Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"
Автор книги: Бурк Бурук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Рядом с Лукой отиралась Лизка, энергично работающая челюстями. Судя по тому, как рыжая размахивала руками, она ухитрялась одновременно поедать яблоки и рассказывать очередную байку. Ольга зажмурилась, потрясла головой и взглянула вновь – ничего не изменилось. Варнак всё так же размеренно запускал плоды в стену, а рыжая приплясывала вокруг него. Эта загадка требовала скорейшего разрешения и потому Баркова, накинув на плечи пуховую шаль, и сунув ноги в домашние туфли, тихонечко выбралась из опочивальни. Путь её лежал в папенькин кабинет – угловую комнату, из окна которой можно было бы рассмотреть и обезумевшего метателя яблок, и истязаемую им стену. Осенний день не вступил ещё в свои права, оттого на господском этаже царила тишина, изредка нарушаемая звяканьем посуды и приглушёнными голосами проснувшейся дворни.
Стараясь не создавать лишнего шума, Ольга скользнула в отцовский кабинет и, прокравшись к окну, аккуратно потянула створку на себя. В лицо ей дохнуло утренним октябрьским заморозком, а в ушах зазвенел возмущённый голос Лизки, -… и эта выдра даже спасибо не сказала. А я ведь не обязана ей помогать-то. Каково, а? Нет, ты мне скажи, дядька Лука, это нормально?
– Угу, – промычал Варнак, и метнул следующее яблоко.
Ольга вытянула шею чтобы разглядеть его цель. Разглядела. Целью был Темников. Александр Игоревич где-то оставил кафтан и треуголку, а вместо камзола напялил стёганый колет, тоже чёрный разумеется. В левой руке он держал тяжёлую, даже на вид, рапиру и, двигаясь словно в поединке с невидимым противником, уклонялся от летящих яблок.
В куртуазных романах, которыми зачитывалась Баркова, искусство бою благородного зачастую с танцем сравнивалось. Да и когда они с Настенькой Местниковой за учёбою Ильи тайно наблюдали, ей тоже движения те очень напоминали танец. Опасный, завораживающий танец. А вот Темников не танцевал. Его хищно-грациозные движения, так впечатлившие Ольгу ещё на болоте, более всего напоминали кота, подкрадывающегося к добыче. Так же лениво, медленно переступая ногами, княжич вдруг взрывался в резком выпаде, и снова переходил к неохотному скольжению. От своих занятий Темников разгорячился, и теперь от его тела и дыхания исходил пар, что придавало сей сцене налёт потусторонности, в неверном свете осеннего утра.
– А ведь хорош, стервец, – неожиданно услыхала Ольга тихий шёпот над ухом, – ты только посмотри – какая зверюга ладная.
От неожиданности она дёрнулась, обернулась и уставилась в голубые, масляно поблёскивающие глаза сестры.
– Что?! – в притворном испуге закрылась руками Софья, – Я просто смотрю! Безо всяких глупостей. Не нужно ревновать, Оленька. И согласись, не любоваться на такой вот роскошный экземпляр – как-то даже, противу природы выйдет. Нет?
Ольга в ответ лишь плечами пожала. Нет, ревновать она конечно не ревновала, но восхищённое внимание сестры отчего-то неприятно царапнуло. А ещё подумалось что, ведь не только Соня, другие женщины, небось, таким же взглядом, масляным, на княжича поглядывают. И это знание ей, тоже неприятным показалось. Ничего не ответив, Ольга отворотилась к окну.
И вовремя – осаживая пегую кобылу, во двор усадьбы въезжал Илья Константинович Местников. Пока он спешивался, и передавал свою животину подбежавшему конюху, княжич, не прекращая своих занятий, понемногу смещался в сторону крыльца. Так что когда Местников развернулся чтобы пройти в дом, проход ему уже загораживал Александр Игоревич, демонстративно не замечающий посетителя.
– Ой, – испуганно выдохнула Ольга, – что теперь будет-то?!
– Дуэль, я полагаю, – спокойно ответила старшая сестра.
– Не приведи господь!
– Ох Оленька, – с ощутимым смешком в голосе, прошептала Софья, – ты просто не вошла ещё в возраст, когда начинает нравиться то, что за тебя дерутся мужчины.
