Текст книги "Подлинная жизнь Лолиты. Похищение одиннадцатилетней Салли Хорнер и роман Набокова, который потряс мир"
Автор книги: Capa Вайнман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ.
Установить взаимосвязь между Салли Хорнер и Лолитой
В 1963 году Питер Уэлдинг был молодым внештатным репортером{250}. Родом Питер был из Филадельфии и к своим неполным тридцати годам успел опубликовать немало статей, в основном в музыкальных журналах типа Downbeat. Еще он был начинающим музыкальным продюсером: в том же году Уэлдинг основал звукозаписывающую компанию Testament Record, где планировал выпускать старый и новый джаз, госпел и блюз. Для продвижения карьеры продюсера Уэлдинг впоследствии перебрался в Чикаго, но случилось это уже после того, как ему на глаза попалась, история, приключившаяся на другом берегу реки от его родного города.
Уэлдинг родился в 1935 году, на два года раньше Салли Хорнер; неудивительно, что ее похищение и спасение произвели на юного Питера такое впечатление. Он вспоминал, как читал о злоключениях Салли{251} в городских газетах, Philadelphia Inquirer и Evening Bulletin, и решил проследить взаимосвязь между историей Салли и «Лолитой». Он отталкивался от того же вводного предложения, которое через несколько десятилетий привлекло внимание Александра Долинина, а за ним и мое. Он сравнил определенные события из жизни Лолиты с тем, что приключилось с Салли. Результаты были опубликованы в неожиданном источнике: мужском журнале Nugget, который считался пикантнее Esquire и GQ, но все же поскромнее, чем Playboy.
Nugget славился статьями на литературные темы. Все потому, что редактором журнала в те годы был Сеймур Крим, принадлежавший к движению битников, приятель Джека Керуака, Аллена Гинзберга, Нила Кэссиди, хотя, в отличие от них, Крим стихов не писал. Работая в New York Herald Tribune с будущими звездами литературы, такими как Том Вулф, Джимми Бреслин и Дик Шаап, Крим проникся духом так называемой новой журналистики[20]20
Новая журналистика – особой стиль американской журналистики 1960‑х и 1970‑х годов, адепты которого относились к журналистике как к искусству и использовали при написании статей типично литературные приемы.
[Закрыть]. При Криме в Nugget выходили эссе и статьи Нормана Мейлера, Джеймса Болдуина, Отто Премингера, Уильяма Сарояна, Честера Хаймза и Пэдди Чаефски – и все это в 1963 году.
Несмотря на стремление к высокому литературному качеству публикаций, Nugget был ориентирован на широкую публику, хотя Крим и его сотрудники сами ставили себе палки в колеса, поскольку регулярно срывали график выхода номеров. Так, в 1963‑м свет увидели всего пять номеров журнала; можно сказать, что под руководством Крима Nugget выходил «раз в два с чем-то месяца». Статья Уэлдинга «У «Лолиты» есть секрет – только тс-с!» («Lolita Has a Secret – Shhh!») была опубликована в ноябрьском номере.
Начиналась статья с краткого пересказа историй похищений Лолиты и Салли, причем последнюю Уэлдинг целиком позаимствовал из филадельфийских газет, Inquirer и Evening Bulletin. Он описал и встречу в магазине полезных мелочей, и то, как Ласалль угрожал Салли, что если она не согласится сделать, как он ей велит, то ее якобы отправят в исправительную школу, и основные моменты их путешествия через всю страну, продлившегося 21 месяц, и роль Рут Джаниш в освобождении Салли, и, наконец, собственно спасение[21]21
Уэлдинг почему-то называет девушку Флоренс «Салли» Энн Хорнер. Неизвестно, откуда он взял это второе имя, Энн, поскольку о нем никто никогда не упоминал, да его и врвсе не существовало. Ошибку Уэлдинга, помимо прочих, повторил и Альфред Аппель-младший в комментариях к «Лолите». – Прим. Авт.
[Закрыть].
