Текст книги "Тайны финской войны"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

За этим пленным ухаживала жена Салонэна, работавшая медсестрой в госпитале. На той же пресс – конференции в Париже она утверждала:

«Эти люди, попадая ранеными в наши руки, испытывают огромное облегчение. Они сами заявляют, идм лучше среди нас, в СССР. Я видела, как многие из них радовались, когда им давали горячие напитки. Я видела, как красноармейцы плакали, когда финские солдаты отдавали почести праху одного из пленных. Красноармеец, за которым я ухаживала (тот самый, который пролежал несколько часов на снегу и был приятно удивлен, что финны не стали расчленять его на части, а на носилках эвакуировали в тыл. – Б. С.Л тяжело раненный, призывал Христа на помощь. Раненый, лежавший с ним рядом, спросил его по – русски: «Почему ты зовешь Христа? Ведь в России вы его отвергли!» (очевидно, спрашивающий был финном, и, значит, советских военнопленных лечили в одном госпитале с финскими солдатами. – Б. С.,) Тот замотал головой и прошептал: «Нет, Христос всегда с нами…» Из разговоров с пленными я вывела заключение, чту большевизм сделал в русском народе. Политические комиссары, которые наводнили армию, рассматривают ее как массу, которую всегда можно обновить, а потому можно без сожаления посылать на убой».

Конечно, в откровениях финского офицера и его супруги перед журналистами правда о положении советских военнопленных могла переплетаться с пропагандистской ложью. Самое удивительное, однако, в том, что тот раненый, за которым ухаживала жена Салонэна, похоже, не только выжил, но и оставил мемуары «Я воевал одну только ночь», не предназначавшиеся к публикации. Уже знакомый нам Иван Терентьевич Сидоров попал в плен в первом же бою в декабре 1939–го. Он окончил полковую воздушно‑де– сантную школу в Киеве. В конце ноября и начале декабря в подмосковном Пушкино Сидорова и его товарищей две недели обучали ходить на лыжах, а потом в составе лыжного батальона отправили на фронт. Иван Терентьевич вспоминал:

«…Нас оставалось десятка два. Когда начался рассветв маскировочных халатах стало трудней вести бой. Еще не совсем было светло, когда меня ранило во вторую ногу, но теперь уже навылет и задело кость. Ходить я уже не мог, только ползать. И опять ползком вперед!..

Все кругом затихло. Где‑то далеко были слышны крики «ура» и совсем мало выстрелов. На таком морозище тяжелораненые затихали, а кто – легко, что– то еще предпринимали. Вдруг такое ощущение, как будто кто‑то подошел сзади и так меня ударил палкой по левому боку, что я выронил из рук винтовку и тут же сунулся головой в снег, изо рта хлынула кровь. Я успел вспомнить, как мать заставляла меня (сама боялась) отрубать голову гусю или молодому петушку, такое бывало осенью, и у меня это получалось неплохо… То ли я последовал примеру своих товарищей, последним словом которых было «мама», то ли уж так положено: я позвал маму…

Меня грубо, как мешок, перевернули навзничь. Я услышал незнакомый мне язык, по его тону можно было догадаться, что меня ругают. Один из финнов тряс перед моим носом пустой кобурой, которую они срезали у меня с ремня. Пальцы рук моих застыли, и все же правую руку потянул на грудь. Этого достаточно было для финнов, чтобы догадаться, где содержимое моей кобуры…

Так же небрежно меня бросили в лодку и потянули по снежным тропам. Иногда становилось так больно, что я начинал кричать по – русски, чтобы меня пристрелили, потом я отключался, и мне становилось хорошо…»

В госпитале Сидорову запомнилась молодая медсестра, хорошо относившаяся к нему: «К нам в палату заходила всегда одна и та же медсестра. Она была похожа на типичную нашу грузинку: черные пышные волосы и темные глаза. По национальности она была шведка… И уж очень ей хотелось научиться говорить по – русски. Принесла она две ученические тетради и простые карандаши, уселась около моей кровати, и начался у нас с ней урок. Объяснялись мы в основном на пальцах. Я брался пальцами за свои волосы или нос и называл их русским словом. Лизи записывала в свою тетрадь, сказав мне, как это называется по – фински. Я тоже записывал…»

Но вот война кончилась, и пленных отправляли домой. И тут Лизи оказала Сидорову неоценимую услугу:

