Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"

Автор книги: Бурк Бурук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– А вы кто? – задал наконец-то вполне закономерный вопрос Дюха.

– То не твоего ума дело, – сурово отрезал седой, но тут же смягчился. – От Еремы мы прибыли.

– А-а, – протянул парень, видно знал этого Ерему, – А зачем?

– Так дабы доброго утра тебе пожелать. Спросить, хорошо ли почивал.

– Да?! – изумился Дюха.

– Вот же олух, – простонал седой, – к барону мы, вестимо. Ужель не ясно? Где он, кстати?

– Так отдыхают оне, – Дюха мотнул головой в сторону добротного бревенчатого дома.

– А остальные где? – не унимался дотошный собеседник. – Или ты один на страже стоишь?

– Один, – согласился парень, – господин барон так распорядился.

– Господи-и-ин! – скривился седой. – То он тебе господин, а у меня свой имеется.

«Ясно, – подумала Ольга, – если тот барон, то этот, стало быть, граф, не иначе. А так одна шайка. По делам, вишь, приехали. Эх, Дашка, где ж твои ангелы».

Тем временем Дюха, проникнувшись непонятным доверием к седовласому слуге, подробно обсказал кто, где и зачем расположился. Седой послушал, покивал задумчиво. На дворянчика взгляд бросил, тот кистью руки изобразил что-то эдакое, мол, давай заканчивай.

– Вот что, малой, – заговорил слуга, – тебя как зовут, кстати?

– Дюха, – смутился тот, – Андреем, то есть, кличут.

– Андрей значит, – седой покатал имя на языке. – Вот что, Андрюша. Ты как на место прибудешь, скажи там, что тебя Лука послал. Лука Варнак. Запомнил?

– Запомнил, – кивнул Дюха, – а куда прибуду?

– Да как же куда, – Лука удивился непонятливости собеседника, – к престолу господа нашего. На суд.

Коротко прогудело в воздухе, и голова парня взорвалась кровавыми брызгами.

– А-а-а! Ангелы! Ангелы пришли! – заверещало у Ольги над ухом. Она и не заметила, как Дашка подобралась к окну и пристроилась за её плечом.

– Тихо, дура, – вскинулась было Ольга, но куда там. Дашкин вопль явно перебудил весь Хутор.

– Ах, ты ж, курва мать! – зло и весело выругалась рыжая. – Тогда уж, скорее, бесы. Эй, баронская морда, выходи, встречай гостей из пекла.

– Лука, – коротко распорядился дворянин, неодобрительно глянув на горланящую девицу.

Седой молча спешился и не торопясь зашагал к господскому дому, на ходу обнажая саблю и раскручивая кистень левой рукой.

– Княжич, я в центре, – прокричала рыжая, которой азарт предстоящей схватки, казалось, напрочь забил инстинкт самосохранения.

Дворянин отрицательно мотнул головой и указал девице на угол сарая.

«Надо же, – подумала Ольга, – значит не граф. А что же это за княжич такой, что самолично по болотам за каким-то не сильно известным разбойником носится?» Его сиятельство, тем временем, хлопком по крупу отослал от себя мерина и спокойно двинулся к дому, служившему прибежищем основному количеству ватажников.

И тогда Ольга увидела и даже почувствовала, что за этим зверем болотным, который бароном себя именует, пришёл иной зверь. Страшный, природный, безжалостный. Как лесной хищник за одичавшим домашним кобельком. Этот не будет кровью упиваться, незачем ему это, и власти через принуждение не захочет. Оно с рождения в нём, и кровь, и власть. И ещё Ольга почему-то подумала, что не хотела бы рожать детей этому роду, а потом знать, что они вот так спокойно пойдут под выстрелы и сабли. Лучше уж Местниковым, и Бог с ней с Москвой да Питером, сидеть в поместье сиднем, следить, чтоб правильно сливовое варенье готовили, да пенки пробовать. Чем не рай.

Когда княжичу оставалось пройти шагов десять, дверь распахнулась, и на крыльцо вынесло двух разбойников. Помятые после сна, но при оружии. Грохнуло, тот из ватажников, что держал в руке пистоль, сложился пополам и впечатался в перила. Ольга перевела взгляд влево и увидела рыжую, приникшую щекой к прикладу двуствольного штуцера. У батюшки Илюши Местникова был такой, чему её папенька жутко завидовал.

