Текст книги "Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)"

Автор книги: Борис Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Каждый день мы узнавали, путем всяческих дипломатических ухищренiй, новыя свeдeнiя о расположенiи охранных постов кругом лагеря, о деревнях, лeсах, болотах, дорогах, охранe границ, способах погони и пр. и пр. Мы настойчиво анализировали причины неудачи первых двух побeгов и старались предусмотрeть всe мелочи третьяго, ибо он д о л ж е н  б ы л  б ы т ь  у д а ч н ы м.

___

Был конец марта. До побeга оставалось около 4 мeсяцев. Мы кое-как устроились. Брат и Юра работали в УРЧ (Учетно-распредeлительная часть лагеря), а я был завeдующим амбулаторiей. Мы радовались, что есть 427 шансы удержаться вмeстe до момента побeга и расчитывали, что в намeченный день "три мушкетера" (как звали нас в лагерe) спаянной группой рванутся вмeстe к новому мiру...

Но... "человeк предполагает, а ГПУ располагает..." Никому из нас не суждено было бeжать из Подпорожья – маленькаго села на берегу рeки Свирь.

В один из хмурых, темных вечеров в барак быстро вошел брат и озабоченно сказал:

– Плохiя новости... Телеграмма получена из Медгоры... Меня и Юру переводят на сeвер...

– А меня?

– Да ты вeдь тут к санитарному городку пришит. Незамeнимый... Про тебя ничего нeт... Чорт возьми... Неужели нас разлучат? Пойду еще в Управленiе -попробую там поднажать... А как ты себя чувствуешь?

– Да так – согласно всeм законам приступа. Жар за сорок, но неожиданнаго ничего. Хины все равно нeт...

– Ладно, Бобби. Твое дeло теперь срочно выздоравливать. А я пойду нажимать...

Я лежал в припадкe своей старой хронической малярiи – дара кавказских путешествiй. Кровь горячими волнами пульсировала в артерiях, голова гудeла от жара, а сердце сжималось от боли и безпомощности.

Неужели нас разлучат?..

В баракe было темно и душно. Далеко в углу горeла небольшая керосиновая лампочка, и около нея, у гудящей печки сидeло нeсколько темных фигур.

Я метался на своей койкe, и в памяти вставали картины прошлаго. Сколько раз уже мнe приходилось разставаться с братом, самым родным и близким мнe человeком, и разставаться без всякой увeренности, что еще доведется увидeться на этом свeтe...

– Вот, Петербург. 1917 год. Революцiя. Я, молодой студент, уeзжаю на юг в отпуск "во всe города и селенiя Россiйской Имперiи", как значилось в отпускном билетe, а уже чувствуется, что вся страна – в лихорадкe. И даже наше прощанье на вокзалe проходит под аккомпанимент отдаленных выстрeлов...

– Кiев. 1919 год. Гражданская война. Я прорвался к брату в гости из Ростова только на нeсколько дней. 428 На Кубани остался старик отец и работа на газетном и молодежном посту. И я закидываю винтовку за плечо и опять ныряю в водоворот событiй.

– Маленькiй украинскiй городок Ананьев. 1921 год. Случай или чудо помогли нам найти друг друга послe взрывов гражданской войны. Среднiй брат погиб, и мы особенно сильно чувствуем себя связанными общей судьбой. Но по телеграммe Крыма меня арестовывают за скаутскую работу и увозят под конвоем. И опять я махаю шапкой на прощанье и силюсь весело улыбнуться...

– Одесса. 1923. Послe ряда арестов и года тюрьмы я уeзжаю в Севастополь. Пароход медленно отходит от пристани, и в толпe провожающих массивной глыбой видны плечи дяди Вани...

– Москва. 1926. Туманное утро. Чекистски автомобиль увозит меня, арестованнаго, на Лубянку, страшную Лубянку... У ворот дома стоит Ирина и Ваня. До свиданья!..

А, может быть, и прощайте?..

– Еще через пять мeсяцев. Лицо брата прильнуло к рeшеткe Бутырской тюрьмы. Это прощанье перед Соловками... Впереди пять лeт разлуки. Пять лeт совeтской каторги...

– Двор Ленинградской тюрьмы. 1933. Мы всe арестованы при второй попыткe побeга из СССР. Шансов на жизнь почти нeт... Особенно для меня, соловчанина и бeглаго ссыльнаго... Мы молча обнимаемся. Развe нужны слова в такiя тяжелыя минуты?..

