Текст книги "Чёрный княжич (СИ)"

Автор книги: Бурк Бурук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Настя фыркнула и скорым шагом направилась прочь из сада. Ольга облегчённо выдохнула и тяжело опустилась на лавку, очень уж много сил забрал у неё этот разговор.

– А ты выросла, Оленька, – раздался за спиной глубокий женский голос, заставивший её вскинуться в испуге, – зубки отрастила, кусаться научилась. Приятно было слушать, как ты эту дурёху болтливую на место ставишь.

Статная молодая женщина в дорожном платье поглаживала рукой растрескавшийся яблоневый ствол и ласково смотрела на Ольгу. Та в ответ тоже несмело заулыбалась, а после, опознав визитёршу, счастливо взвизгнула.

– Соня, Соня приехала!

январь 1744

За четыре месяца Лизка прижилась в имении, освоилась. С того памятного утра в бане с титулованием княжича более не путалась и барином его не кликала. А потому по мордасам не получала. По заду отхватывала, случилось раз. Но там, чего скрывать, сама виновна была. Да и на пользу сие пошло, коли разобраться. Для ахторитету.

А дело в том, что опосля того утра сентябрьского Лука её вызвал да новый статут Лизкин объявил. Дескать, будет она теперича в личном услужении у его сиятельства и более ничьих наказов слушать не должна. Ну Лизке-то что, так значит так, а вот Анюте – старшей над девками – то как сала под шкуру залить. Она и до того Лизку не жаловала, а теперь и вовсе ядом плеваться стала. Ну ещё бы, рыжая-то теперь вроде даже выше неё по положению выходит. Так и прибила бы, гадину.

А тут такая оказия – сидит себе Лизка в людской да дурью мается. Угольком на доске малюет что-то. Вот как тут мимо пройти? Анюта и не прошла – отправила зазнайку рыжую в комнатах у гишпанца со скоттом прибраться. Лизка что, кивнула да пошла. И тут как на грех княжичу она для какой-то надобности потребовалась. Её искать было, так никто, как она уходила, не видел. Токмо с уборкой закончивши, Лизка пред очи Александра Игоревича явилась.

Княжич на чёрном дворе нашёлся, сидел себе на колоде, что у каретного сарая валялась, да со щеном забавлялся. Тыкал пальцем ему в пузико круглое и улыбался, когда зверёныш тот палец грызть пытался с рычанием грозным. Покой и умилительное благолепие, ежели со стороны посмотреть. Недолго, правда, сие длилось. В аккурат пока Темников Лизку не увидел да улыбку с лица не стёр. Поймал её взгляд, вцепился – не отпустит, как тот щен в палец. Дворня притихла разом, интересно же, как княжич любимицу свою наказывать станет. А Лизка и не поняла сперва, что её экзекуция ждёт, вины-то за собой никакой не чуяла.

– Где была? – голос у его сиятельства ровный был, обычно-хрипловатый, никакой кары не обещающий.

Оттого девка не смущаясь и в подробностях пояснила что, дескать, в покоях учителей Темниковских порядки наводила, да ещё на дона Чапу нажаловаться исхитрилась, что тот сорит где ни попадя.

– Зачем? – так же односложно поинтересовался княжич.

– Да как же, – изумилась рыжая, – как это зачем? Дабы чистоту навесть.

– Иначе спрошу, – поморщился Темников, – зачем именно ты убирать пошла?

– Так это… – растерялась Лизка, – Анюта велела.

– Анююта! – деланно удивился Александр Игоревич. – А это кто?

Девка, чуя неладное, молча ткнула пальцем в старшую.

– Ясно, – вздохнул княжич. – Лука, отведёшь сию бестолочь на конюшню, да вожжами втолкуешь ей, что ничьих наказов, окромя моих, ей исполнять не должно. Раз через голову не доходит, авось через иное место понятнее выйдет.

Лука серьёзно кивнул, и Лизка всхлипнула – Луку, что ни говори, она побаивалась, как и все в имении. А тут ещё и Анютка, змея, влезла. Дескать, пошто дяденька Лука утруждаться будет, у них де конюх энтим делом завсегда заведовал

– Да? – озадачился Темников. – Тогда так, прихвати-ка ты Лука и девицу, как бишь её, Анюту эту с собой. Пусть конюх на ней своё умение покажет, коли она так ему доверяет.