«На первом этаже меня встретил человек в военном, показавший мне руками, чтобы я одевался. Передо мной валялся мой полушубок, весь засохший от крови, оба валенка, разрезанные сверху вниз. И вдруг появилась Лизи. Она решила меня «приодеть». Не новое, но чистое нижнее белье, гимнастерка, наша, русская телогрейка и ватные брюки защитного цвета… На ноги она нашла коричневые, еще довольно крепкие пек– сы (это финские сапоги с крючком на носках для лыж). На голову дала черную круглую меховую шапку, она была мне великовата, спадала иногда на глаза. Наполовину я выглядел финном, и только телогрейка и брюки говорили, что я русский… Человек в военном подал команду на выход. Лизи протянула мне костыль, а я пристально посмотрел ей в глаза и от души сказал «китош» (спасибо). Стало как‑то грустно. Лизи не проронила ни слова, лишь закрыла свои черные глаза».

С пленными в Финляндии вели разъяснительную работу русские эмигранты. Причем, как и финнам наши политработники в советском плену, грозили им самыми страшными карами на родине. А для опровержения «достоинств социализма» живописали прелести жизни вольного фермера. Правда, для приобщения к ним надо было сперва поработать на финских хозяев. Вот свидетельства вернувшихся: «…Поп (тут русский православный священник. – Б. С.) сказал, что после 5 лет батрачества вы получите гражданство. Вам дадут 4 коровы, дом, землю, 3 лошади с выплатой их стоимости в рассрочку. Нежелающие остаться в Финляндии могут поехать в любую другую страну… Финны предлагали каждому остаться в Финляндии или поехать в любую другую страну, при этом запугивали, что «в СССР вас все равно расстреляют»».

В Финляндии осталось совсем немного пленных. Советских людей пугала чужая страна, чужая жизнь (от капитализма уже отвыкли), разлука навеки с родными и близкими, которых к тому же наверняка репрессируют как «членов семьи изменника Родины». Да и не верили красноармейцы, что на родине многих из них ждет пуля. Думали – пугают. Но финские пропагандисты в отличие от советских политруков, как оказалось, не врали. Судьба вернувшихся была незавидна. 28 июня 1940 года Берия докладывал Сталину:

«В Южском лагере (этот лагерь в Ивановской области готовили для финских пленных, но таковых хватило лишь на один Грязовецкий лагерь. – Б. С.,) содержится 5175 красноармейцев и 293 человека начсостава, переданных финнами по обмену военнопленными (еще около 300 человек вернулось из плена позднее в 1940 году. —Б. С .). Оперативно – чекистской группой выявлено и арестовано 414 человек, изобличенных в активной предательской работе в плену и завербованных финской разведкой для вражеской работы в СССР. Из этого числа закончено и передано прокурором МВО в Военную коллегию Верховного суда СССР следственных дел на 344 человека. Приговорены к расстрелу 232 человека. Приговор приведен в исполнение в отношении 158 человек.

Бывших военнопленных в числе 4354 человек, на которых нет достаточного материала для предания суду, подозрительных по обстоятельствам пленения и поведения в плену, – решением Особого Совещания НКВД СССР осудить к заключению в исправительно – трудовые лагеря сроком от 5 до 8 лет.

Бывших военнопленных в количестве 450 человек, попавших в плен, будучи раненными, больными или обмороженными, в отношении которых не имеется компрометирующих материалов, – освободить и передать в распоряжение Наркомата обороны».

В переводе с чекистского языка на общечеловеческий «нет достаточного материала для предания суду, но подозрительны по обстоятельствам пленения» означало, что несчастных не в чем было обвинить, кроме того, что они оказались в плену, не будучи раненными. Вот и посадили всех пленных, кроме раненых и больных, в лагеря. Для Сталина и Берии все вернувшиеся из Финляндии были преступниками уже потому, что сдались в плен. Вождя и его подручного не волновало, что большинство красноармейцев было пленено, когда они исчерпали возможности сопротивления и оказались в совершенно безнадежном положении. А среди 414, на кого имелся хоть какой‑то материал для советского судилища, вряд ли все были бойцами бажановской освободительной армии России: эти люди прекрасно знали, что в Советский Союз им путь заказан, и постарались остаться в Финляндии или уехать в другие страны. Среди осужденных 106 подозревались в шпионаже, 166 считались участниками антисоветского добровольческого отряда и 54 – провокаторами. В этих трех категориях пленных, по всей вероятности, оказались и действительные члены РНА. Кроме того, 13 красноармейцев обвинялись в издевательстве над другими военнопленными, а 72 – в добровольной сдаче в плен.

