Текст книги "Подлинная жизнь Лолиты. Похищение одиннадцатилетней Салли Хорнер и роман Набокова, который потряс мир"
Автор книги: Capa Вайнман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
ВОСЕМНАДЦАТЬ.
Когда же Набоков (на самом деле) узнал о Салли
Утро 22 марта 1950 года Владимир Набоков провел{158} так же, как и каждое утро следующего месяца: в постели, измученный тем же неврологическим недугом, который одолевал его десятью годами ранее, за несколько месяцев до отъезда в Америку. «Я последовал вашему примеру{159} и лежу в постели с температурой выше 102 градусов[16]16
Около 39 градусов по Цельсию.
[Закрыть], – написал он 24 марта Кэтрин Уайт, редактору журнала New Yorker. – Никакой не бронхит, а грипп, причем сопровождается он мучительной межреберной невралгией».
Уайт тоже болела и посоветовала Набокову предпочесть отдых работе. Набоков отдыхал, но работать не прекращал. Десятью годами ранее, прикованный к постели, он писал «Волшебника»; вот и сейчас закончил две последние главы «Убедительного доказательства», первого варианта автобиографии, которая впоследствии выходила под названием «Память говори». Месяц спустя Набоков признался Джеймсу Лохлину{160}, редактору издательства New Directions, что, по-видимому, «вернется в обычное состояние» лишь через несколько недель. Тем летом они с Верой не путешествовали по Америке, как в прошлом году и три раза прежде. Не было ни времени, ни денег, выздоровление шло медленно, а сроки сдачи различных работ поджимали.
Легко представить, что Набоков, лежа в постели у себя дома в Итаке и будучи не в силах работать, взял номер городской газеты и прочел новость о том, что в Калифорнии освободили девочку, с которой похититель почти два года разъезжал по всей Америке. Нетрудно вообразить, что Набоков, у которого, как писала в дневнике Вера{161}, настоящие преступления вызывали живой интерес, каждый день на одре болезни внимательно следил за новостями о спасении Салли и преступлениях Ласалля.
Ведь здесь, в газетных заметках о злоключениях Салли, возможно, крылось решение давней проблемы с рукописью будущей «Лолиты»: где искать связующее звено для замыслов, зревших в голове, десятилетий одержимости, игр, в которые автору было угодно сыграть с читателем?
Роберт Роупер, автор книги «Набоков в Америке», полагал{162}, что Набоков «читал в газетах сообщения о сенсационном преступлении» примерно тогда же, когда освободили Салли. Роупер как-то сказал мне: «Я думаю, история Салли имела решающее значение [для Набокова]. Он уже готов был отказаться от задумки, как вдруг в марте 1950 года в газетах появились эти заметки, словно сама жизнь подсунула ему обоснование и образец для смелого романчика о сексе. Он многое позаимствовал из этой истории».
При этом нет никаких доказательств, что Владимир Набоков узнал о похищении и спасении Салли Хорнер именно в марте 1950 гола. В тех газетах, которые он, скорее всего, читал, об этом не писали – ни в университетской Cornell Daily Sun, ни в New York Times. Точно так же не существует прямых доказательств того, что Набоков просматривал кэмденские или филадельфийские газеты, в которых публиковали самые пикантные подробности и яркие фотографии. В архивах писателя, хранящихся в Нью-Йоркской публичной библиотеке и в Библиотеке Конгресса, отсутствуют вырезки заметок о Салли. Так что любая связь остается за скобками.
Зато существует масса косвенных доказательств того, что Набоков знал о Салли Хорнер и ее спасении. «Лолита» ими изобилует. И я уверена, что писателю нипочем не удалось бы воплотить образ Долорес Гейз, не знай он о злоключениях Салли.
Для начала давайте вспомним, как именно Гумберт Гумберт (примерно в середине романа) запугивает Лолиту, чтобы та не смела его ослушаться. Он внушает девочке, что если его арестуют или она кому-нибудь расскажет правду об их отношениях, ей «предложен будет выбор между несколькими обиталищами, в общем довольно между собой схожими; дисциплинарную школу, исправительное заведение, приют для беспризорных подростков…» Ультиматум Гумберта перекликается с угрозами Ласалля (о которых в марте 1950 года писали в газетах): дескать, если Салли посмеет его ослушаться, ее отправят в детскую колонию.
