Текст книги "Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)"

Автор книги: Борис Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Ну, как наш болящiй? – ласково спросил он, здороваясь со мной. -Так, так... – качнул он головой, выслушав мой дiагноз. – Понятно... Откуда, кстати, у вас такiя медицинскiя знанiя?

– Да вот, таскался по бeлу-свeту – набрался осколков всяких знанiй...

Старик пристально посмотрeл на меня и улыбнулся.

– Угу... Я понимаю... В санчасти очень неуютно, что и говорить... Ну что-ж, лeчите его здeсь. Как-нибудь соединенными усилiями выходим мальчика. Так заразнаго, по вашему мнeнiю, ничего?

– Пока данных за это нeт. 320

– Я вeдь спрашиваю это не потому, чтобы Леню в лазарет класть... Этого-то мы, во всяком случаe, не сдeлаем... Но режим другой установим. Обидно вeдь все-таки в лагерe болeть...

– Обычныя гигiеническiя условiя, конечно, должны быть соблюдены.

– Это мы сдeлаем. Ребята у нас хорошiе, толковые. Ничего, мальчики, не унывайте. То ли еще бывает! Главное – берегите нервы. Вeрьте старику: в нервах – все. Не унывайте сами и не давайте, вот, всeм этим ужасам царапать душу. Будьте спокойнeй. У вас, скаутов, я слышал, в каждом патрулe спецiальность есть. Пожарный, прачка или что там еще... Ну, вот вы и сформируйте из соловецких ребят патруль скаутов-философов... А патрульным -почетным патрульным выберите – самого царя Соломона. У него такой посох был с набалдашником; когда он сердился или огорчался – опускал свои глаза на набалдашник. А там было написано по древнееврейски: "Ям зе явоир". – "И это пройдет"...

Глаза стараго профессора были полны мягкаго, мудраго покоя.

Но нeт ли усталости в этом покоe?

Легко ему, на порогe девятаго десятка лeт, быть созерцателем жизни. А каково нам, теряющим на каторгe тe неповторимые годы возмужанiя, когда темп жизни похож на кипучiй, клокочущiй и сверкающiй на веселом весеннем солнцe всeми цвeтами радуги, пeнистый, мощный горный поток...

Мужское рукопожатiе

Ваня провожает меня. Его напряженное лицо с нахмуренным лбом немного прояснилось. Он как-будто стыдится своей братской нeжности к Ленe. В нем вообще есть какой-то болeзненный надлом, словно его подло и изподтишка ударили по струнам открытаго сердца. В свое время он был энтузiастом скаутом, потом увлекся комсомольскими лозунгами и стал работать с пiонерами. Но своим чутким сердцем он скоро понял всю ложь и притворство воспитанiя "красной смeны", порвал с ней связь, опять вернулся в нашу семью и в итогe очутился 321 на Соловках. Потеря вeры в коммунистическiе идеалы и раскрытая им ложь потрясала его прямую и честную натуру. В нем чувствуется скрываемая от людских глаз боль обманутаго в своих лучших надеждах человeка и гордость сильнаго мужчины. Его от всей души жаль, но, вмeстe с тeм, чувствуется, что высказать ему этого состраданiя нельзя. Это человeк, привыкшiй в одиночествe переживать свою душевную боль...

– Так ты говоришь – эта штука у Ленича не опасна? – с оттeнком еще неулегшейся тревоги еще раз спросил он, прощаясь.

– Если температура к завтрашнему дню не спадет, – сообщи мнe. Но я увeрен, что все будет all right!

Как много может сказать мужское рукопожатiе! Секундное прикосновенiе ладоней, встрeча глаз, и как-будто мы уже поговорили "по душам" друг с другом, облегчили свою боль и тревогу, обмeнялись запасом бодрости и словно услышали слова:

– Трудно, брат, здорово трудно! Но я держусь, держись и ты!

О мeстонахожденiи ума

На лeсной дорогe, засыпанной снeгом, сiяющим под яркими лучами морознаго солнца, я обогнал тяжело идущаго с палкой старика.

– Здравствуйте, товарищ Солоневич, – остановил он меня. – Развe не узнали?

Я вглядeлся в блeдное, изборожденное морщинами усталости и заботы, лицо старика и отвeтил:

– Стыдно признаться, но, право, не узнаю. Уж не обижайтесь. Как-будто гдe-то встрeчались.