Закончив пересказ, Уэлдинг заявил, что в «Лолите» и в деле Хорнер «обнаруживается слишком много совпадений, чтобы это было случайностью». Уэлдинг отмечает, как Салли боялась, что ее отправят в исправительную школу, и сравнивает ее страх с признанием Гумберта примерно в середине романа: «С глубочайшим стоном стыда вспоминаю один из, а именно вызывавшийся мною призрак исправительного заведения». И далее: «…давай посмотрим, что получится, если ты… обратилась бы в полицию с жалобой на то, что я тебя умыкнул и изнасиловал… Итак, я сажусь в тюрьму. Хорошо-с. Сажусь в тюрьму… Но что тогда происходит с тобой, моя сиротка?.. Пока я буду томиться за решеткой, тебе, счастливому, заброшенному и так далее ребенку, предложен будет выбор между несколькими обиталищами, в общем довольно между собою схожими: дисциплинарную школу, исправительное заведение, приют для беспризорных подростков…»
Уэлдинг проводит параллель между тем, как Гумберт женится на Шарлотте Гейз, чтобы заполучить Долорес, и утверждением Ласалля, что он якобы был женат на матери Салли. Уэлдинг замечает, что поведение миссис Гулиган, домработницы, обслуживавшей Гумберта Гумберта и Лолиту в Бердслее, возможно, основывается на действиях Рут Джаниш («в редких случаях, когда присутствие Гулиганши совпадало с лолитиным, я все опасался, что моя простодушная девочка подпадет под уютные чары отзывчивой бабы и что-нибудь выболтает на кухне»).
И, наконец, Уэлдинг приводит неопровержимое доказательство – то самое неоновое вводное предложение в самом конце «Лолиты»: «в этом одном-единственном предложении Набоков упоминает всё – и полные имена, и возраст пары, и род занятий Ласалля, и дату похищения». Все это, по мысли Уэлдинга, предполагает, что Набоков был прекрасно осведомлен о деле Ласалля, а не просто где-то что-то случайно услышал или прочел.
К концу статьи Уэлдингу, похоже, наскучили все эти сравнения и противопоставления («Можно с легкостью обнаружить и другие параллели, но зачем?»), однако он с уверенностью заключает: «Сюжетная линия «Лолиты» во многом основывается на этом деле, на реальных событиях… Напрашивается вывод: вольно или невольно упомянув в тексте историю Ласалля и Хорнер, Набоков тем самым хотел указать нам источник материала – или же таким вот хитроумным способом намеревался избежать возможных судебных преследований».
Я не вполне понимаю, что хотел сказать Уэлдинг этой последней фразой. Сам он не поясняет, поэтому наверняка судить не могу, но, возможно, он полагал, что юристы, которым и без того хватало волнений, связанных с сомнительной репутацией «Лолиты», законодательными трудностями и запретами на публикацию романа, заставили Набокова включить в текст романа это упоминание, дабы избежать возможных судебных исков – например, по обвинению в плагиате.
Уэлдинг допустил в статье несколько ошибок. Во-первых, он решил, что вышеупомянутое вводное предложение произносит мать одной из Лолитиных одноклассниц, миссис Чатфильд, с которой Гумберт Гумберт столкнулся в холле гостиницы в Рамздэле, куда вернулся через пять лет после того, как они с Лолитой оттуда уехали. И все же, несмотря на это, Уэлдинг за несколько десятков лет до прочих исследователей понял значение упоминания о Салли Хорнер.
Меня куда больше смутило, что он ни словом не обмолвился о дальнейшей судьбе Салли Хорнер. Неужели он не знал, что десятью годами ранее Салли погибла в автокатастрофе? Возможно, его фраза о «хитроумном способе» относилась к тому, что у Салли, будь та жива, нашлось бы веское основание для судебного иска? Умолчав о ее гибели, Уэлдинг упустил возможность сравнить судьбу Салли с судьбой Шарлотты Гейз, сгинувшей под колесами автомобиля. Впрочем, нужно заметить, у Уэлдинга не было и не могло быть прямого доказательства того, что Набоков действительно знал об истории Салли: сохранившееся в его архивах в Библиотеке Конгресса записанное и отредактированное сообщение в 1963 году еще не было доступно публике.
В заключении Уэлдинг предполагает – впрочем, весьма осторожно, с неловкими оговорками: «не исключено», что Набоков начал работу над «Лолитой» «лишь в 1950 году, под впечатлением от дела Ласалля – Хорнер. По крайней мере, все доказательства свидетельствуют в пользу такого вывода». Это, разумеется, не так: дневниковая запись, которую Набоков сделал в декабре 1953 года, – о том, что наконец-то, спустя пять лет работы, завершил работу над рукописью, – опровергает гипотезу Уэлдинга. Против такого предположения свидетельствует и то, что уже был написан «Волшебник».
