Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"
Автор книги: Бурк Бурук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Дуэль?! – излишне азартно, выкрикнул молодой пьяница. – А давай! Тут вон и свидетелей тьма.
Ну, так даже лучше, рассудил Герхард фон Рут, этот пьян, убивать его не обязательно, дабы врагов в великосветском обществе не завесть. Да к тому же говорят, что русские после хорошей драки друзьями верными становятся. Вот и проверит. Завтра этот юнец подраненный проспится да устыдится сотворённого. Али папенька ему мозги вправит. Тогда и придёт мириться. В своих силах барон не сомневался, он был довольно-таки неплохим фехтовальщиком, да и дебошир с трудом стоял на ногах и излишне чётко слова выговаривал. Вон и дружки его отговорить пытаются, да куда там. Ну и что скрывать, зол был фон Рут, зол и одолеваем томлением в чреслах нереализованным.
Неладное он понял уже во дворе, когда милая испуганная Элизабет вдруг улыбнулась хищно и кафтан того недоросля приняла услужливо, перед тем шепнув ему что-то на ухо. И когда секундант сообщил, что ему с наследным княжичем Темниковым драться предстоит. И пуще всего когда пьяный оболтус вдруг глянул трезво, внимательно, расчётливо.
Понял тогда Герхард, что верно он оценил недавнюю знакомицу. Непотребны ей были ни тайны его, ни покровительство. Самоя жизнь потребна. Да и не ей даже, а вот этому, что двумя чёрными ружейными безднами каждое движение его отслеживает. Понял фон Рут и то, что жизнь его теперь зависит лишь от твёрдой руки и надёжности шпаги. Понял и сделал первый обманный выпад.
Да и последний, собственно говоря. Княжич не стал его парировать и отступать не стал. Он как-то вдруг провалился мимо баронской шпаги, будто и в самом деле был нетрезв, а свой клинок в каком-каком-то неловком хвате к шее фон Рута прижал. После дёрнулся в сторону, словно смутившись своей оплошности, а Герхард почувствовал, как стало горячо в горле и перестало хватать воздуху. Он ещё пытался шагнуть вперёд и что-то сделать, но в глазах туманилось, а ноги перестали слушаться.
Последнее что донеслось до его засыпающего разума, было: «Вот пущай у себя в Дрездене кур ворует. А наших клуш трогать – не сметь!»
Он ещё успел подумать: «Какая идиотская вышла эпитафия» и умер.
– Не понимаю, – потрясла головой Елизавета Петровна, – ежели опустить мотивы и подоплёку, выходит, что княжич, напившись на ассамблеях допьяну, ударил благородную девицу, а после, оскорбив незаслуженно иностранного дипломата, прибил того на дуэли. И после этого Вы мне твердите о том, что скандалу не будет.
– Истинно так, Ваше Величество, – ответствовал чему-то улыбающийся Бестужев, – Истинно так, коли не знать ма-а-аленькой детали. Прекрасная Элизабет никто иная, как Лизка Синица, холопка Темниковых и сенная девка Александра Игоревича, которую он и привлёк в честное кумпанство забавы для. Что, кстати, не возбраняется согласно правилам, утверждённым вашим батюшкой.
Вот и выходит, что барон фон Рут пытался скрасть собственность княжича, а буде пойманным за руку, вызвал оного на поединок, где, собственно говоря, и издох. Мир его праху.
– Аминь, – согласилась императрица, – ловко, однако. Ты вот что, Алексей Петрович, ты мне этого затейника завтра для разговору пригласи. Да пусть Элизабет свою захватит. Хочется мне на тёзку взглянуть.
Канцлер покорно поклонился.
– Государыня, – подала голос молчаливая и умненькая Марфа Симоновна, – а дозвольте и мне при сём присутствовать. Очень уж любопытно, что там за чёрный княжич.
***
В белом тафтяном кафтане, с зелёными обшлагом и опушкой, по борту тонкий позумент серебряный, на голове обыкновенный папильон, а ленты зелёные, волосы вверх гладко убраны. Лизка казалась диковинной райской птицей рядом с княжичем, что по-прежнему облачился строго и траурно. Императрица недовольно поджала губы, видя эдакое небрежение её советами, однако же, ничего не сказала.
