Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"

Автор книги: Бурк Бурук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Да какие, к лешему, насмешки, – Темников резко отёр ладонью лицо, – какой замуж, за кого?

– За Сафонова Михаила Ивановича, – пояснила обер-фрейлина, – в ноябре свадьба.

– Вас принуждают? Только скажите, и всё разом решится.

– Ну да, – скептически хмыкнула Гендрикова, – как с фон Рутом, кусок стали в горло и нет проблем.

– Не передёргивайте, – сурово отрезал княжич, поднимаясь с постели, – итак, вы выходите замуж. Вероятно, я должен вас поздравить? Что ж…

– Саша! Ну зачем? Зачем вы всё усложняете, – заломила руки Марфа Симоновна. – Ну замуж и что? Что поменяется-то? Вы и так всегда тайно меня посещали, что изменится при новом статусе?

– Я… – выдавил Темников, – я думал… В смысле, смел надеяться…

– Саша! – поражённо прикрыла ладошкой рот Гендрикова. – Вы хотели сделать мне предложение?!

– А что? – раздраженно пытаясь завязать ворот сорочки, поинтересовался княжич. – Темниковы вдруг стали неподходящей партией?

– Саша, ну зачем вы так?! Знаете же, что дело не в этом.

– Да, – согласился Александр, – разумеется не в этом. Доброй ночи, Марфа Симоновна, доброй ночи и счастливого замужества.

– Саша! – отчаянно вскрикнула Гендрикова. – Постойте, вы же знаете, что так, как вас я никого более любить не буду. И мы могли бы… Вот как сейчас, тайно.

– Это не как сейчас, – с горечью, проговорил Темников, – это касаться вас после другого мужчины, это слышать на вас чужой запах. Словом, прощайте Марфа Симоновна, прощайте и будьте счастливы.

В этот момент княжич гордился собой, гордился тем, что, не смотря на ярость, клокотавшую внутри, он не скандалил, не переворачивал мебель, словом вёл себя достойно, по собственному же мнению.

Вот только Марфа смотрела ему вслед с грустной улыбкой. Ведь именно так вспыльчивый Александр Игоревич должен был отреагировать на подобное предложение. Именно так она и хотела всё разрешить, не наживая врагов и, может быть, сохраняя Темникова в друзьях. На потом. На будущее. А эта страница её книги, увы, уж прочитана и перевёрнута. Жизнь у трона учит идти вперёд, назад не оглядываясь, ибо оглянешься, отстанешь от фаворитов, а там и до опалы недалеко. Это Темниковым плевать на мнение общества, ну так на то они и Темниковы. Да и она могла бы стать одной из них. Неприкасаемой, неосуждаемой. Могла бы, но слишком велики риски. А рисковать кузина императрицы не привыкла.

Домой княжич вернулся под утро, тяжко пьяный и почему-то мокрый.

– Лука! – заорал, а скорее захрипел он, стоя у двери. – Лука, старый чёрт, где тебя носит?

– Да здесь я, княжич, – вздохнул Варнак, дотащивший Темникова от ворот до входа в особняк.

– Лука! – Не унимался Александр, устремив взор в потолок. – Внимай, Лука! Моё сиятельство изволили нарезаться в дым, а посему повелевают: совершить егойную ретираду до опочивальни и снабдить сей процесс штофом водки, дабы означенное сиятельство к утру издохло в муках и не морочило добрым людям голову.

– Эка, загнул, – восхитился Лука, – давай уж, сиятельство, – и взвалив тщедушное тело княжича на плечо, он направился к лестнице.

– Лука! – проорал ему Темников куда-то в район поясницы. – Вот ты меня давно знаешь, вот скажи, я же лучше Сафонова?

– Знамо дело, – согласился Лука, – кто такой Сафонов перед вами, княжич?

– Тля! – горестно резюмировал Темников. – Падальщик, что надо мной кружит.

– Так и я про то же, ваше сиятельство, – поддакнул Варнак, поднимаясь по ступенькам, – и кой олух придумал дома в три жилья.

– Но с другой стороны, – не унимался Темников, – мы же с ним как братья, мы же с ним, вот! – и он потряс сжатым кулаком перед чучелом кабаньей головы. Чучело не отреагировало.

– Сука, – огорчился княжич, – а говорила что любит.