Однако именно в 1950 году Набоков едва не забросил то, что тогда называлось «Королевством у моря». Так что ни на чем не основанные предположения Уэлдинга все же имели какой-то смысл: когда бы Набоков ни узнал о случившемся с Салли Хорнер, эта история помогла ему превратить фрагментарную рукопись, обреченную на провал, в роман, который имел невероятный, оглушительный успех. И если бы об этом стало известно, поступок Набокова, позаимствовавшего для романа историю злоключений реально существовавшей девочки, вряд ли выглядел бы красиво в глазах публики, пусть даже такое отношение и оказалось бы несправедливым.
Выпуск журнала Nugget за ноябрь 1963 года остался практически незамеченным. Он не вызвал и сотой доли того интереса, которого удостоилась премьера фильма «Лолита», состоявшаяся месяцем позже, равно как не мог похвастаться и проданными миллионами экземпляров, в отличие от самого романа. И все же кое-кто обратил на него внимание: репортер газеты New York Post Алан Левин{252}.
Впоследствии Левин стал известным режиссером-документалистом; вместе с сыном, Марком, и Биллом Мойерсом работал над фильмами для каналов PBS и НВО. Однако первые шаги в журналистике он сделал в агентстве Associated Press, а в конце 1950‑х годов перешел в Post; за написанные для газеты репортажи об организованной преступности получил Пулитцеровскую премию.
Неизвестно, то ли Левин, которому тогда было тридцать семь, самостоятельно наткнулся на ноябрьский номер Nugget, то ли журнал ему подсунул кто-то из знакомых. Как бы то ни было, он прочел статью Уэлдинга и понял, что должен написать свою – о том, правда ли, что сюжет «Лолиты» основан на сенсационном похищении. И если это правда, то как великий Владимир Набоков это объясняет?
9 сентября 1963 года Левин послал Набокову письмо, которое пришло в Монтрё четыре дня спустя. Вскоре Левин получил официальный ответ Набокова, составленный и подписанный Верой. Статья Левина «Набоков утверждает, что «Лолита» больше искусство, чем жизнь» вышла в номере Post за 18 сентября 1963 года, на следующий день после того, как Левин получил Верино письмо.
Статью открывала провокационная подводка: «Что, если Гумберт Гумберт был 50-летним механиком из Филадельфии, а его нимфетка, Лолита, 11-летней девочкой из Кэмдена?» Левин процитировал отрывки из письма Веры, чтобы прояснить позицию Набокова, и выдержки из статьи Уэлдинга в Nugget, чтобы ответить на поставленный вопрос. Однако будет полезно прочесть письмо Веры Левину целиком, поскольку оно представляет собой интереснейший пример образа мыслей Набоковых. А еще она слишком рьяно отрицает предположения Левина:
Монтрё, 13 сентября 1963 года
Отель «Монтрё-Палас»
Уважаемый мистер Левин,
Муж попросил меня поблагодарить вас за письмо от 9 сентября. Статью в журнале Nugget он не видел, а потому затрудняется с ответом на ваше письмо. Работая над «Лолитой», он изучил немало источников («реальных» историй) многие из которых обнаруживают куда большее сходство с сюжетом «Лолиты», чем та, о которой пишет мистер Уэлдинг. Впрочем, она в «Лолите» тоже упомянута. Но это не значит, что она послужила источником вдохновения для романа. Мой муж полагает, что, пытаясь истолковать «выдуманное» произведение, едва ли следует принимать во внимание тот факт, что в «реальной жизни» «действительно происходят похищения и изнасилования». Особенно его заинтересовало предположение мистера Уэлдинга о том, что он таким вот, «хитроумным способом намеревался обеспечить себе правовую защиту». Защиту от чего?
Если бы мой муж прочел статью мистера Уэлдинга, возможно, он сумел бы более внятно пояснить вам свою позицию, хотя и сомневается, что эта статья имеет сколь-нибудь серьезное значение.