– Ох Сонечка, – в тон ей ответила Ольга, – я просто видела как за меня дерутся мужчины, и поверь мне – это очень страшно.
Софья не нашлась что на это ответить. А меж тем, Темников с Местниковым оказались друг напротив друга, и замерли в недоумённом ожидании. Ольга, невольно, сравнила их. Худой, невысокий и некрасивый княжич, и крепкий русоволосый богатырь. Только вот Темников, хоть и ниже ростом, глядит со своим обычным высокомерным превосходством, а Илюша отчего-то неуверенно теребит полу кафтана, не решаясь заговорить.
– Ну до чего же хорош! – вновь зашептала Софья, и Ольге даже не требовалось пояснять кого она имела в виду.
– Вы замужняя дама, Софья Николаевна, – извольте вести себя пристойно, – младшая Баркова задрала нос, и изобразила чопорную англицкую леди.
Впечатление портили лишь смешинки, мелькающие в глазах, и то что говорилось всё это шёпотом. Меж тем, события во дворе начали понемногу развиваться.
– Я… – неуверенно начал Илья Константинович, но увидев ободряюще-разрешительный кивок княжича, и осмелев, продолжил, – я прибыл к Ольге Николаевне, дабы высказать соболезнования, по поводу гибели её наречённого.
– Вы-ы…? – протянул княжич.
– Ах да, простите. Местников Илья Константинович, поместный дворянин, к вашим услугам.
– Ладно, – доброжелательно кивнул Темников, – начинайте.
– Что начинать? – опешил Илья.
– Как что? Соболезнования высказывать, с сегодняшнего дня все официальные обращения к Ольге Николаевне я принимаю.
– А вы, простите…? – нехорошо напрягся Местников.
– Темников Александр, – по простому представился княжич, – итак, я слушаю.
– Темников. Живой, стало быть.
Княжич развёл руками – «Извини, мол, так получилось».
– А известно ли вам, ваше сиятельство, – издевательски выговорил Илья, – что Ольга Николаевна была мне обещана?
– Да, – просто кивнул Темников, – мне доложили о сём прискорбном обстоятельстве, но более это значения не имеет.
– Прискорбном?! – возмутился Местников, – И отчего же, позвольте полюбопытствовать, не имеет значения?
– Потому что это, – неожиданно рыкнул княжич, указывая на окно в котором маячили Ольга с Софьей, – моё! А своё я отдавать не намерен.
– Вот как, – побагровел, от прилюдного унижения, Илья Константинович, – мы, конечно, не князья, но…
Договорить он не успел.
– Именно! – невежливо перебил его княжич. И перекидывая рапиру в правую руку скомандовал, – Лука!
Понятливый Варнак тут же метнул следующее яблоко, однако ожидаемого «тук-чвак» не раздалось. В этот раз княжич поймал краснобокий плод острием рапиры и, не раздумывая дёрнул ею в сторону Ильи. Яблоко пролетело рядом со щекой Местникова и, с долгожданным звуком, расплескалось на столбике ограды.
– Именно, – повторил Темников, – вы не князья. Лука, умываться! – отдал он новый приказ, а после, развернувшись, направился к дому.
Внимания на, ошарашенного таким окончанием разговора, Местникова он более не обращал. Легко вскочив на ноги, Лука отправился вслед за господином, а к Илье Константиновичу подошла Лизка. Сжимая в одной руке недогрызенное яблоко, другой рыжая, успокаивающе поглаживала Илюшу по руке, и что-то тихо нашёптывала ему на ухо.
– Зачем? – почти выкрикнула Ольга, с силой захлопывая окно, – Зачем он так зло поиздевался над Ильёй Константиновичем? К чему эдакая жестокость?
– Какая же ты… – замялась Софья, подбирая слово, – неискушённая, Оленька. Пойми, сестрица, если б княжич столь явно не продемонстрировал своё превосходство, дело наверняка дуэлью бы закончилось. И в этом случае мы получили бы мёртвого Местникова, ты этого хотела? Ольга испуганно затрясла головой. – Нет? Вот и Темников твой этого не хотел, по всему судя. Потому и остался Илюша, хоть и униженный, зато живой. Так что его сиятельство не жестокость проявил, а милосердие. Что, кстати, ему совсем не свойственно. Хотя наверное я Темникова совсем не знаю. «А его никто не знает, – подумала Ольга, – вот Лизка, разве что. Да ещё Лука».