И теперь вот опять...

___

Познай самого себя, но познав... не впадай в унынiе...

Послe безсонной ночи забрезжило сeверное утро. У дверей барака появляется конвой.

– Эй, Солоневич... Юрiй и Иван... Выходи!..

Послeднiй поцeлуй, суровый и короткiй. Крeпкое рукопожатiе.

Мы молчим... Не хочется, чтобы дрогнувшiй голос 429 выдал волненiе. И без того на сердцe так тяжело... Впереди – побeг, в котором шансы на успeх так малы... А неудача – смерть... Увидимся ли когда-нибудь? Неужели этот поцeлуй был д e й с т в и т е л ь н о послeдним?.. Да, что и говорить, нам и помолчать есть о чем...

Послeднiй взгляд, и фигура брата скрывается в дверях.

Я заворачиваю голову в одeяло, и мучительныя рыданiя сотрясают мое тeло. Горячiя слезы не облегчают, а жгут... Онe так мучительны для мужской гордости и выдержки. И одна за другой онe ползут и ползут по щекам, как расплавленный свинец. Зубы судорожно сжимаются в тщетном стремленiи удержать их, и от этого усилiя вздрагивает грудь... Неужели я сломан?..

Боже мой! Боже мой!.. Когда же конец всему этому?..

>>>>>>>>>>

День врача в концлагерe47

Лeто 1934 года я провел в небольшом лагерном пунктe в г. Лодейное Поле на рeкe Свирь в должности начальника санитарной части.

Там мнe в теченiе нeскольких мeсяцев пришлось наблюдать картины оборотной стороны лагеря. Из таких картин я составил очерк-мозаику типичнаго дня врача в лагерe, подобрав для нея не наиболeе жуткiе, а просто наиболeе характерные эпизоды.

Многiе читатели сочтут этот очерк трагической утрировкой. Я знаю это. Уже два иностранных журнала отказались помeстить его, откровенно признавшись, что они не вeрят в правдивость написаннаго. Да, конечно, этому трудно вeрить. Только тому, кто сам соприкасался с такой жизнью, мнe не нужно доказывать, что, к сожалeнiю, это правда. И таких "дней" в разные годы и в разных лагерях я провел не одну сотню.

Судьба мальчугана

Ранним утром меня будит стук в дверь. В открывшуюся щель просовывается голова санитара:

47 Отрывки. См. "Голос Россiи" No. 10-13.

430

– Так что, товарищ доктор, вас в амбулаторiю вызывають. Привели кого-то-сь – сами не справляются...

Через нeсколько минут я вышел из лазарета – низкаго деревяннаго домика, расположеннаго на скалах, у излучины большой рeки.

Сeверная ночь давно уже смeнилась полным свeта утром, и из низкой пелены тумана были видны десятки низких деревянных бараков нашего лагернаго пункта. За крышами бараков, прямо из тумана какими-то призраками вставали деревянныя вышки между двумя рядами проволочных заборов – это наблюдательные сторожевые посты с установленными там пулеметами. Вдали, на горкe была едва видна полуразрушенная колокольня давно закрытой городской церкви...

По бревенчатой мостовой, проложенной между скалами и болотами, я направился в амбулаторiю. Улицы были еще пустынны. Трех-тысячное населенiе нашего лагеря еще спало...

В корридорe амбулаторiи, согнувшись, сидeл сонный солдат с винтовкой. В перевязочной фельдшер суетился и хлопотал около какого-то худенькаго оборваннаго мальчика на вид лeт 14.

– Что это у вас, Петр Иваныч, за паника?

Завeдующiй амбулаторiей, рыжеусый коренастный "кулак", с фельдшерским опытом великой войны, озабоченно качнул головой.

– Да скверное дeло, доктор. Собаки, вишь, порвали мальченку-то...

Вид у мальчика был дeйствительно ужасный. Фельдшер уже срeзал часть его лохмотьев, и худое и грязное тeло оказалось покрытым запекшейся кровью и рваными ранами. Мeстами куски кожи и обрывки мышц висeли какими-то отвратительными клочьями.

Я вышел в корридор и спросил у солдата, откуда привели мальчика.

Задремавшiй было солдат встряхнул головой. Его веснусчатое лицо было тупо и равнодушно.

