Текст книги "Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)"

Автор книги: Борис Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

И веселый чекист побeжал дальше.

Но мы ни о чем не разговаривали.

___

Недeли через три-четыре я поздно вечером возвращался к себe домой. В городe было совсeм темно. Окраинныя улицы тонули в грязи, и я с трудом осторожно шел по узеньким деревянным мосткам у покосившихся заборов.

Навстрeчу мнe, пошатываясь, тяжело шлепал по лужам высокiй, коренастый человeк. Видя, что он и на узких досочках троттуара не тверд, я отступил в сторону, чтобы дать ему дорогу.

Что-то бормоча пьяным языком, человeк прошел мимо, но потом внезапно обернулся...

– Солоневич, ты?

Я узнал Мишку Крутых. Он облапил меня и стал сердечно цeловать, обдавая водочным перегаром.

Я хотeл отвязаться от него и уйти, но Мишка взял меня под руку. 390

– Да ты не уходи, Солоневич... Не вороти морды... Думаешь – чекист, сукин сын, ангидрит его перекись марганца... Думаешь – в крови замаран Мишка... Палач!.. Душегубец!..

Сквозь пьяныя нотки его голоса прозвучала глубокая боль человeческой души.

– Не плитуй, Солоневич... Погоди. Тута, вот, скамеечка под забором... Посидим... Да ты не смотри, что я пьяный... Потому, брат, и пью, что душа просит.

– Так ты же раньше не пил, Мишка!

– Так то раньше!.. – Голос комсомольца словно взорвался в истерикe. – Раньше я, брат, человeком был... И думал, человeком и останусь... А вот, братишка, чекистом сдeлали... У меня все изболeло, а они смeются... Гады ползучiе... Помнишь, Мальцев этот?.. Знаешь, как он людей-то разстрeливает?.. Не сразу... А с шуточками, прибауточками, со смeшками... О-о-о-о-о!..

– И тебя заставили? – тихо спросил я.

Мишка повернул свое лицо ко мнe, и его широко открытые глаза с каким-то странно пустым выраженiем застыли на мнe. Нeсколько секунд он молчал.

– Разстрeливал, браток... Заставили... Помнишь, тогда, как "Динамо" в первый раз играло, – как раз наканунe и пришлось... Оттого-то я играть и не смог... В лежку лежал... Пьяный... Ежели-б не водка – сам себя порeшил бы... Заставили... Куда дeнешься?.. Комсомолец – чекист, говорят... Д о л ж о ` н... Вот в том подвалe... С автомобильными фонарями...

Мишка почти бредил. Он впился пальцами в мою руку и говорил, как во снe:

– Поставили... Высокiй такой, борода, видать, сeдая, сeдая... Спиной стоял он... Руки сзади веревкой связаны и только дрожат, дрожат... А Мальцев смeется: "Ну-ка, Мишенька... сдай крещенiе... По живой человeческой падали первый выстрeл твой... Потеряй невинность свою, Мишенька, а то ненароком и сам туда встанешь"... А остальные смeются. Собрались, как в театр. И наган уже в рукe... Сeдая голова дрожит впереди...

Комсомолец разсказывал эту исторiю с таким реализмом, что я невольно вздрагивал. А он все сильнeе и 391 сильнeе сжимал мою руку и продолжал медленно напряженным голосом:

– А мальцевскiе глаза так и сверлят, так и жгут... "Плюнь, говорит, в него, Мишенька, пролетарским свинцом!.. Бахни, Мишенька... Ну-ка, согни пальчик!" У-у... Змeя... Не знаю... Убей меня Бог, не знаю, как рука поднялась. Как во снe было. А потом откуда-то голос дошел: "Ничего, ничего, Мишенька! Мы добьем. Спервоначалу оно никогда чисто не выходит. Молодец, паря!" И опять выстрeлы...

Голос комсомольца прервался каким-то судорожным глухим рыданiем. Он схватил себя за голову и пробормотал.

– У-у-у... Гады! Iуды проклятые! Душу мою искровянили! – И внезапно сорвавшись со скамейки, он бросился от меня, слeпо шагая по лужам и грязи.

Я остался сидeть, подавленный трагичностью его разсказа и своим безсилiем.

___

Больше Мишу Крутых я никогда не видeл. На мои вопросы о его судьбe динамовцы отмалчивались.

Перековка

"Мы, дeти страшных лeт Россiи,

Забыть не в силах ничего"...