– Ну, что там!.. Я понимаю... С вашими-то глазами? Да и я, вeрно, измeнился – родные бы и то не узнали. Помните, как в Петербургe на этапe с ворами дрались из-за моего мeшка? С вами скаут ваш еще был...

Я сразу вспомнил забитый людьми двор ленинградской тюрьмы, драки и грабежи, короткую свалку из-за мeшка священника, и на рукe словно опять заныл разбитый о чью-то челюсть сустав... 322

Мы разговорились. Теперь старик, как инвалид, служил сторожем на кирпичном заводe.

– Там, гдe честность нужна, туда нас и ставят – больше сторожами, да кладовщиками, – объяснил мой спутник. – На работах с нас прок-от не велик. Сил-то у нас немного. Вот и ставят на такiе посты...

– А много священников сейчас на островe?

– Да, как сказать... Да и слова-то такого нeт теперь. "Служители культа" называемся... Да, много... Митрополит, вот, Илларiон, архiепископов нeсколько, архiереи... Православных священников в общем что-то больше 200 человeк... Да и других религiй много – ксендзы, пасторы, муллы. Раввинов даже нeсколько есть... Всeх строптивых прислали.

– Прижали вас, о. Михаил, что и говорить!...

Старик опять усмeхнулся своей кроткой улыбкой.

– Да что-ж... Оно дeло-то и понятное. Слова не скажешь... Враги... Они, большевики, не столько оружiя боятся, как вeры, да идеи... А как же настоящiй священник не будет их врагом? Вот, смeшно сказать, а нас, стариков, сильно они боятся. Да развe вас, вот, скаутов, они не боятся? Молодежи зеленой?... А почему? – Идея.. Как это кто-то хорошо сказал: самое взрывчатое вещество в мiрe – это мысль и вeра... Так оно и выходит. А нельзя заглушить плевелами – так сюда, вот, и шлют.

– Скажите, батюшка, если вам не тяжело, вот, вы сами сюда за что попали?

– Почему же?... Я разскажу... Дeло у меня любопытное. Пострадал, так сказать, за свое краснорeчiе. Хотя, с другой стороны, так или иначе – все равно посадили бы...

Я в Москвe священствовал. На Замоскворeчьи. Ну, вот, как-то и сообщили мнe, что в театрe диспут открывается на религiозную тему – тогда еще свободнeе было. Да что "сам" наркомпрос Луначарскiй выступать будет... Прихожане – а хорошiй у меня приход был – и стали просить: пойдите, да пойдите. За души, мол, молодежи бороться нужно. А то скажут, что уклоняются – сказать, мол, нечего... Сдаются...

Не хотeлось, помню, мнe идти, чувствовал, что ничего добраго из этого выйти не может. Но вeдь и то 323 вeрно – долг-то свой выполнить нужно вeдь... Словом, пошел я. Народу набилось видимо-невидимо, словно в церкви на Пасху. Яблоку, как говорится, упасть негдe. Ну, Луначарскiй, конечно, рвет и мечет против религiи и Бога. Доводы его, конечно, старые, затрепанные.

Вот, помню, о душe он заговорил.

"Все это чепуха и дeтскiя сказки, кричит с трибуны. Все это выдумано буржуазiей для околпачиванiя трудящихся масс. Всe эти глупые разговоры о душe – остатки вeры дикарей. Ни одна точная наука не подтверждает существованiя души. Смeшно в наш вeк радiо и электричества вeрить в то, что не найдено и не может быть доказано. Только матерiалистическое мiропониманiе правильно. А разговоры о духe, о душe – бред дураков"...

Ну, и так далeе. Сами, вeроятно, слыхали, как они по заученным шаблонам твердят... Взорвало меня. Каюсь, что тут грeха таить... Выступил я в пренiях и сказал этак по стариковски:

– "Позвольте мнe, друзья мои, говорю, разсказвать вам мой недавнишнiй сон. Снился мнe наш глубокоуважаемый комиссар, Анатолiй Васильич Луначарскiй, котораго я, избави Бог, ничeм не хочу обидeть в своем разсказe. Знаю его, как умнeйшаго человeка и никогда в этих его замeчательных качествах у меня не было ни тeни сомнeнiй...

Ну-с, так вот, приснилось мнe это, что наш дорогой Анатолiй Васильич умер. Сказал я это и, помню вот как сейчас, тишина стала, как в церкви. А я, этак не торопясь, и продолжаю:

Вeдь, говорю, этакое горе-то присниться может, скажите на милость...