Разнаряженная Лизка нервничала, и ноги у неё тряслись, шутка ли перед самой владычицей империи предстать, однако же, на мордахе её светилась широченная улыбка да рыжие глаза озорно поблёскивали. Темников по обыкновению был меланхолично задумчив и отстранённо взирал на обстановку уже знакомого кабинета.
Впрочем, до Темникова Елизавете Петровне в этот раз дела не было, она с жадным любопытством изучала новую диковинку, вроде и испуганную, но, тем не менее, внимательно по сторонам зыркающую из-под полуопущенных ресниц.
– Экая она у тебя, княжич, – императрица прищёлкнула пальцами, подбирая определение, – рыжая. Не мудрено, что фон Рут опростоволосился.
– Я старался, государыня, – произнёс Темников с таким апломбом, будто и в самом деле участвовал в создании Лизки.
– А продай мне её, Александр Игоревич, – неожиданно предложила государыня, – мне определённо пригодятся такие таланты.
– Никак нельзя, Ваше Величество, – сокрушённо вздохнул княжич, – инструмент для одной руки, изготовленный в другой, несуразно работать станет.
– Инструмент?
– Истинно так, государыня, – подтвердил Темников, – мне сейчас на ум пришла следующая аллегория. Вот столяр, коли ему потребно грубую работу исполнить, берёт топор и долото, для тонкой же ему циркуль потребен или рейсмус…
– То есть, – перебила его Елизавета Петровна, – девица сия циркуль твой?
– Не токмо циркуль, – уточнил княжич, – весь тонкий инструментарий в едином лице.
При этих словах Лизка глаза скромно потупила и ножкой шаркнула.
– Никак и топор у тебя имеется? – неожиданно вмешался Бестужев.
– А как же, Алексей Петрович! Вон за дверью стоит, Варнаком кличут. Осмотреть не желаете ли?
– Не-не-не, – помахала ладонью императрица, – топоры мы осматривать не станем. Ещё чего удумали! А за инструментарием своим ты, княжич, как я погляжу, старательно ухаживаешь. Ишь какой футляр для него раздобыл парадный да изукрашенный. Только каменьев самоцветных на крышке маловато всё-таки. Ну да это дело поправимое.
С этими словами Елизавета Петровна стянула массивный перстень с указательного пальца и протянула Лизке.
– Возьми, дитя. В память о тёзке.
Рыжая глаза на пол-лица сделала и на княжича уставилась перепугано.
– Возьми, – одними губами прошептал Темников.
– А ты, Александр Игоревич, стало быть, столяром себя мнишь? – поинтересовалась императрица, когда коленопреклонённая Лизка закончила благодарственные речи.
– Осмелюсь заметить, личным Ея Императорского Величества столяром, – несколько нахально ответствовал княжич.
– Однако! – хмыкнула государыня. – А ты, Алексей Петрович, что думаешь?
– У меня в кабинете секретер стоит, итальянскими мастерами сделанный, – начал издалека канцлер, почёсывая мясистый нос, – хороший секретер, красивый. И вот ведь незадача, ключик я от верхнего ящика потерял где-то. А тут как на грех мне бумаги понадобились из того самого ящика. Так я Якимову велел вскрыть его. Вскрыл, подлец, бумаги мне предоставил, только ящичек-то теперь больше ни на что не годен. Сломал стервец тонкую работу. А ведь столько труда на это положено было, сколько времени?! – Бестужев огорчённо махнул рукой.
– Так вот я и думаю, – продолжил он, – кабы у меня на тот момент эдакий умелец был, так и не пришлось бы ценную вещь ломать.
– Ишь как загнул, – рассмеялась Елизавета Петровна, – только зря ты, канцлер, намёки делаешь. Мне и самой хороший столяр потребен. Вишь у него и топор, и циркуль имеются. А ящичков запертых мы ему найдём непременно.
С тем и закончилась аудиенция. А когда Темников удалился, императрица уже серьёзно взглянула на Бестужева.
– Ежели без шуток, что думаешь, Алексей Петрович?
– Думаю что лисы [3] в своей норе волчонка вырастили.
– Да, похоже на то, – согласилась с ним государыня.