Несколькими абзацами выше параллель между Гумбертом и Фрэнком Ласаллем прослеживается еще отчетливее: «Еще на днях мы с тобой читали в газете какую-то белиберду о каком-то нарушителе нравственности, который признался, что преступил закон, проведенный Манном, и перевез прехорошенькую девятилетнюю девочку из штата в штат с безнравственной целью, – не знаю, что он под этим подразумевал. Долорес, душка моя! Тебе не девять, а скоро тринадцать, и я бы не советовал тебе видеть в себе маленькую белую рабыню… Я твой отец, и я говорю человеческим языком, и я люблю тебя».
В опубликованном в 2005 году эссе о взаимосвязи «Лолиты» и истории Салли Хорнер набоковед Александр Долинин указал{163} на то что Набоков мошенничает с хронологией дела. Путешествие через всю страну в «Лолите» начинается в 1947 году, за год до похищения Салли Хорнер. Салли в то время как раз исполнилось девять, ей шел десятый год – то есть ровно столько, сколько ей исполнилось по словам Гумберта, а не столько, сколько было Салли на самом деле, когда ее похитил Ласалль. По мнению Долинина, совершенно очевидно, что «юридическая формула, которую использует [Гумберт Гумберт], а также упоминание о том, что он-то, в отличие от Ласалля, действительно отец Лолиты, не оставляет никаких сомнений, что этот отрывок – ссылка на газетные заметки 1950‑го…» Иными словами, в тексте романа содержится косвенное доказательство того, что Набоков в марте 1950 года действительно читал о Салли Хорнер, а не вставил ее историю в роман задним числом, через несколько лет после событий.
Чтобы сбить читателя со следа – а может, просто позабавиться, – Набоков наделяет чертами Ласалля других персонажей. Муж Долорес и отец ее ребенка, Дик Скиллер, работает механиком. У Вивиан Дамор-Блок (анаграмма имени Владимир Набоков) «ястребиный профиль» – выражение, позаимствованное из описания Ласалля: в марте 1950 года в газетах упоминали, что у него «ястребиный профиль». Долинин также подчеркивает, что «флорентийские грудки» и «флорентийские ладони» столько же относятся к настоящему имени Салли Хорнер – Флоренс, – сколько к Боттичелли.
Салли провела в неволе двадцать один месяц, с июня 1948 по март 1950 года. Отношения Лолиты и Гумберта Гумберта продолжаются двадцать один месяц, когда они оседают в Бердслее, где Гумберт осознает, что уже не имеет прежнего влияния на девочку. Он опасается, что Долорес рассказала правду об их связи с «отчимом» школьной подруге Моне. И что теперь она лелеет «тайную мысль, что, может быть, Мона права, и ей, сиротке Долорес удалось бы меня выдать полиции без того, чтобы самой понести кару».
То, что Долорес, возможно, призналась во всем Моне, перекликается с тем, что Салли рассказала о том, как ее насилует Фрэнк Ласалль, сперва безымянной школьной подружке, а потом Рут Джаниш. Салли удается избавиться от Ласалля благодаря звонку домой; так и Долорес тайком звонит кому-то после ссоры с Гумбертом, а потом сообщает: «Принято большое решение». Сбегает она только через месяц, однако замыслу уже дан ход.
Ну и наконец, в заключительной главе «Лолиты» Гумберт Гумберт признается, что «приговорил бы себя к тридцати пяти годам тюрьмы за растление и оправдал бы себя в остальном». Точь-в-точь приговор, который вынесли Фрэнку Ласаллю.
ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Выстроить жизнь заново
Салли Хорнер было всего-навсего одиннадцать лет и два месяца, когда Фрэнк Ласалль умыкнул ее из Кэмдена. А домой она вернулась за две недели до своего тринадцатилетия (Салли родилась 18 апреля). «Уехала совсем девчонкой{164}, – пробормотала Элла в день, когда наконец воссоединилась с дочерью, – а теперь почти взрослая девушка». Салли повидала Америку, узнала, что на свете полным-полно мест, непохожих на Кэмден. Ей пришлось повзрослеть самым мучительным образом: она испытала такое, что и захочешь – не забудешь.
Неизвестно, как родные отметили ее праздник, поскольку никого уже нет в живых (за исключением племянницы Салли, Дианы, которой тогда был год и восемь месяцев). Возможно, ответ получится отыскать в минутной видеозаписи, которую сделал зять Салли, Эл Панаро, во время семейной поездки в зоопарк Филадельфии{165}. Это единственные сохранившиеся кадры с Салли.
Салли одета по-весеннему: на ней тот же костюм, в котором она прилетела из Калифорнии и появилась в суде в тот день, когда Фрэнк Ласалль признал себя виновным в похищении. Ее сестра Сьюзен в белом или кремовом пальто, светлой блузке и темной юбке; на Диане розовый костюмчик из двух предметов.
