Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"

Автор книги: Бурк Бурук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Ну да, Варнак скоро год как это прозвище прицепилось, хоть он и не топтал каторгу. Лука уж и не помнил, как его раньше кликали. Да он и весь этот год толком не заметил – всё в пелене красной пролетело.

Лука молча кивнул и к Темниковым повернулся. Княгиня так и стояла, гордо выпрямившись, только губы чуть подрагивали, мальчик лет пяти к матери жался, а девочка немного постарше вдруг выпрямилась, явно старшую Темникову копируя. И брата за руку ухватила.

– Не бойся, Саша, – сказала она и на Луку чёрными бусинами зыркнула, – дядя Варнак нас не больно убьёт. Правда ведь?

И вновь полыхнуло алым у Луки в глазах. А когда развиднелось, то не было более ватаги Пугача – все они на утоптанной земле амбара лежали. Только у Евсея ещё ноги подёргивались.

– Вот, как-то так, – криво улыбнулся Варнак, сматывая цепочку кистеня.

– Что дальше? – деланно-равнодушно поинтересовалась княгиня.

– А дальше домой вас отвезу, токмо дорогу обскажите. Так что извольте пожаловать в карету, а я за кучера побуду, – и рассмеялся. Искренне, радостно, удивлённо. Потому что исчезла красная пелена перед взором. Бесследно испарилась. И такое облегчение испытал Лука, казалось, будто вздохни он поглубже – и непременно взлетит.

– Задал ты мне задачу, братец, – задумчиво произнёс князь, – ох и задал.

Разговаривали они в кабинете, куда Луку провели по прибытии в особняк. Игорь Алексеевич сложения был сухопарого (не сказать тощего), но сила в его спокойных и выверенных движениях чувствовалась. Говорил он тихо, каким-то шелестящим голосом, и в глаза смотрел прямо, внимательно, будто пытаясь нечто тайное, за словесной шелухой спрятанное, разглядеть.

А Луке прятать что-либо нужды не было. Он рассказал Темникову всё, как на исповеди.

– В чём же задача, княже? – поинтересовался Лука. – Как в чём, – удивился князь, – в тебе! Вот что с тобой делать прикажешь? Наградить, просто отпустить с миром али на каторгу отправить?

– То воля ваша, – равнодушно отозвался Лука, – хучь казните, хучь взашей гоните. Мне всё едино.

– Угу, – кивнул каким-то своим мыслям Темников, – так ты, стало быть, за местью в Петербург прибыл? А как же – «Отмщение МНЕ и Аз воздам»? – как-то нелепо сыграл он интонацией, цитируя писание.

Лука лишь плечами пожал, мол, так уж вышло. – Ладно, – решил наконец-то Игорь Алексеевич, – ступай. Комнату во флигеле тебе выделят. Сидишь там, наружу только по нужде выходишь, ни с кем не разговариваешь. Понял ли?

Лука молча кивнул.

Через пять дней к нему в комнату прибежал посыльный от князя. Велел собираться поскорее, дескать, его сиятельство во дворе ждёт, возле кареты. Ждал. И карета была не фамильная с гербами, а какая-то невзрачная, чёрная и с глухими занавесями на окошках. Князь кивнул молча, одним жестом и поприветствовав, и внутрь забираться велев. Сели, поехали, тако же молча. Лука в окошко не выглядывал – не интересно. Остановились у какого-то здания, но не с парадной стороны, со двора заехали. Скорым шагом пару коридоров прошагали, да и вниз спустились в подвалы.

«А казённое-то место, – понял вдруг Лука, – нету в сём дому духа жилого. На службу люд сюда ходит не более». В подвальном коридоре, князь остановился у одной из дверей, крепкой дубовой, но без запоров. Или же они лишь изнутри были – неведомо. Постоял, помялся, будто какое решение принимал, не слишком приятное. А после, взглянув на Луку внимательно, вымолвил веско:

– Одного за трёх плачу. Торговаться не станем.

И дверь от себя толкнул уверенно.

Лука, понятно, следом. Комната удивила: белые стены, белый потолок и запаха свежей извести нет, знать, давно уж окрашено. Но чисто, да. Никакого сора на полу, никаких пятен на стенах. И светло. Окна, понятно, что нет, однако свечей в канделябрах простеньких Лука ажно девять штук насчитал. Да ещё дыба у стены также чистая да ухоженная.