– А хто е знает... С заставы привели. Бeгунок – видать... Приказано послe амбулаторiи в изолятор отправить... 431

СВИРЛАГ ОГПУ

"___" отдел _____

ПОСТОЯННЫЙ ПРОПУСК No. нрзб

Пред'явитель сего заключенный Солоневич Борис Лукьянович работающий Начальником санчасти нрзб по роду возложенных на него обязанностей пользуется правом свободного хождения в районе Лодейного поля нрзб Свирлага ОГПУ в течение круглых суток.

Д е й с т в и т е л е н по "__" 193_ г.

(подпись)

М. П. печать

Срок продлен по "__" 193_ г.

Подпись

М. П. печать

П Р А В И Л А

1. Пропуск пред'являть по первому требованию патрулей и других должностных лиц.

2. Передача пропуска другому лицу категорически воспрещается.

Виновные в передаче, а также в пользовании пропуском другого лица привлекаются к ответственности.

3. Пропуск хранить в порядке, обеспечивающем его сохранность в продолжении года.

4. При утере пропуска немедленно заявить в обще-адм. отдел или обще-админ. часть отделения.

___

Зак. 437-3000

Мой пропуск Свирьлага ОГПУ 432

– А давно его привели к вам?

– Да не... Вчерась днем....

– Почему же вы раньше не привели его сюда?

– А я не знаю, товарищ доктор... Приказа не было... Мое дeло -сторона...

В перевязочной Петр Ивановыч уже раздeл мальчика и уложил на стол. Тонкiя, как спички, ноги и руки бeглеца дрожали, как в лихорадкe, мелкой нервной дрожью, а из горла вырывались стоны, вперемежку с судорожными вздохами. За неимeнiем других возбуждающих средств Петр Иваныч налил стаканчик водки, которую мальчик выпил с жадностью, лязгая зубами по краю стакана.

– И что это тебe, дурила-мученик, вздумалось бeжать из лагеря? – с ворчливой ласковостью спросил фельдшер.

Паренек с какой-то озлобленностью взглянул на него.

– А что-ж?.. Так и сдыхать по маленькой? – хрипло отвeтил он. – На баланах что-ль надрываться?.. Все едино подыхать...

– А куда-ж ты бeжать хотeл?

– Извeстно куда – в Питер...

– Родные там что ли?

Мальчик опять озлобленно сморщился.

– Давно с голоду сдохли мои родные... В Питерe – наша бражка -урки... Да хлeба, вот, не хватило... В хуторок и пришлось сунуться...

Голос мальчика стал судорожно прерываться.

– И поймали значит?

– Не... Охранники бы не догнали... А от собак энтих развe убeгишь... Чисто людоeды?..

Голос мальчика слабeл все больше. Петр Иваныч многозначительно посмотрeл на меня.

– Температура... С этой рукой – табак дeдо. Навидался я, слава Богу, за войну-то на порванное тeло. Тут без ампутацiи не обойтись...

Я направился в III часть48. Дежурный сотрудник сонным голосом ругался с кeм-то по телефону. При моем 433 появленiи он повeсил трубку и кивнул мнe головой. Я сообщил ему о мальчикe и необходимости операцiи.

48 ГПУ внутри лагеря.

– А-а... Бeгунок этот... Знаю, знаю... Что-ж – рeжьте, ежели надо...

– Да у нас ни операцiонной нeт, ни инструментов. Надо в центральный лазарет направить...

– Ишь чего... – недовольно пробурчал, чекист. – У нас распоряженiе: в изолятор, а не в лазарет...

– Развe раненому мeсто в изоляторe?

– А про то начальству лучше знать...

– Может быть, его можно хотя бы в наш лазарет положить?

Невыспавшiйся чекист нахмурился.

– Что это вам, доктор, по сто раз повторять: приказано в изолятор, как бeгунка. Сдохнет – туда ему и дорога.. Пускай в другой раз не бeгит... И другим неповадно будет...

– Но в изоляторe для него – вeрная смерть.

– Ну и хрeн с ним... Сокровище тоже нашлось! Хорошо еще, что охрана его сюда живым довела... Сколько таких, вот, сокровищ по лeсам гнiет. Бросьте вы, доктор, зря волноваться. Сказано – в изолятор и точка... А что дальше – не ваше дeло...

Я сжал зубы и вышел. В амбулаторiи Петр Иваныч уже согрeл воды, и мы оба перед перевязкой стали мыть руки песком (мыла не было) и обтирать их сулемовым раствором. Я молчал, и фельдшер с безпокойством наблюдал за мной.

– Так куда его? – тихо спросил он, наконец

Оригинал закона о наказанiях для несовершеннолетних.