– Бабы, – сообщил он вышедшей на шум Лизке, – самые вредные создания на земле.

– Это уж как водится, Александр Игоревич, – не стала спорить позёвывающая девка, – а што они вам сделали?

– Как это что? – возмутился Темников. – А замуж выходить не за меня, это нормально?!

– Э-э-э, вообще-то сие есть глупость, – резюмировала Лизка, – а если конкретнее?

– Эх, Мишка, Мишка, – укоризненно сообщил ей княжич, – что ж ты так то?

– Ну вот вышло так, – попыталась сгладить ситуацию рыжая. – А что случилось-то?

– Жениться, значит, надумал, – угрожающе сообщил Александр Игоревич прикроватному столику, ухватив его за ножку.– Да и женись на свою голову. А я повременю пока.

Утром Темникову было тяжко. Да ежели разобраться, и не утро то было вовсе. Лизка отпаивала княжича капустным рассолом, по-бабьи укоризненно поджимая губу.

– Будешь рожи корчить – выгоню, – предупредил её Темников, – и без тебя паскудно. Ещё и на твою постную физию любоваться.

– Прощения просим, – тут же капитулировала Лизка, – а кто таков Михайло Сафонов, что вы вчерась через слово поминали?

– О! – вспомнил княжич. – Точно, Сафонов! Надеюсь, я его на дуэль не догадался вызвать.

– Ну, это вряд ли, – успокоила его Лизка. – Так кто таков-то?

– Да пёс его знает, – отмахнулся Темников, – я его и в глаза-то не видел. Жених он Марфы Симоновны. Свадьба у них в ноябре.

– О-о-о, – округлила глаза Лизка и тут же прыснула в ладошку, – то-то вы его братом кликали. По жене, стало быть, родич и выходит.

– Фу, – сморщился княжич, – откуда в тебе такая пошлость, Лизка?

– Вестимо откуда. Из деревни, из Темниловки.

– Рада, поди? – сухо поинтересовался Александр Игоревич.

– А, и рада! – с вызовом глянул на него девка. – Токмо не от бабьей ревности, а потому что непотребна вам фрейлинка эта. Пустая она девка, нельзя такую в княгини.

– Да? – Темников озадаченно почесал шрам над бровью. – Ну может ты и права. Время рассудит.

Вечером вернувшийся домой князь позвал Александра в свой кабинет побеседовать. Помолчали. Закурили. Игорь Алексеевич был не большим поклонником сего зелья, в отличие от сына, но иногда, вот как сейчас, мог позволить себе трубочку другую.

– Так, что это вчера было? – наконец-то заговорил князь. – Что за ночной дебош и явление в виде непотребном.

– Пустяки, – пристыженно опустил голову княжич, – очередное разрушение планов и утрата излишне романтического представления о жизни.

– Вот как? – заинтересовался Игорь Алексеевич. – И какие ваши романтические планы были так сурово разрушены? А, княжич? – выделил он интонацией последнее слово.

– Матримониальные, – со вздохом ответствовал младший Темников, – хотел жениться да не успел.

– Жениться? – приподнял бровь князь. – Никак на Марфушке Гендриковой? Что? – коротко усмехнулся он, видя удивление сына. – Я, сударь мой, коли вы забыли, не токмо ваш отец, но и служащий тайной канцелярии. А это, согласитесь, несколько расширяет возможности.

Княжич только головой покрутил.

– И заметь, Саша, – меж тем продолжал князь, – знать-то я знал, но и словом тебе не обмолвился. Твоя жизнь – твои решения. Но всё же… Гендрикова?! Мы могли бы подыскать партию м-м-м… не знаю, поудобней, что ли? Стоп, стоп! – вскинул он руки в останавливающем жесте, видя вскинувшегося Александра. – Я говорил уж, твоя жизнь – твои решения. Но ведь и меня пойми, сие тоже стороной не обходит. Ты вон носишься по болотам, башку под пули подставляешь…

– Лука наябедничал? – угрюмо спросил княжич, понимая уже, с какой целью батюшка разговор сей завёл.

– Лука, – не стал отрицать очевидного Игорь Алексеевич. – А, не приведи Господь, беда какая с тобой приключится! К чему тогда всё это? – князь покрутил кистью в воздухе. – Кому род перейдёт, кто имя и достояние унаследует?

