Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"

Автор книги: Бурк Бурук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 8. В которой Лизка выбалтывает тайны, княжич проявляет милосердие, а Ольга учится быть Темниковой.

Январь 1744

Наутро, из опочивальни его сиятельства Лизка выбралась совсем другим человеком. Плечи расправлены, подбородок горделиво приподнят, правда морщилась иногда при ходьбе, но то пустое, мелочи. Зато в глазах плескалось эдакое горделивое всезнание, будто бы все тайны мирозданья ей в эту ночь открылись. Так и пришагала, павою величественной, на кухню, дабы завтрак для княжича истребовать. Глаша, как увидала сие шествование, ажно сухарём подавилась от хохоту.

– Ой, мамочки, – хлопала она себя руками по толстым ляжкам, – ой держите меня люди добрые. Вы токма посмотрите на неё, Матрёна Игнатьевна, ей парень корешок заправил, а важности на моське как у царицы. И вся такая взрослая да умудрённая. От, дура девка. Было б что путное.

– Ну-ну, полно, Глаша, – урезонивала стряпуху Матрёна, улыбаясь при этом ласково и немного грустно, – будет тебе девицу высмеивать. Себя вспомни, как после ночи венчальной со своим Стёпушкой нос задирала.

– Хто? Я? Со Стёпкой? Да гори он огнём энтот дурной пьяница!

– Не в нём дело, Глаша, не в мужике. Дело в тебе, во мне, в натуре нашей бабьей. Мы ж их сами для себя придумываем, мужиков то этих, и любим опосля того выдуманного а коли не таков окажется так мучаемся от несоответствия. И токма наутро, после первой ночи полностью счастливы бываем, ибо тайна нам господняя открывается, та, что в саду Эдемском спрятана была до сроку. А потому не тронь девку, не нужно. Дай ей сие утро радостною побыть, после жизнь сама всё по местам расставит.

– Вот вы сейчас сказали, Матрёна Игнатьевна, – шмыгнула носом дородная стряпуха, – так ажно на слезу прошибло. Видать и верно я уж запамятовала как сама молодою да глупою была. А ты это, – обратилась она уже к Лизке, – уши то не грей, бери чего надобно и ступай отсель: княжич-то, поди, уж заждался. И она резво принялась накидывать в расписные блюда то, что, по её мнению, сгодится на завтрак его сиятельству.

– И это... слышь, рыжая, – Лизка получила дружественный тычок локтем под рёбра, от которого её чуть ли не на другой конец кухни унесло, – а как он там, княжич-то, ну по мужеской части?

Маленькие глазки Глафиры лучились искренним любопытством.

– А вот и не скажу теперича, – Лизка показала стряпухе язык, – неча было надо мною насмехаться. Мучайтеся, тётка Глаша, в неведении.

– От прямо мучиться, – деланно возмутилась Глаша, – можно подумать ты мне чегой-то нового сказала бы.

Лизка только фыркнула, и удалилась, гордо нос задрав. Как не споткнулась ещё? Вечером, постелив княжичу и приготовив всё что ночью могло понадобиться, Лизка пожелала его сиятельству почивать покойно и уже уходить вознамерилась было, когда её в дверях вопрос настиг: – Куда собралась?

– Так в людскую же, – внешне недоумённо и ликуя внутри, ответствовала Лизка, – на сегодня с делами вроде управилась – спать пойду.

– Тут спать будешь, – категорично объявил Темников, – а завтра велю комнату тебе рядом с моей приготовить, туда переселишься. Уразумела?

– Уразумела, княжич, – с готовностью подтвердила девка, и книксен изобразила. Ну как книксен? Присела в раскоряку, а на мордахе улыбка слабоумно-довольная.

– Ладно, – скривился Темников на эдакое непотребство глядючи, – бог даст, и с этим тоже разберёмся. Спать ложись.