***
Вечером Ольга вызвала Варнака из людской, для разговору.
– Лука, – неуверенно начала она – отчего-то в присутствии этого человека Баркова терялась, – Лука, я совета хочу у тебя спросить.
– У меня, барышня, – удивился Лука, отчего его каторжная рожа приобрела вовсе уж дикое выражение.
– У тебя, – сглотнув, подтвердила Ольга, – ты ведь давно Александру Игоревичу служишь – знаешь его, поди, как никто другой?
Дождавшись утвердительного кивка, она продолжила, – У меня к его сиятельству просьба есть, только вот не знаю, стоит ли подходить к нему с этим. Не откажет ли? Дело в том что, я ещё летом пообещала Даше, прислуге своей, с собой её забрать, как замуж выйду. А теперь как быть и не знаю-то. Княжич, говорят, очень не охотно новых людей в свой круг допускает. Что скажешь, Лука? Стоит ли беспокоить его сиятельство по такому вопросу, али пустое всё?
– Я вам историю одну рассказать хочу, барышня, – после некоторого раздумья заговорил Варнак, – случилась она очень давно, когда Александр Игоревич ещё совсем мальцом был. Довелось мне как-то княжьего повеления в гостевой зале ожидать, в особняке Петербуржском. Княжич там, с мальчишкой дворовым, во взятие Азова играли, а сестрица его старшая – сиятельная княжна Арина Игоревна, книгу какую-то за столом читали. И вот не упомню уж как так вышло, только малец тот дворовый, расшалившись вазу разбил. Дорогую видать, потому как перепугался до мокрых порток, чуть не обеспамятел со страху. А княжич его успокаивает, не трусь, мол, я скажу что сам вазу разбил, пущай меня, значит, наказывают.
Ольга покивала – такое благородство было вполне в духе Темникова. Но Лука ещё не закончил.
– Тут, её сиятельство Арина Игоревна, пенять братцу принялась – дескать, не хорошо это обманывать, на что княжич лишь отмахнулся, да на двор, с мальцом, тем усвистал. И, как на грех, мажордом в тот час объявился – Игнатий. Конечно же спрос учинил – " Кто это, непотребство такое, вытворил?» На что княжна ему в ответ – " Я, говорит, с Алексашкой играючи, да по неосторожности». Ну что тут сделаешь? Посокрушался Игнатий, да и велел девкам порядок навесть. А как разошлись все, я возьми да и спроси у барышни – " Как, мол, так? Говорили ведь, что лжа это грех, а сами-то?». На что Арина Игоревна мне в ответ – " Запомни, говорит, дядька Лука, что один Темников пообещал, то весь род, хоть умри, выполнить обязан».
Лука помолчал глядя Ольге в глаза, а после продолжил, – Я к чему это рассказываю, барышня. Вы теперь Темникова, и то что венчания пока не случилось, ничего не меняет. А стало быть ваши обещания для всей семьи закон. Девка-то что, пустяки внимания не стоящие, но знайте, отныне ваше слово уже по-другому, как непреложную клятву, рассматривать не станут.
Примечания:
[1] – Императрица Екатерина I
[2] – Каптур – женская уличная меховая шапка, круглая, с лопастями, закрывавшими затылок и щеки
Глава 9 В которой Ольга оказывается в центре внимания, а Пашка Востряков пребывает в недоумении.
Ноябрь 1748
В Петербург выдвинулись поездом из трёх карет и двух возов, да верховых ещё сколько-то, включая княжича с Лукой. Лизка в этот раз в карете ехала, да и куда ей на лошадь садиться – правая рука вон до сих пор в повязке, и за спину хватается когда думает что её не видно. Ольга, к удивлению родни, для путешествия её карету выбрала. Ну как её? Темниковых, понятно, но ту в которой рыжая прибыла. Так и ехали втроём, Ольга да Лизка с Дашкой. Иногда ещё Соня подсаживалась – скуку развеять, но то редко случалось.
Ольга Николаевна ранее так далеко из дому никогда не забиралась, и оттого поначалу всё ей казалось чуждым да пугающим. Но потом ничего, пообвыклась и из оконца уж выглядывала с любопытством и, даже, нетерпеливым предвкушением. Беременность в пути ей совсем не мешала, казалось что, выбравшись из поместья, Баркова все невзгоды и недомогания там оставила, с собой лишь хорошее прихватив.