Вряд ли многие из тех, кто попал в лагеря на срок от 5 до 8 лет, дожили до освобождения. В годы Великой Отечественной войны от недоедания и тяжелой работы в ГУЛАГе была более высокая смертность, чем в предвоенное время. Ко всему, годных для фронта мужчин из лагерей отправляли на фронт, в штрафные батальоны, а там было мало шансов уцелеть. Поэтому лишь единицы из советских пленных «зимней войны» смогли выжить и иногда оставить устные или рукописные свидетельства очевидцев.

Безусловно, война 1939–1940 годов была справедливой со стороны Финляндии и несправедливой со стороны Советского Союза. Советская агрессия вызвала резкое осуждение в демократических западных странах. Президент США Франклин Рузвельт, выступая в феврале 1940 года перед конгрессом американской молодежи, говорил:

«Более двадцати лет назад… я решительно симпатизировал русскому народу… надеялся, что Россия ре – шит свои собственные проблемы, что ее правительство в конечном счете сделается правительством миролюбивым, избираемым свободным голосованием и что оно не будет покушаться на целостность своих соседей. Сегодня эти надежды или исчезли, или отложены до лучшего дня. Советский Союз, как сознает всякий, у кого хватает мужества посмотреть в лицо фактам, управляется диктатурой столь абсолютной, что подобную трудно сыскать на свете. Она вступила в союз с другой диктатурой и вторглась на территорию соседа, столь бесконечно малого, что он не мог представлять никакой угрозы, не мог нанести никакого ущерба Советскому Союзу, соседа, который желал одного – жить в мире как демократическая страна, свободная и смотрящая вперед демократическая страна».

Однако понимание несправедливости агрессии, совершенной по отношению к Финляндии, не помешало правительствам Рузвельта и Черчилля вступить в союз с «абсолютной диктатурой» Сталина, посчитав ее меньшим злом, чем нацистская диктатура Гитлера. Ведь Германия обладала гораздо большей военной и экономической мощью, чем Советский Союз, и потому представляла более серьезную угрозу западным демократиям.

Давний политический противник Сталина Л. Д. Троцкий не случайно расценивал «зимнюю войну» как поражение СССР. В статье «Сталин после финляндского опыта», написанной в день объявления о советско– финском мирном договоре, он так подвел итоги войны:

«В течение двух с половиной месяцев Красная Армия не знала ничего, кроме неудач, страданий и унижений: ничто не было предвидено, даже климат. Второе наступление развивалось медленно и стоило больших жертв. Отсутствие обещанной «молниеносной» победы над слабым противником было уже само по себе поражением. Оправдать хоть до некоторой степени ошибки, неудачи и потери, примирить хоть задним числом народы СССР с безрассудным вторжением в Финляндию можно было только одним путем, именно – завоевав сочувствие хотя бы части финляндских крестьян и рабочих путем социсиьного переворота. Сталин понимал это и открыто провозгласил низвержение финляндской буржуазии своей целью: для этого и был извлечен из канцелярии Коминтерна злополучный Куусинен. Но Сталин испугался вмешательства Англии и Франции, недовольства Гитлера, затяжной войны и – отступил. Трагическая авантюра заключилась бастардным миром: «диктатом» по форме, гнилым компромиссом по существу».

Лев Давыдович полагал, что Сталин побаивается Гитлера и что одной из причин «гнилого компромисса» стал страх перед Германией. Между тем год спустя, в феврале 1941–го, получив сведения о концентрации немецких войск у советских границ, Сталин успокоил наркома обороны С. К. Тимошенко и только что занявшего пост начальника Генштаба Г. К. Жукова: «Они боятся нас». Иосиф Виссарионович продолжал наивно верить, что мощь Красной Армии пугает Гитлера и он никогда не рискнет первым напасть на СССР, по крайней мере, до того, как расправится с Англией.