Ну, хорошо. А завeщал-то наш Анатолiй Васильич свое тeло анатомическому театру – все равно вeдь матерiя-то у всeх одна – так пусть, мол, на моем мертвом тeлe поучатся совeтскiе студенты...

Так вот, положили, значит, бренныя останки того, чeм был когда-то наш дорогой Анатолiй Васильич, на анатомическiй стол и стали рeзать, да на кусочки разчленять.

Долго ли молодым, да любознательным рукам разрeзать тeло? Да опять же не каждый день вeдь комиссар 324 попадается... Ну-с, скоро все на составныя части раздeлили. И желудок нашли, и сердце, и язык, и мозг. А вот души-то и ума искали, да так и не нашли... Вeдь этакая коллизiя вышла!..

Ну, пусть в мертвом тeлe души-то уже нeт но кажись, ум-то, ум можно было найти! Вeдь всeм ясно было, что наш дорогой покойник, Царство ему... гм... гм... Небесное, очень, очень умный был. Да как не искали – а ума-то никак найти и не могли. Вот и говори послe этого про ум... Такой конфуз вышел, что и не разсказать! Прямо в поту весь проснулся... Вот, прости Господи, какiе сны-то глупые бывают...

Я невольно разсмeялся от всего сердца. Очень уж тонко, ядовито и комично поддeл старик Луначарскаго.

– Вот так-то и весь зал, – с веселым огоньком в усталых глазах сказал священник. Минуты двe хохот стоял. Очень это не понравилось Луначарскому. Да и другiе стали возражать. Словом, не вышло посрамленiя религiи, как он расчитывал... Ну, а дальше что и разсказывать? Дня через два ночью -чекисты с ордером: пожалуйте... А теперь, вот видите, вeк свой сторожем доживаю.

– Почему доживаете?

– Да развe нам, старикам, отсюда живыми выйти? Среди этих ужасов год за 10 может считаться... Да потом – развe дадут нам спокойно умереть?..

___

Старик оказался прав. Ему не суждено было ни уeхать из Соловков, ни спокойно умереть на руках у друзей. Осенью 1929 года его разстрeляли.

Разстрeл в разсрочку

Мы вышли из лeса и на пересeченiи дорог увидали толпу людей, плотно окруженную конвоем.

Мой спутник испуганно схватил меня за руку.

– Посмотрите – это на Сeкирку ведут

"Сeкирная гора" – самый высокiй пункт острова. Когда-то монахи выстроили там каменную церковь, превращенную теперь в карцер-изолятор. Заключенные этого изолятора и шли теперь нам навстрeчу. Их было человeк 325 50-60, измученных, озлобленных, посинeвших от холода. Одежда их представляла собой фантастическое рванье, в дыры котораго видно было голое тeло. Ноги у большинства едва были обмотаны тряпьем. А на дорогe выл вeтер, бросая тучи снeга. Мороз был не менeе 15 градусов.

Медленно плелось это мрачное шествiе, окруженное охранниками с винтовками на изготовку. Один из охраны, видимо, знал моего спутника и кивнул ему головой.

– Откуда ведете?

– Да ямы гоняли рыть, – неохотно отвeтил тот.

Из молчаливой толпы неожиданно прозвучало два голоса:

– Яму для людей... Себe же могилу...

– Молчать, сукины дeти, – злобно крикнул солдат и угрожающе поднял винтовку. – Не разговаривать! Как, собаку застрeлю...

Шествiе медленно ползло мимо нас.

Неожиданно из толпы "сeкирников" раздался негромкiй хриплый голос:

– Здравствуйте, дядя Боб!

Я вглядeлся и едва узнал в согнувшемся посинeвшем человeчкe раньше бодраго, жизнерадостнаго Митю.

– Митя – вы?

– Не полагается разговаривать с штрафниками! – грубо окликнул меня конвоир.

– Да, да я знаю! – любезно отвeтил я. – Но это мой рабочiй со спорт-станцiи. Меня вeдь вы знаете? (часовой кивнул головой). Ну, вот, этому пареньку я премiальные выхлопотал за работу, а он как раз куда-то и пропал. Разрeшите через вас передать ему эти 3 рубля.

– Да не разрeшается!

– Но вeдь это не передача, а его собственныя деньги. Он их заработал, как ударник, и получит их все равно, когда выйдет. Пожалуйста, уж вы передайте. – И я добавил впологолоса: – А будете на спорт-станцiи – тогда сочтемся...