Ноябрьский холодный дождь, сменяющийся снегом, и подмёрзшая грязь дороги всячески затрудняли путь, но Ольга этого не замечала. В карете холода не чувствовалось, а рыжая болтовнёй своею заставляла и вовсе забыть о времени.
Ох, о чём только Лизка не сказывала. И так складно у неё всё выходило, так забавно да весело что, громкий девичий смех даже ворон нахохлившихся с голых веток спугивал. А ведь, коли подумать, то ничего весёлого девка не говорила, и истории те опасными были, трагичными и страшными даже. А вот, поди, ж ты! Смешно, и всё тут. Не иначе талант такой у Лизки имелся – всё тёмное и мрачное в рыжее да забавное обращать.
А уж княжич, в её побасенках, и вовсе иными красками рисовался, яркими, не привычными. Будто совсем про другого человека девка сказывала – весёлого озорного и не знакомого. И дивно сие было, и не верить Лизке ни какого резону не находилось. А ещё надежда у Ольги теплилась что, Темников вот такой и есть как Лизка сказывает. Нет, так-то она получила всё о чём только помыслить можно. И семью богатую да влиятельную, и мужа уважительного и надёжного. Безопасность и уверенность, казалось бы, чего ещё желать? А вот, поди, ж ты! Желалось. Чего-то неясного, не высказываемого, чему и сама Ольга определения подобрать не смогла бы, но... Желалось.
На тракт они вывернули где-то за Подберезьем, так что Ольге не удалось полюбоваться древним Новгородом, да и в иные крупные поселения заезжать избегали. Княжич нарочно вёл их какими-то козьими тропами, не езжими и не хожими, а на ночлег они останавливались в деревнях и придорожных трактирах. Впрочем, чем ближе к столице, тем многолюднее становилось на тракте, тем крупнее и обустроенее выглядели постоялые дворы, и тем напряжённее вёл себя Темников. И Лизка, не прекращая болтовни пустопорожней, нет, нет да и выглядывала в оконце, взглядом внимательным окрестности окидывая. Ольга подмечала, конечно, такие изменения в повадках. Подмечала, но ничего не спрашивала, здраво рассудив, что сами упредят коли надобно будет. А так, суетой да вопросами нервными, только людей от дела отвлекать, а пользы пшик один. Ну и, чего скрывать, нравилось Ольге что есть кому о ней позаботиться, и что люди эти с любой бедою управиться в силах. Так и ехала, беспечно по сторонам глазея, да Лизкин трёп слушая.
А под Тосной, на днёвку в постоялый двор, завернув, они на встречу нежданную нарвались.
Покуда княжич с Лукой внутри за постой договаривались, Лизка помогла Ольге из кареты выбраться и во дворе крутилась, ноги разминая. И, надобно ж такому случиться, в этот час ещё один экипаж подъехал. Этот со стороны Петербурга двигался, навстречу выходит. Дверца кареты приоткрылась, выпуская сизые клубы табачного дыма, а следом за ними на тонкий слой снега молодой дворянин выпрыгнул, в форму лейб-гвардии Преображенского полка одетый. Гвардеец, раздражённо выбил трубку о каблук, и гаркнул внутрь кареты, – «Прошка, ступай обедом озаботься. Как поедим – дальше тронемся». И прошёлся по двору, потягиваясь и по сторонам зло зыркая. А после Лизку увидал. Остановился резко на полушаге, замер на мгновенье и вперёд рванул, к рыжей. Ольга только пискнуть успела, упреждающе, как здоровяк сей развернул девку к себе и, ухватив за грудки, трясти принялся. Баркова оглянулась растерянно, в поисках подмоги, но гвардеец уж прекратил мотылять Лизкою из стороны в сторону, и обнял её, облапил да к себе прижал.
– Ох, пусти, твоё благородие, – прохрипела девка, – рука! Больно!
– Лизка! – проорал благородие, – лахудра рыжая, ты жива?!
– Да теперь уж и не знаю, Павел Ильич, в голове какое-то кружение сделалось. Видать помираю.
– Я те помру! – бушевал здоровяк, – Я те так помру, зараза, что слово сие непотребное навек забудешь.