Внимание Барковой вернулось к происходящему на крыльце, там княжич времени не терял, и рядом с первым образовалось ещё два покойника. Причём приёмы шпажного боя, используемые им, маэстро Джакомо, учитель всё того же Илюши, назвал бы грязными или даже подлыми. Но надо признать на редкость действенными. В левой руке княжич держал пистоль, секунда, и вот он использовал его против пытавшегося выбраться через окно ватажника. Снова грохнуло слева, и наземь полетел разряженный штуцер, а девица послала свою кобылку вперёд, выхватывая на ходу ещё два пистолета из-за пояса.

«А кони, под ними заговорённые…», – вспомнился Дашкин сон. Всё верно, лошади этой троицы действительно никак не реагировали на выстрелы. Сама Дашка рядом за плечом победно взвизгивала при каждой смерти бывших обидчиков. И Ольге трудно было её судить, она сама заворожённо следила за боем между Бароном и седым слугой княжича, как он там назвался, а точно, Лука Варнак. В первые же мгновения Лука исхитрился выбить кистенем пистоль из руки Барона, и сейчас вяло отмахивался саблей от кавалерийского палаша. Именно что, вяло. Он не атаковал, предпочитая защищаться и отступать. Поначалу Ольга решила, что противник Луке достался не по силам, но потом, заметив с какой лёгкостью он парирует удары разъярённого Барона, усомнилась в этом умозаключении.

– Лука! – повелительно прозвучало в воздухе, и Варнак резко разорвал дистанцию. Барон недоумённо заозирался, на утоптанной земле хутора лежали тела его ватажников, рыжая девица в мужском костюме, высунув от усердия язык, перезаряжала штуцер. А к нему направлялся молодой дворянчик, на ходу помахивающий шпагой.

– О! – восхитился Барон. – Поединок, согласно «уложению о чести благородной». Ольга оценила сколь велика разница меж двумя противниками. Один высокий, крепкий, можно сказать матёрый. И другой худощавый, на фоне Барона выглядящий подростком. Но вот почему-то у Ольги не было сомнений, кто возьмёт верх в этой схватке. И это явно будет не разбойник. Впрочем, схватки-то и не было.

На ходу отбросив разряженный пистолет, княжич переложил шпагу в левую руку, а правой откинул полу расстёгнутого кафтана. В момент, когда он сделал следующий шаг, раздался выстрел.

Барон взвыл, ухватившись за простреленную ногу.

– Ты не дворянин. И чести у тебя нет, – впервые на памяти Ольги княжич заговорил не односложно. Голос у него оказался хрипловатый, будто сорванный, но тембр приятный.

– Лука! – тут же исправился княжич.

Варнак шустро свалил раненого наземь и, умело скрутив ему руки, занялся перевязкой раны. Чтоб кровью не истёк, надо полагать.

– Ваше сиятельство, Александр Игоревич, – послышался голос рыжей, – я пистоль его себе возьму? Очень уж он у него красивый.

Княжич разрешающе махнул рукой.

– Сиятельство?! – закхекал раненый. – Александр Игоревич?! Уж не сам ли княжич Темников по мою душу пожаловал?

– Не льсти себе, – брезгливо выпятил губу княжич, – мне твоя душа без надобности – головы хватит.

Взгляд Темникова снова скользнул по оконцу, за которым стояла Ольга, и он кивнул рыжей на коровник.

– Точно! Ясырь![2] – обрадовалась она. – Пойду, посмотрю.

– Балаболка, – вроде и укоризненно, но вместе с тем одобрительно проворчал Лука.

– Хороша девка, – сквозь стон, оценил разбойник, – продай мне её, княжич, я хорошую цену дам.

– На что она тебе, на каторге то, – лениво отреагировал тот, – там и так, говорят, не сладко, а ты с собой эдакую докуку приволочь хочешь.

– Я всё слышу, – крикнула девица, возясь с засовом коровника, – и нахожу ваши слова, Александр Игоревич, крайне обидными.