Так оно и пошло, Лизка поутру скарб свой немудрёный, прихватила да и расположилась в господских покоях аки барыня какая. Комнатку ей выделили не просто рядом с княжичем, а ещё и с дверцей неприметной что к нему в опочивальню вела. С другой стороны, в такой же точно Лука обретался, и выходило что Темников людьми верными себя окружил, от мира прикрылся. А что людей тех двое всего так то мелочи, дело ведь не в числе а в надёжности. Себя Лизка исключительно надёжной мнила, да и в Луке сомневаться не приходилось. По правде сказать, комнаткой своею она только лишь днём пользовалась, когда одёжу сменить надобно, али просто когда княжич роздых от трудов давал. А ночью шалишь! Ночью она мигом под бочок к его сиятельству забиралась, сама и без напоминаний ненужных. А там уж волю давала и рукам жадным, и губам требовательным, и голосу тихому, хриплому. Утешала и утешалась без меры, без счёту и памяти, до одурения утомлённого, до несвязности мыслей и членов, до глупой улыбки на зацелованных, припухших губах. Иной раз и ночи не хватало – очень уж Александр Игоревич любострастен оказался, случалось и утро прихватывал.

Так и в этот раз вышло, Лизка рано поднявшись, и даже проснувшись не полностью, курой испуганной на кухню метнулась и приволокла княжичу молока кружку да пару пирожков с яйцом и луком, чтоб значится как проснулся, так брюхо чем утешить было. Не стал однако Темников чрево баловать, на молоко с пирожкам и не взглянул вовсе, а Лизку обхватив под одеяло потянул. И ласкал её там и нежил, со страстию дикой будто в первый раз получивши.

Вообще рыжая поражалась, баб понаслувшавшись, княжич-то как чувствовал её настрой – и никогда поперёк воли к близости не принуждал. Очень уж не хотелось Лизке думать что то она сама такая, завсегда готовая, Глаша об сих девках оченно не хорошо отзывалась, и Матрёна Игнатьевна губу осуждающе поджимала. Так что лучше принять было что то его сиятельство такой особенный, тем более было с чего.

Так или нет, но княжич баловство утрешнее окончив отдыхать ей разрешил а сам по делам своим отправился. А Лизке такое в радость, развалилась на кровати, разнежилась, зад голый из-под одеяла выставила, только что мурчать аки кошак не начала. И вдруг голос от двери: – Надо же, какой вид завлекательный. Так меня, пожалуй что, никогда ещё не встречали.

Чужой голос, незнакомый, чем-то на манеру Александра Игоревича говорить похожий. Только княжич хрипит, а этот, вона, шепчет. Лизка заверещала, свинёнком ошпаренным, и под одеяло юркнула. И оттуда уже из-под защиты пуховой, надёжной на гостя незваного глянула. Ну что тут скажешь, поспешила рыжая визитёра сего в гости записывать. То не гость в дверях стоял, к косяку прислонившись, то хозяин здешний полновластный – сиятельный князь Темников Игорь Алексеевич.

– Ой, сказала Лизка и опять под одеяло полезла.

– И тебе «Ой», девица, – ласково улыбнулся князь, только вот глаза у него не шибко ласковые сделались. С прищуром испытующим чёрные дыры на неё уставились, и держат так что не сморгнуть. Фамильное это у них видать, у Темниковых, эдак вот взглядом к месту приколачивать.

– И кто же ты такая, красавица? Чьего роду будешь, да что в сей кровати делаешь?

– Синица я, – честно ответствовала Лизка, – лежу туточки.

– Экое диво, – вроде как, удивился Игорь Алексеевич, – всякого зверя-птицу на своём веку видал, а вот синицу пододеяльную раньше встречать не доводилось.

– Не, – совсем перепугалась девка, – Лизка я – Тимофея Синицы дочка младшая. Меня его сиятельство княжич в услужение взяли.

– Ага, – понимающе кивнул князь, – а службу, стало быть, тебе в кровати исполнять велено. Ну что ж, похвально – вижу, трудишься не покладая… чего там у тебя не покладается?

– Нет же, – заторопилась Лизка, – сенной девкой быть назначено. Вы не подумайте, ваше сиятельство, я работу справно делаю, и чисто у меня завсегда, и княжич обихожен.

– А ты знаешь, верю. Чтоб такая рыжая, да юнца не обиходила? Вот верю, тебе Лизка Синица! Ты мне одно только скажи, – шепчущий голос Игоря Алексеевича, враз сделался доверительно свойским, – то Алексашка велел тебе иные обязанности исполнять? Ну те что о ночной поре трудов требуют. Ты говори, девица, не бойся, наказывать никто не станет.

– Нет, – прошептала Лизка, – то я сама. Захотела.