Саму войну с Финляндией Троцкий, как упрямый теоретик революции, рассматривал исключительно с точки зрения «революционной целесообразности»:

«При помощи советско – финляндской войны Гитлер скомпрометировал Сталина и теснее привязал его к своей колеснице. При помощи мирного договора он обеспечил за собой дальнейшее получение скандинавского сырья. СССР получил, правда, на северо – западе стратегические выгоды, но какой ценой?.. Престиж Красной Армии подорван. Доверие трудящихся масс и угнетенных народов всего мира утеряно. В результате международное положение СССР не укрепилось, а стало слабее. Сталин лично вышел из всей этой операции полностью разбитым. Общее чувство в стране, несомненно, таково: не нужно было начинать недостойной войны, а раз она была начата, нужно было довести ее до конца, т. е. до советизации Финляндии. Сталин обещал это, но не исполнил. Значит, он ничего не предвидел: ни сопротивления финнов , ни морозов, ности со стороны союзников. Наряду с дипломатом и стратегом поражение потерпел «вождь мирового социализма» и «освободитель финского народа». Авторитету диктатора нанесен непоправимый удар. Гипноз тоталитарной пропаганды (вот когда, похоже, появился знаменитый термин «тоталитаризм»! – Ъ. С.) будет все больше терять силу».

Но Сталин вовсе не отказался от планов «советизации Финляндии». Уже 25 ноября 1940 года, вскоре после визита Молотова в Берлин, войскам Ленинградского военного округа была дана директива к 15 февраля 1941 года подготовить план войны против Финляндии. Этой директивой предусматривалось, что на 35–й день после начала операции Красная Армия овладеет финской столицей. В Берлине Молотов требовал, в обмен на присоединение СССР к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии, среди прочего, санкционировать полную оккупацию Финляндии советскими войсками. Тогда согласия Гитлера не последовало, но Сталин рассчитывал либо уломать фюрера в последующие месяцы, либо «разобраться» с Финляндией уже после поражения Германии, которое, как он надеялся, неминуемо последует после внезапного советского нападения на нее. В марте 1941–го срок вторжения Красной Армии в Польшу и Германию был назначен на 12 июня, в мае перенесен на июль, а затем последовало совершенно не предвиденное Сталиным и его генералами и маршалами германское вторжение в СССР.

Известный британский военный теоретик генерал Джон Фуллер в 1948 году, учтя ход и исход Второй мировой войны, так оценил итоги советско – финского конфликта:

«…Всегда опасно презирать противника, как бы ни был он слаб. Полагая, что демонстрация силы ока– жется достаточной, чтобы запугать финнов и добиться немедленной капитуляции, русские хорошо подготовились использовать в пропагандистских целях радио, духовые оркестры и кино, однако совершенно упустили из виду стратегические и тактические аспекты войны и вопросы снабжения… Война показала, наше оружие сконструировано без учета особенностей местности и климата, то, несмотря на свою мощь, оно окажется почти бесполезным… Высокая подвижность финнов, так же как высокая подвижность немцев в Польше, еще раз показала, что она важнее численного превосходства. Это последнее обстоятельство привело Гитлера к выводу, что русская армия 1939–1940 годов оставалась такой же, какой была в 1916–1917 годах. Если маленькая Финляндия могла сделать так много, то что мог бы сделать мощный рейх?»

Однако Гитлер не учел целого ряда важных обстоятельств. За 105 дней «зимней войны» Советский Союз использовал лишь небольшую часть своих материальных и людских ресурсов. Кроме того, с Финляндией СССР воевал без союзников. Финны же, напротив, получили довольно значительную, по масштабам «зимней войны», помощь вооружением и материалами со стороны Англии, Франции и Швеции, без чего не смогли бы сопротивляться так долго. А в случае войны с Германией неизбежно были бы использованы все советские ресурсы, и Сталин мог уже рассчитывать на твердую поддержку заинтересованной Англии и стоявшей за ней Америки.

Война СССР против Финляндии была хуже чем ошибкой – она была преступлением, оплаченным кровью сотен тысяч красноармейцев и десятков тысяч финских солдат. В результате этой войны Советский Союз как будто получил некоторые стратегические преимущества: отодвинул границу от Ленинграда, получил важные базы в Финском заливе. Однако все эти преимущества побивались одним крупным стратегическим проигрышем: переходом Финляндии в германский лагерь. После нападения Германии на Советский Союз в июне 1941–го финское правительство решило, что пришел час отмщения, и тоже объявило войну восточному соседу. Финны собирались не только вернуть потерянные территории, но и прихватить солидную часть Советской Карелии вместе с ее столицей Петрозаводском. Кроме того, Гитлер обещал передать Финляндии Ленинград. Американский историк Чарльз Лундин отмечал: «Благодаря московской политике, толкнувшей Финляндию к сотрудничеству с Германией, русские оказались скучены на опасно малой территории, ограниченной оборонительным периметром Ленинграда, в условиях, гораздо менее благоприятных, чем в 1939 году. В то время как германские армии наступали на город с юго – запада, финны, вооруженные лучше, чем когда‑либо прежде, нависали над ним с севера буквально на расстоянии пушечного выстрела».