С уважением,
(Миссис Владимир Набоков)
Письмо Веры демонстрирует множество ролей, которые она играла в качестве «миссис Владимир Набоков»: защитницы мужа, выразительницы единственно верного мнения о творчестве Набокова, согласно которому его творческий гений превыше всего остального, мастерицы дезинформации в тех случаях, когда кто-нибудь покушался на миф о Набокове. Вера зарекомендовала себя, как сейчас сказали бы, высокопрофессиональным бренд-менеджером Владимира. Любые рассуждения на тему того, что сюжет «Лолиты» мог быть основан на реальном происшествии, противоречили искреннему убеждению Набокова, что искусство не нуждается ни в каких влияниях, а следовательно, на них не стоит обращать внимания.
То, как Набоковы восприняли письмо Левина, а заодно и статью Уэлдинга в Nugget, наглядно демонстрирует их до крайности противоречивую реакцию на любые попытки выяснить возможные источники «Лолиты». Они отрицали значение Истории Салли Хорнер, однако признавали, что та все же упомянута в романе. Несмотря на то что, по словам Набоковых, существовало немало реальных историй, в «Лолите» описан только случаи с Салли.
Ответ Веры, упорно утверждавшей, что история Салли «не послужила источником вдохновения для романа», сродни попытке перекричать назойливого оппонента. И это сработало, поскольку Левин не ответил – по крайней мере, нам ничего об этом не известно.
Вера писала, что Набоков якобы не читал статью в Nugget, и это более чем странно, причем по целому ряду причин. Во-первых, в основном архиве писателя в нью-йоркской Библиотеке Конгресса хранятся пять с лишним коробок с газетными вырезками о «Лолите», начиная с 1955 года, когда роман вышел в Olympia Press, до 1958‑го, когда «Лолиту» выпустило издательство Putnam, а также за 1960‑е и начало 1970‑х годов. Набоковы были клиентами нескольких библиотечных служб тематических подборок{253} – как в Нью-Йорке, так и в Париже. В архиве писателя есть, кажется, все когда-либо опубликованные рецензии на всех языках, на которых говорили или читали супруги (английском, французском, немецком, итальянском и русском), причем как положительные, так и отрицательные отзывы, как хвалебные, так и критические, как те, авторы которых защищали роман, так и те, в которых утверждалось, что его следует запретить повсеместно.
Также в архиве есть целая коробка вырезок со статьями, посвященными экранизации «Лолиты», начиная с обсуждений того кто будет играть Долорес Гейз. Набоковы сохранили даже номер журнала Cosmopolitan за август 1960 года с фотографией Жа Жа Габор, сорокатрехлетней матроны, одетой, как двенадцатилетняя Лолита: в обтягивающей коротенькой ночной рубашке, с яблоком в руке, актриса облизывает гyбы с притворно-невинным видом, в котором, однако, содержится явный призыв. И прочие модные и девичьи журнальчики из Франции и Италии со снимками старлеток в «платьях Лолиты» на фотопробах для фильма, в котором они отчаянно хотели сыграть.
Меня поразила эта обширная коллекция эфемер, посвященных «Лолите». Но того самого выпуска Nugget среди них не было. И ведь нельзя сказать, что Nugget был настолько неизвестен, учитывая, какие печатные издания собирали и хранили Набоковы. Отсутствие его в архивах писателя говорит само за себя – как часть куда более значимого отсутствия: любых упоминаний о Салли Хорнер.
Вера Набокова в письме Алану Левину подчеркнула, что похищение Салли «не послужило источником вдохновения для романа». Более того, она утверждала, что Набоков «изучил немало источников… многие из которых обнаруживают куда большее сходство с сюжетом «Лолиты», чем та, о которой пишет мистер Уэлдинг». Но даже если так, она все равно лукавит. Поскольку в самой «Лолите» упомянуты лишь два из множества источников: дело Дж. Эдварда Грэммера и история Салли Хорнер.
Вероятно, у Набокова была причина сохранить те две карточки с записями, а не сжечь их, как страницы рукописи. В обоих случаях он не мог не сделать выписки, и в особенности это касалось гибели Салли Хорнер. Он упомянул о ней в романе, хотя вполне мог умолчать. История Салли была важна для писателя, поскольку не прочитай Набоков о похищении, он не сумел бы и закончить «Лолиту».
Мне кажется, поведение Набоковых можно объяснить столько же небрежностью, сколько и сознательным желанием запутать дело.