– Сама, значит?

– Ага. Сама.

– А зачем? Что получить хотела-то? В работе послабление, или для семьи какую выгоду?

– Да я… да вы… – Лизка от возмущения даже бояться забыла, раскраснелась вся и из-под одеяла полезла, хорошо хоть опамятовалась, сообразила что перед князем телесами голыми сверкать не след. – Как вы можете говорить такое, княже! Я что хотела то получила ужо!

– И что же это? – полюбопытствовал Темников.

– Самого Александра Игоревича. А более мне ничего и не надо.

– Вот как? Александра значит? Выходит мил он тебе?

– Очень, – смутилась Лизка.

– Так может ты и в княгини метишь? Ну а что, – принялся размышлять вслух Игорь Алексеевич, – девка ты молодая, здоровая. Княжичу, видать, по нраву. А после Петровой-то кухарки[1] люди не сильно и удивятся. Опять же, родословную тебе сочинить можно достойную, не хуже чем у заводской кобылы. Что, Лизка Синица, пойдёшь в княгини

– Нет! – испуганно выкрикнула девка, и заныла умоляюще, – Не нужно меня в княгини, пожалуйста.

– А что так? – удивился князь, – Чем тебе дворянство наше не угодило?

Лизка замялась, взглядом по опочивальне заелозила в поисках ответа верного. Однако ни резной комод, ни плотные тёмные занавеси на оконце подсказывать ей не спешили. Надкусанный пирожок тоже хранил угрюмое молчание.

– Так ведь княжичу не придуманную родословную в жёны брать, – начала пояснять Лизка, – ему, ить, с другими родами связи налаживать нужно, да и молва людская також не пустой звук.

– Умная. – довольно прищурился его сиятельство, – Умная это хорошо, но не всегда. Вот обманываешь ты меня сейчас, Лизка Синица. А я лжу очень не люблю. Мне, девка, всегда правду говорят. Всегда и все, веришь ли?

Лизка верила. Потому что, таким холодом ночным, страшным на неё от двери повеяло от которого и одеяло пуховое не защитило бы. И солгать такому холоду ну никак бы не вышло, при всём желании.

– Забудет он меня, – смогла выговорить она наконец, – коли женой его стану так и позабудет. Посадит навеки здесь, в имении, да раз в году навещать станет. И то, станет ли? А я не хочу так, не нужно мне то дворянство обманное. Я с Александром Игоревичем быть хочу. Подле него завсегда.

– А так не забудет? На другую сменять не захочет?

– А нашто? – удивилась Лизка и даже бояться на время забыла, – нашто менять, коли мне ничего и не нужно?

– В фаворитки, стало быть, нацелилась, – продолжал размышлять вслух Игорь Алексеевич, – ну что сказать – разумно, весьма разумно. У иной фаворитки власти-то поболее чем у законной супруги будет.

Лизка поморщилась, что за фаворитка она не знала, но по смыслу догадаться немудрено было.

– Да не нужна мне власть, ну вот нисколечко.

– То пока, – отмахнулся князь, – от молодости да глупости наивной. А постарше станешь так и желание появится, уж я-то знаю природу вашу бабью. Но это хорошо, это правильно.

Князь помолчал, задумавшись. И Лизка молчала, да что там молчала она и дышать-то громко побаивалась – а ну как осерчают его сиятельство.

– Александр где? – прервал затянувшуюся паузу князь.

– Княжич в кабинету пойти изволили, – с готовностью подсказала девка, – с бумагами по зерну да воску разбираются.

– Угу, – кивнул каким-то своим мыслям Игорь Алексеевич, – ну и я туда пойду, стало быть. А ты, Лизка Синица, подымайся да следом ступай. Только оденься – нечего голым задом на всё имение сверкать.

Так быстро Лизка ещё никогда не одевалась. Казалось мига не прошло а вот она уже, при полном параде, перед дверью стоит, мнётся, постучать не решаясь. Стукнула, всё же, смелости поднабравшись, и сразу следом вошла, чтоб не передумать значит. В кабинете, противу ожидания, всё спокойно оказалось. Ни шуму, ни ругани. Князь за столом сидит – бумаги просматривает, а младший Темников за его плечом пояснения даёт. На Лизкино появление Игорь Алексеевич внимания не обратил, княжич же только бровь вопросительно вздёрнул, но тоже ничего не сказал. Так и продолжал доклады делать. Лизка мышкой в углу замерла, стоит не шелохнётся. Наконец Темниковы бумажную возню окончили и князь потянувшись из-за стола поднялся.