А тихая Марфа Гендрикова, прикрыв глаза, скрупулёзно восстанавливали в памяти скупые жесты и напряжённые позы княжича. Его хриплые интонации и внимательные взгляды. Словом всё то, что прошло мимо внимания взбалмошной императрицы и опытного царедворца. Восстанавливала и прикидывала, как наблюдения сии использовать можно. С младых ногтей училась она людей распознавать. Дабы разуметь что от кого ожидать стоит. От кого подальше держаться потребно, а на кого и опереться не грех. По всему выходило, что на Темникова опираться можно, надёжная опора выйдет. Вот и прикидывала умненькая кузина императрицы, чем для этого пожертвовать можно, и стоит ли самой под удар подставляться.
***
Сентябрь 1743
– Нет-нет-нет! – трясла головой Лизка, серьёзно раздумывая, стоит ли завыть в голос, али приберечь пока что столь весомый довод.
– Да почему нет-то?! – хлопнул по столешнице, потерявший терпение, Тимофей. – Чем тебе Лукьян не угодил ужо?
– Он ста-а-арый, – проныла на пробу Лизка, – у него дочка токмо на год меня младше. И корявый весь, и на рожу, и на тело. Душной, к тому же, как мимо пройдёт, так мухи от смрада дохнут.
– То потому что без жёнки он бобылём век доживает. Вот ты его и обиходишь и принарядишь, – вступила в разговор молчавшая до се матушка. – И не старый, не ври. Он твоего тятеньки аж лет на десять моложе будет. Зато хозяин справный. У Спиридон Авдеича на хорошем счету. И побожился, что забижать тебя не станет.
– Не-е-т, – пустила всё же в ход последний довод Лизка, – я утоплюся лучше, али из дому сбегу, а не пойду за душного.
– Утопишьси значит, – ласково проговорил Тимоха Синица, поднимаясь из-за стола и направляясь в сени, где наряду с мётлами и граблями хранились ореховые прутья. Штука нужная и зело полезная в деле вразумления нерадивых дев. – Сбегишь, выходит? А и то верно, доченька, сбеги милая, сбеги. А я тебе подсоблю сейчас, дабы бежалось порезвее.
– Тятя! Тятя, Вы чего?! – забеспокоилась Лизка. – Ненадобно так-то. Погодите тятенька, я вот чего покажу. Она метнулась к печке и, пошуровав в щели меж нею и стеной, брякнула на стол тряпичный узелок.
– Сейчас, сейчас, – бормотала девка, лихорадочно развязывая грубую ткань и опасливо поглядывая на отца, замершего на полпути к сеням.
– Вот! – облегчённо выдохнула она и гордо продемонстрировала на раскрытой ладони серебряную полтину. – Это что? – настороженно поинтересовался Тимофей.
– Деньга! – Лизка растерянно хлопнула глазами.
– Курва мать, вижу что не помёт кошачий! Откель, спрашиваю?!
– Так плата то. За живописность мою.
– Охти мне, господи, – взвыла Лизкина матушка, – что ж ты натворила, бестолковая?! Кто ж теперича замуж тебя-то возьмёт!
– А?! – вытаращилась на неё Лизка.
– Цыц, дура! – рявкнул на жену Тимоха. – Одно у тебя на уме, вот это вот самое. Тьху, бабы! А ты мне давай не юродствуй, – это уже дочери, – подробно сказывай: что, как и когда. И главное почему молчала до сих пор.
– А как говорить, ежели вы, батюшка, за кажный малюнок да лозиной по заду.
– Вот не ври, – неожиданно для себя самого смутился Тимоха, – не за кажный. Токма ежели ты вместо дела ерундой занимаешься бесполезной. М-да, – смутился он ещё больше, взглянув на серебряную монету.
– Ты это, давай сказывай как положено, и неча тут это.
– Дык я и сказываю, – затараторила Лизка, – он как увидал, так враз и купил малюнок, даже не торгуясь. Вот думаю теперь, а не продешевила ли.
– То и козе ясно, что продешевила, – угрюмо заметил старший Синица, – коли человек не торгуясь что покупает, так значит выгоду свою ведает. Перепродаст потом в два, а то и три раза против прежнего, он в прибытке, а ты локти грызёшь.
– А кто он-то? – подала голос матушка.
– Да княжич, – деланно-равнодушно отмахнулась Лизка.
– Какой княжич? – враз притихнувши, побледнев, уточнил Тимоха.
– Пф, – фыркнула девка, – что значит какой?! Наш вестимо, Александр Игоревич. Стала бы я какому-то чужому барину свои труды задёшево продавать. А так и уважение проявила, и в накладе не осталась. Всё как вы учили, тятенька.