– Да, за что, барин?! – взвыла Анютка.

– Не за что, а зачем, – наставительно заметил княжич.

Посидел, помолчал в тишине, а после, неожиданно на ноги вскочивши, захрипел грозно, пугающе, в ораву людскую уставившись

– Затем, чтоб неповадно было господину указывать, как он поступать должен. А ещё дабы запомнила да другим поведала что это, – он махнул рукой в сторону Лизки, – моё. И только я волен её приласкать и наказывать. Я, да ещё Лука, который сейчас ничто иное, как десница моя карающая. Все ли услыхали? – поинтересовался он, успокаиваясь.

Дворня молча поклонилась. Чуть ли не впервой люди зрели княжича в гневе и оттого струхнули изрядно. Темников покуда был добр, понимающ и милостив. Мог посмеяться с дворовым людом, али послабление кому сделать. Вот народец-то и забывать начал, что князья – то не только платье дорогое да манеры особые. Князья, те что природные – то в первую очередь кровь древняя, лютая. И никакими манерами её не укрыть, не вымарать. Нет-нет да и проявит себя зверюга хищная, оскалом злобным сверкнёт из-под одежд праздничных.

Да впрочем, бог с ними, с людишками-то, не шибко их душевные метания Лизку беспокоили, ей бы со своим раздраем сладить. Оно ведь как получается, вроде бы и наказал её княжич, а с другой стороны вроде как и наградил, наособицу от других поставил. И разобраться ежели, то их, тех, кого Темников к себе приблизил, двое всего – Лизка да Лука. Потому девка нет-нет да и улыбалась сквозь слёзы от заду поротого. А пуще всего душу грели взвизги Анюткины, конюхом воспитуемой. Оно хоть и грех чужой беде радоваться, но так и Лизка не святая.

Но та история давно была, в октябре ещё, в самом начале. Лизка урок усвоила, и более Александр Игоревич столь явно неудовольствия не выказывал.

Казалось бы, времени свободного теперь будет, знай занятие себе ищи, не заскучать чтобы. Так ведь нет, княжич новую забаву удумал. Заставил Лизку книгу переписывать, ну блажь ведь господская и ничего более. Лизка, хоть убей, не понимала, нашто её переписывать потребно, коли вот она уже готовая, красиво отпечатанная лежит. И ладно бы книга была ценная да интересная, на вроде «Книга мирозрения, или Мнение о небесноземных глобусах», в которую девка временами заглядывала. Так ведь нет же, скукотища сплошная, про то, как письма писать следует, да как разговаривать вежественно. И называлась мудрённо – «Приклады како пишутся комплименты разные». Да пусть бы и переписывать, бог с ним, так его сиятельство требовал, чтоб Лизка без помарок да разборчиво буквицы карябала. А как не по его, ругал бестолочью криворукой, и по новой урок исполнять заставлял.

А уж сколько она бумаги дорогой на баловство эдакое извела – и помыслить страшно. Однак раз от разу писать получалось у неё ровнее да разборчивей, и говорить она как-то по господски стала, как в книжице той прописано. И так уж это ловко да натурально выходило, что дворня её барыней дразнить начала. Надо сказать, что с большей частью населения усадьбы отношения у Лизки не заладились. Ну ещё бы! Без году неделя как объявилась, а уже и у хозяина на отдельном счету, и остальные замать её не моги. Обидно. Только Матрёна-ключница да стряпуха Глафира не выказывали ей своего пренебрежения.

Матрёна Игнатьевна, казалось, была выше всех дрязг да суетливых толканий локтями в попытках повысить свою значимость, что было в обычае среди дворни. Она проплывала над ними аки лебедь над стайкой домашних уток. Царственно вниз на возню бестолковую поглядывая. А неудовольствие выражала бровью нахмуренной да губами сурово поджатыми. И хватало ведь. Самый склочный из дворни вмиг утихал, стоило лишь заметить неодобрение ключницы. Эх, вот кому бы барыней родиться. А впрочем, девки в людской болтали, что не так всё просто с происхождением Матрёны Игнатьевны, мол, очень уж был резов по молодости старый барин. Отец нынешнего князя. Ну да болтовня прислуги то дело такое. Ей верить можно только втрое-четверо разделив.