Створки распахнулись, и в сарай вместе с рассветными лучами ворвалась девушка. Простоволосая, ещё не отошедшая от горячки боя, на каком-то весёлом кураже. Она подмигнула Ольге и заорала в окно: – А как ясырь делить будем? Чур, мне горластую – она меня ангелом сочла.

Дашка тут же рухнула на колени и, обхватив руками ноги рыжей, забормотала что-то про сон, ангелов божиих и избавление.

– Не покусает? – дурашливо обратилась к Ольге воительница. И после уже к Дашке другим тоном, утирая ладонью слёзы с её замурзанного личика. – Ну, всё, милая, всё. Уже всё закончилось, никто тебя больше не обидит. А ангелы, они на небесах, за нами присматривают сверху. Мы же так. Путники прохожие. Не плачь, милая. Пойдём-ка на двор. Душно тут у вас и зело смердит. И вы пойдёмте, барышня, – это уже Барковой, – нечего таким красоткам в коровнике обитать.

«Красоткам»! – мысленно фыркнула Ольга. Рядом с этой рыжей в дорогом костюме, с унизанными кольцами перстами, с ожерельем на шее и драгоценной брошью на груди, она чувствовала себе нищей замарашкой. В грязном изодранном платье, с растрёпанными волосами, в которых явно торчали соломинки. От Ольги пахло немытым телом и навозом, тогда как пришелица распространяла вокруг себя благородный аромат лавандовой воды.

Рыжая вывела их во двор и они подошли к княжичу, возвышавшемуся над пленным разбойником. Тот окинул их своим холодным взглядом, отчего Ольга покраснела и, склонив голову, представился. – Темников Александр Игоревич, к вашим услугам. А это мои люди, Лука и Елизавета.

– Елизавета? – подал голос Барон. – Да ты, княжич, никак императрицу с собой возишь.

Темников на эту ремарку никак не прореагировал.

О Темниковых Ольга знала… Словом знала, что они есть. Только где-то там, в столице близ престола. Так высоко как, ну да ангелы, отсюда и не разглядишь.

– Баркова Ольга Николаевна, – в свою очередь представилась она. – От всего сердца благодарю вас за наше спасение. Если бы не вы…

– Пустое, – отмахнулся Темников, – у нас попросту свои дела на этом хуторе были.

А Ольге даже обидно не стало. И так понятно, что не за её спасением эта троица пожаловала на болота. А вот зачем? Её взгляд упал на сидящего на земле связанного Барона.

– А что… Что будет с этим человеком?

– Да ничего особенного, – равнодушно обронил княжич, – доставим в столицу, где он и покается во всех своих грехах. Подробно. Ну, а после будет кнутом бит да на каторгу сослан.

И вот теперь Ольге стало по настоящему страшно. Да так, что ужас, преследующий её в эти три дня, детским страхом перед чудищем из кладовки показался. Расскажет! Обо всём! В столице!

И о ней расскажет тоже. О дворянке, живущей в коровнике, о использовании её тела для услады пьяного негодяя. О побоях и унижениях, о разодранной батистовой нижней юбке с капельками крови, которой она вытирала следы посещений Барона. Он расскажет всё. А ей как потом жить! Как слышать шепотки за спиной, ловить брезгливо-жалостливые взгляды! Какая там свадьба с Ильей Константиновичем? Какой дом в Москве? Ей сидеть теперь до смерти одной в поместье. Или лучше даже постриг принять. Или…

Ольга почувствовала, как у её задрожали губы. Она обвела взглядом присутствующих в поисках выхода из этого кошмара. Тщетно, Лука перебирал трофеи, княжич с высокомерным любопытством рассматривал пленного. Только Лиза внимательно, изучающе не отрывала глаз от её лица. На некоторое время их взгляды встретились, замерли. Один испуганный, обречённый и другой рыжий, задумчивый.

Видно, что-то для себя решив, Елизавета поёжилась, невесело улыбнулась и медленно подняла руку, вооружённую баронским пистолем. Взгляда, при этом, от Ольгиных глаз она не отрывала.