В один из суровых дней, когда мороз был ниже 50 градусов и дышать колющим ледяным воздухом можно было только сквозь шерстяную рукавицу, я встрeтил кiевлянина Ледю. Он был в мeховой шапкe, сапогах из оленьяго мeха, с небритым измученным лицом:

– Как это вас сюда занесло?

– Да, вот, из Турухана... Два года там отбыл...

– Далеко на сeверe?

– У чорта на куличках... Полторы тысячи километров... В тундрe... Там только одни якуты со своими оленями. Привезли, выгрузили и бросили – живи, как знаешь. На мое счастье, в том кочевьe еще один ссыльный был, священник из Харькова – он помог мнe. А то хоть ложись под чумом и подыхай... 392

– Чeм же вы там занимались?

Высланная казачья семья. Сотни тысяч семейств крестьян и казаков привозили на далекiй сeвер и выбрасывали на произвол судьбы...

– Да, вот, вмeстe с батей помогали якутам этим с оленями возиться, да охотиться... Да еще грамотe пытались учить и медициной заниматься... Ну, дядя Боб, и доисторическая же жизнь там!.. Вeрите ли, больше года мыла не видал... 393

– А из молодежи там никого не встрeчали?

– Была одна дeвушка, кажется, скаут из Крыма... Но верстах в 300, да я тогда и не знал...

– Не знаете, что с ней?

– Чекист, который меня вез сюда, говорил, что умерла: туберкулез. Еще бы! С юга дeвушка, лeт, кажется, 16-17... В полярной дырe, да без питанiя...

Я разсказал Ледe свои новости. Он печально покачал головой.

– Ну, ну, не думал я, что ребят так здорово давнут... По Кiеву, кажется, человeк около 20 арестовали... Но кого куда выперли – право не знаю... Вот, жду Лиду, она, может быть, знает...

– А она прieдет сюда?

– Да я же, дядя Боб, женился на ней! Покорила она мое сердце веселостью своей, да задором... Да, вот, около года только прожил семьей...

– Ну, так вам нечего Бога гнeвить... А я, вот, только мeсяцев что-то четыре или пять...

– Как? – просiял Ледя. – Вы тоже женились?

– Был такой грeх, Ледя. За меня наша Ирина имeла несчастье выйти замуж.

– Вот это здорово! – искренно обрадовался Ледя. – Подходящая пара... Но почему же "несчастье"?

Я посмотрeл на него и невесело улыбнулся...

– Да... да... – понял он. – Паршивая наша судьба... Да и дeвчат наших – тоже... Эх, что и говорить, попались мы в передeлку, дядя Боб!.. Ну, конечно же, вы правы были тогда, послe похорон знамени... Нам-то уж жизнь на что яснeй доказала – нужно быть или с ними, или против них... С ними – с души воротит. Значит – против... Так вот и выходит: из какой-нибудь сотни молодежи штук 5-6 на их сторону становятся, а остальные так или иначе против. Нeкоторые пассивно – вродe тихаго саботажа, а другiе покрeпче... А сколько молодежи в тюрьмах! Да и пострeливают ребята здорово... Чeм их теперь напугаешь?.. Всякiе антисовeтскiя группировки, как грибы, растут. Их вылавливают, а они опять.

– А у вас, Ледя, аполитичность совсeм вывeтрилась? 394

Лицо Леди, когда-то привeтливое и юное, уже покрылось морщинами раздумья и горечи. Казалось, что за эти 3-4 года он возмужал и перемeнился совершенно...

– Да, это уж что и говорить!.. Этак, пропуская молодежь через тюремный фильтр, ГПУ хоро-о-оших себe врагов готовит! Да всe "классовыми врагами" и зовутся. А вeдь, по существу, сама система себe же врагов вездe создает... Ох, и будет же когда-нибудь взрыв! Сколько горючаго матерiала в душe каждаго... Сейчас много не размахнешься – очень уж жмет все вокруг. Но что потом будет!.. Вeдь не забудут ничего!..

– Значит, встрeтимся, так сказать, на баррикадах?

Ледя не улыбнулся.