Очень быстро финские войска вновь оказались в 30 км от Ленинграда. Уже 31 августа 1941 года под их контроль перешел и злополучный поселок Майнила, а 2 декабря финский флаг взвился над полуостровом Ханко. Но, как признает адмирал Н. Г. Кузнецов, «гарнизон Ханко не мог влиять на ход боевых действий на северо – западном участке советско – германского фронта». Выходит, что не так важны оказались те «стратегические» пункты, якобы из‑за которых Советский Союз пошел на войну с Финляндией в ноябре 1939–го.

Если бы не «зимняя война», Финляндия наверняка сохранила бы нейтралитет в советско – германском конфликте. Что это было бы именно так – убеждает тактика финнов в 1941–1944 годах. Отвоевав земли, потерянные после Московского мира, и захватив большую часть Карелии, финская армия с конца 1941–го года прекратила активные боевые действия. Финны, в частности, не стали атаковать Ленинград с Карельского перешейка, хотя именно это, в условиях блокады со стороны германской группы армий «Север», могло привести к падению города. В Хельсинки слишком хорошо понимали, что исход войны между Германией и СССР решается отнюдь не на финском фронте. Раз германский блицкриг в 1941–м не удался, то определяющими факторами исхода войны стали неисчерпаемость людских ресурсов Красной Армии, огромная протяженность советской территории и во– енно – экономическая мощь союзников Москвы, с которыми Финляндия воевать конечно же не собиралась. Более того, финнам и в 1941–1944 годах удалось сохранить дипломатические отношения с США. Западные союзники не хотели установления полного советского контроля над Финляндией. Поэтому, даже после того как летом 1944–го Красная Армия вторично прорвала линию Маннергейма и взяла Выборг, Финляндии удалось заключить мир на сравнительно умеренных условиях (к СССР отошел район Петсамо) и избежать оккупации своей территории советскими войсками.

А вот если бы Финляндия осталась нейтральной в 1941–м, то это сохранило бы жизнь сотням тысячам ленинградцев, умершим в блокаду: от финнов Ленинград получал бы продовольствие – и не было бы 900 страшных блокадных дней.

Интересно, а как вообще развивались бы советско– финские отношения, не будь «зимней войны» и останься Финляндия нейтральной в 1941–м? Уверен, что после победы над Германией Советский Союз все равно получил бы экономическое и политическое доми – нирование в этой стране, но вынужден был бы под нажимом западных союзников сохранить ее независимость. А вот своим нападением на СССР в союзе с Германией летом 1941–го Финляндия фактически перечеркнула то сочувствие, которое испытывало к ней, как к жертве советской агрессии, мировое общественное мнение. Не исключено, что, не будь реваншистской «войны – продолжения» 1941–1944 годов, финны бы в конце концов получили назад если не Карельский перешеек, то хотя бы первоначально обещанную компенсацию в Советской Карелии. В период после– сталинской оттепели Хрущев мог бы агрессию против Финляндии отнести на счет преступлений «кремлевского горца» и вознаградить Хельсинки за «примерное поведение» в период Великой Отечественной войны. Ведь предлагал же Никита Сергеевич вернуть часть Южных Курил японцам. Однако соучастие Финляндии в германской агрессии против СССР перечеркнуло всякие надежды на пересмотр итогов «зимней войны». У финской стороны исчезли как юридические, так и моральные основания ставить вопрос о возвращении утерянных территорий. И ныне власти Финляндии не выдвигают никаких территориальных претензий к России, как не выдвигали их после 1944 года и к СССР, и вряд ли рискнут сделать это в будущем. Это сегодня столь же фантастично, как отделение от России Карелии или Ленинградской области.