Глаша же напротив, бабой была горластой и на язык несдержанной. Бранилась почём зря, а под настроение могла и половником приголубить. Причём разницы меж господами и прислугой не делала, и лишь два человека выпадали из этого ряда. Матрёна, которую стряпуха безмерно уважала, и собственно сам княжич, его Глаша откровенно побаивалась.

Неизвестно почему, но ключница с кухаркой взялись опекать Лизку с первых дней её присутствия в усадьбе. Одна всё пыталась откормить «шкелетину рыжую», а другая… да и не поймёшь толком. Вроде бы всё также ровно, но Лизка чувствовала какую-то прямо материнскую заботу и пригляд ненавязчивый. Ну вот как матушка за дитятком выросшим присматривает, оно и взрослое и самостоятельное, но проследить, чтоб не поранилось чадо да шапку в холода носило, всё же стоит.

Ах да, ещё один был, кто о ней заботу выказывал – дядька Лука. Но то такая забота, что и не поймёшь: к добру сие али к худу. Нет, он не подкармливал Лизку, как Глаша, и не беседовал с ней по-душам, как Матрёна, да и странно даже представить такое от молчаливого и вечно угрюмого Варнака. Зато случись какому парню из дворни иль из охраны гайдуцкой полюбезничать с рыжей, как будто из-под земли Лука появляется и мимоходом таким взглядом охотника одаривает, что тому как-то и не до любезностей вовсе становиться. Вот и поди пойми, сам он так порешил или Александр Игоревич надоумили. Впрочем, вряд ли княжич стал бы так-то за Лизкой приглядывать. А жаль.

Нет, правда жаль. Лизка-то чем дальше, тем больше о Темникове думала, и мысли стыдные в голове вертела. Особливо с тех пор, как стала в бане да опочивальне ему прислуживать. Ох и тяжко ей сие давалось.

Там ведь в сторону не отступишь и глаз не отведёшь. А они, бесстыжие, хозяйку не слушаются – сами, паразиты, тянутся к телу ладному. Ластятся взглядом к коже смуглой, скользят по изгибам волнующим. Лизка ажно дышать забывала в такие минуты, спроси кто как звать её – и не вспомнит поди.

Эх! Вот скажи княжич тогда хоть слово, так она бы сразу и не пугаясь, и не раздумывая. Она бы…

Не скажет.

Гонор, вишь, княжеский не даст. Поняла уж Лизка, за столько-то времени, всё что в голову придёт Темников повелеть может, и чтоб исполнили добиться. А вот этого не станет. Зазорно ему эдак ласки девичьей требовать, даже у теремной девки.

И ведь по нраву ему Лизка, тут и гадать неча. Не совсем уж она дура, чтоб не понять, что за взгляды он в её сторону бросает, да отчего сглатывает шумно, когда в бане нижняя рубаха, промокнув, Лизкины стати облепляет. Он не скажет, а Лизка та и вовсе в растерянности.

Зима в этом году выдалась снежная да морозная. Суровая, какая-то. И ежели днём ещё солнышко веселия подбрасывало, искрами самоцветными на снегу высвёркивая, то ночью и вовсе жутко становилось. Ветер, холод, тьма. Поутру вновь солнышко, но о ночном страхе уж не забудешь. С крещенскими морозами, в имении всё как-то, успокоилось, уснуло. И то – все праздники отгуляны, все колядки пропеты сиди себе, на печи жди масленицы. Ну в гости ещё съездить можно, али на охоту.

В гости Темников не ездил, на охоту выбирался редко да и до прочих забав зимних не охоч оказался. Выяснилось, что его сиятельство дюже плохо мороз переносит, оттого про всяк час ходит хмурый и ни снегу, ни солнышку не радуется. Ему, ещё по-осени, в кабинете камин на англицкий манер соорудили, вот там перед камином он целыми днями и сиживал. Трубку курил да с бумагами разбирался. Ну и баня, как же без неё.

Вот и в этот раз для княжича баньку истопили, а Лизка, как обычно, прислуживать собралась. Всё приготовила, расставила по обычаю и тут вспомнила, что простынь для утирания забыла. Ну что делать, помчалась вновь к Матрёне, даже обнимку[1] не подпоясала на рубахе, так, тулуп овчинный накинула да в валенки впрыгнула. Покуда ключницу нашла, покуда обратно бежала времени уж прошло изрядно.