– Да что-ж... Придется, если доживем.. Но и то вeрно: боевой народ -наши русаки. Вот говорили – мягкая натура, славяне. А вeдь никак не сдаются! Вездe бой идет – в каждой деревнe, в городe, даже в лагерях... И нeт мира нигдe... Эх, какой же я дурак был, что стрeлять не учился. Да, как слeдует... Тьфу, дьявольщина! Уж чему, чему, а этому дeлу теперь в первую очередь учиться нужно... Да вот, всe думали – "обойдется".... "Моя хата с краю"... – Ну, я то, хоть – мнe что – я щенок был... А как, вот, вы, Борис Лукьяныч, не сказали нам насчет винтов?.. О том, что против большевиков к а ж д ы й должен брать винтовку – каждый скаут... А герли и волчата – патроны подносить... Если не хотят потом в безпризорниках бeгать... Эх!.. 395

Глава VII

Прицeл взят

Рeшай

Карательная политика ОГПУ не любит шутить. Ея конвеер не любит легко разставаться со своими жертвами. Всякiе законы о гуманности совeтскаго правосудiя – это, конечно, только слова на бумагe. А бумага, как общеизвeстно, гнется под любыми дуновенiями капризов владык...

И теперь в СССР есть люди, которые, по существу, не выходят ни на час из конвеера совeтской машины наказанiя. Тюрьма смeняется лагерем, лагерь -ссылкой, ссылка – высылкой, а потом все начинается сызнова. Много таких "классовых врагов", не выходящих на свободу, встрeчал я на своем совeтском пути. В большинствe случаев, это все священники и бeлые офицеры.

Мнe лично "по штату" полагалось провести 5 лeт в Соловках, потом столько же в ссылкe (то-есть по назначенiю ГПУ) и потом еще 3 очистительных года в высылкe. Всякими правдами и (значительно больше) неправдами мнe удалось сократить всe эти сроки, как без труда (но надeюсь не без удовольствiя) могут высчитать мои читатели.

Осень 1930 года застала меня в милой Салтыковкe – подмосковной мeстности, гдe жил мой брат. Я очутился там проeздом, слeдуя из ссылки в высылку: из Сибири – в город Орел. Болeе 4 лeт не видался я с родными, и даже сознанiе того, что через нeсколько часов нужно eхать дальше, не омрачало радости встрeчи. Если уж Соловки и Сибирь были в прошлом, -казалось, все худшее – сзади.

Цeлый вечер разсказывал я о своих приключенiях и переживанiях. Было здeсь и смeшное, и трагичное, и трогательное, и страшное. 396

Брат молча курил папиросу за папиросой и задумчиво качал головой.

– Ну, и к какому ты выводу пришел послe всего этого? – неожиданно спросил он меня в концe моих разсказов.

Я не нашелся сразу, что отвeтить.

– О чем это?

– Да вот, о совeтской дeйствительности?

– Да какой же может быть иной, кромe самаго пессимистическаго!

– Ну, слава Богу – значит, и твой оптимизм дал, наконец, трещину.

– Ну, уж сразу и трещину... Оптимизм – это не политическiй анализ, а, так сказать, точка зрeнiя на мiр. Но, вот, насчет "новой жизни" и соц-строительства – послeднiя надежды, дeйствительно, ушли безповоротно... Нашей русской молодежи нeт мeста в этой странe.

– Только вашей, как ты говоришь, непокорной молодежи нeт мeста? А другим – мирно и сладко живется? Неужели, по твоему, кто-нибудь выиграл во всей этой идiотской исторiи, именуемой пролетарской революцiей?

– Ну, чекисты, по крайней мeрe, выиграли.

– Во всяком государствe есть палачи, и им, как правило, сытно живется. И той сволочи, на которой держится совeтская власть и для которой жизнь и слезы человeческiя – песок под ногами, – им тоже кое-как живется!.. Относительно, конечно. В старину дворник жил много лучше и, главное, спокойнeе, чeм какой-нибудь нынeшнiй предисполкома... И вот, собралась такая шайка ни перед чeм не останавливающихся людей, связала каждаго взаимной порукой пролитой вмeстe крови и творит эксперименты...

В голосe брата слышалась сдержанная злоба.

– Так что же, по твоему, перебить эту сволочь?

– Поздно уже. Надо было раньше... Да не сумeли. Сперва деликатничали, а потом не так взялись за борьбу. А теперь уже поздно – аппарат власти в их руках. Мы голыми руками ничего не сдeлаем.

– Так что же: faire bonne mine au mauvais jeu?

– Ну, это уже к чорту! А выход, по моему мнeнiю 397 простой – если тебe, как ты сам говоришь, нeт мeста в этой странe, давай уйдем в другую!

– Драпать за-границу?

