи думали, что Салли нравится хозяйничать{121}. Так, она любила печь пироги. Завела собаку и совершенно ее избаловала. Ласалль не скупился на платья и сладости. Она ходила по магазинам, ездила купаться, заглядывала на ужин к соседям по трейлерному парку – порой с Ласаллем, порой одна, когда ему якобы нужно было вести расследование для ФБР.
Жена Дейла Кагамастера, Джозефина, считала Салли благовоспитанной девочкой. «Порой мы замечали, что ей не хватает материнской любви и ласки, но нам казалось, что отец прекрасно о ней заботится, обеспечивает все условия». Соседи в один голос утверждали, что Салли и ее «отец» «казались счастливыми и искренне любили друг друга». Мод Смилли, которая жила в соседнем трейлере, изумилась, узнав, что на самом деле Салли была его пленницей: «Как-то раз она пришла ко мне в салон красоты. Я сделала ей перманент. Она ни разу ни о чем таком и словом не обмолвилась. Хотя наверняка знала, что мне можно доверять».
Через несколько лет в судебных материалах появится схожее заявление Нелроуз Пфейл: «Салли заглядывала ко мне по сто раз на дню, при желании могла позвонить кому угодно и когда угодно: телефон у меня есть. У нее была масса возможностей сообщить мне, что ее похитили [sic!], тем более что она прекрасно знала: расскажи она мне о чем-то таком, я бы ей непременно помогла». По словам Пфейл, Ласалль запрещал Салли играть с другими детьми в одном-единственном случае: если поведение какого-то ребенка вызывало у него сомнения.
Похоже, и Пфейлы, и Кагамастеры, и все остальные соседи поверили в легенду, которую Ласалль сочинил о Салли. Они не замечали ничего странного, даже в те десять дней, когда Салли исчезла из поля зрения и не ходила в школу. У нее тогда случился аппендицит, потребовалась операция, и она три дня провела в детской травматологической больнице штата Техас. А потом, вероятно, семь дней отлеживалась дома.
После операции в Салли что-то переменилось. Она стала задумчивее. Джозефина Кагамастер заметила, что она двигается не как «здоровая беспечная девушка». По словам Джозефины, Ласалль как-то сказал, что Салли теперь «ходит как старуха».
На первый взгляд, Салли жилось так же привольно, как в Кэмдене, – до того, как Ласалль увез ее от всех, кого она любила. Правда, порой она подолгу оставалась одна, допоздна засиживалась перед телевизором у соседей, провела несколько ночей в больнице. Но расскажи она правду, кто бы ей поверил? Кто бы поверил, что ее похитили, ведь все считали, что Фрэнк Ласалль – ее отец и так о ней заботится? А если бы кто-то и поверил, помог бы он Салли – или подверг бы еще большей опасности?
Впоследствии Джозефина Кагамастер, Нелроуз Пфейл, Мод Смилли и прочие утверждали, что если бы Салли им во всем призналась, они непременно помогли бы. Что ж, легко говорить, когда знаешь правду о чудовищных преступлениях Фрэнка Ласалля, месяцы или годы спустя после того, как его вывели на чистую воду. А тогда они счастливо жили обычной жизнью. Никому и в голову бы не пришло, что юная девушка и стареющий мужчина никакие не отец и дочь, что их отношения – жестокая пародия на родственную любовь. В общем, что бы задним числом ни утверждали соседи – мол мы бы сделали так-то и так-то, – Салли не решилась им признаться. Она им не доверяла.
Но одной женщине Салли все же открылась – некой Рут Джаниш, и та поверила каждому ее слову. И хотя у Рут, возможно, были свои мотивы помогать девочке, куда более сложные, чем можно представить, но именно ее доверие придало Салли смелости принять самое важное в жизни решение.