– У-у, – взвыл Александр, – да будет Вам наследник, батюшка, будет! Вон Лизка бастарда родит, а велю, так и двух. Признаете опосля.

В комнате повисло тяжёлое молчание. Только муха гудела под потолком, да потрескивали свечи в бронзовых подсвечниках.

– Извините, – уронил голову на руки княжич, – это я в сердцах, по злобе ляпнул. Полным скотством было бы такое от девки требовать.

– Темников! – с гордостью и печалью резюмировал князь и обнял Александра, прижав его голову к своей груди. – Темников! – повторил он, смаргивая непрошенную слезу.

– Ладно, всё это пустое. Что там по купцам у тебя?

Когда княжич вышел из кабинета, его встретил перепугано-решительный взгляд рыжих Лизкиных глаз.

– Чего тебе? – нахмурился Темников.

– Я согласная! – разом выпалила девка.

– На что согласная? – озадачился Александр Игоревич.

– Дитёнка Вам народить, али двух, как потребно будет.

– У-у, – застонал Темников, – ну вот за что мне всё это?! Изыди, сатанинское отродье! И мысль сию из башки дурной выкинь. Мужу своему рожать будешь, когда оный появится.

– Не появиться, – уверенно буркнула Лизка, поспешно удаляясь. Уверенно, но тихонечко, чтоб его сиятельство не услышали.

Примечания:

[1] – Княжна Мария Дмитриевна Кантемир – дочь молдавского господаря, князя Дмитрия Константиновича и Кассандры Кантакузен, бежавших в Россию, сестра известного русского поэта Антиоха Кантемира. По легенде была любовницей императора Петра Великого.

[2] – В реальности Гендрикова Марфа Симоновна1727—1754 ещё 4 ноября 1747 вышла замуж за камер-юнкера Михаила Ивановича Софонова.

И, разумеется, никаких княжичей в галантах у неё не состояло. Наверное. Скорее всего.

Глава 4. В которой Лука приезжает вовремя, Лизка бунтует, а княжич получает прозвище и устраивается на работу столяром.

Сентябрь 1748

Липы, окружавшие старый дом, всё ещё радовали глаз изумрудностью своей листвы. Шмели всё ещё надсадно гудели над мелкими цветками осенних хризантем, и небо всё ещё было по-июльски ясное, чистое. Но тем не менее в воздухе уже потихоньку ощущались прохладные нотки приближающейся осени. И уловив их, становилось понятно, что лето закончилось.

А вместе с ним и жизнь.

В маленькой комнате трепетно пахло лавандой, и Ольга Николаевна с тоской взирала на полупустой флакончик. Скоро и он закончится, а что останется тогда? Только лишь воспоминания о том хорошем, успевшем приключиться в её недолгой жизни.

Когда Темников со своими людьми отбыл восвояси, Ольга начала врастать в старый привычный уклад по-новому. Она старалась улыбаться родителям, играть с неугомонным Алёшкой и постигать нелёгкую науку управления дворней от матушки. Словом, пыталась вести ту жизнь, что была у неё до злополучной поездки к Местниковым. И у неё даже получалось, почти всегда. Лишь ввечеру маетное беспокойство охватывало Ольгу Николаевну, но с ним успешно справлялся тонкий запах лавандовой воды, которым Ольга, по уверениям батюшки, уж весь дом провоняла. Незлобивое ворчание Николая Ивановича, как ни странно, тоже успокаивало. Раздражала как раз его смущённая покладистость, к которой всё больше и сводились их общение.

Раздражала и слезливая жалостливость, что видела Ольга в глазах матушки. И понемногу, по чуть-чуть она стала отдаляться от родни. Основное время она проводила в компании Дашки. Девка телесно уж избавилась от последствий доставшихся на её долю мытарств. Телесно, но не душевно. От прежней разбитной веселушки мало что осталось. Дашка стала молчаливой, сторонилась людей и «хвостиком» ходила за Ольгой Николаевной. Будто видела в ней единственную опору в жизни. А вот самой Ольге опереться было не на кого. Да, откровенно говоря, и потребности такой не было. Единственные, кому она без колебаний вручила бы свою судьбу, уехали. А остальным Ольга, почему-то, перестала доверять.