Салли, понурив плечи, идет за Сьюзен. На некоторых кадрах везет племянницу в коляске с белой ручкой. Салли двигается медленно, нерешительно, однако неясно, действительно ли она так двигалась или виновата замедленная съемка.
На крупном плане Салли наклонила голову набок. Во взгляде читается неуверенность, словно ей еще неловко появляться на публике. И словно даже с родными, с теми, кто ее любит, она по-прежнему осторожничает.
В камеру она не посмотрела ни разу.
Салли понемногу привыкала жить с родными – и в Кэмдене, и вообще, – но еще предстояло решить несколько неотложных вопросов. Ее похитили в самом конце шестого класса; осенью же она должна была пойти в восьмой класс средней школы имени Клары С. Берроу, и ей не терпелось начать все с чистого листа. В неволе Салли тоже училась, но каждый день, проведенный с Фрэнком Ласаллем, все силы ее были направлены на то, чтобы выжить: ей некогда было задумываться о том, кем она хочет стать, когда вырастет. Теперь же Салли была свободна и могла задуматься о собственных желаниях, о своем будущем. «Она твердо знает, чего хочет{166}, – сказала надзирательница центра заключения несовершеннолетних в Сан-Хосе через несколько дней после сенсационного спасения Салли. – Она мечтает стать врачом».
Тем временем Элла сидела без работы, и ей нужно было куда-то устроиться, чтобы прокормить не только себя, но и дочь которая, пусть и не по своей вине, теперь была куда более зрелой, чем обычная тринадцатилетняя девушка. И то, что Элла в разговоре с журналистами не раз повторила слова «что бы Салли ни натворила, я ее прощаю», указывает либо на неловкость из-за пережитого дочерью насилия, либо на непонимание ситуации.
В 1950 году еще не было слов, чтобы описать механизм или степень виктимизации Салли, учитывая, что насилием были и психологические манипуляции, а не только физическое принуждение. И что невинные на первый взгляд отношения отца и дочери маскировали постоянные изнасилования, о которых окружающие не подозревали. Пожалуй, Элла, которая и так выбивалась из сил, чтобы заработать денег, прокормить семью и заплатить за свет, не выдержала бы подробностей неволи Салли. И не сумела бы начать жизнь заново там, где никто не знал, что с ними случилось. Привычный позор они предпочли неизвестности.
Впрочем, Элла все же приняла к сведению совет Коэна и предложила Салли провести лето{167} 1950 года во Флоренсе у Панаро (а сама Элла осталась бы дома, в Кэмдене). Имена менять не стали, и о том, что произошло с Салли, не вспоминали десятки лет.
Летом 1950 года Салли Хорнер наконец-то осмелилась поверить, что она в безопасности. Она присматривала за Лианой, когда Сьюзен и Элу Панаро нужно было работать в теплице, а порой и сама ухаживала за цветами и пряными травами. На одной из семейных фотографий Салли в теплице рядом со Сьюзен; на девушке джинсы, белая рубашка и темная кофта, растрепанные волнистые волосы падают на лицо, рот приоткрыт: сестры о чем-то беседуют.
Салли Хорнер со старшей сестрой Сьюзен Панаро в семейной теплице
Судя по другим снимкам, сделанным примерно в то же время, пребывание у Панаро определенно шло Салли на пользу. На одной из фотографий Салли стоит одна в искусно сшитом светлом платье подходящем для посещения церкви или какого-нибудь дневного культурного мероприятия. Она с улыбкой смотрит в камеру, хотя во взгляде читается робость, как на той пленке из зоопарка Филадельфии.
На второй фотографии Салли, уже в другом нарядном платье, улыбается куда шире. Рядом с ней – темноволосый юноша в костюме, который ему велик самое меньшее на два размера. Очевидно, это кавалер, с которым она идет на школьные танцы или какое-то церковное собрание. Как его звали, как прошел вечер – все это кануло в Лету (впрочем, как и то, знал ли он о случившемся с Салли).
В апреле 1951 года Салли исполнилось четырнадцать; она выглядела как типичная американская девушка-подросток начала пятидесятых, обожавшая Перри Комо, Тони Беннетта, Дорис Дэй и прочих популярных исполнителей тех лет. (Набоков в «Лолите» подробно перечисляет, что слушали в дороге Долорес и Гумбepт Гумберт, – помимо прочего, «Wish You Were Нere» Эдди Фишера, «Forgive Me» Пегги Ли, «Sleepless» и «Неrе in My Heart» Тони Беннетта.)