Стэйси Шифф, биограф Веры Набоковой, не советовала искать скрытый смысл{254} в ответе Веры Левину, в этом безапелляционном отрицании очевидного. Шифф сказала мне, что письмо Веры «повторяет все, что Набоковы говорили о превосходстве искусства. Оно самодостаточно; прочее по сравнению с ним заурядно и стоит гораздо ниже по значению». По словам Шифф, Вера отвергала все, что могло быть воспринято как «давление на высокое искусство». Повседневность можно было принести в жертву творческому воображению.
Вот только Владимир и Вера отнюдь не отличались небрежностью. Его творчество, а также то, как она защищала его и решала организационные вопросы, свидетельствовали скорее о стремлении контролировать и управлять, о неприятии любых интерпретаций, которые противоречили их собственной. А поскольку искусство превыше всего (для Набоковых так было всегда), то обнаружить, что за завесой вымысла скрывается реальный случай, значило разбить иллюзию абсолютной власти творчества.
Скорее всего, Вера в письме так категорично отрицает возможную взаимосвязь романа с делом Салли, чтобы назойливые репортеры бульварных газет не принялись раскапывать подробности. Статья Левина вышла в Post, но о ней скоро забыли, как и о деле Салли Хорнер. Эндрю Филд в критической биографии «Набоков: его жизнь в искусстве», которая вышла в 1967 году, писал, что упоминание Салли и Ласалля «имело под собой реальную основу: механик из Филадельфии увез в Атлантик-Сити одиннадцатилетнюю девочку из Кэмдена». Альфред Аппель в комментариях к «Лолите» (первое издание вышло в 1970 году, исправленная версия – в 1991‑м) добросовестно отметил упоминание, но при этом имени Салли не назвал. Брайан Бойд в биографии Набокова называет Ласалля «растлителем среднего возраста», который похитил пятнадцатилетнюю Салли Хорнер из Нью-Джерси и держал ее двадцать один месяц в качестве «вездеходной рабыни», – правда, Бойя прибавил Салли четыре года; на момент похищения ей было всего одиннадцать.
В тщательнейшим образом собранных набоковских архивах вырезок, посвященных «Лолите», нет ничего о Салли Хорнер, потому что в противном случае сложилась бы совсем иная, более полная картина событий, а это могло бы разрушить выстроенный с такой заботой миф о Набокове – уникальном художнике, чьи талант и воображение на голову превосходят талант и воображение других. Набоков словно сам не верил, что «Лолита» не зависит от реальной истории Салли Хорнер. Как следствие, злоключения Салли оказались погребены под песками времени и практически позабыты.
ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ.
Он велел никому не рассказывать
Через несколько десятков лет после того, как Рут Джаниш{255} уговорила Салли Хорнер сделать междугородный звонок, который спас Салли от Фрэнка Ласалля, она пила чай с дочерью Рейчел. Долгие годы они не общались, но в конце концов Рейчел решила, что хочет сблизиться с матерью.
В истории с Салли Рут показала себя героиней, чей поступок навсегда изменил жизнь девочки. Со своими детьми же Рут была персонажем с куда более сложным и противоречивым характером – и манипулировала, и раздражала, так что дети потом годами с ней не общались. Однако в 1949 и 1950 годах эти черты ее характера еще не проявили себя в полную силу. Все ее причуды были еще впереди. Рейчел мне говорила, что ее мать в жизни занимала примерно такую позицию: знакомясь с кем-то, рано или поздно произносила что-нибудь типа «Привет, меня зовут Рут. Чем вы можете быть мне полезны?»
Повзрослев, многие из детей Рут смирились с тем, что мать такая, какая есть. Да, в прошлом Рут совершила немало вопиющих ошибок. Она старательно не обращала внимания на то, что ее детей оскорбляли, избивали, а то и насиловали мужчины, с которыми она жила, причем как мужья, так и недолгие ее любовники. Порой Рут словно бы санкционировала это насилие: верила не детям, а сожителям. В конце концов один из них стал первым и единственным мужем Рейчел.
В начале 1960‑х Рут работала на междугородной автобусной станции в области залива Сан-Франциско. У одного из ее коллег было четыре сына. Рут решили познакомить двоих со своими дочерями. Старшего, двадцатичетырехлетнего, она наметила для себя, а вот младший, который был еще подростком, казался ей подходящей парой для Рейчел. Но все вышло иначе: младший не проявил к дочери Рут никакого интереса, зато старший приударил за Рейчел с такой прытью, что впоследствии, гораздо позже, девушка поневоле заподозрила какой-то расчет.