В комнате их ждали – за столом, что справа от двери, мужичонка виду чиновничьего перья чинил да стопки бумаг перекладывал. А на лавке, что у дыбы стояла, господин средних лет в дорогом камзоле расселся. Камзол и кюлоты бирюзовые, башмаки и парик чёрные, забавно выглядело. Господин, надо сказать, в теле, тучный даже, щёки красные, глазки голубые, весёлые.

– Приветствую, господа, – доброжелательно кивнул Темников, – прошу простить – дела задержали.

– Да полноте вам, Игорь Алексеевич, – подскочил с лавки господин, – какие уж извинения.

А нет, понял Лука, не весёлые глазки-то у господина. Испуганные.

– Туда ступай покуда, – указал князь Луке на табурет, прежде им не замеченный, а на вопросительный взгляд писаря пояснил. – Митроха с зубами мается, вот и прислали помощника. Как тебя там, братец? – он пощёлкал пальцами.

– Алёша, – скроив туповатую физиономию, ответил Лука, интуитивно понимая как себя вести потребно.

Писарь кивнул, не проявляя, впрочем, особой заинтересованности.

– Так, Ваше сиятельство, в чём меня виноватят-то? – вновь подал голос господин в бирюзовом.

– Да бросьте, Пётр Андреевич, – отмахнулся князь, – какая там вина. Так, ябеда на вас пришла, да ещё и без подписи. Поговорим вот сейчас, да и разойдёмся по своим делам. Сами же понимать должны – коли есть бумага, должно реагировать как-то. Не нами сие заведено. – тяжко вздохнул Темников.

– Понимаю, – сочувственно покивал Пётр Андреевич, – служба. А что в апартаментах таких беседуем? Али в тайной канцелярии мест иных не нашлось, окромя пытошной?

– Допросной! – обиженно вскинулся писарь.

– Так порядок такой, – ласково пояснил князь, – дела о государственной измене вести в допросной в присутствии писаря и ката, – он поочерёдно кивнул на чиновника и Луку. – Так что давайте поскорее закончим да по своим делам разойдёмся. Приступай, Яша, – это уже писарю, – как бишь там? А, поместный дворянин Лещинский Пётр Андреевич…

Дальше Лука уже не слышал. Он наконец-то понял, для чего его сюда привезли. И что значат слова Темникова про «Отмщение МНЕ…» и «одного за трёх плачу». А ещё он почувствовал, как в уголках глаз красная муть опять собирается.

– А письмо то где? – вырвал его из задумчивости голос князя. – Яша, вот что у тебя за беспорядок с бумагами?!

– Так здесь было, Игорь Алексеевич, – писарь растерянно шарил взглядом по столу, – вот с утра же было.

– То-то же, что было. А теперь где?

– Может, наверху застряло.

– Само застряло? – скептически скривился князь. – Ну пойдём-ка посмотрим, где оно там «застряло». Вы здесь покуда побудьте, Пётр Андреевич, и ты братец, как тебя там.

– Алёша я, – с готовностью подтвердил Лука.

– То-то же, что Алёша. Вот что за день сегодня такой?!

Обернулись они быстро, но когда пришли, Лещинский уже не дышал.

– Это что?! – вытаращился Яша. – Это как это?

Лука недоумённо развёл руками, мол, само вот как-то так вышло.

– Ты, братец, – князь вновь защёлкал пальцами.

– Алёша, – радостно напомнил Лука.

– Господи! Ну вот что за день, сегодня такой?! Ты что с Лещинским сделал, Ирод?

– Так ничего вообще не делал, – затряс головой Лука, – токмо кулаком в пузо для порядку сунул. А он возьми, да и помри.

– Хуже дурака только дурак с инициативой, – тоскливо проговорил Игорь Алексеевич, обращаясь к писарю. – Вот с самого утра всё наперекос. Да ещё сон приснился, будто я на ярмарке у кошек репу покупаю, такая пакость в голову лезет, как знал, что ничего хорошего сегодня не выйдет.

– Ваша правда, – подтвердил Яша, – кошки не к добру снятся. Вот у меня помню… А с этим что делать? – прервался он, кивнув на покойного.

– С этим… – задумался князь. – Значит так – Лещинского отправь к медикусу, скажи, я после подойду, а дурака этого…

– Алёшу, – хихикнул писарь.