– Ну, конечно... Не гнить же здeсь, безсильно сжимая кулаки, и еще притворяться "энтузiастом соцiалистической стройки"... Вот, возьми -сколько хороших ребят хотeло быть полезными странe... Этак по хорошему. Вот, и скауты, и сокола – да мало ли кто еще хотeл быть просто русским, просто полезным Россiи. Но вeдь, как ни работай, все равно все это идет на пользу мiровой революцiи и совeтской шайкe... Вот, возьми себя: Сколько ты уже в суммe отсидeл – годиков с 5? Ну, хорошо – ты: от тебя запах контр-революцiи за версту слышен. А твои скауты – эти тысячи молодых голов, арестованных тогда вмeстe с тобой? А тысячи и тысячи других – там в лагерях?... А на волe – какое у них будущее – соцiалистическаго раба?...

Брат нервно закурил новую папиросу.

– Ты сам должен понимать, Боб, что без тебя бeжать я не мог. А теперь... теперь – пора.

– Погоди, погоди, Ваня... Уж очень это все для меня оглушительно. Я, пожалуй, уже даже отвык от широкаго взгляда на жизнь... Вся борьба была направлена на то, как бы словчиться, чтобы хоть сегодня-завтра быть живым и сытым. Дай толком оглядeться, да очухаться. За всe эти годы я видал совeтскую жизнь только с оборотной стороны. Со стороны изнанки. Дай немного посмотрeть на нее и с другой стороны. Вeдь трудно же так молнiеносно рeшать вопрос только с индивидуальной точки зрeнiя...

– Ну, что-ж... Присмотрись, Боб, присмотрись... – серьезно отвeтил брат. – В твоем выводe я увeрен. И рeшай. Пока есть молодость и силы -нужно бeжать. Только там, внe этой тюрьмы, мы, дeйствительно, сможем широко бороться с большевизмом и его ядовитым туманом. А здeсь – мы на учетe, и на плохом учетe. Помочь мы здeсь уже ничeм не можем. Эта иллюзiя лопнула. Нам в совeтских условiях можно теперь быть либо рабами, либо погонщиками рабов. Третьяго не дано. А мы ни для того, ни для другого не приспособлены... 398

Орел

Маленькiй городок у границы с Украиной. Кругом – черноземныя поля. К югу эти поля идут до Чернаго моря. Еще недавно, до революцiи, эти поля кормили до сыта не только всю Россiю, но давали хлeб и Европe. Теперь эти поля покрыты рeдкими посeвами, худыми и тощими, поросшими бурьяном. Кое-гдe кучей ржаваго желeза стоят в полe брошенные трактора. Поздней осенью из под снeга сиротливо торчат неубранныя скирды хлeба... А голод держит своими цeпкими руками и город, и деревню.

Крестьянство разбито, обезсилено и разорено "коллективизацiей". Насильно созданные, неорганизованные, лишенные своих лучших хозяев -"кулаков", разстрeлянных или высланных на сeвер, – колхозы не могут накормить до-сыта страну.

Как?

Частенько здeсь, в эмиграцiи, друзья и знакомые с интересом спрашивают меня: "Ну, а как вы питались в Совeтской Россiи?"

Щадя в гостиных и столовых общiй аппетит и настроенiе, я обычно стараюсь ускользнуть от отвeтов на этот вопрос. Вeдь развe можно честно, без замалчиванiй, объяснить "приличному обществу", как изворачивался в голодной жизни здоровый парень с бронебойным аппетитом и без "буржуазных предразсудков?"

Не раз на настойчивые разспросы радушных хозяев я сообщал, что мнe, собственно, пришлось б ы т ь  с ы т ы м в совeтскiе годы только в 1917 году на Кубани и что с тeх пор я не голодал только два коротких перiода в моей жизни – около года в перiод НЭП'а (1925-1926 г.г.) и мeсяца два – в концлагерe, перед самым побeгом заграницу, когда я накапливал силы самыми смeлыми и рискованными путями. Все же остальное время это постоянное полуголодное существованiе, постоянная нехватка даже чернаго хлeба, не говоря уже о всяких полузабытых вещах, как масло, мясо, сахар...

Как я выглядeл в 1933 году – в перiод питанiя воронами. Вeс был около 80 кило (теперь – 94). За плечами – статив фото-аппарата. На мнe морской бушлат, выдачи 1923 года.

Как глубоко унизительна для сознанiя культурнаго человeка эта постоянная погоня за "жратвой"! Поeсть 399 400 досыта хотя-бы нeсколько дней подряд – представлялось какой-то недостижимой мечтой. И мудрено-ли, что за первые три мeсяца моего пребыванiя в благословенной Финляндiи моя скромная персона стала вeсить на 12 клгр. больше.