Вскоре она поняла, что ее мать путается с этим парнем. То есть чтобы заполучить Рейчел, ему пришлось завести шашни с ее матерью. Рут посмеивалась над дочерью: мол, тебе такого парня сроду не охмурить. Рейчел долгие годы не осознавала, что подобные заявления матери – не что иное, как словесное насилие. Тогда ей казалось, что Рут ничего такого не говорит.
Рейчел все-таки удалось «охмурить такого парня»: она забеременела, они спешно поженились и уехали. Трое детей, бесконечные переезды, избиения, изнасилования и угрозы жизни; лишь семнадцать лет спустя Рейчел удалось с ним порвать. «Это был не брак, а рабство», – вспоминала она. Стоило ей сказать хоть слово в свою защиту, как муж тут же пускал в ход кулаки. Словом, вел себя точь-в-точь по схеме, которую она усвоила с детства: если кому-нибудь пожалуешься, что тебе всыпали, тебе всыплют еще сильнее – Рут словесно, а ее мужья и любовники физически.
В конце 1970‑х Рейчел оформила развод, нашла новую работу неподалеку от дома матери. И задумалась о том, на каких условиях хотела бы с ней общаться. Что бы там ни было в прошлом, Рейчел нравилась ее мать. Обе любили читать и заниматься садоводством. Как две взрослые женщины, могли разговаривать если и не совсем, то почти на равных. Рейчел решила, что раз в неделю ей вполне по силам заглянуть к Рут на чай. Поначалу встречи проходили спокойно. Рейчел чувствовала, что стала лучше понимать Рут. И что теперь она наконец может поддерживать дистанцию, необходимую для эмоционального спокойствия, чтобы постараться понять Рут как женщину, не вспоминая о былом пренебрежении и обидах.
В этих новых отношениях с матерью Рейчел словно соткала вокруг себя кокон, в котором старые раны не причиняли боли. Но вскоре оказалось, что этот кокон – лишь иллюзия. И когда защитная оболочка затрещала по швам, Рейчел подумала, что удивляться-то, по сути, нечему.
Однажды Рейчел заехала к Рут и увидела, что мать возится с альбомами для вырезок. Они служили ей наглядным доказательством собственной значимости. В последующие визиты и Рейчел, и ее сестры обнаруживали в материнских альбомах вещи, которые Рут вовсе не принадлежали: мать тайком стащила их у детей, но тогда еще Рейчел об этом не знала. Мать С дочерью сели пить чай; на столе между ними лежал альбом. Тот, над которым Рут трудилась угрюм.
Рядом с альбомом валялась старая книжка в мягкой обложке. Рейчел такую не знала.
Рут указала на газетную вырезку в альбоме:
– Помнишь эту девчушку? – Рут ткнула пальцем в заголовок. – Помнишь эту девочку, Салли Хорнер?
– Конечно, помню, – ответила Рейчел.
– А помнишь Фрэнка Ласалля, ее похитителя?
– Конечно, помню, – повторила Рейчел.
Впоследствии она признавалась мне. что в этот момент похолодела. Но Рут ничего не заметила и не поняла дочкиной реакции.
– Да уж, громкое было дело, – не унималась Рут. – О ней упомянули в этой книге, «Лолите»!
О романе Рейчел слышала впервые. Много лет спустя сюжет пересказала ей сестра, Вирджиния, которая по настоянию матери прочла роман, ту самую потрепанную книжку в мягкой обложке. Вирджинии тогда было шестнадцать; сперва она не понимала, зачем мать уговаривает ее прочесть книгу. Рут объяснила: «В "Лолите" рассказывается история девочки по имени Салли Хорнер. Она умерла, когда тебя еще на свете не было. Это та самая девочка, которую я помогла спасти от человека по имени Фрэнк Ласалль». Для Рут это был не просто роман, но литературное доказательство собственной важности, того, что единственный ее достойный поступок сродни героизму. Вирджинии, разумеется, пришлось прочитать роман: слова матери эхом звучали в голове. Однако, читая «Лолиту», девушка поневоле вспоминала, как жестоко мать обходилась с родными детьми.
Глядя на альбом с вырезками, Рейчел поняла: если ей не хватит духу сказать об этом сейчас, она никогда не осмелится заговорить.