– Это что? – ткнул он пальцем в перепуганную девку.

– Синица, – безразлично ответствовал княжич.

– Я вижу что не выдра, что она в кровати твоей делала?!

– Лежала, вероятно, хотя могу ошибаться – сам не видел.

– Александр, – построжел голос князя, – я приезжаю, захожу в твою опочивальню и что я там вижу?

Княжич изобразил недоумение на физиономии, мол, даже предположить боюсь.

– Девку я в твоей постели вижу, – вздохнув, закончил старший Темников.

– Но батюшка, – возразил Александр, – кабы я туда мужика клал пересуды начались бы.

Вот вроде и спокоен княжич, отшучивается даже, только Лизка-то уж узнать его успела, оттого и не обманывается спокойствием кажущимся. Видит что злится он, однако же себя сдерживает.

– Саша, – сменил тон князь, – это не смешно. Ты человека непроверенного, не надёжного в свой ближний круг ввёл. А подумал ли о том как это опасно?

На ненадёжную Лизка обиделась, показывать сего не стала, разумеется, но обиделась, да.

– Княже, – не сдержался всё же Александр Игоревич, – вот вы сейчас верно заметили. Это мой ближний круг, и это моя девка.

Он набычился, и зыркал исподлобья аки волк в пёсьем окружении.

– А и ладно, – вдруг неожиданно пошёл на попятную князь, – твоя так твоя. Что я спорить стану?

– А как же? – недоумённо начал Александр, но после понимание мелькнуло в его глазах, – Всё проверяете, батюшка? Никак до конца доверять не научитесь?

Его сиятельство развёл руками, мол, а как иначе-то? Сам де понимать должен.

– Ты дальше-то что с нею делать думаешь? Иль так и станешь для забавы пододеяльной держать.

Лизка насторожилась. Нет, супротив забав тех она ничего не имела, но вот чего-то большего хотелось, чего не ясно, но хотелось же.

– А в секретари её возьму, – задорно улыбнулся княжич.

– Девку?! В секретари?!

– А что? Грамоте она обучена, понимание обхождения галантного вдалбливаем понемногу. А что девка, так мало ли какая блажь в голову придуравошному Темникову стукнет.

Лизка едва воздухом не подавилась, а князь задумался.

– Добро, – вымолвил он наконец, – мысль дельная, коли на такой картинке настаиваешь. Надобно только ещё деталей добавить, слухов вперёд тебя запустить чтоб мнение о бесноватом княжиче правильно уложилось.

И они принялись обсуждать как и что сделать потребно дабы нужный образ обществу явить. И тут уж мелочей не было. У Лизки ажно глаза на лоб лезли от рассуждений о том кому стоит просто нахамить, кому в морду сунуть, а кого и на дуэль вызвать. И тут же о фасоне платья да манере трубку держать. Девка поначалу возрадовалась, ведь теперь-то уж точно в ближники её записали, чай при посторонних о таком говорить не станут. А после озадачилась, очень уж ей захотелось нужность свою показать, ну что она, мол, не только для утех постельных годится.

– Девкам подолы ещё задирать надобно, – неожиданно, даже для себя, брякнула Лизка.

– А? – недоумённо поинтересовался княжич.

– Каким девкам? – уточнил его вопрос Игорь Алексеевич.

– А всем, – на каком-то лихом кураже, затараторила рыжая, – от княжон и до потаскух немецких. Что?! У меня дядька вам княже в столице служил, и в землях иностранных тоже. И коли уж из его сиятельства гулёну да забияку делать то без женского интересу тут никак не обойтись. Там, оно ведь как, до греха-то доводить не обязательно. Там удаль токмо проявить след. Вот у нас, в Темниловке, коли парень девку по заду хлопнет, так народ ужо чуть ли не внукам их имена придумывает. В столицах-то, я мыслю, люди те же, только что дворяне.

– В секретари, говоришь? – протянул старший Темников, – Ну да, попробуй конечно. Я учителя по манерам куртуазным пришлю – пусть с нею позанимается. Не то при дворе княжну какую девкой назовёт, лишнее это.