Многие подробности о состоянии Красной Армии во время «зимней войны», сообщавшиеся финскими источниками, позднее были подтверждены советскими архивными документами. Так, Салонэн еще в январе 1940 года писал:

«Советская армия обладает огромным запасом вооружений. Но советский солдат сражается без всякого подъема, и он лишен мало – мальски умелого руководства. Советских солдат гонят, как стадо, в бой. Я видел русских, шедших на нас, как жертва, закрывая глаза руками. В большинстве полков люди плохо одеты. Только войска, сражающиеся на Крайнем Севере, одеты соответствующим образом. Большевики в начале финской кампании наивно возлагали все свои надежды на технику. Благодаря моторизации Красная Армия непобедима – так заявляли комиссары. Между тем, быть может, лошади да обыкновенные телеги оказали бы ей лучшую услугу, нежели танки всех типов, которыми она снабжена в столь огромном количестве. Большевики двинули против нас более 1000 танков. Примерно половина из них, в исправном или поврежденном состоянии, оказалась в наших руках. Наши специалисты заявляют, что все советские танки скверно построены, точнее, построены кое‑как… Выясняется, что большевики испытали величайшие затруднения при наборе шоферов для моторизованных частей армии. Объясняется это тем, что автомобиль – нечто еще не вошедшее в советский быт. Большинство захваченных в плен шоферов – крестьяне, едва умевшие управлять машинами. Механики – водители совершенно не умеют даже смазать машину. Малейшая авария надолго делает автомобиль неподвижным».

Аналогичные наблюдения сделал и корреспондент журнала «Часовой» русский эмигрант А. Маевский, сам бывший офицер, с разрешения финнов работавший как пропагандист с советскими военнопленными:

«В подавляющем большинстве своем это тупые и забитые люди, совершенно не понимающие, зачем их пригнали воевать. К ним в полном смысле подходит слово: стадо. Поразительно много неграмотных. Одеты убийственно: белья почти ни у кого нет, грязные, оборванные, большинство с кожными, вследствие грязи, болезнями. Кишат вшами. Несмотря на обязательную с первого же дня плена баню и дезинфекцию, в бараках стоит жуткая вонь от больных, усталых и истощенных тел… При мне взяли в плен женщину – пи – лота (в офицерском ранге). Она не имела никакого белья: на голое тело была одета гимнастерка и шаровары… В один голос все пленные говорят, что снабжение у них поставлено из рук вон плохо. По неделям они не видели горячей пищи».

О женщине – пилоте, не имевшей белья, – это, скорее всего, утка. Равно как и байки о советских пилотах, будто бы летавших в лаптях за неимением сапог. А вот насчет того, что среди пленных было много неграмотных, это не пропагандистская утка финнов, а печальная правда. Когда пленных вернули в СССР, администрация лагеря выявила всех неграмотных. Их оказалось 186 человек, в том числе трое комсомольцев. Неграмотных тотчас стали обучать грамоте, заказав для этого буквари. «Ликбез» был прерван, однако, отправкой несчастных в исправительно – трудовые лагеря по приговорам Особого совещания.

Финны не ошибались, говоря и о том, что главным пороком Красной Армии была слабость ее командования. Эта мысль, по сути антисоветская, стала поч? и общим местом на созванном ЦК ВКП(б) в апреле 1940 года совещании высшего начсостава РККА. Так, военком 50–го стрелкового корпуса бригадный комиссар Семенов признавал:

«…В состав армии в период войны влился новый командный состав, который окончил краткосрочные курсы. Нам надо много работать с этим командным составом, чтобы выработать из этого состава культурных командиров… Мы должны повысить авторитет командира. Это показал опыт боевых действий. Мы имели случаи внесения элементов демократизма, были факты, когда командиров «не замечали», когда не знали о том, что, видите ли, его приказания обязательно нужно выполнять… Иногда доверяли полки и дивизии людям, не имеющим опыта, слабо подготовленным, которые терялись при малейшем осложнении боя».

На том же совещании военком Автобронетанкового управления Северо – Западного фронта полковой комиссар Синицын говорил, что и в танковых войсках у нас не было порядка: «Известно, какую роль играют танки в любом бою, а с подбором кадров этих войск у нас явно неблагополучно… Надо перестать зря болтать, а работать и готовить войска по – настоящему».