Часовой нерeшительно взял бумажку и передал ее Митe. 326

– Ну, ступай, нечего смотрeть! – закричал он, и шествiе проползло мимо.

– Спасибо, дядя Боб! – донесся издали слабый голос Мити.

– Вот несчастные, – вздохнул мой спутник. – Я вeдь знаю, каково им там. Сам недавно там двe недeли просидeл!

– Вы? За что вы туда попали?

– За что? Развe в такой жизни знаешь, за что не только на Сeкирную попадешь, а и жизнь потеряешь? Недавно, вот, один наш священник в лазаретe умер от истощенiя. Ну, конечно, назвали какую-то ученую болeзнь. Но мы уж видeли, что жизнь его едва теплилась. Старики вeдь всe... Хотeли мы его соборовать перед смертью, да не разрeшили. Когда он умер, хотeли мы его схоронить своими силами. Да развe-ж и это можно? Тeло его попросту кинули голым в яму – вот и всe похороны... Нас трое, которые давно с ним жили и еще по волe знали, рeшили по нем панихиду отслужить. Собрались вечером в самом пустынном сараe, деревянный крест сдeлали. У одного каким-то чудом образок нашелся – в посылкe как-то не замeтили, пропустили... Вот, поставили свeчку и панихиду отслужили по умершем... Да, вот, кто-то увидeл, донес и всeх нас, конечно, на Сeкирку. Но все-таки осенью как-то еще можно было прожить. Правда, сидeли мы без одежды – такое там правило, только в бeльe – у кого бeлье-то осталось. Ну, а у многих здeсь бeлье есть? Так, почти всe голиком и сидeли. Пищи – граммов 200 хлeба в день и вода. За двe недeли, помню, человeк 10 мертвыми унесли.

– А больные как?

Священник махнул рукой.

– Больные? Выживет – его счастье. А умрет – в яму... Эх... Так то -осенью... А теперь, не дай Бог! Стекол нeт, церковь не топится, нар нeт. Прямо на каменном полу всe лежат.

– Так как же они выживают?

– Да мало кто и выживает, особенно из образованных. Так и называется – "разстрeл в разсрочку".... Есть там такiе – "ягуары" их зовут – старые урки, уголовники. 327 Так они ко всему прiучены – прямо, как звeри, живучiе. Сил у них нeт, но выносливость, дeйствительно, как у ягуаров... Так тe, вот, еще выживают. А знаете, как они там спят? А так "полeнницей" -друг на друга ложатся большой кучей поперек. А потом каждый час мeняются. Кто замерз – внутрь лeзет, а согрeвшiеся на край кучи. Так и грeют друг друга...

– Но мрут, вeроятно, сильно?

– Ну, конечно. Только уж самые сильные выживают. Да вы, вeроятно, вездe видали: еще с осени ямы готовятся – братскiя могилы. Туда всю зиму мертвых и бросают. Закапывают только весной... Вот и сейчас, видно, гдe-то за кладбищем новую яму рыли. Старых-то уже, видно, не хватило... Как это, по совeтски говорится, – старик невесело усмeхнулся, – "смерть перевыполнила свой промфинплан"...

Я невольно оглянулся в сторону ушедшей колонны, хвост которой уже скрывался за поворотом дороги. Рeзкiй морской вeтер пронизывал насквозь и осыпал колючим снeгом. Полураздeтые голодные люди медленно ползли обратно в изолятор, гдe от них отберут и эту рваную одежду и втолкнут в большой каменный зал.

И там, проклиная свою жизнь, расталкивая других, они вползут в человeческое мeсиво, чтобы отогрeть хоть немножко окоченeвшiя свои тeла...

"Родной дом" по совeтски...

Юный рыцарь, без страха и упрека

Первые морозы... Громадное, искусственно созданное "Святое озеро" уже покрылось льдом. Недавно красноармейцы охраны получили из Москвы партiю коньков, и нашей спорт-станцiи дано срочное заданiе устроить каток на этом озерe. По приказу свыше, Отдeл Труда прислал в распоряженiе станцiи для расчистки снeга около 100 человeк – новичков из числа недавно прибывшаго на Соловки этапа.