– Именно что, Алёшу – бить палками да гнать взашей, и чтоб на версту к присутственным местам не подходил. Когда Луку, растянутого на лавке, по спине охаживали, ему не было больно, он улыбался абсолютно счастливой, какой-то детской улыбкой. А после, отлежавшись, пришёл в особняк Темниковых.

– С чем пожаловал? – поинтересовался князь.

Лука обратил внимание, что как и первый раз разговор происходил наедине, без охраны. Не боялся его Темников, вот ничуть.

– Я за расчётом, княже, – пояснил Лука, – неладно мы с тобой разошлись. Не по совести.

– Ишь ты? – удивился князь. – Не по совести, значит. Только я ж сказал – «не торгуюсь», не нравиться цена – не покупай.

– Так и я не торговаться пришёл, – упрямо заявил Лука. – Переплатил ты, княже. А я в должниках ходить не люблю.

– Даже так! – с уважением, протянул Игорь Алексеевич. – И сколько ж долгу ты себе насчитал?

– Не много. Жизнь свою, ну, сколько там Господь ещё отмерил.

– Хорошо, – после паузы сказал князь, – хорошо, что ты у барыни своей кузнецом трудился, и к делам коммерческим допущен не был. А то со своим умением торговаться ты б старушку помиру пустил. Ступай, комнату во флигеле занимай обратно. А к делу я тебя приставлю.

Неправду сказал Темникову Лука, вернее, не всю правду. Не только в долге дело было, основное и самое важное – дети. Сашка и Луш… нет, Аринка. И пусть они были Темниковы, и по рождению и норовом княжеским. То всё едино. Лука их за своих почитал. Прикипел к ним и сердцем и душою с первых мгновений, как муть красная из глаз исчезла. Да благодаря им и исчезла, наверное.

А теперь вот всё сызнова вернулось. Как круг в семь лет закончился. Снова карета эта проклятая. Посыльный, задыхаясь, протарахтел, что побили семью князя до смерти. И жену его и детишек, в карете побили. А теперь его сиятельство Луку к себе требует.

Темников ждал в опочивальне, косо привалясь к подушкам. Сквозь тонкую ткань сорочки бинты с кровавыми пятнами проглядывали. А на столике у кровати пистоль лежал заряженный и ещё один на комоде.

– Звал, княже? – склонил голову Варнак.

– Звал, Лука, звал. Слыхал, что за беда у нас приключилась.

– Кто? – глухо рыкнул бывший разбойник, а ныне доверенное лицо князя Темникова.

– То сейчас не важно. Опосля разберёмся. В другом дело. Сын мой выжил, и даже двух татей прибить сумел.

– Сашка! – с некоторым облегчением выдохнул Лука. – То есть простите. Александр Игоревич.

– Он самый, – грустно улыбнулся князь. – Зайди, Саша, – чуть повысил он голос.

Неприметная дверь слева от Луки распахнулась, и в комнату вошёл подросток. Сразу как-то на пару лет повзрослевший и посуровевший. Он твёрдой поступью подошёл к комоду и, положив руку рядом с пистолетом, посмотрел на Луку. Посмотрел твёрдо, жёстко, по Темниковски.

«Выстрелит, – понял Варнак, чувствуя, как у него слабеют ноги, – вот одно слово не так и выстрелит, даже не задумается. У князя-то пистоль так, для надёжности. А стрелять будет младший».

– Хочу я, – сказал Игорь Алексеевич, – дабы ты, Лука, дядькой стал при сём недоросле. Ну и охраной его озаботился. Что скажешь? Аль спросить чего желаешь.

Лука судорожно сглотнул, находясь под прицелом двух пар удивительно похожих чёрных глаз.

– Кхм, – справился он с собой, прочистив горло, – что ж тут спрашивать, и так всё ясно. А сказать хочу, да. Парню голову зашить надобно, – он указал на бинты, намотанные на лоб Александра. – А то шрам заметный останется – красоту попортит.

– Пустое, дядька Лука, – отмахнулся княжич, – шрамом княжеского достоинства не умалить. И улыбнулся.

Примечания:

[1] – Здесь воины личной охраны местных правителей, аристократов; «придворные гайдуки» – охрана русских царей.