Приезд Настеньки Местниковой немного её развлёк, но именно что немного. Нет, поначалу она искренне обрадовалась появлению подруги, тем более Настя откровенно волновалась и переживала, узнав об официальной версии Ольгиных злоключений. Обрадовалась, но вскорости привычная болтовня детской подруги стала её утомлять. Вот же странное дело, Лизка то, оторва рыжая, и похлеще языком мелет, так ведь нет, не раздражало это Ольгу. Напротив, умилительным казалось.

Единственное оживилась она, когда речь зашла о Темникове. Настя заволновалась, даже ручками всплеснула, как услышала, кто их из лесу вывел.

– Не уж-то тот самый Темников, – вытаращилась она.

– Да мне-то откуда знать, тот или другой? – усмехнулась Ольга. – Я иных Темниковых не встречала.

– И не встретишь, – со знанием дела заявила Настенька, – нету их более. Только Александр Игоревич да батюшка его, князь.

– Вот как? – удивилась Ольга Николаевна. – Такой маленький род? Мне почему-то казалось, что Темниковы это на вроде кланов у скотов. Что-то, знаешь, такое незыблемое, что всегда было.

– Ну, может, так оно и было встарь, – задумалась Местникова. – Да только времена те давно уж минули. А род их сегодня хоть и влиятельный, но небольшой. Да недавно и вовсе чуть было не прервался.

– Как так? – заинтересовалась Ольга.

– Было то лет пять, али шесть назад. Напали тогда на карету с семьёй князя, один сын то и уцелел. Да сказывают ещё, и убить кого из налётчиков исхитрился.

– Погоди-ка, – тряхнула головой Баркова, – это ж сколько ему лет тогда было?

– Да уж вестимо, что не много, – округлила глаза для пущего эффекта Настя. – И сказывают, что он от тех событий досе не оправился. Вечно в трауре ходит. И ведёт себя престранно.

«Вот значит, откуда, такая горячность, – подумала Ольга, – а вот в то, что он мальцом мог злодея победить, почему-то верится без усилий».

– И в чём же странность? – спросила она вслух.

– Ну как же, – затараторила Настенька, – сам в трауре, а из кутежей с загулами не вылазит, дебоширит с такими же пьяницами да на дуэлях дерётся. Девиц, сказывают, перепортил уйму, и благородных барышень, и простого сословия.

– Надо же, – скептически заметила Ольга, – а так и не подумаешь.

Настенька скепсиса не заметила и продолжала тараторить. Про дикие выходки эксцентричного княжича, про скандальные истории на маскерадах и ассамблеях, в которых Темников был на первых ролях. Ольга Николаевна слушала и удивлялась тому, сколь много лиц оказывается у этого совсем молодого ещё человека.

– А ещё говорят, – понизила голос Настя, – что в рабстве у него дворянка иноземная. Графиня или баронесса доподлинно неизвестно. Однако согласись, душечка, держать дворянку в рабстве как наложницу – это ли не странность. И притом сказывают, бьёт он её жестоко, при каждой оплошности.

– Врут, – не выдержала Баркова, – не бьёт, грозится токмо.

– И-и-и, – запищала от восторга Настенька. – Так ты её видывала? А говорила? А правда, что она красавица, коих поискать? Так кто она, графиня или виконтесса?

– Выше бери, – заулыбалась Ольга, – герцогиня! Стал бы Темников с какой-то виконтессой связываться. А насчёт красоты, – она сжала пальцами флакон, с которым не разлучалась, – не знаю. Рыжая она.

Настя уехала, и дни снова потянулись размеренной однообразной чередой, как бусины на дешёвом ожерелье. Одинаковые и не интересные.

Только вот Дашка всё чаще хмурилась, с тревогой поглядывая на Ольгу Николаевну. А как-то вечером, перестилая её постель, вдруг замерла и уставилась на барышню нечитаемым взглядом.

– Что? – насторожилась Ольга.

– Кровя!

– Какая Кровя? – ничего не поняла Баркова из этого объяснения.

– Лишние кровя. Вы не сбросили, хучь и срок уж давно минул, я-то знаю, уж, поди, лет пять при вас состою.

– А! – только и смогла выдавить из себя Ольга.

– Да Вы не пужайтесь так, барышня, – поспешила успокоить её Дашка, – такое и с испугу приключиться могёт, мож всё и обойдётся.