Лизка влетела в предбанник в клубах пару морозного, тулуп на лавку скинула да за подол рубахи нижней ухватилась. Запамятовала, вишь ты, что сарафан не одевала. Потянула подол-то к верху, разворачиваясь, да так и замерла. Стоит Лизка, глазюками хлопает, подол в кулачках сжимает, срам до половины открывши. А на другой лавке у стены Темников сидит.

Примечания:

[1] – Верхняя часть (лиф) женской нижней рубахи или сорочки.

Глава 7. В которой будут оспа, вода, огонь и разговоры. А Темников начнёт охоту на дурака.

Январь 1744

Темников сидел, откинувшись на бревенчатую стену предбанника, даже, наверное, полулежал. Верхнюю одежду он успел скинуть, и теперь на нём была лишь сорочка с распахнутым воротом да простые порты. Вся его поза говорила о расслабленном отдыхе, о спокойствии и умиротворении. Говорила, пока Лизка не устроила театр с заголением.

Глаза княжича расширились, он судорожно сглотнул и замер на вдохе. И Лизка замерла, на княжича уставилась, а в головёнке рыжей пустота, ни одной связной мысли. Ей бы отшутиться, али хоть ойкнуть по-бабьи, так нет, стоит и не моргает даже. Темников кхекнул, прочищая горло, и только теперь девка увидела, с какой жадностью его взгляд вцепился в край рубахи, так издевательски замерший на границе сокровенного бесстыдства. Как побелели его пальцы, сжавшиеся в кулаки. Как напряглись ноги, босыми ступнями упираясь в доски пола. Поза княжича выражала полную готовность сорваться с места и ринуться… Куда? К ней? Лизка вдруг ясно осознала, каких усилий стоит Александру Игоревичу удерживать себя на месте. Осознала и, решившись, потянула подол дальше, вверх. Сначала медленно, несмело. А после, разглядев в чёрных искрах Темниковских глаз нетерпеливо-жадное одобрение, быстрее, решительней. Ещё раз замерла, уже снявши рубаху, но всё ещё прижимая её к груди, а потом отбросила тканую броню и даже руки чуть в стороны развела, полностью раскрываясь перед этим голодным тёмным омутом.

– Красивая, – прохрипел княжич совершенно севшим голосом, – такая… красивая.

Лизка улыбнулась несмело и шагнула вперёд. И ещё раз шагнула, и ещё. Пришла. Темников обхватил её руками, ладони на пояснице соединив, лицом к животу прижался крепко и выдохнул облегчённо. Лизка ажно охнула утробно от такой-то ласки, а после пальцы дрожащие в волосы ему запустила и замерла. Пару мгновений неподвижности и она почувствовала губы княжича, не поцелуй даже, а так, будто он кожу её вдохнуть пытается. Будто он ею, Лизкою, дышать надумал вместо воздуху. А в следующий миг она неведомым образом уже на лавке очутилась, так что под задом доски твёрдые, а плечи и голова на коленях у его сиятельства устроились. Пальцы Темникова, чуть подрагивая, лица её касались, оглаживали, черты обрисовывали, так слепец незнакомца «увидеть» пытается. Только Темников не слепец: эвона как в глаза смотрит пристально, а во взгляде и страсть жадная, и усмешка горделивая, и… любопытство? Матерь божья царица всеблагая, до чего же Лизке этот взгляд нравился. Под ним она, и впрямь, себя красивой чувствовала и желанной к тому же.

Персты княжича сорвались с Лизкиного подбородка и мягко, невесомо касаясь горла, двинулись к груди. Девка задержала дыхание, когда его ладони, чуть подрагивая, остановилась над навершиями её, коли уж по-правде, невеликих всхолмий. Ладони чуть опустились и вновь рванулись вверх, будто опасаясь пораниться. И от этого прикосновения-неприкосновения Лизке стало так колко радостно, такое утомительное удовольствие несли в себе ласки Темникова, что она подалась за руками вслед как бездомный кошёнок за погладившим его ненароком дитём.