– Так дура же, – возразил княжич, – каков с неё спрос.

– Дура, Саша, – момент разовый, про всяк час пользоваться им не след. Иногда, разве что, но не увлекаясь. Кто малевал сие? – вдруг резко сменил тему князь и ткнул пальцем в рисунок на доске, с которого и началось Лизкино знакомство с Темниковым.

А она то уж и запамятовала что княжич эту безделицу сохранил да в кабинету к себе определил, наравне с прочими диковинками.

– Так сама и малевала, – пояснил Александр Игоревич, – в воду глядючи.

– Сама значит, – пожевал нижнюю губу князь, – ты вот что, Саша, ты её бою огненному поучить попробуй – авось и выйдет чего. Мне сказывали что живописцы эти зело ловко стрелять умеют. Вроде как глаз у них к першпективе привычен, оттого и выцеливают метко. Поучи, поучи – хуже не будет.

***

На масленицу Лизке домой прогуляться дозволили – на побывку. Гуляния её мало занимали а вот родичей повидать хотелось, особенно, почему-то, батюшку.

Родная изба встретила её привычными, детскими запахами, квохтаньем не вырезанных по осени кур, и громкими голосами подвыпившей родни. Пройдя из тёмных сеней в горницу, Лизка остановилась у двери, не решаясь дальше ступить. За столом её увидали, притихли, на главу семьи заоглядывались – как то он примет дщерь блудную.

Тимоха крякнул, бороду пятернёй отёр, из-за стола степенно выбрался да и сграбастал Лизку в объятья так что девка токмо пискнуть успела.

– Почто в дверях застыла, как не родная, – сдавлено прогудел он и в сторону отворотился, часто смаргивая, – али гостьей ужо себя в дому родительском мнишь?

– А я и не знаю, батюшка, – честно и как-то растерянно вымолвила Лизка.

– Пустое то, – нахмурился Тимоха, – скидовай одежу да за стол седай.

– А зазорно ей, теперича, с холопами за одним столом сидеть, – злобно прошипела Анюта, – вона кака барыня!

Лизка действительно диковинной птицею заморской посреди избы крестьянской выглядела. В белом овчинном полушубке, в каптуре[2] из лисьего меха, с раскрасневшимися на морозе щеками она ярким пятном выделялась на тёмном фоне бревенчатых стен.

– Ай! За что? – воскликнула Лизкина сестрица, получив от мужа затрещину.

– А за дело, доченька, за дело, – вместо него ответил Тимофей, – чтобы, курва мать, поперёд мужиков со словесами непотребными не лезла, да бабьи свары на пустом месте не устраивала.

– Ой! – спохватилась Лизка, – я ж вам гостинцев принесла.

И потащила из сеней объёмистый мешок. Подарки ей Матрёна Игнатьевна собирать помогала, так чтобы и богатствами не кичиться, и скаредной не выглядеть в глазах родни. Батюшке, Лизка отдельно десятью рублями поклонилась. Уместно вышло.

Семейство Синицыно разрезвилось, обновы примеряя, только Анюта губы кривила недовольно, но от дарений отказываться и не думала. После за стол уселись – блинами да сырниками брюхо радовать, и разговор как встарь потёк неспешный про хозяйство, про сплетни деревенские. Лизку не о чём таком не спрашивали, так здорова ли, сыта ли. А потом Тимоха крякнул, бороду почесал да и выдал, – Ну что, поснедали? Тогда, бабы, кыш из-за стола! Подите на улицу погуляйте. И ты, Андрюша, – обратился он к зятю, – тож ступай, не в обидку – нам тут с Лизкою посемейному перемолвиться надо.

Вскоре за столом остались лишь Лизка да отец её с братом. Старший Синица сноровисто две чарки водкой наполнил и на Лизку вопросительно глянул. Девка удивилась, конечно, но виду не подала – на встречу руке отцовой чарку двинула. Выпили. Кто крякнул, кто рукавом занюхал, Лизка так та вообще глаза выпучила да блин целиком себе в рот запихала. Нет княжич угощал её, но всё больше винами сладкими, заморскими, а такой отравы ей доселе пробовать не доводилось.

– Как оно? – вежественно начал разговор Тимоха.

– Всё хорошо, батюшка. До секретарей меня подняли.