На одной фотографии, где Салли запечатлена в обычной обстановке, становится заметно, что, возможно, в душе ее происходят более сложные тайные процессы, нежели у обычной «юницы», как ее порой именовали журналисты в заметках о спасении. Салли снова в джинсах, как на фото в теплице со Сьюзен, но на этот раз на ней темная рубашка, а волнистые волосы зачесаны назад. На монохромном фотоснимке ее губы кажутся почти черными: скорее всего, Салли накрасила их ярко-красной помадой. Салли стоит на пороге своей комнаты с газетой в правой руке и лукаво улыбается, словно только что читала комиксы, но ей помешали. И кажется, что ей не помешало бы выспаться и выпить кофе, а может, и то и другое.
Непостановочное фото Салли с газетой
На людях Салли держалась приветливо и стойко, но Эл вспоминал, что его свояченица то и дело впадала в меланхолию. Только что участвовала в беседе – и вот уже мыслями где-то далеко. Свет в ней то загорался, то гас. «Она ни разу не обмолвилась, что ей грустно и тоскливо, – рассказывал мне Эл в 2014 году, – но и так было понятно, что с ней неладно». Родные старались не вспоминать о том, что ей довелось пережить, да Салли и сама почти никогда и никому об этом не рассказывала. Ни с кем не говорила по душам. Не показывалась ни психологу, и психотерапевту. Жизнь ее разделилась на «до» и «после».
Салли пошла в среднюю школу Берроу, что на углу Хэддон-авеню и Ньютон-авеню, и, как всегда, училась хорошо. Эл вспоминал, что свояченица была «умница и отличница»: «Такое ощущение, что она знала предмет еще до того, как его прошла». Она с отличием окончила среднюю школу в июне 1952 года.
Несмотря на сохранившееся фото Салли с кавалером, о друзьях ее известно немногое. Она и до похищения с трудом заводила знакомства, а уж после ей стало еще сложнее общаться со сверстниками. Одноклассники перешептывались за ее спиной, обсуждали связь с Ласаллем. Юные нахалы чувствовали себя вправе отпускать в ее адрес неуместные замечания, делать непристойные предложения. Кэрол Тейлор (до замужества Стартс), одноклассница Салли, вспоминала, что «на нее смотрели как на конченую шлюху»{168}. Ее слова подтверждала Эмма Ди Ренцо (Салли знала ее как Эмму Аннибале): «Сперва ей приходилось тяжко{169}. Некоторые вели себя по отношению к Салли некрасиво. Мне кажется, они ей не верили».
Одноклассников Салли не волновало, что ее похитили и изнасиловали. Не девственница – значит, покрыла себя позором. Хорошие девочки должны хранить невинность до брака. «На нее смотрели как на шлюху, как ни крути, – объясняла Кэрол. – Такие уж тогда были порядки».
Кэрол познакомилась с Салли на классном часе в восьмом классе. Кэрол, как и Салли, тоже довелось узнать изнанку жизни, однако Салли предпочитала не вдаваться в подробности и убегала от воспоминаний в мир книг. Кэрол жила в двух кварталах от школы, Салли чуть дальше, в четырех-пяти. В семье у Кэрол было десять детей, у Салли же близких родственников было раз-два и обчелся. У Кэрол были и другие друзья. У Салли не было никого, кроме Кэрол, которую ни капельки не заботило, что остальные думают о Салли. Кэрол говорила, что не обращала внимания на якобы под моченную репутацию Салли но, скорее всего, она, в отличие от одноклассников, просто не хотела осуждать Салли. Кэрол восхищалась манерами Салли, ее любовью к чтению и мудрыми суждениями. Салли приводила в восторг свобода Кэрол. Ей так же нравилось общаться с ней, как Кэрол нравилось общаться с Салли.
Прогулки были для Салли отдушиной{170}. Ей нравилось проводить время на свежем воздухе: солнце, море, побережье Джерси. В детстве, до того, как ее похитил Фрэнк Ласалль, Салли часто проводила выходные в городках на побережье – в том же Вайлдвуде и Кейп-Мее. После спасения лишь на пляже ей удавалось позабыть жестокие насмешки, преодолеть переполнявшее душу отчаяние. Побережье не решило бы всех проблем, но, по крайней мере, здесь ей было хорошо.
Летом 1952 года Салли с нетерпением ждала начала занятий в старшей школе имени Вудро Вильсона. Ей было пятнадцать, но выглядела она куда старше. Ей хотелось завести новых друзей, найти парня.
А потом в середине августа она в очередной раз поехала в Вайлдвуд.
ДВАДЦАТЬ.