– В изолятор, – коротко отвeтил я и отвернулся. Старый, видавшiй виды, фельдшер только вздохнул. Как-то чувствовалось, что к этому мальчику он отнесся с большой любовью. Я знал, что семья Петра Иваныча погибла от голода, в деревнe и только сынишка лeт восьми сумeл как-то пробраться к отцу и теперь жил у него в лагерном баракe, питаясь подачками... Лагерная администрацiя могла в любой момент придраться и выгнать мальчика из лагеря, и тогда ему оставалась только та дорога безпризорника и вора, которая привела на наш 434 перевязочный стол этого израненнаго собаками бeглеца.

Мы стали осматривать и перевязывать мальчика. Он застонал от боли.

– У нас там, кажется, еще хлор-этил оставался, Петр Иваныч?

Нахмуренное лицо фельдшера как-то болeзненно передернулось.

– Двe ампулы еще есть... – он помолчал и потом, как бы через силу, добавил: – только не стоило бы тратить, Борис Лукьянович... Ежели в изолятор, все равно exitus laetalis49. Может, кому другому нужнeе будет...

Я посмотрeл фельдшеру в глаза и понял, какой мучительной для него была сказанная фраза. Но для него этот мальчик, сейчас стонущiй на перевязочном столe, был у ж е  м е р т в ы м человeком. И для м е р т в е ц а он не хотeл тратить послeдних капель болеутоляющих средств, которыя могли понадобиться, чтобы с п а с т и другого человeка.

Со сжавшимся сердцем я молча отвернулся и стал вынимать из карболоваго раствора бeлую нитку, купленную в городской лавочкe. Этой ниткой мы сшивали раны.

– Тут у нас, доктор, есть еще спирта малость, – прервал молчанiе Петр Иваныч. – Я разведу его – пусть выпьет паренек – все легче будет. А замeсто его рвани – халат ему наш дадим... Потом как-нибудь в расход спишем... Все равно уж... 435

49 Смертный исход.

Через полчаса забинтованный мальчик под конвоем солдата, шатаясь, вышел из двери амбулаторiи. Петр Иваныч не отрываясь смотрeл на его маленькую фигурку и молчал. Потом, не глядя на меня, он, махнув рукой, сказал только одно слово: "Эх!" – и, понурившись, стал собирать инструменты...

"Тихая смерть"

В канцелярiи Санитарной Части меня уже ждала очередная пачка бланков -"актов о смерти", в которых с уже готовыми подписями администрацiи и охраны повeствовалось, что такой-то, имя рек, умер такого-то числа внe ограды лагеря от такой-то болeзни... Строчки для названiя болeзни были пусты так же, как мeсто для подписи врача.

И, тяжело вздохнув, я стал писать названiя первых пришедших на ум серьезных болeзней...

Вот карточка какого-то Курганова. Родился в 1869 году. Старик совсeм.

Ну, ему ulcus ventriculi.

Дальше, дальше... Вот двe карточки с годами рожденiя 1919 и 1920... Вот они: "счастливые вздохи Октября"... "Цвeты земли"... Совсeм дeти...

И я пишу: Tbc pulmonum?.. Pneumonia cruposa...

Не все ли равно, что я напишу... Вeдь всe эти люди разстрeляны по новому методу... Всe эти 18 человeк прибыли в лагерь, может быть, даже радуясь малому сроку заключенiя – 2-3 года... Совсeм пустяки! Писали бодрыя письма родным. Надeялись на амнистiи... И не знали, что в каком-то секретном спискe против их фамилiй стоит "птичка", приказывающая администрацiи лагеря "вывести в расход тихим разстрeлом".

И вот, гдe-нибудь в лeсу, в глухом уголкe стукнул выстрeл, а мнe, врачу-заключенному, подают "акт о смерти от болeзни".

Тихо и просто. И на волe нeт волненiй родных, и карательная политика ОГПУ удовлетворена. Родные могут даже получить копiю этого "акта о смерти ". Ну, что-ж. Жил человeк и умер от такой-то болeзни. Судьба...

Сколько таких вот людей, погибших от "тихаго разстрeла", гнiют в лeсах и трясинах "королевства ОГПУ"! 436

Пополненiе

На дорогe, перед воротами лагеря стоит нестройная волнующаяся толпа -человeк на глаз 400 – это новое пополненiе, только что прибывшее из Ленинградской тюрьмы.