Бах! Гулко прозвучал выстрел, и Барон, фонтанируя кровью из пробитой шеи, завалился на бок.

– Ой! – удивлённо воскликнула Лизка. – Как это?! Оно само стрельнуло!

– Зачем? – сухо поинтересовался Темников.

– Да само оно! Честно!

– Ясно, – устало выдохнул княжич, переводя взгляд с Лизки на Ольгу и обратно, – как домой приедем, напомни, чтобы я распорядился выпороть тебя за своеволие.

– Так голова то цела, – попыталась избежать наказания Лизка, – её можно в меду заквасить и так в Петербург привезть. Я читала в книге, так можно.

– А и мёд ведь есть, – тут же поддержала её Дашка, – в дому том, – махнула она рукой, – цельная кадушка. Я видела.

– Моя любимица, – с гордостью сообщила Лизка, ласково погладив девушку по голове, – всё видит, всё замечает.

– Капусту в поместье квасить будешь, – отрезал княжич, – собираемся да поехали, нечего здесь делать более. Надеюсь ваш батюшка, – обратился он к Ольге, – выделит людей позаботиться о мёртвых.

– Разумеется, – подтвердила та, – и всё же, Александр Игоревич, может быть вина Лизы не столь…

– Сударыня, – невежливо перебил её Темников, – позвольте мне самому решать, как поступать со своими людьми.

Карета, как и лошади, за три дня никуда не исчезли. Лука сноровисто запряг пару гнедых одров из конюшни Барковых, а остающимся на хуторе задал сена и наполнил поилки. Сам устроился на месте кучера, при этом странно взглянув на княжича и не менее странно заметив – карета. Третий раз. Чую неспроста.

– Ерунда, – отмахнулся Темников. – Не сравнивай нашу карету и эту колымагу, что ещё Фёдора Алексеевича [3] помнит.

Ольге стало даже немного обидно. Кобылу Луки привязали к заднику и знакомой уже тропой отправились восвояси. Только сейчас, сидя в изученной до малейших потертостей голубой обивки карете, на Ольгу с Дашкой свалился весь ком переживаний сегодняшнего утра. Ехали молча, невидяще уставившись в пространство. Лишь в начале пути Дашка обронила

– Сон, что с четверга на пятницу, он завсегда сбывается.

– Точно, – согласилась Баркова, – теперь и я верю.

А дальше тишина, только топот лошадиных копыт да скрип и в самом деле стареньких рессор. Лиза, проезжая мимо, несколько раз заглядывала в окно, будто проверяла, всё ли у них в порядке. Сокрушённо качала головой и ехала дальше. Наконец, не выдержав, она о чём-то переговорила с княжичем и, остановив карету, запрыгнула вовнутрь.

– Двигайся, красотка, – потеснила она Дашку, – с вами поеду, – сообщила очевидное.

Ольга ещё некоторое время таращилась в пустоту, но после, совладав с чувствами, заговорила.

– Лиза… Лиза, я хочу тебя поблагодарить за то… За то что ты сделала там, на хуторе. Нет, за спасение наше тоже, безусловно, но за то…

– Что барончика самозваного стрельнула, – не выдержала Лизка, – так пустяки это. Туда ему и дорога.

– Нет, – с жаром возразила Баркова, – не пустяки. Поверь, для меня это много значит. И если я или моя семья могут хоть как-то тебя отблагодарить…

– Да бросьте вы, Ольга Николаевна, говорю же – пустое то. Не велика услуга.

– И всё-таки, – настаивала барышня, – тем более из-за этого на вас княжич разгневался. Не справедливо если…

– Полноте сударыня, какая справедливость! – наиграно возмутилась Лизка. – Я вот как-то ухитрилась продать себя за серебряный полтинник так…

И тут Ольга не выдержала. Резко втянув носом такой близкий и тёплый запах лаванды, она громко всхлипнула и, судорожно вцепившись пальцами в рукав Лизкиного кафтана, разрыдалась у неё на плече. Уткнувшись носом в шею рыжей, Ольга давилась слезами и, похоже, даже подвывала в голос. Позорище, с одной стороны. Но если посмотреть иначе, то она вновь почувствовала себя ребёнком, маленькой девочкой, что ревёт на руках у матери. Таких тёплых, нежных. Умеющих уберечь и от разбитной коленки, и от страшных гусей. И вот она, дочь дворянина Баркова и невеста Ильи Местникова, тесно прижималась к девице едва ли на пару лет старше её. И жалобными всхлипами, и горячим дыханием в ямку над ключицей, жаловалась на жестокость мира, ну и на разбитую коленку тоже.