[2] – В значении недовольства властями, которое выражается лишь на словах, не сопровождаясь действиями.

[3] – Ведро мера 12,3 л.

[4] – Второй Азовский поход 1696 года.

Был издан высочайший указ, по которому холопы, вступавшие в войско, получали свободу.

Глава 2. В которой сначала очень страшно, но потом с небес спускаются ангелы, и становится ещё страшнее. А Лизка, продаёт себя за полтинник, да ещё и должна остаётся.

Июль 1748

Ерема гостям был не рад. Вот вообще никаким, разве что купцам, Нифонтову да Лаврентьеву. Но то по делу, то и не гости почитай. Странная черта для трактирщика, но что есть, то есть. Не по характеру Ереме прислуживать было, и шапку ломать он ни перед кем не привык. И ладно бы сельчане окрестные, они, зная паскудный норов хозяина, давно уж без особой надобности захаживать перестали. А вот от гостей случайных, нежданных уберечься не получалось. Хучь дорога эта и нелюдная – овраги да болотины, а нет-нет, да и заносила нелегкая какого-то путника.

Особенно не любил Ерема благородных, таких как вот эти, были у него на то свои причины.

Гости приехали на закате. Лошадей распрягать не стали – знать ненадолго, хвала господу. И один лишь их вид вызывал у Еремы досаду. Молодой дворянчик с брезгливо-надменным видом сразу за стол уселся и небрежно, с эдакой ленцой, по сторонам просматривал. Да девица с ним, невесть какого сословия – одета срамотно, в мужское платье. Да ежели б его Праська такое учудила, то быть ей битою так, что неделю присесть бы не могла. Слуга ещё с ними был. Для пригляду за детишками приставлен, не иначе. Старый какой-то, не расторопный – вон досе с лошадьми копается.

– Чего изволите, барин? – наконец-то разлепил губы Ерема, не скрывая раздражения. Дворянчик продолжал молча таращиться по сторонам, но оживилась непотребная девка, что по зале прохаживалась.

– Мне бы сбитня холодного, – мечтательно причмокнула она, – такого чтоб, знаешь, прям с ледника.

– Сейчас жёнку кликну – она принесёт, – пообещал Ерема, но с места не двинулся.

– Жадность, Лизка, – наконец-то заговорил дворянчик, – жадность и тщеславие – это то, что губит людей, вернее всего.

– А как же зависть? – вроде как возразила рыжая.

– Зависть, иной раз, полезной бывает. А тщеславие – никогда. Вот зачем он фамильное серебро Сокульских на полку поставил. Только лишь из тщеславия. А не продал из жадности.

– Экий ты, барчук, глазастый, – с явной угрозой в голосе процедил Ерема. – А рази тятенька тебя не учил, что глазастым быть…

Договорить он не успел.

– Лука! – коротко распорядился барчук.

У-уп. Коротко прогудело в воздухе било кистеня, и колено Еремы взорвалось такой болью, что он даже закричать не смог. Так молча и повалился на тёсаные плахи пола. И уже снизу, оглядывая непрошеных гостей выпученными глазами, понял трактирщик, что ошибся. Едва ли не впервые не сумел правильно распознать людей. Не скука и брезгливость были во взгляде чернявого дворянчика, а хищная внимательность, как у следопыта, что дичь скрадывает. И девка эта рыжая неспроста в мужском платье. Вон у неё и тесак к поясу привешен, и рукоять пистоля из-под полы расстёгнутого кафтана выглядывает. А слуга этот, что с лошадками замешкался, а после неслышно за спиной оказался, не старик вовсе, просто волосом сед. А так, на рожу – варнак, как есть варнак.

– К княжичу след обращаться – «ваше сиятельство», и непременно на Вы, – пояснил Лука и для лучшего запоминания сапогом по рёбрам двинул.

– Ой! Что ж вы творите-то, ироды! – ворвался в дверь визгливо-перепуганный крик, а следом и тощая баба его издававшая. Она было кинулась к пытавшемуся вдохнуть Ереме, но остановилась резко, будто на стену налетев. Замолчала и уставилась сведёнными к переносице глазами в чёрный зев пистолетного ствола.

– Муж? – безэмоционально полюбопытствовал Темников.

Баба судорожно закивала.

– Звать как?

– Ерема он. Еремей значится.