У ворот установлен столик. Каждаго вызывают по фамилiи, и он медленно проходит в ворота лагеря. Скольким из них суждено выйти из этих ворот на волю?

Толпу окружают вооруженные солдаты. Вездe мрачныя, утомленная лица, согнувшiяся фигуры, котомки, мeшки, узлы...

Привычным взглядом я ищу среди вновь прибывших интеллигентных людей. Они как-то особенно придавлены окружающим и особенно чутко реагируют на ободряющiя слова. Большинство новичков – крестьяне, с покорной робостью подчиняющiеся грубым окрикам охраны. Бывших чекистов легко узнать по оттeнку беззаботности и наглости в поведенiи. Они здeсь "свои люди" и через нeсколько дней превратятся в "начальство"... Уголовники, воры, безпризорники – оборванные, посинeвшiе – мрачны, угрюмы, озлоблены. Тяжелая ругань и ссоры волнами прокатываются по их рядам. Небольшой кучкой сзади стоит группа в 30-35 женщин.

Я прохожу по рядам и отвожу в сторону больных с рeзко выраженной температурой. Эти пойдут в лазарет. Группа назначается для осмотра в амбулаторiю.

В прiемочном актe (лагерь принимает новых заключенных по спецiальному акту) я должен, в числe других пунктов, заполнить и такой – "процент вшивости". Этот осмотр производится до крайности просто: я с фельдшерами осматриваем воротники 2-3 десятков заключенных и, в зависимости от "добротности" и количества найденнаго "населенiя", я заполняю требуемую графу. Обычно этот процент равен 30-40.

Проходя по рядам, я внезапно слышу возглас:

– Борис Лукьянович! Не узнаете?

Из толпы мнe улыбается обросшее давно небритой щетиной, худое лицо какого-то низенькаго молодого человeка. Паренек радостно осклабился и, видимо, хочет выйти из рядов. Но я с равнодушным лицом прохожу, хотя 437 сердце у меня дрогнуло. Я помню этого паренька, моего стараго одесскаго прiятеля, с которым лeт 11 тому назад мы вмeстe сидeли в подвалe ЧК, а потом встрeчали день св. Георгiя под Севастополем.

– "Гора с горой не сходится", а вот мы, совeтскiе человeки, встрeтились в концлагерe.

Через нeсколько минут я опять прохожу мимо. Удивленное, встревоженное и огорченное лицо Кости оборачивается в мою сторону.

– Больных, товарищи, еще нeт среди вас? – громко спрашиваю я. -Кто-то из безпризорников начинает скулить. Я провeряю его пульс и затeм, как-будто случайно оглядываю Костю.

– А у вас, молодой человeк, почему такой вид? А ну, идите-ка сюда. Э-ге-ге! Да у вас температура. Выйдите-ка в сторону.

Костя начинает понимать мой многозначительный взгляд и молча подчиняется.

– Петр Иванович, – обращаюсь я к фельдшеру, – запишите-ка этого в карантинное отдeленiе: подозрeнiе на тиф.

– Как ваша фамилiя?

– Рeпко Константин.

– Ну вот, станьте в ту вот группу...

Горькая безпомощность

К вечеру в кабинет санчасти приходят люди, просящiе помощи.

Вот еще один – худой и высокiй юноша, с рeзкими чертами напряженнаго лица, пятнами нездороваго румянца на щеках и впалой грудью, Не нужно даже перкуссiи, чтобы опредeлить у него туберкулез легких.

– Посылок от родных вы не получаете?

– Нeт, – коротко и сухо отвeчает юноша.

– Та-а-ак. А гдe работаете?

– На кузницe... Я студент-технолог был раньше.

– А на долго сюда?

– 10.

– А какая статья? 438

– 58, 8 (террор).

Становится ясным не только медицинскiй дiагноз, но и бiологическiй и политическiй прогноз. С его легкими, статьей и приговором, без достаточнаго питанiя и с перспективой многих лeт среди болот сeвера на лагерных работах – долго не прожить... ОГПУ и его лагеря особенно сурово относятся к совeтской молодежи, ушедшей в террор...

– Вот что, товарищ... Я временно могу освободить вас от работ. Но лeчить и вылeчить вас у нас нечeм... Неужели никто с воли не может помочь вам посылками?

– Что вы, доктор, все каркаете "воля, воля", – грубо обрывает юноша. – Было бы кому – давно прислали бы... Ну, а что-ж мнe п о с л e вашего отдыха дeлать?

– Если не сможете работать – придется в инвалиды вас записать...