– Это как?

– Это значит лицо доверенное, которое все бумажные дела ведёт да вопросы важные решает, – заместо Лизки ответил Егорий – братец её старший.

– Ишь ты! – восхитился Тимоха, – Не зря, выходит, Мирон тебя грамоте обучал.

– Не зря, батюшка, – подтвердила Лизка.

– Ладно, – свернул вступительную часть глава семейства, – то что ты на хорошем счету у княжича удачно выходит, как раз к разговору сему. Вот смотри – от барщины нас ослобонили, оброк не тяжёл, и сил у семьи хватает, только приложить их некуда.

– Так, вы земли у Темниковых попросить хотите? – предположила девка.

– Не, – покачал головой Тимофей, – не земли. Мельницу мыслю поставить, на Верхнем ручье.

– Зачем? – удивилась Лизка, – есть же мельница в «Весёлом», ею все окрест пользуются.

– То-то же, что в «Весёлом», – принялся пояснять ей отец, – а село это чьё? Верно, Шапочкиных, оттого и деньга им идёт. Да и не близко это, особливо ежели с дальних хуторов добираться. А тут эвона, всё под боком, и Темниковым прибыль пойдёт, и мы в накладе не останемся. Так я чего от тебя хочу-то, поинтересуйся у Александра Игоревича – дозволит ли?

– Ладно, – растерянно согласилась Лизка, – поспрошаю.

– Ток ты это, – старший Синица смутился и снова в бороду полез, – ты ночью об том спрашивай, когда мужик мягоньким становится аки тесто.

– Я учту, тятенька, – сухо подтвердила Лизка, и, поджав губы, назад, в усадьбу засобиралась.

Обратный путь рыжая проделала в смятённых чувствах. Вот, вроде, и полугода не прошло как она из отчего дома упорхнула, а как-то изменилось всё разом. Чужим, не знакомым сделалось. Нет на батюшку она не обижалась, Тимофей Синица завсегда правильно мыслил. По хозяйски, выгоду для семьи завсегда чуял и как кабан к ней сквозь кусты ломился. Опять же, коли подумать, случись чего куда Лизке возвращаться как не в родную избу? Оттого и о благосостоянии рода Синиц ей печься надлежит как о своём собственном. Но то как прозвучала просьба батюшкина, неприятно царапнуло. Будто она девка трактирная, ни на что, окромя как ноги раздвигать, негожая. Неприятно, словом.

А у ворот в усадьбу ей старые знакомцы встретились. Те гайдуки с которыми Лизка в первый день познакомилась – дядька Семён и второй, помладше которого, как она потом узнала, Гриней кликали. Молодой горячился, руками размахивал, что-то доказывая. А как её увидал – обрадовался, чуть ли не обниматься кинулся.

– О, рыжая, ты-то мне и нужна. Подь сюды – спрошу чего.

– Тю, оглашеный, – заоглядывалась Лизка, – чего орёшь?

– Заспорили мы, – потащил её за руку к старшому гайдук, – а тут и ты идёшь. Кому как не тебе ведать такое.

– Не знаю ничего, – на всякий случай начала открещиваться Лизка, – то не я была. То другой кто-то.

– Где не ты была? – удивился Гриня.

– А мне почём знать, но точно не я.

– Не колготись, – остановил её метания дядька Семён, – то дурь молодому в башку ударила вот и пристаёт ко всем с вопросами.

Гриня ажно подпрыгнул от возмущения и вокруг головою закрутил, будто в свидетели несправедливости народ отыскивая. Но никого не нашедши, вновь за Лизку уцепился.

– Да как же дурь? Как? Вот смотри, – выставил он у девки перед носом растопыренную пятерню, – его сиятельство Александр Игоревич зело разумен и рачителен. Раз.

Он загнул один заскорузлый палец и победно взглянул на Семёна.

– В телесных кондициях не слаб. Два. По мужеской части ловок, сказывают, – Гриня загнул третий палец и испытующе уставился на Лизку.

– Спорить не стану, – усмехнулась рыжая, – ловок. Это всё? Тогда я пошла.

– Не-не, – смутился парень, – я не к тому что… словом, годков-то княжичу не много, так откель это вот всё? Не по возрасту и вобще. А ты знать могёшь, потому как ты…

– Кто? – нехорошо прищурившись, поинтересовалась Лизка.