А Мерецков в апреле 1940 года подтвердил, что главная вина в неудачах в финской войне лежит на командном составе:

«…Товарищи неправы, когда говорят, что пехота у нас плохая… Пехота – это значит бойцы, а разве у нас плохие бойцы?.. Бойцы у нас прекрасные, но обучены они недостаточно хорошо… О пехоте я делаю вывод что вообще мы имеем материал превосходный. Но он был у нас недоучен и вооружен не по – современному… Дисциплина у нас была очень слабая, и я думаю, что здесь виноваты командиры. Я считаю, что командующие могут многое сделать в наведении порядка и дисциплины. Бойцы правильно говорят о себе: «Что вы на пехоту говорите, что плохая дисциплина, а посмотрите – кто умирает на доте – пехота, кто лежит у дота – пехота, кого больше бьют в ближнем бою – пехоту, чего же вы насчет дисциплины толкуете?» Человек обиделся. Он дерется, а им не довольны. Но вот что сказал тот же пехотинец: «У нас нет младших командиров!» …Командир есть старший начальник и должен отвечать за своего подчиненного, но ему нужно дать такую власть, чтобы он, когда пойдет на войну, мог заставить своих подчиненных выполнять приказы. Все должны быть пронизаны одной мыслью – выполнить приказание командования, потому что приказ командования есть приказ правительства, есть приказ нашей партии. Необходимо потребовать большей ответственности от всех командиров за воспитание своих подчиненных, обеспечив их от излишней опеки… У нас многие не хотели драться за дисцип – лину, не хотели ссориться, но, видно, без ссоры нам не обойтись. Некоторые в своих выступлениях увлекались старой фельдфебелыциной. Я откровенно скаясу – не был «унтером» и фельдфебеля не любил. Увлекаться муштрой нам не следует, у нас сознательные бойцы, они без нас в бою выставляют лозунги «За Родину», «За Сталина» (будто не знал Кирилл Афанасьевич, что эти лозунги спущены в войска ГлавПУРом! – Б. С .). Мы это видели на поле боя, причем это относится ко всем национальностям нашей великой страны».

– Но мастерами они должны быть, – резонно заметил Кулик, в царской армии служивший артиллерийским унтер – офицером – фейерверкером.

Мерецков не смутился:

– Поэтому‑то и нужно правильно политически воспитывать и хорошо обучать. Муштрой не следует увлекаться, это будет вредно. Нам нужно иметь хорошего командира – преданного, грамотного, культурного, и тогда дисциплина быстро будет налажена.

Выводы, которые делали участники совещания, поразительно совпали с теми, к которым пришла редакция антисоветского эмигрантского журнала «Часовой», ориентировавшаяся на данные, полученные от финнов:

«Части Красной Армии… не разбавленные запасными старших возрастов… безусловно, оказались послушными в руках командования, дрались в самой тяжелой обстановке, неся серьезные потери и нередко, особенно в специальных частях, проявляя героизм, как отдельных бойцов, так и целых частей… Несомненно, это упорство в бою и сравнительно малый процент пленных, взятых финнами, отчасти объясняется внушенной им (красноармейцам. – Б. С.) уверенностью в зверском обращении финнов с пленными (расстрел, пытки) и боязнью пули от политсостава и командиров. Были показания и о пулеметах, расположенных сзади своих частей на случай стрельбы по своим. Уверенность в зверском обращении с пленными была у всех и особенно у политического состава армии. Эта уверенность была поколеблена соответствующей агитацией со стороны финнов, и проведенный опыт с «русским народным отрядом» дает основание думать, что с нею можно легко бороться.

Однако указанными выше причинами объяснять упорство и стойкость в бою Красной Армии было бы неосторожно. Надо признать, что красноармеец остался тем же русским солдатом со всеми его отличительными свойствами. Но самое важное – это то, что части состояли из людей срочной службы, достаточно натасканных пропагандой большевиков без какого‑либо противодействия… Однако и при кадровом составе, не разбавленном запасными, советское командование вынуждено было вести военные действия таким образом, чтобы иметь полное и неослабное наблюдение за бойцами. Командиры из пленных заявляли, что нельзя было, например, послать красноармейца одного без надзора проверить телефонный провод – он «исчезал». Нельзя было рассыпать цепь в лесу – она «таяла». Отсюда необходимость вождения войска массами, сплошными линиями и… напрасные огромные потери.

Спайки между командным, а тем более политическим составом и рядовыми бойцами не только не существует, но имеется налицо определенная ненависть к комиссарам и, отчасти, к командному составу, а со стороны последних – недоверие к солдатской массе. Мало того, существует неприязнь комиссаров к командному составу… и со стороны последних к первым. Это одно из самых слабых мест Красной Армии, которое в свое время и должно быть нами особенно использовано».