Худое лицо юноши передернулось болeзненной гримасой.

– Ах, в инвалиды?... А потом в лeс на покой?... Понимаю...

– Я вам рыбьяго жиру выпишу... Пока есть...

– Ах, п о к а  е с т ь?... А потом?... Вы бы уж, доктор, не валяли дурака и сказали бы прямо – аминь человeку... Честнeе было бы...

– Почему же? – мягко отвeчаю я... – Как нибудь устроитесь с питанiем... На болeе легкую работу станете...

Юноша как-то злорадно смeется и пальцы его сжимаются в кулаки.

– Ах, "как-нибудь"... – каким-то свистящим шепотом повторяет он и потом яростно вскрикивает: – Будьте вы прокляты... вы всe!.. – и, хлопнув дверью, выбeгает из кабинета..

Я остаюсь один, подавленный безвыходностью судьбы этого юноши и яростью его вспышки.. Проходит нeсколько молчаливых секунд, и в двери стучит слeдующiй. Еще одна капля человeческаго горя сейчас пройдет перед моими глазами... И я безпомощен перед этим каскадом боли и горя людского, ибо я сам только пeшка в этой окружающей нас стихiи жестокости и бездушiя... 439

У меня, как Начальника Санитарной части, есть право держать 30 человeк в теченiе мeсяца на пониженной нормe труда. Вот этих нeскольких человeк я могу зачислить во временную команду слабосильных... Ну, а что с ними будет дальше? А что с тeми, что еще ждут очереди в корридорe? Может быть, не всe они знают, что я ничeм не могу им помочь, что я тоже винтик бездушной машины, что я обязан поставить им в формулярe роковое слово "инвалид"...

И через нeсколько дней придет конвой и поведет их в какой-нибудь инвалидный пункт, втиснутый гдe-нибудь в самой глуши, между болотами...

Хорошо еще, если им там помогут и пришлют денег или продовольствiя. А если нeкому прислать? Долго ли проживут они в этих инвалидных пунктах? И вот, каждый день стоят люди в корридорах, думая, что медицинскiй осмотр облегчит их положенiе. И десятки людей смотрят в мои глаза.

Но развe я могу им сказать, что совeтскiй концентрацiонный лагерь безпощаден к тeм, кого он использовал и из кого он выжал всe силы. Что я не могу спасти всeх, что я могу немного помочь только единицам...

Но выбирать эти единицы из сотен одинаково несчастных – развe это легко?...

Непокорная молодежь

В маленькой карантинной палатe лежит в одиночествe и, видимо, наслаждается отдыхом Костя. Он уже побрился присланной мною бритвой и читает какую-то книгу. По выраженiю его лица замeтно, что для него этот отдых давно небывалое явленiе.

Он немного настороженно встрeчает меня, но на этот раз я крeпко обнимаю его, и он отвeчает таким же сердечным поцeлуем.

– Ну, и напугали же вы меня, дядя Боб... Прямо в холодный пот вогнали... Я уж только потом понял...

– Да дeло ясное... Без блата ни до порога, а с блатом хоть за море... А при всeх блат нельзя показывать. . Надо осторожно... Тут шпiонов кругом полно... Вот полежите здeсь денька два-три, а потом увидим... А то 440 завтра, может быть, погнали бы вас в лeс... Ну, разскажите прежде всего -на сколько?

– Красненькая... (10 лeт).

– Ого, а за что? Костя морщится.

– Статья плохая – 58, 8.

– Ишь ты... Совсeм серьезно... А на кого же вы террор наводили?

Костя не поддерживает моего шутливаго тона.

– Серьезное дeло было... Сталина пристрeлить хотeли... На первомайском парадe с крыши ГУМ'а. Да засыпались... Человeк 50 в расход пошло...

– Здорово... А много вас всего было?

– Да ребят полтораста...

– А каких ребят?

– Да все комсомольцы... Эх, не удалось, чорт побери... Ну да ничего: не мы, так другiе...

В голосe юноши досада, как будто разговор идет о проигрышe спорт-состязанiя.

– Что это у вас такой зуб против Сталина.

– Тут, Борис Лукьянович – не зуб, а хуже. Вам-то что – вы-то ему сразу не вeрили... А мы – комсомольцы – сколько мы своих сил и жизней в пятилeтку вложили... вeрили, дураки, что потом рай соцiалистическiй настанет... Ну, а нас на раскулачиванiе погнали. Не дай Бог никому видeть то, что мы видали. Сколько народу погибло... Нашего русскаго народа. И вeдь какого! Кулаки эти – лучшiе крестьяне... Эх... "Весь изъян на крестьян"... Вeрно, их и здeсь много?