А "в прежнем" в теченiе остальных долгих лeт моего подсовeтскаго существованiя на моей "скатерти-самобранкe" перебывали самыя "оригинальныя" блюда: и вороны, и галки, и воробьи, и лягушки, и собаки, и кошки, и даже крысы... Бр-р-р... Всего было. И все это вовсе не дeло далекаго прошлаго. Еще в 1933 году, перед вторым побeгом, меня, человeка с высшим образованiем, спасали от голода родимыя русскiя вороны, которых я ловил капканом.40

40 Не пережив самому, трудно как-то вeрить совeтской жизни. И когда я слышу – и не рeдко – жалобы эмигрантов на тяжесть здeшней жизни, мнe хочется предложить проэкт устроить "санаторiй для излeченiя пессимистов". Санаторiй – в видe кусочка совeтскаго концентрацiоннаго лагеря. Жизнь гарантируется, излeченiе тоже. Через мeсяц такой жизни по совeтскому образцу – я увeрен – из санаторiя выходили бы неисправимые оптимисты, весьма довольные эмигрантской дeйствительностью.

Кусочек "совeтской карьеры"

Попав в тихiй, богоспасаемый град Орел, я надeялся там нeсколько отдохнуть от избытка административнаго вниманiя ОГПУ и пробыть нeкоторое время в безвeстности и покоe. Но мнe не повезло. Мнe удалось скрыть свои медицинскiя званiя и не поeхать по разверсткe Райздравотдeла в какой-нибудь "учортанакуличкинскiй" колхоз. Но меня подвела извeстность атлета и, так сказать" "спортивнаго писателя". Слухи, что я гдe-то скрываюсь в городe, просочились в мeстный совeт физической культуры. Получив повeстку явиться, я не стал дожидаться, когда ОГПУ "подтвердит" вызов, и, "скрипя сердцем", поплелся в совeт.

– Вы же сами должны понять, тов. Солоневич, – стал убeдительно разливаться передо мной секретарь совeта, вихрастый комсомолец, – мы не можем позволить себe такой роскоши, как не использовать такого спеца... 401

– Но вeдь я адмссыльный, – пытался выкручиваться я.

– Ну, это дeло уже кругом согласовано. Звонили и в ГПУ и там все утрясли. Одним словом – два слова... Кругом шишнадцать. Вот вам путевка на желeзку. Мы надeемся, что вы там поставите работу на ять...

Словом – "без меня меня женили, я на мельницe был"... Но спорить, особенно в моем положенiи, было, мягко выражаясь, неосмотрительно. Я и не спорил.

Впрочем, мои спортивные таланты были в перiодe эксплоатацiи что-то мeсяца только два.

Как-то утром ко мнe впопыхах вбeжал сторож клуба:

– Так что, тов. Солоневич, начальник просит срочно прiйтить. И с вашим... как его... фатиграфским аппаратом...

Оказалось, что начальство хотeло увeковeчить какой-то очередной пленум, "явившiйся переломным моментом в развитiи"... чего-то там... ну, и так далeе. Но городской фотограф почему-то не прибыл. Тогда вспомнили обо мнe. А у меня, дeйствительно, был небольшой "фатиграфскiй аппарат", старый Эрнеман с апланатом. Но на безрыбьe и рак – рыба. И мой заграничный Эрнеман возбуждал благоговeнiе окружающих. В своей комнатe я ухитрился устроить даже что-то вродe лабораторiи. Так как ни электричества, ни керосина не было, то я по-просту вставил в окно фанерный щит с красным стеклом и с помощью семафорных линз, скомбинировал даже увеличитель....

Голь на выдумки хитра. А совeтская – в особенности: иначе не проживешь.

Мое появленiе на Пленумe было встрeчено весьма радостно. Запечатлeть свои физiономiи в назиданiе потомству – что ни говори – заманчиво. Особенно – задарма...

– Ну-ка, Солоневич, – привeтствовал меня секретарь парткома, окруженный "энтузiастами совeтскаго транспорта" – исковеркай нас, как Бог черепаху...

Мой Эрнеман щелкнул.

Через час, когда делегаты послe обeда вернулись 402 в зал засeданiя, большая увеличенная фото-группа уже висeла у входа.