Не обойдётся, сразу поняла Ольга, уже не обошлось. Сразу нашлась причина непонятной тревоги и дурного предчувствия. Она поговорила с матушкой, не сразу конечно, а после, когда в себя пришла от сшибающей с ног новости. Мария Даниловна, как водится, побледнела и в обморок хлопнуться вознамерилась, но после себя пересилила. И даже сумела тайно договориться с непонятной тёткой на предмет освидетельствания.

Тётка Ольге не понравилась изначально. Какая-то наглая и раболепная одновременно, с родимым пятном на щеке, из которого рос жёсткий пучок волос, она производила крайне отталкивающее впечатление. Тётка долго мяла младшую Баркову, хладные персты внутрь вкладывала да вопросы стыдные задавала, и то больше не Ольге, а Дашке. А после Ольгиной матушке на ухо что-то зашептала. Мария Даниловна вскинулась даже: «Так грех ведь!»

А Ольга сразу поняла, о чём речь идёт, и заверещала с кровати, поправляя вздёрнутый подол.

– Нет! Даже и не думайте, маменька! То моё чрево, стало быть, и грех на мою душу ляжет!

– Дашка, – вцепилась она в руку девке, больно, до синяков сдавливая пальцами предплечье, – пусть она уйдёт! Маменька, скажите ей, чтоб ушла!

Недовольную чем-то тётку вскорости выпроводили, щедро оплатив её молчание. Ольгу успокоили, и в доме воцарилось уныние.

Собственно, решать-то ничего было не нужно, всё давно придумано и проверено временем. Одно слово, от которого так и веет безысходностью.

Монастырь.

Постриг – и жизнь остановится, замрёт в устойчивом равновесии. Не вправо не влево, лишь по прямой, до самой смерти. Почему-то монастырь пугал её с самого детства, ещё с тех пор, как матушка возила её на молебен, уж и не упомнить по какому поводу. Ольге в память накрепко въелись умиротворённо-пустые лица невест Христовых, и кислый запах, сопровождающий их появление. Она представляла, как будет вот так же день за днём смотреть в пустоту да вонять кислятиной, и содрогалась от отвращения. Это, в её понимании, была уже не жизнь, а бессмысленное и необратимое медленное умирание. О том, чтобы вытравить плод, Ольга даже не задумывалась, и причина была тут не только в греховности сего деяния, она попросту считала себя не вправе распоряжаться чьей либо жизнью. Пусть даже эта жизнь ещё не рождённого дитяти.

Да Ольга ненавидела этого ребёнка за то, как именно довелось его зачать, за то, кем был его родитель, за то, что своим Существованием он разрушал её толком ещё и не начавшуюся жизнь. Ненавидела и любила. За… Да Бог весть, за что. Наверное просто за то, что он есть, или будет, не важно. И жизнь этого ещё не рождённого малыша тоже уж наперёд расписана. Родиться ему предстоит в монастыре, а потом, через несколько лет Барковы заберут его в имение. И вырастят, и воспитают из него управляющего, ну или ключницу, коли девочка будет. Не оставят поди, всё-таки родная кровь. И никто никогда не узнает, чей это ребёнок. И репутация будет в сохранности. И всё забудется со временем, и все будут счастливы. Все.

Кроме Ольги.

Матушка уже съездила в обитель «Рождества Богородицы» и договорилась об Ольгином послушании. Вообще-то по возрасту она не подходила[1], но в подобных случаях всё же принято делать исключения.

Так что оставалась последняя неделя в родном дому, а после всё та же карета с голубой обивкой отвезёт её туда, откуда она не выйдет до самой смерти.

– Даша, отвори оконце по шире, – велела Ольга, – такое чувство, будто надышаться не могу.

– А не продует-то, барышня? – озаботилась девка, откладывая рукоделие в сторону.

– Да и пусть, – отмахнулась Баркова, – так хоть воздухом домашним на всю жизнь запасусь.

– Ох, божечки, голубушка Вы моя, да что ж Вы так себя-то изводите? Чай, не в темницу вас провожают.

– А велика ли разница?! – вскинулась Ольга. – Что так, что эдак гнить в келье безо всякого смысла.