– Процентов до 70. Мало кто из них здeсь, вот, в центральных пунктах пристроился. Большинство – лeтом на торфe, весной на – сплавe, а зимой – на лeсозаготовках...

– Ну, а всего-то здeсь много народа?

– Не мало, что и говорить... Когда я в Соловках в 1928 году сидeл, по всей Карелiи вмeстe с Соловками тысяч до 18 было заключенных.

– Ну, а теперь?

– Теперь – в ББК что-то 285.000, да у нас в Свирьлагe, кажется 75.000... Я как-то с братом подсчитывали 441 – он в УРЧ работал – всего по лагерям сидит никак не меньше пяти миллiонов человeк...

Костя покачал головой.

– Да... Экспериментик, что и говорить!...

– А вы в него еще вeрите, Костя?

– Вeрил бы – не здeсь бы был!

– Ну, тут окончательно вышибутся остатки иллюзiй. Для этого лагерь лучшая школа.

Лицо Кости сморщилось, как от зубной боли. На его обычно привeтливом и веселом лицe появились морщины какой-то злобы и мстительности.

– Не во мнe дeло... Что – я? Песчинка! Теперь массы говорят и рeшают. Вот, жену у меня разстрeляли по этому же дeлу – патроны из казармы крала... Но это все личное... Дeло даже не в том, что, вот, Сталин н а с обманул... Мы не за свою обманутую исковерканную жизнь мстим... За всю страну, за Россiю, которую он кровью залил, за концлагерь, за голод, за рабство. Вот это мы не простим. Вот, попомните меня – своей смертью Сталин не умрет...

Голос Кости звучал твердо и жестоко.

Выход

Поздно вечером прибeгает курьер III части:

– Т. Начальник... Так что срочно просят придти в 17-ый барак... Что-сь случилось...

Подхватываю походную аптечку и бeгу. В баракe – полная тьма. Всe керосиновыя лампочки перенесены в комнату администрацiи, гдe толпятся люди в военной формe.

– Ага, вот и вы, доктор, – встрeчает меня уполномоченный III части. – Осмотрите вот этого... "бывшаго" человeка... И главное – с а м или н е  с а м?..

На лежанкe странно вытянулось тeло с повернутой на бок головой. На шеe трупа видна сине-багровая полоса от веревки. Относительно смерти сомнeнiй никаких.

– Давно сняли?

– Да нeт... С полчаса... Рабочiй за барак случайно вышел – видит: висит кто-то... Он крик и поднял... 442

Я поднес лампу к судорожно перекосившемуся лицу и невольно вздрогнул: эта гримаса отчаянiя и злобы сразу напомнила мнe того студента, который сегодня был у меня на осмотрe. Он нашел, значит, рeшенiе вопроса, что ему дeлать...

Да... "Смерть – выход из всякаго положенiя,

Но единственное положенiе, из котораго выхода нeт"...

– Слышьте, Солоневич, – наклоняется ко мнe чекист, – нам главное -нeт ли слeдов, что е г о повeсили?

– Нeт. Этот, видно, сам...

– С чего это он? – насмeшливо поднимает брови чекист.

Я молча пожимаю плечами... По своему, он, этот студент, прав. Наблюдать свое угасанiе и с тоской ждать послeдних минут, когда легкiя будут разрываться от жажды воздуха и жажды жизни... Нeт уж, лучше сразу... Мрачная, обнаженная арифметика совeтской дeйствительности...

Я понимаю его, как врач, и негодую, как гражданин: почему он, безвременно уходя в иной мiр, не захватил с собой кого-нибудь из своих тюремщиков и палачей?...

Обыкновенная исторiя

Спал я в своей комнаткe недолго – вeроятно, часа два. Ночью в корридорe лазарета раздался шум топочущих ног, и меня вызвал голос взволнованнаго санитара.

В перевязочной ничком на клеенчатом диванe лежал и тяжело всхлипывал человeк в военной одеждe, с окровавленной головой. Из палат достали еще двe лампочки, и раненаго перенесли на перевязочный стол.

Один из заключенных, принесших раненаго, видимо, рабочiй мастерских, глухо сказал:

– Тут еще, товарищ доктор, евонная шапка... Она там сбоку валялась...