– Да не его, – княжич поморщился, – тебя звать как?

– Прасковья, барин. Ой!

Пистолетный ствол ощутимо саданул её по лбу.

– К княжичу след обращаться – «ваше сиятельство», и непременно на Вы, – весело процитировала Луку рыжая и для убедительности стукнула ещё раз, – уяснила?

– Ага, ваше сиятельство.

– Да не ко мне, дура, – Лизка почесала пистолем щёку. – Хотя приятно, врать не стану.

– Слушай, Прасковья, как всё происходить будет, – по-прежнему отстранённо заговорил княжич. – Лука сейчас станет калечить этого человека, – он кивнул на валявшегося на полу Ерему. – А я буду задавать вопросы. Тебе. Поскольку твой муж отвечать не сможет. Он только выть от боли сумеет. Чем быстрее ты мне расскажешь всё, что я знать пожелаю, тем меньше ему достанется. Поняла ли?

– Всё одно ведь, убьёте опосля, – обречённо выговорила баба.

– Да кому вы нужны, убогие, – сморщилась Лизка, – только, Александр Игоревич, пусть она сбитня сперва принесёт.

– Сбитня можно, – согласился Темников, – холодного.

Дороги здесь не было, как Лизка и говорила. Тропа была. Малозаметная, скрытая в густом ковре папоротников, петляющая меж осинников и больших да малых болотец, но была. Правда без ориентиров, что в трактире узнали, они давно сбились бы с пути или вовсе не нашли дороги. В жаркой духоте воздуха гудели слепни и прочая досаждающая лошадям пакость. Разморенно-сонное настроение даже у Лизки отбило охоту трепать языком. Только Лука продолжал бухтеть.

– Воля ваша, княжич, да только надобно было порешить трактирщика с жёнкой, а трактир тот сжечь.

– Экий ты, дядька, кровожадный стал. Пусть господь с ними разбирается, а нам то незачем, – неохотно разлепил губы княжич.

– Чтой-то, кровожадный?! – возмутился Лука. – Вы, поди, тоже крови не боитесь.

– Крови мне по рождению бояться невместно.

– Как это? – заинтересовалась Лизка.

– Так это! – передразнил её Александр. – Темниковы из рода Чингизидов от колена Джучиева.[1] Тех самых, что полмира на саблю взяли, от монгольских степей до Литвы, и триста лет Русью правили. Как думаешь, можно при таких-то предках агнцем вырасти.

– Так порешили бы их, и дело с концом, – гнул своё Лука, – а то ещё упредят, кого не след.

– Да кто упредит-то?! Ерема этот, хорошо если к зиме на ноги встанет, после твоей-то учёбы, а жену его Лизка так запугала, что горемыка, небось, до ветру сходить боится.

– Это да! – Лизка горделиво подбоченилась в седле. – Я такая! Жуть какая страшная! Лука покивал, мол, действительно страшно, особливо как болтать начнёт, тут за рассудок опасаться стоит.

– Ну, а не тронули мы их потому, – продолжал Темников, – что всяк своё дело знать должен и в чужое не лезть. Я ведь не святой подвижник, чтоб зло искоренять во всяком виде, и не разбойный приказ (что совсем уже мышей не ловит), чтобы их работу делать. У меня попросили одну голову, так зачем собирать лишние. А вот сведенья по купцам нам и самим ох как пригодятся.

– Александр Игоревич, – заинтересовалась Лизка, – а как мы ту голову повезём? Смердеть же будет.

– Горюшко ты моё, – вздохнул княжич, – выдать головою – сие значит на суд привесть. Голову отдельно тащить не требуется.

Помолчали, лошадок никто не торопил, те плелись себе, тихонько следуя прихотливым изгибам тропы. Душно, сонно и… спокойно. Никто не сомневался, что нужную голову они получат, больше раздражала необходимость куда-то тащиться по жаре да через болота.

– Княжич, – очнулся вдруг Лука, – а мы как татя этого доставим, куда потом?

– Не знаю, Лука, – задумчиво, ответил Темников, – хотелось бы в столице немного побыть. Есть причины.

– Знамо дело что хотелось, – тихонько пробурчала Лизка, – видала я ту причину.

– Что? – голос княжича опасно зашелестел.