– Кхе, – Тимофей с гордостью посмотрел на дочь, – то-то же. Слышь, мать, как моя учёба действует. Погоди, – вдруг опомнился он, – а к чему ты мне это сейчас сказываешь. Каким лядом твои малюнки до женитьбы касаются, или как там оно у вас?
– Батюшка, – серьёзно глянула на отца Лизка, – неужто Вы думаете, что княжич одну картинку понравившуюся купил, да и всё? Как бы не так. Он же не токмо малюнок видел, но и как я работаю, смотрел внимательно, а опосля и говорит: в люди, мол, тебя возьму, живописцем моим личным будешь. Вот, говорит, с делами управлюсь, и сразу же учителей для тебя, Лизка, заморских выпишу, нехай у меня самолучший художник будет.
– Экх, – крякнул Тимоха, такое вполне могло быть. Баре они дурные, то им театру в усадьбе устроить надобно, то музыканта из пастушонка полоумного вырастить. Так что почему бы и не сделать живописицу из Лизки, буде на то барская воля, – ну, а молчала чего? – всё ещё сомневаясь, вопросил он.
– Александр Игоревич велели, его сиятельство опасаются, что меня перекупить могут. Сами же знаете, батюшка, как что полезное в хозяйстве сыщешь, так враз соседи через плетень утащить норовят.
Тимофей согласно покивал, соседи те ещё сволочи, и нужную тебе вещь лучше припрятать надёжно и поменьше бахвалиться. Правда, в полезности Лизки он всё же сильно сомневался.
– Вот и выходит, тятенька, что замуж мне никак не можно, – тяжело вздохнула девка, – а ну как призовёт меня княжич в Амстердам съездить али в Москву, и как же я деток-то своих брошу, на кого оставляю. Нешто Лукьян о них как след позаботится?!
Лизка подумала, было, слезу пустить, но засомневалась – очень уж часто отец в сторону сеней косился, туда где инструментарий для вразумления сложен.
– Так может ну её, живописю энту, – прониклась бедой матушка, – скажешь барину разучилась, мол, и всё тут.
– Да что вы такое говорите, матушка, я ж через свои малюнки в люди выйду, с управителями говорить стану на равных, о вас с батюшкой позаботиться смогу. Ну, там со Спиридон Авдеичем перегутарить али ещё чего.
Тимоха призадумался, бородёнку редкую в кулак зажал. И заманчиво вроде всё выплясывалось, но что-то не давало ему покоя. Он было уж решил с лозиной поподробнее дочь пораспрашивать, для порядка и уверенности, как дверь в избу распахнулась вдруг, без стука и в горницу вошёл управляющий имением. Спиридон Авдеевич собственной персоной.
Спиридон Авдеевич росточку был невеликого, плешив и мутноглаз, но держал себя с достоинством. Немало тому способствовала красная ливрея, которую он, как утверждали злые языки, даже на ночь не снимал.
Впрочем, деревенский люд относился к Авдеичу с уважением, поскольку характера тот был незлобивого, крал умеренно и ежели не наглеть, то с ним завсегда можно было договориться. Правда прислуга из княжеской усадьбы всякое про него рассказывала. Но им веры особой не было, поскольку каждый знал, что народ там собрался склочный и гораздый на всякие подлости. Управляющий же, невзирая на высокое положение, особо им не кичился и с селянами общался запросто, оставляя, впрочем, некоторую дистанцию. На подворье Тимофея Синицы Спиридон Авдеевич бывал не часто, да и то ещё когда батюшка Тимохи жив был. Оттого его визит в вечернее время привёл Синицыно семейство в замешательство.
– Мир дому сему, – прогудел управляющий.
– И Вам поздорову, Спиридон Авдеевич, – поклонился Тимоха, – к столу прошу, откушать чем Господь наградил.
– Ни к чему сие, – отказался Авдеич, – я токмо по делу зашёл.
Однако к столу присел, и откушал стервец, так что половины пирогов рыбных и миски капусты тушеной как не бывало. И от наливки, что на особый случай хранилась, рожу такоже воротить не стал. Опосля, утёршись и сбитня хлебнув, к делу перешёл.
– А что, Тимоша, детки твои здоровы? – издалека начал Спиридон Авдеевич.