И по-новой Лизку в объятья ухватил, но уже осторожненько.
– С рукой что?
– Да пустое, – занозила чуток по неуклюжести своей извечной.
– Сашка-то, жив? – зачем-то понизив голос, поинтересовался Павел Ильич.
– Пф-ф, скажете тоже, – фыркнула рыжая, – что ему сделается, собутыльнику вашему. Вона в трактире с Лукою снедь заказывают.
– Прошка, – вновь заголосил благородие, – животное ленивое, ну-ка мухой в трактир, и чтоб всё вино которое там имеется у меня на столе было.
– А пожрать? – возмущенный голос прозвучал из кареты, и на божий свет явилась заспанная, небритая рожа.
– Пёс с нею, с едой, – категорично отрезал гвардеец, – Темников живой, представляешь, Прошка! А мы хоронить его едем.
– Дык лошадок-то распрягать, штоль? – подал голос невзрачный мужичок, сидящий на козлах.
– Распрягай, – барственно махнул рукой здоровяк, – мы теперь дня три никуда не тронемся.
– А вот это вряд ли, твоё благородие, – хитро прищурилась Лизка, – вы, коли оглянетесь, то заметите что мы не сами по себе странствуем.
За время этой эмоциональной беседы, всё семейство Барковых успело покинуть экипажи, и теперь, с интересом, взирало на здоровущего гвардейца. Дашка, от любопытства, ажно рот раззявила, и ногой притопывала в нетерпении. Павел Ильич, как-то по детски, смутился и даже покраснел слегка.
– Прошу меня простить, сударь и сударыни, позвольте представиться – подпоручик лейб-гвардии Преображенского полка Востряков Павел, – и ножкой шаркнул. Дескать, куртуазность проявил.
Барков, скрывая усмешку, в ответ представился, и жену с дочерями отрекомендовал. Востряков покивал, к ручкам приложился, и на рыжую глядит. Мол, и в чём подвох? Почему присутствие сих господ дружеской пьянке помешать должно?
– Ах да, – вроде как спохватилась Лизка, – ты же не знаешь, твоё благородие. Ольга Николаевна ни кто иная как Александра Игоревича невеста наречённая. И в столицу мы едем дабы венчание провесть, по обычаю и по достоинству.
– А? – удивился благородие, – С кем венчание?
Лизка вздохнула тяжко, и принялась объяснять как дитяти неразумному, – Венчание. У Ольги Николаевны. С сиятельным княжичем Темниковым Александром Игоревичем. Женится княжич, отхолостяковал значит.
– Но зачем, – недоумённо покрутил головой Востряков, – это ж Сашка. Как же?
– А вот так, – сурово отрезала Лизка, – под венец и неча тут!
– Сашка, – загорланил Павел Ильич, чуть ли не бегом бросаясь ко входу в гостевую избу, – бес заполошный, ты чего удумал?! Куда тебе жениться?!
– Так лошадок-то распрягать, али как? – вновь послышалось от Востряковской кареты.
– По-моему я ему не понравилась, – задумчиво отметила Ольга.
– Ну и друзья у княжича, – прищёлкнула языком Софья.
– Отличные друзья, – отрезала рыжая, – верные и отважные. Вы понравились его благородию, барышня. Вот увидите, уже завтра он за вас любом горло перехватит ибо жена друга – святее богородицы, прости меня господи за речи глупые, но это так. Лошадей распрягай: на один день тут останемся, да колесницу свою в каретный сарай загнать не забудь. А то знаю я ваше племя ленивое. Разбаловал вас Павел Ильич на беду себе. Ну, ништо, я вас быстро обучу с какой стороны у жабы лапки.
– Сильна! – уважительно прокомментировала Соня.
А Дашка, только глазами хлопала да головой качала восхищённо.
– И всё же, Лиза, – укоризненно заметила Ольга Николаевна, – не слишком ли вольно ты с его благородием говорила. Дворянин ведь.
– Дворянин, – согласилась Лизка, – да ещё с таким древом генеалогическим которому иные короли в Европах позавидовать могут. Но то всё наносное, а про меж собою мы по-дружески разговор ведём, была там одна история вот и сдружились. Нет-нет, – завидев любопытство в глазах Дашки, она протестующе подняла руки, – так, пустяк, нелепица, даже разговору не стоит.