Касания княжича были мягкими, осторожными, Лизка даже могла бы сказать робкими и несмелыми. Могла, кабы это кто другой был, а не Темников. К его сиятельству слова сии примерять глупостью несусветной казалось. Но пуще всего будоражили её нутро не откровенные касания и не тяжёлое дыхание Александра Игоревича. Его глаза, этот взгляд изучающий, испытывающий неотрывно следящий за дрожанием ресниц, за изгибами губ, за быстро меняющимися гримасками. Темников, не отрываясь, приник взором к её лицу, и Лизка в ответ даже моргать не смела. Лишь чувствовала, как мучительная истома расползается вдоль хребта, как ноги сами по себе раздвигаются в стороны, бесстыдно открывая доступ к сокровенному.

Пальцы княжича нырнули в рыжий пожар её междуножья, и Лизка вдруг ощутила, что во всём мире божием не осталось воздуху. Вот вроде и дышит она, грудину чем-то заполняет, а кажется, будто пустоту вдыхает. Темников продолжал движения рук, меняя ритмы, изучая и подстраиваясь, а Лизке вдруг примерещилось, что она по тёмной поре по двору идёт. А в руках у неё таз с водой колодезной, холодной и вкусной до изумления. Таз полон и тяжёл, но Лизка несёт его, страшась расплескать. Потому что пролить ту воду страшно так, что губы дрожат, жутко так, будто умрёшь после этого, и… невыносимо притягательно. А с каждым княжичевым движением, с каждым вжиманием пальцев в её естество словно ещё кружку сверху доливают. Лизка замирает, напрягшись, вытянувшись, в попытке остановиться, удержать равновесие, но тут Темников касается губами уголка её губ. Девка мотает головой, отказываясь признавать поражение, разворачивается и, неожиданно уткнувшись в живот княжичу, втягивает сквозь ткань сорочки до невозможности одуряющий запах распалённого тела. И всё. Не донесла, расплескала, не выдержала. Ухнула с головой в болючую нежность, захлебнулась радостным ужасом. Её так придуманной той водой окатило, что Лизка забила пятками по струганным доскам, замычала Темникову в живот протестующе. А руками от воздуха судорожно заотталкивалась.

После, когда княжич уходил ужо, так и не попарившись, она, решившись, предложила: – Ваше сиятельство, когда ввечеру постелю вам стелить стану, я могу… Нет, – тут же поправилась, – я хочу до утра у вас остаться. Ежели дозволите, конечно.

Темников замер в дверях, будто бы колеблясь, а после хмыкнул неопределённо и, не оборачиваясь, обронил: – Дозволяю.

Сентябрь 1748.

Раньше, до отъезда Софьи Николаевны в Петербург, отношения меж сёстрами Барковыми были… да никакими они не были. Слишком большая разница в возрасте для дружбы и слишком разные характеры. Соня девицею была упрямой и немного вздорной. Оттого Николай Иванович, человек по натуре мягкий и всякого скандалу бегущий, даже не пытался сладить со старшей дочерью. Меж тем девица сия с младых ногтей чётко разумела, чего она хочет, а пуще того, чего не хочет.

Не хотела она всю жизнь оставаться провинциальной барышней. Не хотела выходить за одного из соседей, такого же замшелого провинциала, и до скончания дней гонять ленивую дворню, да отмечать в амбарной книге сколько возов сена на продажу ушло. Софью Николаевну манили большие города, блеск столичной знати и кипение страстей в дворцовых интригах. Бог весть, каких усилий стоило батюшке устроить ей поездку в Петербург на мескерад. Какие связи он задействовал, какие знакомства вспоминал. Однако же устроилось. В столицу они съездили. А там Соня, используя всё своё обаяние вкупе с упёртостью, за один вечер очаровала наследника рода Зваричей, блестящего офицера лейб-гвардии Семёновского полка, двадцати пяти летнего красавца Владимира Андреевича. Да так очаровала, что к окончанию седмицы, отведённой на Питерский вояж, он у её батюшки руки Сонечкиной попросил.

Со свадьбой тоже затягивать не стали, и вскорости Софья Николаевна Зварич отчий дом покинула, и даже погостить не наведывалась. Родители тоже лишь пару раз к ней приезжали, и то на рождение внуков. Вот так и вышло, что сёстры почитай семь лет не виделись. И не увиделись бы ещё, кабы Николай Иванович письмо старшей не написал. Конечно, бумаге он стыдных подробностей не доверил, отписал лишь, что Ольга суету мирскую отринуть собирается да пострига жаждет. И коли Софья с сестрёнкой попрощаться желает то сейчас самое время.