– Да Бог миловал все в добром здравии, – настороженно ответил Синица и на Лизку покосился.
– Ага, ага, – покивал управляющий, – а рыжая, стало быть, у тебя одна?
Тимофей молча склонил голову, подтверждая.
– Тут такое дело, Тимоша, его сиятельство Александр Игоревич, барчук наш, возжелали её себе в люди взять. Лизка глаза выпучила, что те плошки, и даже дышать забыла. Когда она от Лукьяна Низишина отбрехивалась, то и помыслить не могла, что болтовня её правдой обернуться может. В головёнке лишь одна мысль крутилась: «Сейчас отбиться, а после ещё чего-нибудь удумаю». А тут эвона как. Неужто и впрямь княжичу так её работа глянулась, что он решил её по художественной части приспособить?
– Ой, господи, – не выдержала меж тем матушка, – в люди! Никак живописькой?
– Кхм, – чуть не поперхнулся Авдеевич от такой терминологии, – ну, наверное, и так можно сказать. Однак барчук наш всё же княжеских кровей. Ему так выражаться не пристало, оттого сказал просто в сенные девки её определить. Остальное не нашего ума дело. И вот то, что ты сказала, то меж собой перетирайте, а на улицу сие выносить не след.
– Художницей, значит? – зло спросил Тимоха и на Лизку зыркнул. – Учителей заморских, стало быть, наняли?
– Каких учителей? Ты ополоумел никак?! Девки ей всё покажут да научат. Ну и я пригляжу по старой памяти, – дробно захихикал Спиридон Авдеевич.
– А я согласная, – вдруг выпалила Лизка, здраво рассудив, что как оно там в людях будет – пока не ясно. А вот батюшку в такой ярости ей прежде видеть не доводилось.
– Да кто ж тебя, девица, спрашивать станет, – хмыкнул управляющий, – ты завтра с утра приходи в усадьбу. Меня спросишь али ключницу Матрёну. Ну и возьми там с собой что тебе нужно по первости. Одёжи много не тащи – на месте всё новое устроют. А ты, – повернулся он к Лизкиной матушке, – уж подучи дочку тому об чём говорила. Чтобы, значит, лишнего не натворила, а то куда ей потом с карапузом на руках службу исполнять.
– Да, чуть не забыл, – обернулся он уже в дверях, – его сиятельство порешили тебя и семью твого старшого от барщины ослобонить и оброк вдвое противу прежнего урезать. По мне так многовато за одну девку, но барин решил – мы исполнили. Цени.
– Пш-ш, – выдохнул Тимоха, понемногу успокаиваясь.
И вышел проводить гостя до калитки. Обратно он вернулся, похлопывая толстой лозиной по ноге.
– Не сметь! – грозно пискнула Лизка, сама себе напоминая мышонка, что с соломинкой на кота нападает. – Ты что ж это, батюшка, княжьего человека бить удумал?!
– Ничего пока не княжьего, – ласково проговорил Тимоха приближаясь, – ты мне аж до утра доченька родная и кровиночка. Иди сюда, маленькая, тятенька тебе напоследок разъяснит кой чего.
– Батюшка, – взвыла Лизка, отступая вокруг стола, – ну сами подумайте, на што вы гневаетесь. Говорила, что в люди возьмут – взяли, говорила, что семье помогать стану так уже вон и барщины нет, и оброк вполовину. Да не токмо вам, но и братику. А дальше ещё чего удумаю. Я у самого княжича в услужении окажусь.
– В постели ты у него окажешься, – устало опустился на лавку Тимофей Синица.
– А у Лукьяна на полатях лучше?!
– Лучше, – прихлопнул по столешнице Тимоха, – Лукьян бы тебе честным мужем был бы, а не это вот не пойми что!
– Батюшка, родный мой, – Лизка осторожно присела рядом и тихонько прислонилась к отцовскому плечу, – поймите меня, пожалуйста. Во сто крат лучше «не пойми что» с княжичем, нежели честное и верное с корявым бобылём. Я б там с тоски в первый же год померла бы, как тётка Фрося, жена его первая. Такой доли вы б для меня хотели, батюшка?
Ничего на это не ответил Тимоха, только вздохнул тяжко да рыжую бестолковку к себе покрепче прижал.