– Не говорите так, Ольга Николаевна, – насупилась Дашка, – в обители сестры не просто век доживают. Они Господа нашего славят да грехи замаливают.

– Господа и в поле славить можно, – резко отрезала Баркова, – а грехи… Вот в чём мой грех?! Или твой, к примеру?! А? Так в чём?

Странно. Ещё пару месяцев назад Ольга и не подумала бы оспаривать подобные заявления. А теперь. Полдня знакомства с Темниковым, его яростный спич за ужином, и откуда только взялось в ней подобное вольнодумство?! Но княжич сказал, что нет на ней вины, а стало быть, и греха нет. И Ольга поверила. Вот ему поверила, да так, что сразу разуверилась в том, чему её с детства учили.

– Полно Вам, Ольга Николаевна, – взялась урезонивать её Дашка, – через такое лихо прошли, и это переживём, Господь даст.

– То есть переживём? – озадачилась Ольга. – Ты тут с какого боку?

– Ой, барышня, – всплеснула руками девка, – неужто я вас одну оставлю. Там узнавали ужо, келейница Вам дозволена будет, а матушка ваша насчёт припасу продовольчего озаботилась и на вас, и на меня тако же.

– Господи, Даша! Тебе-то нашто себя воли лишать. Хочешь, я с папенькой поговорю, он и отпустит тебя. Моей просьбе не откажет, чай.

– Нет, Ольга Николаевна, не хочу, – просто ответила Дашка, – судьба нас с вами воедино повязала. Так что куда вы – туда и я. Так правильно. Так должно.

Ольга не нашлась, что на это ответить. Помолчали. Даша, спохватившись, пошла окно открывать. А Баркова вдруг хмыкнула.

– А ведь пятница сегодня. Спасение наше не снилось ли? – а сама подумала, что вот хорошо было бы, кабы Темников приехал. Понятно, что ничем он уже не поможет, да и чем тут помочь, но хоть попрощаться по-людски. Поблагодарить. Боже! Да она и жуткому Луке как родному бы обрадовалась, Ольге почему-то казалось, что с присутствием этой троицы все беды какими-то незначительными становятся. Такими мелкими, что их в два слова разрешить можно. Конечно, коли слова эти княжич говорить станет.

– Лука! – завороженно выдохнула Дашка.

– Что? – не поняла Ольга. – Тебе Варнак снился?

– Да нет же, барышня, – обернулась девка с абсолютно шальными выпученными глазюками, – Лука приехал.

***

Октябрь 1746

– Ваше Императорское Величество, позвольте представить Вам сего отрока, – князь Темников как всегда был спокоен и говорил тихим шелестящим голосом. Однако же слышали его все присутствующие. – Мой сын – Александр.

Худощавый юноша, одетый в костюм из дорогой материи, но при это исключительно тёмных тонов, учтиво поклонился.

– Княжич превзошёл науки разныя: и филосопию, и механику. Манерам русским и европейским обучен, языкам галльским, бритским и латинским тако же разумен есть, – продолжал рекламную компанию Игорь Алексеевич.

Рекомый княжич молчал, лишь зенки чёрные таращил, явно из-за успехов в премудрости книжной, а полуоткрытый рот и удивлённо приподнятая бровь, вероятно, должны были означать знание русских и европейских манер. И таращился ведь, паразит, не на ея императорское величество, а под потолок куда-то – лепнину, вишь, шельмец рассматривал. Елизавета Петровна нервно дёрнули плечиком, эдакого пренебрежения она не любила и не прощала.

– А ещё он очень внимателен и любопытен, – с нажимом выговорил князь.

– У третьего от окна ангела меж крыльев отверстие для подслушивания проделано. Аккурат над Вашим креслом, матушка императрица, – княжич опустил взгляд на Елизавету Петровну.

– Не гневайтесь, Ваше величество, токмо сдаётся мне сие в дворцовых планах предусмотрено не было.

– Да?! – императрица как-то даже растерянно оглядела присутствующих.

– Кгм, – прочистил горло Шувалов, – Ваше величество, уж месяц как сие непотребство обнаружено и подслух пойман да распрошен с пристрастием. На шведскую корону стервец работал. А дырочку ту мы с обратной стороны заделали, кабинет ваш токмо трогать не стали.