Фурор был полный. Меня прозвали "сверх-ударником с ураганными большевицкими темпами", а вечером замороченный и обалдeвшiй завклуб заявил мнe на самых лирических тонах своего скромнаго и охрипшаго от говорильни дiапазона:

– Брось-ка ты, Солоневич, свою физхалтуру к чортовой матери... Кому она, в самом дeлe, нужна? Вот тоже занятiе! Переключайся-ка, брат, на фото-работу. Вот это – да! Ударники, кампанiи, премiальничество, интузiасты, подъем масс и всякая такая штукенцiя. И потом опять же – на виду всегда. Сегодня, вот, здорово ты сгрохал все это. Так как – заметано? Пиши смeту. На что другое – а на показ достиженiй деньги завсегда найдутся. И должность тебe как-нибудь сварганим подходящую, занозистую...

Так стал я фотографом, или, оффицiально – "рукрайсвeтгазом" нашей желeзки41 и поселился на Желeзно-дорожной улицe No. 12.

Пролетарская жизнь

В другой половинe нашего крохотнаго домика жила семья желeзнодорожнаго слесаря – типичная семья провинцiальнаго рабочаго – всегда полуголодная, оборванная и придавленная нуждой.

Маленькая дочурка слесаря, Аня, только лeтом могла всласть бeгать по садику и двору. В остальное время, особенно в плохую погоду и зимой, она отсиживалась дома по той простой причинe, что ея обувь не была предназначена ни для грязи, ни для снeга. Когда бывали морозы и грязь, Аня не могла даже в школу ходить.

За два года, которые я провел в сосeдствe с семьей слесаря, Аня только раз получила молоко. Да и то это было, когда дeвочка заболeла и ей нужно было "усиленное питанiе" (кошмарная фраза для каждаго русскаго врача).

41 Для любителей совeтских ребусов сообщаю полное названiе своей должности: "Рукрайсвeтгаз Райпрофсожа 2 ст. Орел МК жд НКПС СССР". 403

И купленный Анe литр молока за два рубля, помню, пробил сильную брешь в бюджетe слесаря. В этот день взрослые голодали.

Как-то весной я разговорился с маленькой Аней, копошившейся в пескe, во дворe под лучами теплаго весенняго солнышка.

Уж не помню, как и о чем велся разговор, но случайно я спросил:

– А ты пирожное, Анечка, кушала?

Дeвочка подняла на меня свои голубые глазки и быстро отвeтила:

– Не... А что такое "пирожное"?

В дальнeйшем разговорe оказалось, что и "ветчина", и "какао" – понятiя Анe незнакомыя. И только при словe "апельсин" ея блeдныя губки довольно улыбнулись.

– Это, дядя, я знаю. Это в книжкe нарисовано – такое круглое, вродe мячика.

– Что с ним дeлают? – каким-то невольно сорвавшимся голосом спросил я.

– А я не знаю, – просто отвeтила дeвочка.42

42 По техническим причинам в книгу не вошли многiе очерки из жизни совeтской молодежи, напечатанные в "Голосe Россiи": "Совeтскiй быт", "Под колесами машины", "Комсомольское Рождество" и др.

Весна 1932

– "Гражданин, вы арестованы"...

Боже мой! Опять эта фраза... Сколько раз пришлось мнe выслушивать ее!..

На этот раз она была произнесена в моей маленькой комнаткe в Орлe. По приказанiю из Москвы я опять был арестован и через 2 суток сидeл в Центральной тюрьмe ОГПУ, на Лубянкe.

Тe же картины опять стали проходить перед моими глазами – то же безправiе, тот же бездушный, жестокiй механизм гнета и террора, тe же камеры, переполненныя придавленными страхом людьми.

Секундой мелькнула встрeча с Сержем. Его похудeвшее лицо невесело усмeхнулось мнe с высоты желeзной лeстницы второго этажа.

– Боб, ты? 404

– Я... я... А ты здeсь как?

– Да вот из ссылки, из Сибири, привезли этапом.

– А в чем дeло?

– Да не знаю... Не забывают, видно!.. О Димe слышал? Разстрeлян на островe в 1929 году...

Раздался чей-то окрик, и Серж скрылся в корридорe. Еще раз мелькнуло его лицо с дeланной улыбкой, и он устало махнул рукой на прощанье.

В теченiе ближайших недeль состоянiе моего зрeнiя настолько ухудшилось, что мнe удалось добиться осмотра врача и, благодаря счастливому стеченiю обстоятельств, попасть в больницу при Бутырской тюрьмe.

Прошло три мeсяца, в теченiе которых я не только не получил обвиненiя, но даже не был допрошен.