Соня как письмо то получила, так и сорвалась на родину сестрицу вразумлять. Нет, противу монастырей она ничего не имела: кто-то ведь должен перед лицом господа грехи людские отмаливать. Но почему Оля? Что девица девятнадцатилетняя о грехах знать может? Чем ей мир вне стен обители не угодил ужо? Оставила сыновей на Володиных родителей и приехала. И сразу, не сменив одежды дорожные, Оленьку разыскивать стала.

Младшая Баркова в саду отыскалась, в беседке. Да не одна. Софья сестрицу помнила вечно смущающимся, угловатым подростком, эдаким щенком нескладным. А теперь перед нею львица молодая предстала, сильная да уверенная. Эх, как она эту болтушку соседскую отбила, и не постеснялась же князьями какими-то пугать. Толком Соня разговор не слышала, поняла лишь что рассорились подруги. А как, да почему и неважно, в общем-то. Лишь когда Местникова ушла, а скорей даже убежала, Софья сестру окликнула. Та развернулась испуганно. Взрослая, красивая, черты их Барковские фамильные помягче чем у самой Сони будут. Только мордаха зарёванная, да нос припухший, а так всем хороша девица.

– Соня приехала, – выдохнула Ольга обрадовано и обниматься бросилась. Обняла крепко, засопела, как в детстве, обиженно, когда ударилась больно, а в рёв пускаться не велят.

– Ну-ну, – успокаивающе погладила её по плечу Софья, – будет тебе, маленькая.

– Эй, – шутливо ткнула старшую сестру кулачком в бок Ольга, – я не маленькая! Это ты дылда! И хихикнула, носом шмыгнув. А после ухватила Соню за руку и в беседку потащила на лавку.

– Ну, рассказывай давай. Как живётся тебе, как там мои племянники, как Питер?

– Тише, тише, – подняла руки в останавливающем жесте Софья, – не части. Всё расскажу, всё поведаю. Но после. Ты сперва объясни, что за блажь в голову тебе взбрела, в какой монастырь ты собралась?

– Пустое то, – посерьёзнела Ольга, – никуда я уж не еду.

– А всё же? Что было-то?

– Потом, – отмахнулась Ольга, – нет желания рассказывать.

– Оля! – как встарь, попыталась надавить голосом Софья.

– Соня! – проявила непокорство младшая сестра.

«Совсем выросла девочка, – с неожиданной теплотой подумала Софья, – теперь на неё уж не цыкнешь, не приструнишь. Теперь с ней считаться придётся».

– Оленька, – изменила она тон, – ну пойми же ты, маленькая, я ведь переживаю. Я как письмо от батюшки получила, так с тех пор и места себе не нахожу. Не знаю что уж и думать. Я ведь всегда на твоей стороне, сестрица, поделись, расскажи что случилось-то.

– Всё хорошо, – Ольга успокаивающе тронула сестру за плечо, – всё уже в порядке. А случилось… Она замялась. Ольге страшно не хотелось врать, но и правду говорить было никак нельзя. Княжич по этому поводу высказался вполне определённо, и нарушать их договорённость она бы не осмелилась. Наконец решившись, она начала. – Соня, этим летом кое-что произошло, – Ольга мялась и запиналась в попытках подобрать верные слова, – я от Местниковых возвращалась, когда на нас напали, ну на карету то есть.

– Господи, – ахнула Соня, – кто?!

– Не знаю, разбойники какие-то, да и неважно сие. Охрану нашу всю побили, а меня с Дашкой в полон захватить вознамерились. Ольга всё убыстряла речь, нервно комкая платок.

– Но всё же свезло нам: один молодой дворянин с оказией в тех местах случился. Вот он со своими людьми татей-то и упокоил, а после до дому нас сопроводил.

– Господи, – повторила Софья, – как же ты напугалась, бедная, что в обители спрятаться решила.