– Ой, божечки! – перепугалась Лизка, поняв, что брякнула это вслух. – Простите, Ваше сиятельство, не думала такого, даже и помыслить не могла. То нутро моё бабье, глупое болтает. Не я.

Лиза чуть не плакала, – Простите Александр Игоревич. Христом Богом заклинаю, простите.

– Я понял, – холодно бросил Темников и отвернулся.

Дальнейший путь проходил в тишине. Лишь гудели слепни да всхрапывали кони. Ещё недовольно сопел княжич, и украдкой всхлипывала Лизка, и Лука крякал неодобрительно, а кого именно не одобрял – неведомо. Привал также прошёл в молчаливой напряжённости. И лишь когда княжич по своему обыкновению принялся набивать трубку пахучим гишпанским табаком, Лизка отважилась подобраться поближе. Подобралась, голову на бедре пристроила, как обычно, а сама напряжённая, готовая в единый миг в сторону прянуть. Будто зверёк, что идёт за лаской, но ожидает и гневного окрика. Темников, задумчиво разглядывая выбеленный солнцем мох под ногами, привычно запустил руку в Лизкины волосы. Дёрнулся, замер на мгновение, а после уже уверенно принялся перебирать непослушные рыжие пряди. Лизка выдохнула блаженно, успокоено. Глаза прикрыла.

– Я никогда Вас не подведу, Александр Игоревич, даже по глупости. Обещаю.

***

Страшно. Как же Ольге было страшно, до дрожи, до слабости в ногах, до постыдного желания обмочиться. Три дня. Три дня непрерывного ужаса. Но страшнее всего становилось от знания, что рано или поздно этот кошмар закончится и всё. Не будет больше ничего, и самой Ольги не будет.

Страх подступил к ней с первой секунды, с того мгновения как прозвучал сдвоенный выстрел, и Григорий, неудавшийся Дашкин ухажёр, кулём повалился из седла. А впереди, через стенку кареты, жутко захрипел кучер. Ещё один выстрел, и Ольга поняла, что они с Дашкой остались без охраны. По ушам резанул зубодробительный, нестерпимый визг. Подумалось было, что это она так свой страх выплёскивает, но нет, оказалось Дашка. Тут же захотелось, чтобы она прекратила, и Ольга даже рот открыла, чтобы велеть ей заткнуться. Не успела.

Дверца кареты распахнулась, и белобрысый голубоглазый парнишка с удивительно добродушным лицом сунул окровавленное лезвие ножа Дашке под нос.

– А ну, нишкни!

Девка враз замолкла, как отрезало.

– Что там у тебя, Дюха? – голос, раздавшийся снаружи, явно принадлежал человеку постарше.

– Барышня молодая, да девка ейная, – ответил белобрысый Дюха.

– Двойной улов, сталбыть, – голос снаружи обрадовался, – это добре. Это и нам потеха, и Барону, сталбыть, забава. Ты, вот что, Дюха, туды полезай и гляди, чтоб они по дороге, сталбыть, не убёгли.

Дюха полез, пачкая голубую обивку изгвазданными в крови и песке сапогами.

– А ну, двинься, лярва, – прикрикнул он на перепуганную Дашку и звонко шлёпнул её по бедру.

Как ни странно, упоминание Барона Ольгу слегка успокоило. Слышала она о сём персонаже.

Отпрыск не особо знатного рода, вышедшего из детей боярских, Барон по слухам был молод, горяч и честолюбив. Надежды свои он связывал с лейб-гвардией, куда стремился попасть всеми силами. Всё бы ничего, но род его оказался замешан в деле Лопухиных, а следовательно, лишён дворянского достоинства и отправлен осваивать сибирские просторы. Благо при Елизавете Петровне смертию никого не казнили.

Однако же, прыткий юноша не пожелал любоваться красотами Селенги, а учинил нечто что-то вроде рокоша на российский манер. Первым делом он прибил дальнего родича, которому отошло их имущество. По некоторым данным именно этот родич и написал на них ябеду. А после, по старинной русской традиции, спалив своё поместье и парочку соседних заодно, набрал из крепостных ребяток покрепче да порискованней. И объявив их баронской дружиной, а себя, соответственно, лесным бароном, занялся борьбой с самодержавным произволом. А если попросту, то разбоем на большой дороге. Действовала его ватага на удивление грамотно и успешно, откуда только такие таланты взялись в несостоявшемся лейб-гвардейце. Но, правды ради, скорей всего потому, что никому до них особо дела не было. Мелкая шайка, ни чем эдаким не выделяющаяся из сотен таких же расплодившихся на землях империи. Пущай пока порезвятся на воле.