– Доверенное лицо его сиятельства, – ткнул оратора в бок дядька Семён.

– Ага, – радостно подхватил Гриня, – лицо значит, вот это самое.

– Ну разве что, – согласилась девка.

– Так как так выходит, – не унимался настырный гайдук, – что княжич возрастом мал, а не по виду, не по делам его об сём и не догадаешься?

Лизка задумалась, на небо чернеющее посмотрела, на кусты заснеженные оглянулась, дескать, не идёт ли кто.

– Ох и опасные речи ты, Гриня, вести замыслил, – укорила она парня. Ой опасные. Но я скажу, коли интересно. Только ты уж побожись что знания сии с тобой и помрут – никому чужому не переданные, а то ни тебе, ни мне несдобровать. И вы, дядька Семён, побожитесь також.

По лицу Семёна было видно что никаких секретов слушать он не желает, а желает оказаться подальше отсюда, и чтоб напарника дурного да болтливого ему на что путящее заменили. Но Гриня так истово закрестился и с таким восторгом на рыжую уставился что, пришлось и ему пообещать разговор сей в тайне сохранить.

– Знание это, – понизив голос до шёпота, начала рассказывать Лизка, – не из запретных, конечно, но владеют им лишь рода древние да могучие. И говорить об том не любят. Я и сама-то случайно прознала. Вот скажи, Гриня, ты видал что на гербе Темниковых намалёвано?

– Так лиса же, – немного растерялся гайдук.

– Именно! – воздела перст к небу Лизка, – И у всех старых семейств какая-никакая животина на гербе имеется. Геральдическая называется, потому что особая. В чём особая спросишь? Так и это не секрет. Ты вот о царях-братьях слыхал, ну тех что Рим-город основали.

Гриня одновременно покачал и покивал головою. Так что и непонятно было, то ли слыхал, то ли предлагает дальше рассказывать на его осведомлённость внимания не обращая.

– А знаешь ли ты, Гриня, что царей сих волчица выкормила? Сосцами своими.

– Да ты что?! – удивился парень, – как такое возможно?!

– А вот так, родный, вот так. А как со зверем договариваться простому люду, ну и дворянам тем что из новых, не ведомо. Сие тайна великая есть. Оттого у родов что поплоше никакой скотины на гербах и не намалёвано, токма люди да вензеля непотребные. Но звери те, геральдические, в поколении только одного выкормить могут, потому и берегут их для наследников. И вот это всё, что ты о его сиятельстве говорил, с тем молоком тварным человеку и передаётся.

– Так что ты сказать хочешь, – что княжич тоже… того?

– Я?! – удивилась Лизка, – Я ничего сказать не хочу, это ты без умолку языком мелешь.

– Погоди, – ухватил её за рукав Гриня, – а как же птицы?

– Какие ещё птицы?

– Ну те что на гербах бывают. Орлы там, али соколы.

– Вот же ты тёмный, – снисходительно глянула на него Лизка, – нешто про птичье молоко не слыхивал?!

В этот момент, дядька Семён, что допреж лишь глаза пучил, да мордою краснел, не выдержал и расхохотался, рукавицами по коленям хлопая.

– Ну ты молодец, рыжая, – всхлипывая, одобрил он, – такой ерунды наплела что у малого те мозги что, ещё были в кукиш завернулись.

– Откель там мозги, – Лизка зло глянула на, растерянно хлопавшего глазами Гриню, – ты, дядька, поучи-ка дурака лучше, пока ему язык, за болтовню пустую, не отрезали. А ты, Григорий, запомни накрепко: княжич таков как есть оттого что господь его любит и талантами за то награждает. И повзрослеть ему рано не от хорошей жизни довелось.

Девка развернулась и по расчищенной от снега дорожке зашагала к господскому входу, а в спину ей долетело обиженное – «А чего дурак-то». Уже внутри, у лестницы она остановилась, дождалась пока хлопнет входная дверь, и не оборачиваясь, обратилась к подошедшему сзади, – Не нужно следить за мной, дядька Лука. Я скорее язык себе отгрызу чем Александру Игоревичу навредить надумаю.

Лука лишь хмыкнул на это, и к кухне повернул. А Синицам его сиятельство мельницу поставить всё-таки дозволил.