Октябрь 1746
Паша Востряков пил. Пил долго упорно и безрезультатно – настроение не выравнивалось. Пышногрудая красотка Гретхен, унылым кулём, висла на его коленях, и уже не предпринимала попыток утащить в комнату, казалось бы, першпективного клиента. Напротив, она разделяла его дурное настроение и четвёртый кувшин вина. А потому, со всей страстию гулящей девки, жаловалась молодому Преображенцу на судьбу злодейку. По-немецки, разумеется. Паша кивал и угрюмо поддакивал ей на русском и с матюками. Словом друг другом они были довольны, а вот жизненными обстоятельствами не очень.
И ведь не сказать что Востряков был так уж дружен с фон Рутом. Нет, при других обстоятельствах их и приятелями то сложно было назвать, но то как его к ссоре подвели, а после зарезали у всех на глазах, поднимало бурю негодования в справедливой душе Павла Ильича. Да он ещё и секундантом у барона побыть вызвался, оттого и наблюдал всё из первых рядов, из партера.
Кому-то пьяному да невнимательному и могло показаться что всё вышло так как им представили, только вот он, Востряков Пашка допьяну напиться не успел и видел то что под покровом балаганным пряталось. К сожалению. Почему, к сожалению, а потому что не мог он мимо лицедейства сего подлого пройти, такая уж натура у него. Таким его батюшка воспитали. И княжича, лицедея зловредного, непременно к ответу призвать требовалось, за поругание чести дворянской. А то что княжич сей, зело опасен, невзирая на обманчиво юную внешность и нежный возраст, он ещё на ассамблее понял. И пёс бы с ним, что в честной драке опасен, острой стали Востряков бояться не привык. А вот хитростей всяких, да пакостей дипломатических Павел Ильич бежал как чёрт ладана. Вызови такого, а он всё так перекрутит что над тобой весь двор насмехаться станет. Впрочем, что гадать, он уж всё решил – дуэли быть. Ибо нельзя..., и потому что!
Востряков одним глотком осушил кружку и, аккуратно переместив осоловевшую Гретхен с колен, поднялся из-за стола.
Сырой Питерский воздух, несколько остудил разгорячённое чело Павла и хмель понемногу начал сдавать свои позиции. Впрочем, Востряков понимал что это ненадолго, потому заторопился домой, надеясь успеть к тому времени как его окончательно развезёт.
Срезая углы, и время от времени заплетаясь неверными ногами, Паша упорно продвигался к намеченной цели, покуда из уличной тени не выметнулись ему наперехват две тени. В книгах, что довелось ему читать (а надобно заметить, что к этой забаве Востряков был равнодушен) злодеи, обычно, сначала разговоры разговаривали. Ну, там – «Жизнь или кошелёк» ещё что ни будь в том же роде. Но то у них, в Европах. Петербуржские же ребятишки Ваньки-Каина[1] разговорами брезговали, всякой трепотне дело предпочитая.
Как бы не был пьян, Павел Ильич а среагировать успел правильно – отпрыгнул в сторону, да шпагу на свет божий выдернул. Только душегубцев тех не двое оказалось, третий, что до поры в тенях прятался, вынырнул нежданно, и дубинкой по руке Вострякова перетянул. Да так что аж пальцы хрустнули, а шпага, звякнув жалобно, в сторону отлетела. Те двое, что первыми обозначились, тоже труса не праздновали, и, сблизившись в ножи его приняли.
Какое-то время, молодому Преображенцу отмахиваться удавалось, руками от лезвий закрываясь, но потом он ухватил одного из нападавших и, прикрываясь им, прочь из проулка пятиться принялся. Понадеялся Павел Ильич на силу свою, да зря. Детина, что в захват ему попал, тоже крепость телесной не обижен оказался. А Востряков, мало что пьян, так и руда из порезов, далеко не тоненькой струйкой, выбегала. Почувствовал он как руки слабеть начали, как холодок неприятный по хребтине подниматься стал, да искорки синенькие в глазах увидел. И так обидно ему вдруг стало, так неправильно показалось смерть принять не в сшибке честной, а от каких-то татей заугольных, что рванулся Востряков изо всех сил, рванулся да не вырвался.