– И вот что я такого сказала? – недоумённо уставилась Лизка на Дарью.

– Ы-ы-ы-ы, – в голос взвыла та и оккупировала другое плечо рыжей.

– Ох-ох-ох, – вздохнула Лизка, обнимая плачущих на ней девушек, – так я и говорю, продала себя за полтинник, и мало того что продешевила, ещё и должна осталась. А вы, барышня, говорите справедливость.

***

Апрель 1743

Весеннее солнышко, ещё не жаркое, не обжигающее, играло бликами на воде, яркими пятнами перепрыгивая на лицо девушки. Лизка щурилась, но терпела. Она и пришла то сюда за водой и солнцем. Именно солнце над запрудой могло подарить ей средство для воплощения задуманного. Да ещё старая плакучая ива, что нечёсаными косами ветвей затеняла изрядный участок заводи, а на своём, прильнувшем к воде, стволе, будто специально для Лизки, удобное место изогнула.

Собственно говоря, ежели отбросить всякую возвышенную поэтичность, то Лизка попросту сидела на дереве и таращилась в воду, щурясь от солнца и высунув от усердия язык. А во всём виновен дядька Мирон – старшой брат её матери.

Он сызмальства при князе обретался, лет с десяти его в поместье казачком взяли. А после, как в возраст вошёл, молодой князь его себе забрал. «Человеком для особо важных поручений», – как говорил сам Мирон опосля того как второй жбан пива уговорит. И перст указательный завсегда в небо утыкает. Пиво – одна из дурацких привычек, по мнению Лизкиного отца, что дядька на княжьей службе нахватался, поскольку оно есть блажь и разорение, витийствовал в таких случаях её родитель. «Хочешь хмелем голову задурить, – говаривал он, – водку пей, жажда мучает – взвар есть, а пиво ни то ни сё, да ещё и горькое, к тому же». Но оно понятно, не в пиве тут дело. Завидовал тятька её, шурину жизни его интересной, завидовал.

Сам то он что, дальше соседнего села и не был нигде, а дядька Мирон эвон то в Москве, то Санкт-Петербурге, а то и вовсе в краях заморских неведомых Гишпании да Голландии. А уж рассказывает – заслушаться можно. Лизка и заслушивалась. Остальное потомство Тимохи Синицы, послушав чутка, по делам своим детским да хозяйственным разбегалось, а Лизка нет. Сидела рот раззявив и будто видела перед собой диковинные корабли в гавани Сантандера, разряженных Венецианских вельмож и чудные дворцы Лувра. А после донимала дядьку вопросами, всё выпытывала как да где, до мельчайших подробностей.

Вот тогда-то он и брякнул, не подумав, дескать: «Эх, Лизка, был бы я живописцем всё бы тебе доподлинно показал. А так никаких словес не хватит». Кто такой писец Лизка знала. Это человек, что грамоте обучен, вроде дядьки Егория, который в дому княжеском бумаги важные составляет, а по субботам водку в корчме пьёт и девок за зад щиплет. А вот «живописец»? Неужто тот, кто животом писать могёт? А для чего сие? Так у Мирона и спросила. Дядька посмеялся, а потом возьми да и притащи её с собой, как в следующий раз в княжеский особняк поехал.

И вот там-то Лизка и пропала, рот раскрыла и замерла на месте перед портретом княгини Темниковой. Так и простояла не меньше часа, дотошно рассматривая и шерстинки на собачке у ног княгини, и складочки на платье, и столик с поставцом. А когда дядька за ней вернулся, первое что спросила: а я так писать смогу?