Октябрь 1748

Тук, тишина, тук, тук, опять тишина. Стукот этот раздавался не у двери – будто на дворе что-то хлопало. И звук ещё такой странный – вроде удара но с каким-то подчавканьем. Точнее и не скажешь. Именно этот звук и разбудил Ольгу. Она поморгала немного сосредотачиваясь, да день вчерашний в памяти восстанавливая, а после радостно улыбнулась. Потому как всё было хорошо. Так бывает, очень редко но бывает, когда сначала всё хуже некуда, но потом возвращается как было. И от этого становится удивительно хорошо.

Первыми вести о гибели княжича конечно же слуги принесли, от других таких же наслушавшись. А там и благородные господа подтянулись – пособолезновать, да головою покачать сокрушённо. Дескать, вот ведь беда-то какая! И кто бы подумать мог? А у самих в глазах никакого сочувствия-то и нет. Там у них, нет не злорадство даже, а любопытство скорее. Такой вот болезненно-предвкушающий интерес. Мол, а как Барковы с этой напастью справятся? Так высоко взлететь хотели, а их на взлёте подстрелили, как теперь-то выкручиваться станут. Куда дочку пристроят, что и невестой побыть не успела, а уж вдова?

Всё это Ольга явственно и чётко ощущала обострившимися чувствами, будто ей на ухо кто рассказывал. Но откровенно сказать, этот неприличный интерес заботил её мало. Она и сама не заметила сколь изменилась за три месяца, теперь такою мелочью казалось то что, ранее было важным и безусловным. Как-то исподволь она приняла точку зрения Темникова: надменно-высокомерно взирающего на мнение окружающих. Может быть из-за этой вот горделивой надменности, Ольга и не билась сейчас в истерике от нового удара судьбы. А может быть потому что верила. Стыдно сказать, чужой дворовой девке на слово верила. Лизка, ведь, сказала что княжич всё устроит и волноваться более не о чем: значит так оно и выйдет. И не имеет значения что, Темников помер. Раз обещал – стало быть сделает.

А ещё она об этой дурынде рыжей почему-то беспокоилась. Ольга ведь не забыла те слова про псицу верную, не показались они ей шуткою. А где это видано чтоб хозяин погиб, а животина эдакая в живых осталась. Наоборот? Да сколь угодно, а так нет.

Потом, позже когда разъехались любопытно-сочувствующие соседи, когда матушка завела своё, уже привычное – « Что же теперь будет?», а октябрьское небо засерело сумерками, у ворот раздался шум. Дворня мигом открывать кинулась, а Соня разбурчалась – «Кого там ещё принесло?». К парадному входу подкатила карета а следом несколько верховых в тёплые кафтаны укутанных. «А действительно, кто это?» – подумала Ольга, и вслед за родителями отправилась ко входу – привечать непрошенного гостя.

Гостем Темников оказался. С лицом цвета бледно-зелёного, с глубоко запавшими усталыми глазами, продрогший, но живой. Со своего коня он даже не спрыгнул, а сполз скорее, пошатнулся, глянул вокруг как-то растеряно, но после сообразив где находится привычную маску высокомерия на физию натянул и поклонился, почти учтиво. Ольга глазами по приехавшим зашарила – где же остальные-то знакомцы. Ага отметила она, вон Лука – просто с другой стороны кареты спешился. А Лизка где? Не видать. В этот момент дверца распахнулась, и на свет божий явилось рыжее недоразумение, с довольной улыбкой, во всю мордаху, и туго перемотанной рукой.

– А хорошо ведь, – объявила она громогласно, – приятно себя барышней почувствовать.

«Слава тебе, царице небесная, – выдохнула про себя Ольга, – живы. Все трое».

Тук-чвак, прервал её воспоминания, повторившийся звук. Тук, тук. «Да что там такое?» – не выдержав, Ольга подошла к окну, как была – простоволосая, в ночной рубахе, и даже туфли не взула. Подошла, выглянула и замерла на месте, от нелепости происходящего оторопев. У ограды на колоде сидел Лука, меж его ног располагалась большая корзина полная спелых, краснобоких яблок, явно из их, Барковых сада. Лука степенно доставал яблоки по одному, зачем-то внимательно оглядывал их, а после с силой запускал в стену. Тук-чвак, достать, осмотреть, тук.