Старое деревянное зданiе нашего сарая дрожит под ударами ледяного декабрьскаго вeтра. На льду метет вьюга, и Дима, который сегодня распоряжается чисткой, дает рабочим частыя передышки. 328

Дима – это тот Ленинградскiй скаут, с которым мы чуть не были убиты безпризорниками в Ленинградe. Он теперь состоит в штатe нашей спорт-станцiи, и мы живем вмeстe в небольшой пристройкe рядом с сараем. Я очень доволен тeм, что Дима вмeстe со мной. Его кипучая порывистость, жизнерадостность и бодрость помогают легче переносить тяжелыя минуты тревог и печали. Когда в свободное от работы время другiе наши скауты ухитрялись заглянуть в нашу кабинку, оттуда неизмeнно несся веселый смeх; это Дима что-нибудь разсказывал или шутил. Он был душой нашей семьи. У него, кажется, почти не было родных, и он сросся со скаутами всeми нитями своей души. Его натура была изумительно талантлива. Он писал стихи и разсказы, прекрасно рисовал и был незаурядным актером... Худенькiй и туберкулезный юноша, он, вопреки своей физической слабости, не знал страха, и это свое безстрашiе часто проявлял в таких задорных и неосторожных формах, что нам всeм страшно становилось за его жизнь...

Сейчас Дима – вмeстe со своими рабочими. Они сгруппировались около желeзной печурки. Часть лежит, прикурнув около гудящаго пламени, часть сидит, а остальные, плотной стeной наклонившись над товарищами, протягивают к теплу свои окоченeвшiе пальцы. Наши рабочiе – это в большинствe простые крестьяне, высланные ОГПУ по простому подозрeнiю во враждебности совeтской власти с кратким приговором – "соцiально-опасный". За время тюрем, этапов, работ их одежда превратилась в одни лохмотья. На ногах многих – только старые, дырявые лапти. Немудрено, что Дима часто дает им передышки... Сейчас он разсказывает им о лагерe, об условiях мeстной жизни, отвeчает на вопросы, подбадривает...

Внезапно в дверях сарая показываются двe фигуры в военной формe – это командир полка охраны и Новиков – комендант лагеря. Они в полушубках и валенках, с плотно застегнутыми шлемами.

– Смирно, – командует Дима, и все замолкает.

– Почему не на работe? – недовольным тоном спрашивает командир полка. 329

– Только что пришли со льда, т. командир. Рабочiе отогрeваются.

– Вишь ты, какiе нeженки выискались! – кривит тубы Новиков. Его холодные, равнодушные глаза обводят испуганныя лица крестьян. – Ни черта, не подохнут. А если и подохнут – убыток не велик. Гоните их на работу!

– Но у людей нeт ни валенок, ни рукавиц, ни платья. При таком морозe они только окоченeют и ничего не сдeлают. Мы с перерывами работаем...

– Прошу без объясненiй! Нечего тут интеллигентскiя сопли разводить. Гоните их сейчас же, и пусть работают без всяких перерывов и грeлок. А померзнут – на то лазарет и кладбище есть...

По звуку голоса я слышу, что разговор начинает обостряться. Зная горячiй характер Димы, я выхожу в сарай, спeша на помощь. Но уже поздно. Дима, возмущенный жестокостью Новикова, с рeшительным лицом и сверкающими глазами чеканит:

– Я не могу гнать раздeтых людей на мороз. Весь этот каток не стоит одной человeческой жизни. Да потом вы, т. комендант, и не вправe давать мнe распоряженiя. Т. командир, – обращается Дима к охраннику, – позвольте мнe возражать против распоряженiя т. коменданта.

– Ах, вот как? – вспыхивает Новиков, и глубокiй шрам, пересeкающiй его лицо, начинает наливаться кровью. Старые соловчане говорили, что этот шрам – слeд удара какой-то жертвы, вырвавшейся из рук палачей за нeсколько секунд до момента разстрeла. Сейчас лицо Новикова, с кровавым рубцом и мрачными глазами, страшно.

– Ну, ну, Новиков, не бузи, – благодушно говорит командир полка. Ему, старому военному, участнику мiровой и гражданской войны, нравится смeлость тоненькаго, блeднаго юноши. Он с улыбкой, как старый волк на молодого пeтушенка, смотрит на поблeднeвшаго Диму. Я спeшу вмeшаться:

– Т. командир, вы приказали, чтобы каток был готов завтра, к 12. Мы ручаемся, что все будет готово к назначенному времени. Мы переждем мятель, и каток будет 330 расчищен. Довeрьте нам самим выполненiе работ на каткe.

– Ладно, ладно, – смeется командир. Чуть замeтный запах спирта доносится до меня. Так вот отчего он сегодня так благодушен!