– Мам, я должна тебе кое-что сказать. Я никогда об этом не говорила. Фрэнк Ласалль насиловал не только Салли. Он изнасиловал и меня.
Как-то раз, когда Салли была в школе, Фрэнк Ласалль зазвал Рейчел к себе в трейлер. Девочке было пять лет; льняные волосы ее были заплетены в косички, левая перевязана лентой. Рейчел любила наряжаться в полосатое черно-белое платье. С фотокарточки тех лет смотрит воплощенная невинность. Улыбка наивная, доверчивая. Взгляд кроткий; эта черта характера принесет ей немало бед.
Скорее всего, Рейчел была одна, но, может, и с кем-то из сестер. О фрэнке Ласалле ей больше всего запомнилось, что он был к ней добр. Казалось, он понимал, чего она хочет. Рейчел видела, что у Салли есть то, чего нет у нее самой: игрушки, настольные игры, отцовская любовь. У Рейчел не было ни игрушек, ни игр. А отец, Джордж, в ее жизни присутствовал чисто номинально: со взрослыми ему нравилось общаться больше, чем с собственными детьми.
Из всех вещей, которые были у Салли, Рейчел больше всего заинтересовали раскраски и цветные карандаши. Они напомнили Рейчел, как в три года она несколько месяцев пролежала с острой ревматической лихорадкой в больнице в Миннесоте. В больнице она посещала садик: домой не отпускали из-за карантина. И дома, и в больнице ей приходилось до того несладко, что даже десятилетия спустя Рейчел не думала о тех событиях, разве что какой-то запах или мимолетный образ вдруг пробудит воспоминания. Сейчас же она вспомнила, как родители навещали ее, улыбались до ушей, всячески подбадривали, а еще – как она научилась рисовать.
Фрэнк заключил с Рейчел договор: она может играть с любыми игрушками Салли. Какими пожелает. Но сперва она должна кое-что для него сделать.
– В общем, он попросил, чтобы я взяла у него в рот, – сказала Рейчел. – Ну я и взяла.
Рейчел запомнился этот единственный случай. Возможно, были и другие, но она вытеснила их из памяти. И не вспоминала об этом, пока не вышла замуж и муж не попросил ее о том же. Молодой жене эта вполне естественная и здоровая просьба покачалась омерзительной; прошло много лет, прежде чем Рейчел наконец освоила этот вид сексуального контакта.
Всю гнусность того, что проделал с ней Фрэнк, она осознала уже через много лет после развода, наткнувшись в городской библиотеке на брошюру о растлении малолетних. Называлась брошюра «Он велел никому не рассказывать».
Фрэнк Ласалль велел Рейчел никому не рассказывать о случившемся. Но Рейчел и сама бы никому ничего не сказала. После того прерывания в больнице она поняла, что взрослым нельзя доверять. Они способны бросить тебя на несколько месяцев. Оставить тебя одну – одинешеньку и не говорить, когда можно будет вернуться домой. Да и дома по возвращении никогда не знаешь, что тебя ждет. То ли тишь да гладь, то ли очередной кошмар.
Рассказывая о том, что случилось почти сорок лет назад, Рейчел призналась мне: стоило ей обмолвиться матери о том, что проделал с ней Ласалль, как между нею и Рут словно выросла стена. Электрическая изгородь, к которой опасно подходить: ударит током. Она почувствовала, что мать закрылась. И Рейчел решила сменить тему на более безопасную. Она рискнула, попыталась, но у нее ничего не получилось. Лучшее, что можно было сделать (и что ей не раз доводилось делать в прошлом), спрятаться в панцирь, как черепаха. И больше никогда из него не выглядывать, не показывать свою уязвимость.
Но это значило, что им с Рут никогда уже не сблизиться. (Были и другие визиты, в том числе и общая встреча всех детей, кроме одного, в 1998 году, за шесть лет до смерти Рут.) Рейчел чувствовала, что мать, похоже, понимает, почему между ними снова возникла пропасть. Возможно, рассуждала Рейчел, мать помогла Салли Хорнер, поскольку знала, что не сумеет защитить детей от чудовища-соседа. Но думать об этом было слишком тяжело– Рейчел подозревала, что Рут никогда не позволяла себе размышлять о том, что отчасти повинна во вреде, который причинили ее детям.
Неудивительно, что Рут притворялась, будто этого разговора вовсе не было. Больше они об этом не говорили. Как и о «Лолите».