И вот что бы Мирону не сказать «нет»? Или просто промолчать? Знал ведь, с кем разговаривает – Лизке хоть и девять лет всего было, а упёртая, страсть. Пятерых взрослых переупрямит. Вот он с дуру ей и ляпнул. Попробуй, мол, а там как господь управит.

Господь управил в этот же вечер – ореховой лозиной, да по заду. За исчёрканную углём свежевыбеленную печь. И никакие объяснения, что это не паскудство непотребное, а парадный портрет козы Нюски не спасли наказуемый орган.

Шесть с половиной лет с тех пор прошло, однако же вот, сидит Лизка на изогнутом стволе ивы и до рези в глазах вглядываясь в водную гладь, свой портрет рисует. К этой затее она подготовилась основательно. Ровную оструганную доску, за два раза выбелила, сажу да охру на конопляном масле развела, и кисточек из Милкиного хвоста наделала. Сидит. Рисует.

– Ой, хорошо получилось! – похвалила себя Лизка, разглядывая законченную работу на вытянутых руках. – Ещё бы корону дорисовать – как есть царевишна.

– Не, – неожиданно, раздался сзади хрипловатый юношеский голос, – даже если седло на корову напялить – чистокровным скакуном она не станет.

Лизка, от неожиданности, чуть в воду не рухнула. Бочком-бочком, чтоб не смазать ещё не высохшую краску, не оборачиваясь, она слезла с ивы. В трёх шагах от берега стоял парень, по виду её ровесник. Одет по-господски, но не дорого. Порты и камзол чёрные, без вышивок и позумента, сорочка, правда, белая, но ни бантов, ни кружев Лизка на ней не заметила. На голове треуголка, також чёрная, и сам тёмненький, черты лица резкие и косой шрам на лбу. Юноша набивал трубку и изучающе разглядывал то Лизку, то картину, по очереди.

– Нравиться? – зачем-то спросила она.

– Картина нравится, – одобрил парень, – красивая. А образец не очень, какое-то чудище рыжее.

Лизка не обиделась. Во-первых, и сама знала, что не красавица, ну, а во-вторых, не было в словах парня издёвки. Так лёгкое подтрунивание. Дружеское.

– Ох, кто бы говорил, – задрала нос рыжая, – будто сам красавец писаный. Вона рубец какой, – указала она на голову собеседника, – меченый.

– Твоя правда, – разом посмурнев, согласился тот, – меченый и есть.

А Лизка подумала, что вот так ни за что расстроила человека, может, он переживает из-за того шрама.

– Шуткую, – поспешила исправить ситуацию девушка, – пригожий ты, можешь мне поверить. Я живой писец, такое сразу вижу, – добавив в голос солидности, заверила она.

– Кх-кх-кхто?! – закашлявшись дымом уже раскуренной трубки, вытаращился парень. – Какой ты писец?!

– Так живой, что не ясно-то, – снисходительно пояснила она. – Вот смотри: обычный писец, тот что буквицы пишет, он мёртвую бумагу делает, без души. А живой, вот как я, к примеру, он картины малюет, и там уж точно всё живое. Понял? – спросила Лизка и в подтверждении своих слов портрет ему под нос сунула.

– Ага, – отшатнулся тот, – теперь понял.

– Эх, образование бы тебе, – с нотками дядьки Мирона, вздохнула рыжая.

– Лука, – позвал парень, – слыхал? Мне образование потребно.

– Слыхал, – подтвердил невидимый Лука, и из-за копны ивовых ветвей показался крепкий седой мужчина, – образование не повредит. Да где ж его взять?

– Ой, – снова вскрикнула Лизка, но тут же взяла себя в руки, – дык тебе легче – ты в княжеской усадьбе проживаешь, поди?

Чернявый помахал рукой, что да, мол, как-то так оно и есть.

– Во-от, – наставительно протянула Лизка, – а там учёного люду аки вошей на дворовом кобеле. Ты ходи да слушай, авось чего дельного и узнаешь.

– Кхе, слыхал, Лука, – снова обратился он к спутнику, – а я то думаю, что так неуютно в терему-то, а там оказывается ученые, будто блохи по всему дому скачут.

– И то верно, – не стал спорить Лука, – от сих мужей умудрённых один разор и почесуха. Да ещё и жрать горазды, как в три горла, – наябедничал он.