Ольге эти игрища в благородных разбойников казались чем-то не натуральным. Показушным что ли, излишне романтизированным. Чем-то в лучших традициях гальских трубадуров. Но это же и успокаивало. Всё-таки дворянин, хоть и разбойник, по определению должен быть галантен с дамою благородного происхождения. Может выкуп потребуют или ещё что. Барковы не сказать что богаты, но папенька уж расстарается для любимой то дочки. Опять же, о каких-либо зверствах, творимых ватагой Барона, слышно не было. Значит и людей своих держать в узде он умеет, так что Дашку она оборонит.

Ошиблась. Во всём.

Дашку разложили сразу, как только они въехали на хутор, прямо возле кареты на пыльной земле. Разодрали на ней подол новенького платья, что Дашка одела перед дворней Местниковых похвастаться, да им же рот и заткнули. Ольга в ужасе только губами шевелила, как плотва из воды вынутая, а звука так и не родилось. Она хотела остановить, прекратить надругательство над своим человеком, но тяжёлый страх будто мельничным жерновом придавил и мысли, и волю. А после её больно толкнули в спину и стало уже не до Дашки.

Высокий, подтянутый, черноволосый. Одетый в синий кафтан прямо поверх сорочки, да в тон ему кюлоты. Вся одежда украшена серебряным шитьём и галунами. Пряжки на башмаках тоже серебряными кажутся. Словом, Барон производил бы приятное впечатление, если бы не лицо. Испитое, осунувшееся, тем не менее, оно вызывало чувство, будто видишь перед собой не человека. А разъярённого зверя. Быка или кабана. Тёмные его глаза, покрасневшие от похмелья, смотрели зло и властно.

И Ольга поняла, не будет галантного обхождения даже, сколько-нибудь человеческого отношения им не дождаться. Может, когда-то Барон и был прекраснодушным юношей, что, начитавшись романов, строил жизнь по их сюжетам. Но того человека уж нет. И вовсе никакого человека нет. Перед ней стоит зверь, лютый, пьяный от крови и безнаказанности.

Потому что не бывает благородных разбойников, не бывает милых убийц и нежных насильников. Ты или одно, или другое. В какие одежды не рядись. А этот и не рядится. Ольге доступно объяснили, что ни о каком выкупе и речи быть не может. Что захватили их не из нужды, а просто так, потехи ради. Дабы скуку развеять. И судьба ей с Дашкой служить развлечением. Недолго. Пока Барону не надоест. А потом всё. Светлой памяти им – невинно убиенным.

За волосы её оттащили в сарай, который ещё хранил тёплый, молочно-навозный дух коровы. Вероятно, Барон счёл невместным заголять зад перед своими людьми. Ольге не было больно когда её оплеухой уложили на небольшой стожок соломы. Ей не было больно, когда грубо, по деловому, без азарта даже, отнимали её девичество. И не было больно, когда Барон, заявив, что место таких, как она в хлеву, пнул напоследок в живот. Ольге не было больно, потому что ей было страшно.

И потом, когда Барон приходил снова и снова, ей было страшно, что он явился не плоть потешить, а потому что надоело. И тогда её попросту убьют. Страх, вот всё что у неё осталось. Страх да дворянский гонор, на котором она и строила своё поведение.

Это из гонора она молчала, когда чужие горячие пальцы терзали её тело, это из гонора она прижимала к себе, успокаивала рыдающую Дашку, из гонора чётко и внятно пять раз в день читала молитву богородице – «Царице моя преблагая…».

Но не верила. В скорую смерть – верила, в спасение – нет.