Примечания:
[1] – В «Прибавлении к Духовному регламенту» 1722 года имеется отдельная глава, посвященная женским монастырям: «О монахинях». Если мужчинам пострижение разрешалось после тридцати лет, то женщинам только в возрасте от пятидесяти до шестидесяти лет.
[2] – В ночь на 25 ноября (6 декабря) 1741 года 31-летняя Елизавета в сопровождении инициатора заговора Лестока и своего учителя музыки Шварца подняла за собой гренадерскую роту Преображенского полка.
[3] – По воле автора, на гербе Темниковых изображен лис стреляющий из лука.
Глава 5. В которой рассказывается о том, что Темников любит решать два дела за одну поездку и немного о том, что можно увидеть в бане.
Сентябрь 1743.
В ворота усадьбы Лизка входила с опаской. Вчерашняя решимость развеялась поутру как сон, и девку изрядно потряхивало. Да ещё и родня прощание устроила, будто на каторгу её провожала, матушка вон чуть не в голос выла. А уж каких советов надавала, у Лизки до сих пор уши от стыда красные. Батюшка с братцем тоже не смолчали, подробно обсказали, как и чего при оказии для семьи выпрашивать потребно. Только Анюта, сестра старшая, промолчала. Стояла себе, дитёнка на руках укачивала и поглядывала странно, не понять, то ли с презрением, то ли с завистью.
Словом, заявилась Лизка в усадьбу, стоит в воротах, глазами хлопает, а в голове полный раздрай. То ли вперёд идти, то ли домой бежать. Последний раз она здесь в девять лет была, и уж точно ничего не запомнила. Вот и сейчас смотрит, дивится. На широкую дорожку, булыжником мощёную, на аккуратные деревца и клумбы с цветами, да на сам терем, что громадой белокаменной притаился в глубине парка.
Всё вокруг выглядело настолько большим и… чистым, наверное, что Лизка сама себе показалась какой-какой-то маленькой, ничтожной, неуместной. Так, будто она по ошибке угодила в лаптях на княжий пир, и теперь все на неё смотрят да перстами тыкают. Никогда ранее Лизка не стеснялась своей внешности и одежды, никогда до сего момента. Она ведь даже возражать не стала, что обрядили её в старую строчку да сарафан застиранный.
Дескать, тебя всё одно с княжьих милостей обрядят, а тряпьё твоё и Анютке сгодится. Про то, что Анютка в два раза шире, Лизка напоминать не стала, радовалась, что хоть платок нарядный, дядьки Мирона подаренье, не тронули. Вот и топталась теперь обряженная в серое, аки мышь запечная, а на голове плат алый да коса рыжая через плечо.
Впрочем, долго стоять ей не дали. Вот только что же никого не было, и вдруг два гайдука усатых под руки подхватывают, да тащат куда-то. И кто бы не спужался. Лизка спужалась и заверещала так, что у самой уши заложило, а гайдуки от неожиданности руки разжали. Ей бы бежать или напротив объяснить спокойно, кто она и зачем здесь, так нет же, стоит, орёт.
– Ты пошто вопишь, скаженная? – поинтересовался тот, что помоложе.
– А? – вытаращилась Лизка. – А вы нашто хватаете?
– Так ты ж, дурная, на проезде стояла. А ну как, стоптали бы.
Лизка заполошно оглянулась, и действительно, в ворота въезжала открытая коляска. Возница ожесточённо крутил пальцем у виска, явно подразумевая выдающиеся умственные способности придуравошной крестьянки. Рыжий господин, вольготно раскинувшийся на диванчике, смотрел на неё с недоумением. И даже кобыла, запряжённая в коляску, осуждающе косилась на Лизку.
– Ты откель такая взялась, – не унимался гайдук.
– Так из Темниловки я. Лизка Синица.
– А здесь ты накой? – пробасил второй, тот, что постарше. Лизка задумалась, разглядывая удаляющуюся коляску, вот как сказать на службу она пришла али на работу.
– Жить здесь стану, – наконец-то выпалила она. И сама опешила от того, как сие прозвучало.
– От дурна, – прям-таки с восхищением протянул молодой, – а что не в карете, Ваше сиятельство? Пошто ноженьки бьёте?
– Сам дурной, – не осталась в долгу Лизка, – меня барин в люди взяли, в сенные девки.
– А-а, – разом поскучнев, протянул гайдук, – так, а пошто через парадные ворота ломисси для чёрного люду там, – он махнул рукой вправо, – калитка заведена и воротина, ежели груз какой принять потребно.