– Пойдем, пойдем Новиков. А то того и гляди выгонят, брат, нас. Скажут еще – мeшают работать. Ха, ха, вот, чорт побери, смeлые ребята. Эти, вот, попы, да еще скауты – прямо, как гвозди... В прошлом году один такой малец был, тоже из скаутов.

– Вербицкiй, вeроятно?

– Да, да. Вот, дьяволы, как своих-то знают! Так тот тоже, как насчет того, чтобы прижать заключенных, так никакая гайка... Вот жуки... Так каток будет, т. Солоневич?

– Будет, т. командир.

– Ну и ладно. Пойдем, Новиков. А тебe вeрно, брат, непривычно, что, вот, такой шкет тебя ни хрeна не боится? А молодец парнишка! Люблю таких.

Продолжая смeяться, командир полка шагнул в дверь. Новиков послeдовал за ним, но в дверях оглянулся. Недобрый взгляд как-то зловeще окинул тоненькую фигурку Димы, лицо его как-то судорожно перекосилось, и он вышел, хлопнув дверью.

Нeсколько секунд всe молчали. Страшная слава Новикова слишком хорошо была извeстна всeм, чтобы кто-нибудь мог не придать значенiя его угрожающему взгляду. Сотни заключенных погибли под пулями его нагана.. Его утонченная, болeзненная жестокость, пытки, произвол, самодурство – все это создало ему репутацiю человeка, поссориться с которым в обстановкe лагеря значило почти подписать себe самому смертный приговор.

Новикова боялись и ненавидeли смертельной ненавистью. Уже много лeт он не смeл, несмотря на то, что был "вольным чекистом", никуда уeхать с острова. На островe он был еще как-то спокоен за свою жизнь, он был увeрен, что ни у кого не поднимется рука, чтобы убить его, зная, что сотни и тысячи заключенных заплатят за это своей жизнью. На совeтском языкe такiя массовыя убiйства ни в чем неповинных людей называются "актом классовой мести"... Но Новиков знал, что внe Соловков, на волe, его за каждым углом может ждать нож 331 или выстрeл – месть друзей и товарищей тeх, кого разстрeлял он на островe, гдe нeт закона и человeчности... Первым пришел в себя я.

– Ах, Дима. Зачeм это тебe понадобилось дразнить Новикова? Отговорился бы и все тут... Ну, на крайнiй случай, вышли бы всe на лед, а потом обратно. А то, вот, сдeлал из Новикова себe врага. Ей Богу, только этого не доставало для твоего счастья.

– Ну, и чорт с ним! – Губы юноши еще взволнованно дрожали и кулаки были крeпко сжаты. – Буду я тут отмалчиваться перед всякой чекистской сволочью. Для меня человeческiя жизни – не песок под ногами. А насчет врага – все равно. Одним больше, одним меньше. Все равно вeдь: если я отсюда живым и выйду, – мало мнe жить останется. Смотри вот. Я тебe не показывал, не хотeл тревожить...

Он достал платок, кашлянул в него и протянул мнe. На платкe расплывалось красное пятно.

– Вот, видишь, что тюрьмы, да этапы сдeлали. Так, вот, ты же врач, скажи мнe, только честно, развe мнe выжить еще нeсколько лeт в таком климатe, да при таком питанiи? А послe вeдь еще и Сибирь. Так чeм напугает меня Новиков послe этого? Своим наганом? Молчать я буду перед палачом? Никогда!.. Все равно погибать...

Нервным жестом он отбросил платок в сторону, прошел сквозь толпу молчаливо разступившихся перед ним рабочих и вышел на озеро.

Всe молчали.

– Эх, лучше бы мы на работу вышли. А то, вот, погибнет малец, -сказал, наконец, чей-то тихiй голос из толпы.

– Тут, видно, жизнь – копeйка. Пропадет паренек ни за понюшку табаку, – раздались восклицанiя среди рабочих, и в умe каждаго промелькнувшая картинка озарилась каким-то трагическим свeтом...

___

Новиков не забыл смeлаго юношескаго лица. В 1929 году, уже в Сибири, я узнал, что в спискe группы, обвиненной в каком-то фантастическом заговорe, очутилось и 332 имя Димы, который через нeсколько мeсяцев должен был закончить срок своего заключенiя.

Предчувствiе не обмануло Диму; не суждено было ему выйти живым со страшнаго острова. Ранней весной, тихой сeверной ночью повели его в иной, послeднiй путь – из лагерной тюрьмы к мeсту разстрeла...

Погиб Дима, наш огонек, наша улыбка...