Но вот, как-то поздно ночью, когда всe уже спали, в палату вошла встревоженная сидeлка.

– Кто здeсь Солоневич?

Я отозвался.

– За вами из ГПУ прieхали.

– А как: с вещами eхать или без вещей?

Сидeлка ушла и через нeсколько минут появилась с таким же встревоженным врачом.

– Сказали – со всeми вещами. А зачeм – не говорят. "Наше дeло", отвeтили.

Дeлать было нечего. Я спустился вниз и смeнил больничный халат на свое платье. Каптер, сам заключенный, смотрeл на меня с искренним сочувствiем.

– Ну, прощайте товарищ, – задушевно сказал он, пожимая мнe руку. -Дай вам Бог.

Загудeла машина, и в темнотe ночи меня повезли на Лубянку.

Зачeм?

Опять 4-й этаж. Опять, как 6 лeт тому назад, "Секретный отдeл". Слeдователь, маленькiй, сухой человeк в военном костюмe, стал быстро и рeзко задавать мнe обычные вопросы.

– Да я столько раз отвeчал на все это. Даже здeсь, в этой комнатe.

– Не ваше дeло! – оборвал чекист. – Вы арестованный и обязаны отвeчать на всe вопросы. Скажите, с 405 кeм из молодежи вы встрeчались в Сибири, в Орлe и при своих поeздках?

– Да я только то и дeлаю всeми своими днями на волe, что встрeчаюсь с молодежью. Слава тебe, Господи, сам еще состою в этом почетном званiи!

– Бросьте притворяться, – обрeзал чекист. – Нас интересует, с кeм из п о д п о л ь н о й молодежи вы встрeчались. Перечислите нам фамилiи этих лиц.

– Если вы спрашиваете про концлагерь – так там вся молодежь так или иначе контр-революцiонна, конечно, по вашей оцeнкe. А на волe я ни с кeм таким не встрeчался.

– Ax, не встрeчались? – иронически скривился слeдователь. – А что такое СММ, вы не знаете?

– Слыхал, что это какое-то названiе группы молодежи, но подробнeй не знаю.

– Ах, тоже не знаете? И ни с кeм из них не встрeчались? Так, так... И со скаутами и с соколами тоже не встрeчались?

– Что-то не приходилось.

– И что такое "Сапог" – не знаете?

– Да это шутливое названiе какого-то скаутскаго кружка.

– Ах, "шутливое"? А чeм они сейчас ш у т я т вам неизвeстно?

– Нeт.

– А с членами этого "Сапога" вы встрeчались за это время? Связь между вами продолжается?

– Дружба, конечно, остается. Но в Соловках и Сибири их не было.

– Значит, полная невинность? Ну, ну... У нас совсeм другiя свeдeнiя. Но не в этом дeло. Не думайте, что мы вас забываем. Вот против вашей, как вы называете, "дружбы" мы-то и боремся. И этой "дружбы" мы вам проявить не дадим. Вы всe у нас – как под стеклышком. Насчет своей дружбы и встрeч забудьте!.. Можете идти.

– Позвольте, развe я не могу узнать своего обвиненiя?

– Это вас не касается. 406

– Тогда мнe придется подать жалобу прокурору! Вeдь скоро четыре мeсяца я сижу без обвиненiя и допросов.

Неожиданно слeдователь любезно улыбнулся:

– Ах, пожалуйста, пожалуйста! Если у вас есть свободное время и бумага – сдeлайте одолженiе, пишите. Это, говорят, хорошо влiяет на нервы и развивает терпeнiе!..

___

Мое появленiе рано утром в больницe произвело настоящую сенсацiю. Каптер, помогая мнe переодeваться, радостно сiяя, говорил:

– Боже мой!.. Это, ей Богу, в первый раз, как человeк, взятый ночью в ГПУ, живой вернулся... Ну, счастье ваше, товарищ. Потом, ежели, Бог даст, выйдете – свeчку Николаю Угоднику поставьте!..

Тучи над настоящим, как-будто разошлись – обвиненiя мнe предъявлено не было, и появились нeкоторые шансы на благопрiятный исход даннаго "сидeнiя". На зато будущее было теперь покрыто непроницаемым, мрачным туманом. Слова слeдователя доказывали, что слeжка за мной все еще продолжается, что мое "дeло" никак не прекращено и что туда все время подкладываются новыя свeдeнiя о моих встрeчах, разговорах, путешествiях, дeйствiях и пр. По-прежнему я "плотно сидeл на карандашe ОГПУ".