– Да мне откуда то ведомо? – окрысилась Лизка. – Я впервой в усадьбе-то. Почти, – добавила она про себя.
– Тут будь, – прогудел старший, обращаясь к напарнику. – А ты, девка, за мной ступай – проведу тя, чтоб не заплутала, значит.
Он свернул на тропинку, ведущую от ворот вглубь поместья, и поманил Лизку за собой. Та, поколебавшись немного, всё же решилась и припустила следом.
– Так как кличут тебя? – на ходу, не оборачиваясь, переспросил гайдук.
– Да Лизка же! – Ну, а я Семён, значит, – после, оглядев девку, задумчиво добавил, – наверное, всё же дядька Семён. И вот скажи мне, Лизка, а на кой ляд ещё одна девка в усадьбе. Их и так тут четыре дармоедки – ты пятая будешь, значит.
– Мне-то, почём знать? – возмутилась рыжая. – Барин велели, я и пришла.
– О как! – делано удивился Семён. – И какой барин, позволь полюбопытствовать?
– А? – Лизка, засмотревшись на чудное строение без стен, а лишь с крышей на каменных столбах, ушагала куда-то в кусты жимолости.
– За мной иди, – проворчал гайдук. – Так что за барин тебе явиться велел?
– Как что за барин? – сбилась с шага девка. – Александр Игоревич, нешто тут другой имеется?!
– Всякие водятся, – туманно ответил дядька Семён, – так что, княжич, значит, самолично тебе так и сказал: «Давай, мол, Лизка, ко мне в сенные девки, не справляются эти дуры ленивые никак. На одну тебя надёжа»?
– Ага, – подтвердила рыжая, – ну, не самолично, конечно же. Через Авдеича передал.
– Какого, в три бога душу мать, Авдеича? – начал раздражаться Семён.
– Спиридон Авдеевич, управляющий наш. – Спирька что ли! – неприятно удивился гайдук. – Ну, может быть. Может и верно его сиятельство распорядились. Хотя и странно сие.
Некоторое время прошагали в молчании. Лизка хоть и не отставала более, но башкой по сторонам крутить не перестала. И никак в толк взять не могла, как так выходит, что поместье не сказать что огромное, но они вона ходют и ходют по дорожкам. Меж кустами да деревьями петляют, будто в лесу каком зачарованном. Наконец, обогнув небольшой прудик, дядька Семён вывел её к калитке на задний двор. Ну, это Лизка потом узнала что на задний, а так просто неприметная калитка в каменной стене.
– Стой, – ухватил её за плечо гайдук, – ты вот что, значит… Он отчего-то смутился и в раздумьях пожевал губами, будто слова потребные выискивая. – То не моё дело, конечно же, и я для тя человек чужой. Токмо ты, девка, поосторожнее будь с этим-то, с Спирькой. Ну, с Авдеичем, значит.
– А что так? – удивилась Лизка. – Да очень уж он до молодого мясца жаден.
– Людожор?! – ахнула девка.
– Кто?! – опешил Семён. – Не-не, ты что! Да тьфу на тебя, – разозлился он при виде скалящейся Лизки. Я ей по-людски помочь хочу, а она ржёт, как кобыла не крытая.
Лизка расхохоталась уже в открытую.
– Да ладно вам, дядька Семён, – она, извиняясь, тронула его за плечо, – все про Авдеича знают. Он и хроменький-то, потому как мужики его поучили малость за то, что чужим жёнкам проходу не давал.
– И что, – заинтересовался Семён, – не наказали мужиков-то?
– Не, дело в вечеру было, да они и шапки поглубже натянули. Как тут узнаешь. Вы меня лучше к Матрёне-ключнице спровадьте, а то заплутать боюся.
– Спроважу, – вздохнул гайдук, но тут же оживился, – а скажи-ка мне, девица, у вас в деревне вдовицы не старые имеются? Ну, такие чтоб в гости зайти, значит.
***
Матрёна Лизке сразу понравилась. Спокойная, степенная, рядом с ней отчего-то сгинули разом тревога и сомнения, да зародилось чувство, что отныне всё будет правильно. Так как должно. Лизка увидела её в момент, когда та распекала кухарку за какую-то провину. Ну как распекала? Стояла молча, руки на груди сложив, да кивала задумчиво в ответ на всё убыстряющиеся оправдания дородной бабищи.