– Так учёные же, – пояснил парень и виновато развёл руками.

– А ты откуда такая «образованная» в сем краю появилась?

– Так из Темниловки я, – как о чём-то само собой разумеющимся сообщила рыжая, – Тимофея Синицы дочка. А учение то от дядьки Мирона, что у князя нашего в ближниках ходил. Очень знающий муж, – с апломбом закончила она.

– Мирон? – парень вопросительно взглянул на Луку.

– Знаю, – подтвердил тот, – на посылках у Игоря Алексеевича обретался. Шустрый такой.

Лизка показалось обидным то, как пренебрежительно отозвался седой о её дядьке. Она уже было хотела поинтересоваться, а сами то они кто, но была сбита с мысли чернявым юношей.

– Всё вспомнил! Только его, вроде, не Синицей кликали? Матушки родич? – воззрился он на рыжую.

– Брат её старшой.

– Ага, так ты, стало быть, в батюшку такая рыжая.

– Нет, – вздохнула Лизка, – он тако же светловласый, как и матушка.

– Бастард, значит?

– Кто?!

– Нагулянная, – пояснил парень, – все белые, а ты рыжая, аки солнышко.

– Сам ты нагулянный, – оскорбилась Лизка, хотя сравнение с солнышком ей польстило, – прадед у меня, сказывают, рыжий был. Так то! И вообще, недосуг мне с Вами лясы точить, с бездельниками. У меня дел вон по горло.

Она развернулась в сторону деревни.

– Ну, ступай, хозяюшка, – белозубо улыбнулся незнакомец. – А вот, кстати, ты с картиной что делать собираешься?

– А что? – насторожилась Лизка.

Дело в том, что портрет действительно некуда было пристроить, более того, при обнаружении оного суровым Лизкиным родителем, филейная часть художницы рисковала серьёзно пострадать. Дабы неповадно было блажью непотребной заместо работы время убивать.

– Да мне подари, – предложил парень.

– Чего-о-о?! – Лизка аж задохнулась от возмущения. – Да ты… Ты… Ты знаешь хотя бы сколько масла для красок, а клей?! А работа моя, что и в полушку не стоит?!

– Всё-всё, – выставил перед собой ладони наглец, – не хочешь дарить – продай.

– А? – опешила Лизка, такого она не ожидала.

Нет, дядька Мирон сказывал, что в столице живописцы за работу, огромные деньжищи гребут. Но вот так? Сразу? Сторговать картину на берегу у запруды? Нет, не ожидала она такого. В голове лихорадочно заметались мысли: «Сколько запросить? Гривенник? А можа сразу двугривенный? Тятенька провожая старшего сына на ярмарку, за всегда наказывал просить больше, а там мол, сторгуешься».

– Лука! – прервал её терзания голос парня. И в руку опустилась монета.

– Это… это мне, – ошарашенно выдавила Лизка, уставившись на новенькую серебряную полтину с поясным портретом императрицы.

– Ты ещё кого-то здесь зришь?

– Не, – затрясла головой Лизка. – Так я пошла?

– Да ступай уже, – махнул рукой парень, – картину только мою отдай.

– Ой, – смутилась Лизка, – держи.

– Ну, Лука, каково? – спросил чернявый, держа доску на отдалении. – Как тебе вложение средств?

– Так сразу и не скажешь, Александр Игоревич, – ответил Лука, – но, на мой взгляд, вы княжич, переплатили.

– Княжич, – ахнула Лизка.

– Да? – Темников задумчиво переводил взгляд с портрета на художницу. – Ну может быть. Значит, должна будет.

Примечания:

[1] – старший сын Чингисхана и его первой жены Бортэ из племени унгират.

[2] – Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия определяет ясырь как «казачью военную добычу, прежде всего пленных, которых казаки освобождали за выкуп или оставляли у себя для ведения хозяйства. Особенно это было характерно для женщин (ясырок); дети, рождённые от пленниц, со временем могли стать казаками»

[3] – Царь Федор Алексеевич указом от 28 декабря 1681 г. запретил пользоваться каретами всем, кроме членов Боярской Думы.