Работа над «Лолитой»
Летом 1950 года Набоковы не могли себе позволить отправиться в автомобильное путешествие по Америке, однако на следующий год, в июне, Владимир и Вера после окончания весеннего семестра в Корнелле уехали из Итаки{171}. Владимир выставил оценки студентам, занимавшимся у него на курсе европейской литературы; Набоковы освободили дом на Ист-Сенека-стрит, поскольку с осени нашли более дешевое жилье.
30 июня Вера свернула с шоссе 36, и их дряхлеющий «олдсмобиль» покатил по улицам Сент-Фрэнсиса, штат Канзас; распорядок их путешествий давным-давно устоялся: охота на бабочек дотемна – если, конечно, позволяет погода и самочувствие. В дождливые дни (а их в ту поездку выдалось большинство) или когда усталость брала свое, как правило, в середине дня, Набоков работал над рукописью, которую тогда еще называл «Королевство у моря».
Работал Набоков на пассажирском сиденье «олдсмобиля», подальше от шума, доносившегося из-за стены номера в мотеле, защищенный от ливней и бурь, помешавших его занятиям лепидоптерологией. Дмитрий, которому уже минуло семнадцать, присоединился к родителям в Теллуриде, штат Колорадо, – приехал из Гарварда, где закончил первый курс, – и сменил Веру за рулем. Семья колесила по Скалистым горам, Вайомингу, западному Йеллоустону, Монтане и в конце августа вернулась в Итаку.
Вера и Набоков охотятся на бабочек
Набоков неделями охотился на бабочек в Скалистых горах, порой голый по пояс, подставив грудь солнцу, и это не могло не сказаться на его здоровье. Проблемы из-за длительного пребывания на солнце начались после возвращения в Корнелл: тяжелый солнечный удар на целых две недели приковал писателя к постели. «Глупейшая ситуация… получить удар{172} скудного нью-йоркского солнца на стриженой лужайке, – писал Набоков в дневнике. – Высокая температура, боль в висках, бессонница и непрестанная, блестящая, но бесплодная путаница мыслей и образов».
Летом 1952 года Набоковы поменяли маршрут. Путешествие началось в Кембридже, штат Массачусетс, а не в Итаке, поскольку в весеннем семестре Владимир преподавал в Гарварде (в Корнелле ему дали отпуск для научной работы). К тому же Дмитрий учился в Гарварде, так что Набоковы перебрались в Кембридж еще и для того, чтобы быть поближе к сыну.
В конце июня, дней через десять после отъезда из Кембриджа, Владимир, Вера и Дмитрий на том же «олдсмобиле», что и в прошлые годы, добрались до Ларами, штат Вайоминг. Дальше они двигались вдоль линии водораздела, не покидая границ штата; Набоков охотился на бабочек. Они проехали по национальному заповеднику Медисин-Боу («по отвратительной проселочной дороге») и к четвертому июля очутились в Риверсайде (где застали «какие-то шумные гулянья»), а к началу августа прибыли в Афтон.
Все это время Набоков продолжал писать на каталожных карточках заметки для романа, который так долго его мучил. Весь прошлый год он оттачивал бытовые наблюдения. Подмечал мельчайшие детали, чтобы точнее изобразить в романе американскую девочку-подростка. Набоков записывал данные о росте, весе, среднем возрасте начала менструации, перепадах настроения, даже «как правильно ставить клистир».
Он выписывал из журналов образцы подростковых словечек: так в «Лолите» появились фразы наподобие «Вот умора» или «С ней не соскучишься», причем звучат они вполне органично, не режут ухо. Чтобы собрать материал для образа мисс Пратт, которая возглавляла школу в Бердслее, Набоков встретился с настоящей школьной директрисой (сославшись на то, что якобы хочет записать к ним дочь).
Однако во время путешествия вдоль водораздела работа над романом продвигалась не так быстро, как рассчитывал Набоков. Учебный год вымотал его сильнее, чем он мог представить. И теперь он приберегал силы для охоты на голубянок: ему даже посчастливилось обнаружить репейницу Vanessa cardui. Наконец пришла пора возвращаться на восток. Дмитрий уже уехал в Кембридж, оставив родителей путешествовать в одиночку по двухголосным шоссе. Скорее всего, на то, чтобы преодолеть 1850 с лишним миль до Итаки, супругам потребовалось около двух недель. 1 сентября 1952 года они вернулись в город, уже в другой, новый дом. К тому времени Набоков прочитал новую заметку о Салли Хорнер, и эта история настолько изменила развитие сюжета «Лолиты», что без нее, может, никакого романа и вовсе не было бы.