В просторeчiи это значило, что опять и опять будут аресты, по-прежнему всe, кто будут со мной встрeчаться, неминуемо попадут под подозрeнiе, и что я останусь приманкой, на которую ОГПУ будет вылавливать "контр-революцiонную" непокорную молодежь.

Меня "обезвреживали" со всей тщательностью и цинизмом чекистскаго аппарата. Для молодежи, для своих друзей я уже ничего не смогу сдeлать... Вся моя дeятельность была сжата суровыми рамками чекистскаго наблюденiя...

___

Безпомощность и безвыходность давили душу.

Опять потекли "мирные дни" заключенiя. По-прежнему раз в недeлю острый шприц протыкал глазныя яблоки и вливал туда "физiологическiй раствор". И я 407 потом ходил с кроваво-красными глазами и почти ничего не видeл... Слeпота, как и раньше, в Соловках, опять вплотную стояла рядом со мной...

___

Помню сравнительно небольшой эпизод, рeзко врeзавшiйся в сeрые дни больничной жизни. Этот тон был сeрый, конечно, только относительно. Постоянно случались драки, стрeльба по бeглецам, воровство, артистическое и даже изысканное. Дни проходили "не скучно": то кого-либо вызывали на разстрeл, то кто-либо освобождался, то какую-либо разсeянную сестру милосердiя уголовники насиловали гурьбой в темной палатe, то случалось какое-либо самоубiйство. Но все это были явленiя, которыя для совeтских нервов не представляли чего-то, из ряда вон выходящаго. Но один случай запомнился очень ясно.

Цeна револьвернаго патрона

С утра во всeх палатах больницы Бутырской тюрьмы ожиданiе – готовится очередной этап. Внизу идут наспeх созванныя врачебныя комиссiи для опредeленiя "годности в этап". Предполагается, что "долeчиваться" будут в лагерe...

В сосeдней палатe – шум и споры: это пытаются отправить в лагерь молодого вора, пытавшагося заслужить помилованiе доносами на товарищей. Он ошибся в каких-то своих расчетах и теперь все-таки вызван на этап. А для него, "стукача" и "ссученнаго"43, лагерь – это смерть. Он знает, что в первый же день его пребыванiя в лагерe он будет найден гдe-нибудь во рву с ножом между ребрами: "великое урочье племя" имeет свои жестокiе законы...

И этот вор, Ванька Хлюст, всeми силами давно уже пытается отвертeться от этапа. Гдe-то он ухитрился сам привить себe гоноррею. Потом, послe выздоровленiя (принудительное лeченiе), ухитрился заразить себя трахомой. А недавно втер себe в глаз кусочки химическаго карандаша.

43 Доносчика и предателя.

Но вот – все-таки роковое: "собирайся с вещами"... И в палатe грохочет соленая матерная ругань и пререканiя 408 между ним и надзирателями. Силы не примeняют – как никак – больница...

Потом все затихает. Ванька как-будто сдается и начинает собирать вещи.

Но через пять минут откуда-то из корридора раздается истошный вопль, и потом я вижу мимоходом, как Ваньку тащат из уборной с окровавленной рукой. Оказывается, что он успeл разрeзать себe вены откуда-то раздобытой безопасной бритвой.

Нажим надзирателей временно ослабeвает. С забинтованной рукой Ванька остается лежать в палатe и с сiяющим лицом хвастается перед сотоварищами своей ловкостью.

Послe обeда в корридорe раздается звон шпор и шаги нeскольких людей. Мелькает форма сотрудника ГПУ и двух каких-то в штатском.

Все затихает, и мы слышим отрывки разговора:

– Так, значится, вы, гражданин Веселов, отказываетесь иттить в этап?

– Да как же я могу, – отвeчает взволнованный и заискивающiй голос Ваньки. – Да я бы с моим полным... Да развe-ж я могу?.. Почитай, вся рука располосована...

– Так, значит, вы отказываетесь? – сухо повторяет голос.

– Да, больной же я совсeм, товарищ Начальник.

– Ну, ну... Дeло ваше...

Наступает молчанiе на нeсколько минут. Потом тот же голос продолжает:

– Вот, подпишите акт, что вы отказываетесь идти в этап.

– Дак я же, товарищ Начальник...

– Либо вставайте на этап, либо подпишите, – коротко звучит отвeт чекиста.

Послe нeкоторых пререканiй Ванька, видимо, подписывает.

– А теперь вы, товарищи, подпишите... Формальность – ничего не попишешь.