Измятая фуражка объяснила многое: у нея была сине-зеленая тулья и малиновый околыш – форма сотрудника ОГПУ. Все событiе сразу приняло политическую 443 окраску. Оно оказалось одним из безчисленных явленiй "классовой борьбы", или, правильнeе выражаясь, борьбы власти с народом, которая ни на минуту не прекращается на великих просторах страны, "достигшей соцiализма".

– Вы бы лучше, товарищи, подождали, – сказал я рабочим. – Вeроятно, нужно будет показанiя дать III части.

– Нeт уж, доктор... Вы уж не серчайте... Мы пойдем. Мы вeдь не знали, кто там лежит. Темно было. Потому-то и принесли. А ежели-б видали, может, и не подошли: какое наше дeло?.. А теперь наше дeло маленькое. Пущай сами ищут, кто и как... Ну, прощевайте, доктор... Пока...

Я послал санитара с докладом в III часть и при тусклом свeтe керосиновых ламп стал осматривать раненаго. Дeло оказалось серьезным: затылочная часть черепа была проломлена каким-то тупым предметом, вeроятно, кирпичем.

Срeзав волосы и обрив край раны, я удалил выступившiе осколки костей и, продезинфецировав края раны, стал перевязывать ее.

В лазарет, совсeм запыхавшись, вбeжал чекист.

– Что тут у вас, товарищ Солоневич?..

– Да не знаю... Вот сейчас закончу – сами увидите...

Когда перевязка была закончена, я повернул голову раненаго, бывшаго по-прежнему, без сознанiя, и освeтил его лицо лампой.

– Ах, чорт! – взволнованно воскликнул чекист. – Да это наш новый уполномоченный... Проскурняк... Только что из Москвы прибыл... Вот, сволочи!.. Как это он к вам попал?

– Да вот принесли...

– А кто – не замeтили?

– Нeт... Не видал... А теперь вот что, товарищ дежурный. Раненаго нужно срочно дославить в центральный лазарет. Тут, в этих условiях, я операцiю дeлать не могу. Идите, срочно вызывайте карету скорой помощи.

Скоро выяснилось, что карета скорой помощи была поломана. Пытались вызвать пожарный автомобиль, но и он был в ремонтe. 444

– Вот, дьяволы!.. – выругался сотрудник III части. – В легковой машинe везти нельзя. Я же понимаю: лежачим нужно... Что же дeлать-то?

Сошлись на компромиссe – я отправляю раненаго на санитарной повозкe, но только получив об этом оффицiальное распоряженiе. Добился я этого не без труда, но мнe нужно было застраховать себя от обвиненiя, что я отправил тяжело раненаго, нуждающагося в покоe, в обыкновенной повозкe... И по много меньшим поводам "пришивали" новое дeло.

Минут через 10 к дверям лазарета подъeхала повозка, на которой санитарная часть привозила больных и отвозила покойников. На повозкe сидeл наш постоянный возница "покойницкiй кучер", маленькiй полeсскiй мужиченко, Татарук.

В нашей медицинской работe этот Татарук был нeкими "валерiановыми каплями". Заросшiй пеньковой бородищей, какой-то удивительно уютный и мягкiй, этот мужичек успокаивающе дeйствовал на всeх больных. А в качествe санитара для душевно больных он был просто незамeним и часто дeлал ненужной примeненiе смирительной рубашки. Его любовно-мягкое отношенiе к людям, их горю и боли как-то невольно напоминало мнe толстовскаго Каратаева.

Однажды случайно мнe удалось подслушать, как он, снимая с покойника казенное бeлье (в лагерe умерших хоронят обнаженными, без гробов, в общей могилe), говорил ему вполголоса, с самыми ласковыми интонацiями своего хрипловатаго баска:

– Ну что-ж, браток... Такая уж, значится, твоя планида! Оно и вeрно, браток, всe там будем... Ну, ну... Дай руку... Вот так... Вот и поeдем сейчас, значит, в могилку, на покой... Всe под Богом ходим... Кому куда от Бога назначено – тот туда в назначенный час и пойдет... Ну-ка еще... Вот так...

И теперь в предразсвeтном полумракe этот неграмотный мужичек, приговоренный к 10 годам за какой-то "шпiонаж" ("был бы человeк, а статья всегда найдется"!), хлопотливо указывал санитарам, как покойнeе положить раненаго и, суетясь, хозяйственно подравнивал пучки соломы 445 на своей "каретe скорой помощи" в одну (весьма дохлую) лошадиную силу...