Сейчас Ольга не спала. Она вообще в эти дни, можно сказать, не спала, не назвать сном то кратковременное забытьё, полное кошмаров, что иногда туманило ей голову. За окошками, слишком маленькими, чтобы выбраться, занимался рассвет. С болота тянуло туманом и сыростью, и Ольга обречённо подумала, что сегодня всё закончится. Она так думала каждое утро, но приходил день и ничего не заканчивалось. Под боком на соломе сопела и всхлипывала побитая Дашка. Вчера вечером с ней забавлялся Дюха, а этот паренёк, несмотря на детски наивную и даже добродушную внешность, оказался на редкость жестоким зверёнышем. Бедная Дашка начинала биться в истерике лишь только завидев его круглую физиономию с умильно моргающими голубыми глазками, опушенными белёсыми ресницами. Ольга подумала, а смогла бы она выдержать то, через что ежедневно проходит девка? Смогла бы она и дальше опираться на страх и гонор, если бы вместо одного Барона её душу и тело рвала на части почуявшая власть звериная стая? Нет ответа.

Сжавшаяся Дашка вдруг резко выдохнула, расслабилась и заулыбалась.

– Какой день? – не открывая глаз спросила она.

– Четвёртый, Дашенька, четвёртый, – не поняла вопрос Ольга. – Ты поспи ещё, поспи.

– Да нет же, барышня, – дёрнулась Дашка, – день недели какой?

– Пятница, вроде, – неуверенно предположила Баркова.

– Точно? – уже требовательно.

– Да точно, точно. С чего вдруг такой интерес.

– Хорошо, – удовлетворённо вытянулась на соломе Дашка, – сны с четверга на пятницу завсегда сбываются.

– Что же тебе снилось, Даша, – грустно улыбаясь, спросила барышня.

– Ангелы.

– Кто?! – испуганно вскинулась Ольга.

– Нет, нет, Ольга Николаевна – правильно поняла причину её страха Дашка, – не те ангелы, что в царствии небесном встречают праведников. Другие. Хранители верно. Один ангел огненный, как пламя в горне, другой белый, как чистый снег, а третий чёрен ликом и в одеждах траурных. И вот спустились они с небес, под ними кони заговорённые, а в десницах молоньи. Так они теми молниями всех татей болотных переколотили да нас на волю выпустили.

– И верно, хороший сон. Дай бог чтоб в руку, – Ольга поднялась и отошла к оконцу, дабы Дашка не видела навернувшихся на глаза слёз.

– Сбудется, Ольга Николаевна, непременно сбудется. Вот увидите, сегодня же избавление обретём.

«Избавление, – вздрогнула Баркова, – вот только какое?» Она невидяще уставилась на белую туманную завесу, на начинающее розоветь июльское небо. После перевела взгляд на кривую ольху, под которой, широко открыв рот, мирно похрапывал дежуривший этой ночью Дюха.

Внезапно Ольге показалось, что она уловила какое-то движение в туманной пелене. Почудилось? Нет, вот снова движение и звук, будто лошадь всхрапнула. Девушка протёрла глаза, но нет, на тропинку, ведущую к хутору, выезжали всадники. Трое. Огненный, белый и чёрный. А прозрачные клочья болотных испарений вились у них за плечами как крылья.

Ольга крепко зажмурилась, обхватив руками голову. Похоже, она повредилась рассудком от перенесённых потрясений, коли и впрямь видит трёх ангелов из Дашкиного сна. Вновь открыла глаза и поняла, что с разумом её всё в порядке, а за ангелов она приняла давешних путников. Дворянина в чёрном, со слугой и рыжей разбитной девицей. На мгновение мелькнула, было, надежда, что это за ней, но Ольга тут же отказалась от этой мысли.

Троица всадников меж тем приближалась. Вот молодой дворянчик мазнул своим равнодушно-холодным взглядом по её оконцу. Увидел, конечно, но никак не прореагировал. Ольга удивилась, вот всегда чёрные глаза казались ей горячими, страстными, а тут вдруг холод.

Седой слуга заметил, наконец, дрыхнущего сторожа и направил коня к нему. Приблизился и не спешиваясь пнул Дюху в голову.

– А! Чего? Кто здесь?! – завозился сброшенный с чурбака парень.

– Не ори, убогий, – поморщился седой. – Ты пошто, стервец, спишь на страже. Мало Барон вас учит, ох мало. Надо сказать ему, чтоб палок не жалел.

– Не надо, – Дюха неосознанным жестом почесал спину, – я тока на чуток глаза прикрыл.

– Какое на чуток, мы вона уже через весь хутор проехали. А ежели б то не мы были, а, к примеру, людишки из разбойного приказа? Так пошёл бы ты, голубь, каторгу топтать, али и вовсе на суку сушиться повис.