– Переделай, – строго велела она, когда кухарка вдруг умолкла на миг, чтобы набрать воздуха.
– Переделаю, – понуро согласилась та, – токмо и вы уж, Матрёна Игнатьевна, поговорите с энтим дармоедом гишпанским, дабы он на кухню не шастал.
– Попробую, – со вздохом пообещала Матрёна. – И ты вот что, прекращай господских гостей дармоедами кликать. Ладно я! А ну как кто другой услышит. Быть тогда тебе битою.
– Да я ж…
– Закончили, – подняла руку в останавливающем жесте ключница, – ступай, Глаша. Княжич вон, вскорости завтракать станут. И она развернулась, собравшись уходить.
– Здрасте, – заискивающе улыбнулась Лизка.
– И тебе поздорову, девица, – Матрёна Игнатьевна удивлённо оглядела неожиданное препятствие, – ты откель такая, – она замялась, подбирая слова, – рыжая?
– Я из Темниловки. Лизка. Дочь Тимофея Синицы. В сенные девки меня барин забрать изволили, – бодро отрапортовала Лизка.
– Княжич, или его сиятельство, – мягко поправила ключница. – Ну да, слыхала я о сём повелении Александра Игоревича. Вот, значит, какова ты есть, красавишна. Лизка смутилась и покраснела даже.
– Чтой-то, красавишна? – Ну так, а кто же? – иронично улыбнулась Матрёна. – Ремесла сего ты не ведаешь, обхождению не обучена, иных талантов, – она демонстративно оглядела Лизку с ног до рыжей макушки, – я також не зрю. Вот и выходит, что взяли тебя из-за милой мордашки да крепкого задка.
Девка и вовсе пунцовая стала и разозлилась невесть на что. Она хотела было сказать, что на самом деле есть у неё таланты, но поняла, что сие не к месту будет.
– Я не красивая, – наконец пробурчала Лизка обиженно.
– А вот о сём не нам судить, – с незлобивой усмешкой легонько щёлкнула её по носу Матрёна Игнатьевна, – ну-ну, полно кукситься. У мужей глаза, вишь, по-другому устроены. Они иной раз на такое льстятся, что и представить страшно. Пойдём-ка лучше обустроим тебя да обрядим сообразно. Шить-то умеешь, поди?
Под людскую у Темниковых был выделен целый домина. Да такой, что в него штук пять батюшкиных изб войдет, да ещё и место останется. Матрёна Игнатьевна странным словом «Хлигель» его обозвала. Вот в энтом-то «хлигеле» Лизке лавку выделили, и сказали, что здесь обретаться будет пока. Почему пока она не поняла, решила, что после разберётся, как и с прочим разным, что мимо ушей проскочило. А проскочило много всего. Лизка нет, чтобы ключницу слушать – всё больше по сторонам пялилась, да вопросы глупые на языке вертела.
Ну да худо-бедно устроилась. С товарками по службе обзнакомилась да платье выданное ушила.
А на следующий день её и к работе ужо приставили. Труд сей не сложный Лизке вовсе отдыхом показался – не чета крестьянскому. Оттого ей дивно было слушать, как другие девки стонут да охают, что дескать, заморили их и роздыху не дают. А самим бы токмо языками чесать да орехи щёлкать.
Княжича она, почитай, и не видела вовсе. Так, мелькнёт по двору в сопровождении дядьки своего страшного, али по дому пройдёт, даже не покосившись на то, кто там ему кланяется. Всё делами занят непонятными, или вон со шпагой упражняется с учителем своим.
Учитель тот ещё жук оказался. Гишпанец дон Чапа. Лизка как услышала, не поверила сперва. Мыслимо ли, чтоб человека пёсьей кличкой звали. Ан нет, Чапа и есть. Низенький, толстенький, про всяк час пьяный да весёлый. По-русски говорил смешно слова путая, да девок всё норовил за зад ухватить. А когда те верещать начинали, так объяснял, что ничего ему от девок тех не нужно, мол ранили его на поединке, и всё показать пытался куда именно. Жрал при том в три горла, и окромя вина другой жидкости не признавал. Вот и что за учитель такой? Но потом Лизка как-то углядела, что этот толстячок со шпагой вытворяет, и все сомнения разом пропали.