– Да уж, – покрутила головой Елизавета Петровна, – что наблюдателен и любопытен вижу. Надеюсь, и с остальным ты, Игорь Алексеевич, не наврал.

– Как можно, Ваше величество?!

– Ну, будет, будет, – успокаивающе проговорила её величество, – верю, что отрок сей талантами одарён и разумом остёр, как и все Темниковы. Только что ж он у вас одет скромно так? Прям-таки чёрный княжич какой-то. Надо бы в одеждах колеров ярких добавить, галунов и позументу на кафтан. Вот, к примеру, голубой с серебряным шитьём ему подошёл бы. Да и порты на кюлоты заменить стоит.

– Мы подумаем, государыня, – склонил голову старший Темников.

– Ну и мы подумаем, к какой службе княжича приставить, – недовольно сморщила носик её величество.

Императрица не выносила, когда её рекомендации касательно платья и обхождения не бросились исполнять тут же со всевозможным усердием. Но не сориться же из-за этого с Темниковыми. Те, по давнему уговору, служат не человеку, а лишь фигуре на престоле. И кто на ней сидит им без разницы. Вон Анна Леопольдовна не ладила с князем, и Темников только выполнял прямые указания. Потому и в ту ноябрьскую ночь[2] на её защиту не выступил. Указания же не было. А вот ежели захотел бы остановить Преображенцев, кто знает, кто знает?

– Алексей Петрович, – обратилась она к Бестужеву-Рюмину, демонстративно отвернувшись от Темниковых, – что по фон Руту скажешь, мне докладывают, он с молодым двором контактов ищет.

– Истинно так, государыня, – подтвердил Бестужев, – ищет, шельма.

– А ещё, сказывают, что рекомый фон Рут, Фридриха конфидент, – построжел голос Елизаветы Петровны.

– И то верно, – со вздохом согласился Алексей Петрович, – однако же, аттестация его во французском посольстве, и запросто так выдворить сего ловкача мы не можем.

Бестужев укоризненно взглянул на князя. Не по правде, выходит, разгневалась государыня на Темникова, а палки достаются ему. Но и пенять за то канцлер не стал бы, всё же Игорь Алексеевич здорово ему помог с Лестоком.

– Да прибить его по-тихому, – лениво, порекомендовал Шувалов, – всего-то делов.

– И прибить нельзя, Пётр Иванович, – горестно вздохнул Бестужев, – нам дипломатический скандал с французами сейчас ох как некстати.

– Ну, ты у нас дипломат, Алексей Петрович – тебе виднее.

– Значит так, – хлопнула ладонью о колено императрица, – ты, канцлер, твори что хошь, но барончика этого чтоб убрал. Непотребен он в империи. А вы, князь, ступайте себе, я подумаю, куда княжича пристроить.

***

Елизавета Петровна скучали. Ужин, прошедший в компании Разумовского и Воронцова, ничуть её не развлёк, фрейлины трещали о какой-то ерунде и тем самым раздражали, за что и были выгнаны вон. Осталась лишь кузина императрицы Гендрикова – барышня молчаливая и от того умненькой кажущаяся.

Скуку государыня попросту не переносила и от того пребывала в раздражённом состоянии. Даже изволила запустить табакеркой в какую-то ливрейную харю, не в добрый час сунувшуюся в двери кабинета.

Беспричинная злость требовала выхода и жертвы. Вот потому-то уставший канцлер уже битый час отдышливо бубнил о внешней политике, чередуя сии экзерсисы с комплиментами в адрес императрицы. Впрочем, государыня, пребывая в дурном настроении, и на комплименты реагировала холодно.

– Довольно пустословия, – злорадно прервала Бестужева Елизавета Петровна, – я поручала тебе с фон Рутом разобраться. Решил с ним что-нибудь, али всё тянешь?

– Так, а нечего решать, Ваше величество, – позволил себе лёгкую полуулыбку канцлер, – Нет фон Рута.

– Нет? – удивилась императрица. – Куда же он подевался?

– Зарезали его.

– Как так – зарезали? – недоумённо потрясла головой Елизавета Петровна.

– Да как барана, – отмахнулся Бестужев, – горло вспороли, от уха до уха. Третьего дня.

Охнула молчавшая прежде Марфа Гендрикова.