– Нет, – возразила Ольга, – не так. Вернее да, напугалась, конечно, но в монастырь не за тем уйти собиралась. Понимаешь, – она вновь замялась, подбирая слова так, чтобы и не соврать и в то же время правду утаить, – тот дворянин, ну что меня от лихих людей уберёг. Я ведь ему благодарна была безмерно. Вот. А после он уехал, и чуть позже некое обстоятельство обнаружилось. Понимаешь?

Софья недоумённо смотрела на сестру.

– О боже, Соня, – Ольга спрятала лицо в ладонях, – непраздна я. Понимаешь теперь?!

– Ты что?!

– Да, – кивнула младшая сестра, по-прежнему прикрывая лицо, – так вышло.

В беседке повисла тишина, слышно было, как гудели одуревшие и злые осенние мухи. А где-то в доме кухарка распекала нерадивых помощников.

– А… – начала было Софья, но запнулась. Помолчала, собираясь с мыслями, подумала и заговорила уже уверенно, по-деловому.

– Ежели ты полагаешь, сестрица, что я сейчас стыдить тебя стану, так вот нет. Даже и не подумаю. И вполне могу тебя понять. Кровь, стрельба, шпаги. До шпаг ведь дело дошло?

Ольга кивнула.

– Ну вот, я и говорю, вокруг смерть и ужас, а тут он. Сильный, смелый, надёжный. Так ведь было?

Новый кивок.

– И как тут разглядеть иную опасность что девице неискушённой грозит. Конечно же, ты ему доверилась. Или… – вдруг насторожилась Соня.

– Нет, нет! Что ты! – замахала руками Ольга. – Никакого принуждения. Он вёл себя сообразно чести дворянской.

– Сообразно, – скривилась, старшая сестра, – сообразно чести он к тебе и вовсе прикасаться не должен был. И даже смотреть в твою сторону без необходимости. Впрочем, господь с вами, не о том речь. Монастырь да, в твоём случае выход конечно, но надо признать выход дурацкий. На такое лишь от отчаянья решиться можно. У тебя и родители живы, а коли пересудов провинциальных боишься, так завсегда ко мне переехать можно. И не перебивай, – остановила она пытавшуюся что-то вставить Ольгу, – никакой приживалкой ты бы не была. Мы сёстры всё же – родная кровь. Но то так, на крайний случай. А покуда предлагаю дворянином твоим заняться. Ты запамятовала, поди, но семья моя вес изрядный имеет, в столичном-то обществе. Мы этого твоего спасителя так на всю империю ославим, что он на коленях приползёт руки твоей просить. Государыня императрица к тому же, любит такие браки устраивать, а Володе она благоволит, и ябеду мою всяко без внимания не оставит.

– Да я… – вновь собралась возразить Ольга.

– И слушать ничего не желаю! – категорично отрезала Софья. – Благодарность благодарностью, но совесть-то иметь нужно. Ну-ка, быстренько называй мне его имя, надеюсь сей «спаситель» представился. Просто назови имя. Согласись, что хотя бы это я должна знать.

– Темников, – устало выдохнула Баркова.

– Ага, – возликовала Соня, – значит Темников! Постой. Какой Темников?

– Наследный княжич Темников, – со скрытым злорадством, проговорила Ольга, – Александр Игоревич.

– Дела, – озадаченно выдохнула Софья Николаевна, – с этим да, с этим не сладить. Ему и на мнение людское начхать, и императрица из-за нас ссориться Темниковыми не станет. Разве вот на совесть надавить. Да там такой фрукт, что ты!

– Соня, – Ольга взяла руки сестры в свои и легонько встряхнула, – успокойся, ничего этого более не надо. Я замуж выхожу.

– Замуж? – на мгновение удивилась Софья, но тут же продолжила в своей напористой манере. – Ах, ну да, за Местникова. Что ж, со стороны Ильи Константиновича это воистину благородный поступок. А сестра его, стало быть, о твоих обстоятельствах прознала и приехала недовольство своё выказывать. Вы ведь потому ссорились?

– Боже мой, Соня, – расхохоталась Ольга, – тебе бы пиесы писать, успех был бы, несомненно. Нет оба раза. Ссорились не потому, и замуж я выхожу за Александра Игоревича.

– За какого Александра Игоревича? – растерянно моргнула Софья Николаевна.

– Так за Темникова же!

– Ага. Сестра Барковой, порывисто поднялась на ноги и нервно зашагала по беседке. Два шага в одну сторону, разворот, два шага в другую.