Вот написал эти слова, и на сердце опять навалилась какая-то тяжесть, и судорога рыданiя свела горло...

На далеком суровом сeверe, у угрюмых стeн сeдого кремля, в холодной ямe лежит худенькое тeло нашего братика. Его голова разбита выстрeлом нагана, плясавшаго в торжествующих руках пьянаго Новикова, но я вeрю, я вeрю всeм сердцем, что его губы смeло улыбнулись даже в лицо смерти...

Боже мой, Боже мой!.. Дима, братик мой милый! Кому нужна была твоя молодая кровь? Кому нужно было прервать твою яркую, полную сверканья, молодую жизнь? За что?..

Скаутская спайка

Весна, суровая полярная весна. Только в концe мая пробиваются сквозь льды к Соловкам первые пароходы... Первые пароходы и новые этапы... Новыя сотни и тысячи совeтских каторжников наполняют старинные соборы кремля, превращенные в казармы. На смeну рядам, плотно уложенным в холодныя ямы, прибыли новые, истомленные многими мeсяцами пребыванiя в тюрьмe и Кемперпунктe – "самом гнусном мeстe во всем мiрe."

В один из iюньских вечеров, когда солнце еще высоко сiяло в небe и красноармейцы назначали начало футбольнаго матча в 10 часов вечера, ко мнe вбeжал Вася.

– Слушай, Борис, – торопливо сказал он. – В этапe только что прибыли наши ребята: Коля – помнишь, жених наш и какой-то питерец. Я прорвался к ним в своем санитарном халатe и записал их роту и имена. Выручай, брат, а то, кажется, всeх их завтра в лeс гонят...

Через минуту было готово оффицiальное требованiе: 333

– "В Отдeл Труда.

С послeдним этапом прибыло двое спецiалистов по физической культурe, такiе-то... которых прошу срочно направить в мое распоряженiе для внеочередных работ по устройству революцiонных торжеств"...

Зав. Отдeлом Труда – морской офицер, Н. Н. Знаменскiй, на суднe котораго я плавал когда-то в Черном морe30. Разумeется, он прекрасно понимает, что затребованные мною люди вовсе не спецiалисты, а что все это чистeйшей воды "блат", что это нужно для того, чтобы выручить "своих" от тяжелых физических работ. К сожалeнiю, многих выручить мы не можем, но "своих", честных, интеллигентных людей, стариков, инженеров, врачей, священников, профессоров – словом, тeх культурных людей, которых ГПУ назвало контр-революцiонерами за нежеланiе перерождаться по его образу и подобiю, – их мы выручали по мeрe своих сил.

На слeдующее утро наши новые соловчане прибыли на спорт-станцiю. Москвич Коля был печален и замкнут. Судьба уж очень больно ударила его в самый неожиданный момент, счастливый жених, страстно влюбленный, он наканунe свадьбы был на цeлых 8 мeсяцев брошен в одиночную камеру, причем, его, кромe обвиненiя в скаутской работe, заподозрили еще и в анархизмe...

Для Коли три года лагеря – не веселое приключенiе бурной молодости, а надлом и, может быть, смертельный... Что я могу сказать его честному сердцу? Чeм теплым я могу смягчить грустный холод его взгляда? С его надтреснутым сердцем, может быть, уже не ожить... Весна сердца бывает только раз в жизни...

30 Вообще на островe на 5-6.000 заключенных – всего 200 красноармейцев охраны и 20-30 "вольных" чекистов. Остальные руководящiе посты занимают заключенные из числа наиболeе квалифицированных и знающих.

Ленинградец Володя – бодрeе. Это человeк, много испытавшiй в своей жизни. По спецiальности он – пожарный. Он прошел всe ступени этого дeла, начиная от значка пожарника в своем скаут-отрядe и кончая званiем инспектора пожарнаго дeла в городe. Он – крупнeйшiй ленинградскiй скаутмастор, в самые тяжелые перiоды жизни бывшiй стержнем всей работы. 334

Гдe-то в Ленинградe воюет и голодает его жена, герль-скаут, с маленькой дочерью. Она работает гдe-то на фабрикe и тщательно скрывает, что ея муж в Соловках. Если узнают – уволят, как жену соловецкаго ссыльнаго...

Когда замолкли первыя радостныя привeтствiя, Дима спросил:

– А в Кемперпунктe, небось, туговато пришлось?

– Не спрашивай!.. Чeм скорeе забыть, тeм лучше. Хорошо еще, что сюда, к своим, живыми попали...