Но вот, когда перед глазами и вовсе темно сделалось, прямо над ухом выстрелом грохнуло, и эхо по переулку загуляло. А душегубец, в руках Павла обмяк и на него завалился. Дальнейшее Востряков урывками помнил, вроде драка ещё продолжалась какое-то время, потом его тащили куда-то, перевязывали да ворочали, но кто это был и откель взялся неведомо.
В себя Павел Ильич поздним утром пришёл, в состоянии изломанном. Мало того что пострадал в драке изрядно, так тут ещё и похмелье противное, глотку сушит да дрожь по пальцам запускает. Или то от кровопотери? Да пёс его знает! Востряков разлепил глаз и осмотреться попытался. Ну что сказать, выхаживали его явно не в лачуге. Опочивальня светлая, высокая, богато украшенная. Бельё на кровати батистовое тонкое, и пахнет приятно. Хозяин сего великолепия явно не бедствует. Значит деньгами отдариться не получится. На краю зрения тень мелькнула, не один он, выходит, в комнате.
Востряков попытался губы разлепить да попросить воды, но лишь сип издал невнятный. Впрочем, его поняли.
– Опамятовались никак, ваше благородие? – произнёс ласковый девичий голос, – А вот мы вам водицы сейчас.
К губам страдальца прикоснулся холодный металл кубка и живительная влага потекла в иссохшее горло.
– Благодать! – восхитился Павел Ильич, ощущая, как душа возвращается в бренное тело, – Кто ты, спасительница?
– Лизка я, – подробно объяснила незнакомка.
– Угу, – принял к сведению Востряков, – а как звали достойного мужа которому посчастливилось вашим, Лизка, батюшкой оказаться.
– Так, Тимоха же, Синица, – как о чём-то само собой разумеющемся сообщила Лизка.
– А вот скажите, к примеру, любезная Елизавета Тимофеевна, где я?
– У меня в гостях, – послышался хриплый голос от двери.
Востряков заморгал, силясь прогнать туман из глаз и рассмотреть своего благодетеля. Получилось. У входа в опочивальню стоял здоровенный седой детина с рожею свирепой и благородными чертами не обременённой. Совсем не так представлял себе Пашка Востряков своего спасителя. Он перевёл взгляд на ту что поила его водою, – улыбчивая мордаха вся в конопушках, рыжие патлы, не убранные в косу, а болтающиеся как господь управит. И, отчего-то знакомые, лисьи глазища, с рыжей радужкой в тени рыжих же ресниц.
– Здесь я сударь, – послышался всё тот же хрип с другой стороны кровати, – позвольте представиться: наследный княжич Темников Александр Игоревич.
– Рад знакомству, – привычно отреагировал Востряков, поворачиваясь, и, неожиданно для себя хохотнул.
Княжич, недоумённо, вздёрнул, и без того приподнятую шрамом, бровь.
– Что-то смешное?
– Прошу прощения, – исправился Павел Ильич, и снова хохотнул, – просто я вас на поединок вызвать собирался.
– И-и? – продолжал недоумевать Темников, – Выздоравливайте, да и вызывайте на здоровье. Что мешает?
– Да как-то, – смутился Востряков, – вы же мне жизнь спасли, теперь неуместно выйдет.
– Ой, да бросьте вы, – надменно выпятил губу княжич, – с каких это пор, спасение жизни стало мешать брюхо вспороть спасителю?! Ну, и чтоб вам легче стало, так ваших противников я не трогал. Даже шпагу не обнажал: больно надо было, честную сталь о всякое отребье пачкать.
– Не вы?! – изумился Павел, – А кто тогда?
– Ну, того, с кем вы обнимались, Лизка пристрелила. А друзей его Лука упокоил, – он мотнул головой в сторону угрюмого здоровяка молчаливо подпиравшего стену, – так что не тревожьтесь. Спокойно поправляйте здоровье, а после видно будет.
И ушёл, стервец, не попрощавшись даже, и громилу своего увёл.
– А? – как-то даже, с недоумённой обидой, воззрился на рыжую Востряков, – Это, как?
– Так его сиятельство, же! – озорно улыбаясь, пояснила рыжая, – Как иначе, то?
– Ну да, – хмыкнул Павел, – иначе никак. Но всё одно, противу чести это, – слуг в бой посылать, а самому за их спиной прятаться.