– А как же… – растерялась государыня, – а скандал? Ты ж, Алексей Петрович, сам молвил: дипломатия, дескать.

– Не будет никакого скандала, – устало вздохнул канцлер, – там всё должным образом исполнено было.

– И кто ж сей удалец, что так лихо с бароном обошёлся?

– Чёрный княжич, – ответил Бестужев и, видя непонимание на лице императрицы, пояснил, – Темников младший, Алексашка. Вы же сами его так прозвали, государыня.

– Значит так, – категорично заявила Елизавета Петровна, чувствуя, что скука отступает, – присядь, канцлер, да подробно обскажи, как всё устроилось. И ты, Марфуша, поближе садись. Думаю, сия история нас развлечёт.

И верно. Развлекла.

Третьего дня в особняке Бутурлиных ассамблею устраивали. Знатная гулянка получились, точь-в-точь по заветам Петра Алексеевича. Вино рекой, музыки с плясками, смех и веселье. Сотни свечей, отражаясь в зеркалах, заливали сиянием просторные залы. Водоворотами перемешивалось меж собой служилое и родовое дворянство. Старшее поколение с балкончиков наблюдало за молодёжью. А молодые вели себя, как и должно в их возрасте. Пили, танцевали, флиртовали и знакомились. А после снова флиртовали.

О, это древнейшая из забав придуманных человеками. А может и не ими. Может твари древние, допотопные играли в ту же игру, игру, когда добыча внезапно оказывается охотником, а за смущённой улыбкой прячется зубастая щучка.

Впрочем, Герхард фон Рут был опытен, Герхард фон Рут был осторожен и умел играть в эти игры почище записной кокетки. И всё его умение, опыт и даже интуиция говорили, что прекрасной Элизабет не нужны его секреты, она не ищет его покровительства и уж тем паче не имеет на его счёт никаких долговременных планов. По всему выходило, что барышне потребно приключение всего лишь на одну ночь. Ну, может ещё на парочку, это фон Рут потом решит, поутру.

Элизабет была умна, Элизабет была образована. Она с лёгкостью танцевала менуэт и охотно угощалась белым вином.

Она была не столь красива, сколь притягательна очарованием недавно распустившейся женственности. А ещё…

А ещё она была рыжей.

Вечер оставался прекрасным ровно до тех пор, пока барон фон Рут не увлёк чудесное создание к выходу, нежно нашёптывая любезности ей на ушко. Неприятности налетели в виде пьяной развесёлой оравы дворянского молодняка. Наследники земель, имений и титулов горланили, кружась и не выпуская барона со спутницей. Фон Рут вежливо скалился в ответ, в душе проклиная идиотские обычаи, и настаивал, что им пора. Молодёжь шумела, не соглашаясь. Суета и гомон начали привлекать излишнее внимание, когда от толпы дворянских недорослей отделился один, пьяный до одичания.

Как он на ногах-то стоял – загадка. Оглядев безумным взглядом Герхарда со спутницей, он, ни с того ни с сего, залепил вдруг звонкую оплеуху. Как по заказу, музыка смолкла в этот момент, и всё кумпанство изумлённо воззрилось на троицу, оказавшуюся в центре скандала. На черноволосого дворянского сынка, на растерянного фон Рута и на потирающую разом покрасневшую щёку очаровательную Элизабет.

– Ты эта, – с трудом удерживаясь в вертикальном состоянии, выговорил дебошир, – эта, в общем. Ясно?!

– Как скажете, Ваше сиятельство, – смиренно произнесла барышня.

А барон понял что скандалы, коих он полтора года успешно избегал, всё же его настигли.

– Объяснитесь, сударь, – жёстко потребовал он.

– А?! Ты кто? – удивился пьяный молокосос, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на фон Руте.

– Вы ударили даму! Более того, вы ударили даму, которая находилась со мной. Не думаете же вы, что я оставлю это просто так.

– С тобой?! – похоже юнец уловил лишь несколько слов из речи барона. – Так ты вор?! Ты вот что, харя немецкая, ты у себя в Европах соседей нищебродов по мелочи обкрадывай, а в карман к русскому князю залезать не смей!

Фон Рут понял, что без насилия тут не обойдётся, спустить всё наглому недорослю, так с ним здороваться перестанут, мордобой устроить, так чего доброго побьют, а после насмехаться станут.