– Ну, а что новаго на волe? Мы вeдь почти 7 мeсяцев – без газет и без новых людей... Только радiо. Ну, а оно – извeстно, врет, как "Правда".

– Наши скаутскiя новости кислыя. Прieзжали люди в Кемь -разсказывали. Наших ребят по СССР больше 1000 арестовали. Сотни 2-3 послали в ссылки – среди них даже лeт по 15, по 16 есть дeвчата!

– Как, и герлей тоже?

– Конечно! Сорвали с учебы, вырвали из семьи и послали в тундры, в тайгу, в пески юга... Врагов тоже отыскали!.. А нашей братiи здeсь сколько?

– Да с вами – 15.

– Так. Ну и в Кеми двое наших герлей сидит.

– Слыхали. Кажется, к счастью, их не послали ни лeс, ни в болото?

– Нeт, Бог миловал – одна санитаркой работает, другая машинисткой.

– Ну, а с нами-то что думаете дeлать?

– Не дрефьте – устроим... Прежде всего, прямой вопрос – жрать хотите?

– В любое время, любую пищу и в любом количествe... Усвояемость 105 процентов.

– Митя, а Митя, – позвал я. – Черная всклокоченная голова Мити высунулась из двери.

– Есть, дядя Боб.

– Митя, дружок, тут еще пара наших ребят прибыла. Голодны, как волки. Не выдумаешь ли чего-нибудь?

– Через час будет все. Выдержат час? С голода не помрут? – И голова Мити исчезла.

Через час в нашей комнатe вкусно пахло жареным мясом. Это Митя готовил что-то на тюленьей ворвани. 335

– Что это ты жаришь, Митя? – поинтересовался Коля.

Безпризорник лукаво подмигнул мнe и самым серьезным тоном отвeтил:

– Фазанов.

– Ну, будет тебe шутить! Откуда здeсь фазаны?

– Ну, почти что фазаны, – охотно отступил Митя. – Тоже летали и тоже кричали.

– Вороны?

– Ну, вот еще... Откуда лeтом около жилья воронам взяться? Выше бери.

– Куропатки?

Митя усмeхнулся.

– И чeм это тебя кормили, что ты такой умный? Откуда через час на сковородe куропаткам взяться?

– Ага... Чайки, значит?

– Угу...

– А как ты их поймал?

– Эва! Как поймал?.. На приманку, как большевики Расею. И среди птиц дураки жадные есть... Дeло плевое... Пара рыбешек, крючки и шпагат. Рыбка лежит себe и лежит у моря, на камушкe. Ну, а я – в кустах. А чаек здeсь -как собак нерeзанных... 500 лeт вeдь никто не пугал... Глаза-то у них, что твои телескопы – куда там дяди Боба очкулярам! Чайка – животина прожорливая, жадная... Видит – рыбка блестит на берегу: ага, думает, волна, значит, выбросила даровой завтрак... Как бы только волна обратно не слизнула! Ну, и цоп ее! А дальше – все понятно...

– Но вeдь за это сажают в изолятор?

– Эх, сажают за все, за что ни захотят... Вот, дядя Боб как-то подсчитывал – ему за всe преступленiя против правил еще лeт 200 сидeть здeсь, если-б все наказывалось...

– В самом дeлe?

– Конечно. Такая уж наша жизнь. Тут силой взять нельзя – тут надобна ухватка... Уж за одно то, скажем, что я вас вытащил сюда, как спецов по физкультурe, тоже по головкe бы не погладили. Шутка сказать – "обман пролетарскаго учрежденiя". Кумовство, протекцiя... Или, вот, скажем, чайка – за каждую по мeсяцу. А 336 сколько их мы уже слопали? Без риска тут не проживешь...

Как вкусно хрустeли косточки чайки на зубах у голодных ребят! Митя живо устроил чайник, и по мeрe того, как наполнялся наш желудок, розовeли и прояснялись перспективы нашей жизни.

Когда Митя ставил на стол шумящiй чайник, Коля замeтил, что у паренька на лeвой рукe только два пальца.

– Гдe это ты пальцы свои потерял?

– Потерял? Не, братишечка, не потерял я свои пальчики, а продал, -насмeшливо отвeтил Митя.

– Продал? Что ты все шутишь!

– А очень просто, друг. У меня тут с чортом в лeсу торг такой был -либо ему жизнь свою отдай, либо пальцы. Ну, так я рeшился жизнь пальцами откупить...