– Это вы про кого сейчас, ваше благородие, – нехорошо прищурилась Лизка.
– Да про княжича вашего, – Востряков никогда не мог удержать своё мнение при себе, оттого и в чинах не рос. Вот и сейчас: ляпнул, а после задумался – «стоило, ли»?
– С чего бы это, он за спинами прятался? – тем временем, горячилась девка, – коли с оставшимися двумя в бой вступил.
– С какими? Их же трое было!
– Дык, трое на вас, да ещё пара для пригляду.
Востряков со стыда прикрыл глаза и покраснел, невзирая даже на малокровие, – но погоди, он ведь сказал что шпагу не доставал даже, невместно, дескать!
– Верно, – согласилась рыжая, – не доставал. А зачем, коли Александру Игоревичу, в тот вечер, палаш абордажный подарили. Он его домой в руках нёс к весу привыкал, вот и опробовал в деле. Так что вы, ваше благородие, допреж упрекать кого, вникните в дело, для начала.
И, пристыдив раненого, Лизка удалилась, недовольно покачивая задом. Как уж ей это удалось продемонстрировать неведомо, но именно что недовольно.
А Павел Ильич остался размышлять о том кто же таков странный княжич Темников, и от чего его прислуга ведёт себя столь нагло. Ещё он думал что, наверное, стоит извиниться перед его сиятельством за мысли свои не справедливые, и что Темников ему почему-то нравиться. И от осознания этого обстоятельства Востряков пребывал в недоумении.
Ноябрь 1748.
Сразу же по приезду в Петербург, Ольга Николаевна оказалась в центре внимания. Для начала, за неё уцепилась Варвара Семёновна Зварич – маменька Софьиного мужа. Ну да, Барковы в особняке семейства Зваричей остановились, не к Темниковым же им, в конце концов, ехать – неприлично. А Зваричи, всё же, родня.
Варвара Семёновна к Ольге отнеслась, по-матерински ласково, с участием. Обо всём расспрашивала, называла «душечкой» и «голубушкой», чем несказанно удивила младшую Баркову. Ольга-то, со слов сестры, полагала что свекровь Сонина – женщина властная да суровая, всю семью в жёстких руках держащая, и к девицам провинциальным некоторое предубеждение имеет. А тут, сама ласка да любезность. Софья на Ольгино недоумение рассмеялась только, а после разъяснила сестрице наивной, что волка с левреткой путать не стоит. Одно дело наглая деревенщина, которая сыночка любимого, не иначе как, обманом захомутала. И совсем другое человек, через которого с самими Темниковыми породниться выходит. Ольга подумала и согласилась, хотя, на сравнение себя с левреткой и обиделась.
После на неё племянники набросились, чем привели Ольгу Николаевну в трепет. Она-то, в силу невеликого опыта, полагала что детвора неразумная, по примеру её братца, будет тихой да стеснительной. А вот как бы не так. Эти два громогласных, ни на миг не останавливающихся, волчка в четыре руки задёргали новую тётю, и в два горла, не выговаривая половину буквиц, вывалили на неё ворох важных сведений. От несвоевременного окота кошки Маньки до горделивой похвальбы умением самостоятельно ходить на горшок. Ольге оставалось лишь восхищаться, кивать, и внутренне сомневаться – а хватит ли у неё сил своего ребёнка вынянчить.
На следующий день, Баркова не нашла в себе сил отказаться от ознакомительной поездки по Петербургу, а потому была обряжена, засунута в карету, и отправлена развлекаться. Столица произвела на Ольгу Николаевну ошеломляющее впечатление, но вовсе не то коего она ожидала. Нет, конечно, сады, дворцы и каналы, по иноземному строгий и по-русски отчаянный облик города не оставил её равнодушной. Но смутило её не это.
Люди, невообразимо-огромное количество людей, военных и статских, в мундирах и партикулярном платье. Они были везде. Они ехали в экипажах и верхом, передвигались пеше и стояли бездельно на проспектах. И их было много, очень много. Ольга никогда столько людей не видела, и это, даже, не напугало её а скорее заставило напрячься, почувствовать себя неуютно, не защищённо. Эх, а она так хотела набраться сил и смелости перед завтрашним днём. На завтра они, то есть семейства Барковых и Зварич, с визитом приглашены были в особняк Темниковых.