– Ага, – повторила она, – верно, я чего-то ещё не знаю. Ты не могла бы, душечка, не томить, а обсказать всё по-порядку, как водится.

– Могла, разумеется, кабы ты не перебивала.

Софья картинно выпучила глаза да рот руками зажала.

– Приезжал княжич намедни, – хихикнув, продолжила Ольга, – Как услыхал о ребёнке – обрадовался и сразу руки моей просил. На коленях, кстати, как ты и грозилась. Говорил, что жизни своей без меня не мыслит более, и что каждый божий день обо мне думал.

– Надо же! – удивилась сестрица. – А мы точно об одном и том же человеке говорим?

– Уж будь уверенна, – подтвердила Ольга, а про себя подумала, что у неё вышло не соврать ни единым словом. А княжич как знал, что ей о сватовстве рассказывать придётся, оттого и разыграл сие представление.

– Однако, – потёрла лоб Софья Николаевна, – вот даже и не знаю – радоваться теперь иль печалиться.

– Что так? – Вот смотри, – начала Софья, – с одной стороны всё замечательно: род славный да известный, и достаток, и влияние – всё при нём.

– А с другой? – заинтересовалась Ольга. – С другой сам княжич Темников, вернее его репутация. Ты ведь и не ведаешь, поди, что о нём в свете говорят.

– Отчего же, – нахмурилась Ольга, – Настенька меня уж просветила.

– Вот как, – неприятно удивилась Софья, – впрочем, понятно. А знаешь, я всё же рада, что всё так вот обернулось.

– Рада?

– Да, – уверенно кивнула сестра, – бог с ним, с Александром-то, зато ты из глуши деревенской этой выберешься, в столице жить станешь со мною рядом. А я уж тебя без пригляду не оставлю. Мы на пару этого княжича шалопутного вот где держать станем.

И Софья, сжав маленький кулачок, победно взглянула на Ольгу.

– Пусть знает, хлыщ высокородный, каково это с Барковыми связываться.

– Пусть, – воинственно подтвердила Ольга и нижнюю губу выпятила.

Сёстры расхохотались весело, искренне, облегчённо. И с этим смехом все мысли дурные да тревожные из Ольгиной головы будто сквозняком выдуло. Так легко ей вдруг стало, так правильно, что даже обида на Настю, подругу детскую, сущей мелочью показалась. Соня сказала, что в имении задержится, Темникова дождётся, да потом они все вместе в Петербург отправятся. И закрутилось. Хоть свадьбу и не здесь гулять задумали, а в столице подготовка всё ж велась преизрядная. Соня и тут себя проявила, распоряжалась да организовывала всё как быть должно. Никакие возражения маменьки с папенькой в расчёт не принимались. А Ольга ходила успокоенная, довольная и слегка важная. То и дело замирая на полушаге да прислушиваясь к тому, что у неё внутри происходит. Софья смеялась над сим чудачеством, дескать, нечего там слушать пока, на что сестрица улыбалась загадочно и ничего не говорила. Дурнота её лишь поутру мучала, но Софья с маменькой успокоили, разъяснили, мол, нормально сие, то ребёнок, расти начав, голову ей кружит.

Так за хлопотами и срок подошёл Темникову приехать, только задерживался он что-то. Софья Николаевна на Ольгину обеспокоенность фыркнула лишь, заявив, мол княжич то такой человек, что и на собственные похороны опоздать может, а уж о свадьбе и говорить нечего.

А потом слухи пришли. Страшные. Сказывали, что убили Темникова. Живьём сожгли. Не опоздал он, стало быть, на похороны.

Октябрь 1736

Дом у Петра Григорьевича был невелик. Однако всё же это был дом, а не жильё при лавке в московском посаде. И у Никитки, вот уж диво, в сём дому своя горница имелась, от других наособицу. Комнатка, конечно же, оказалась совсем крошечная, токмо кровать да шкап платяной в ней разместиться смогли, но своя ведь, личная. А ещё Пётр Григорьевич одёжу ему справил, да не мещанскую, а как у настоящего барчука. Красивую и дюже неудобную, Никитка думал её снять, покрасовавшись, но его благородие запретил. Велел про всяк час это платье носить, чтоб как вторая кожа было.