Текст книги "Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба советской молодежи)"

Автор книги: Борис Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Да ты брось, Митя... Не говори загадками. Мы же свои ребята.

– Ну, ладно. Дeло-то проще простого. Было такое дeло – вот, дядя Боб знает – дернула меня нелегкая на колокольню здeсь полeзть. Зачeм? Дeло было... Ну, так вот – не повезло мнe. Засыпался. Спрашивают меня, значит, "зачeм лазил?" А, я – "Флаг, говорю, снять на портянки – дюже холодно"...

– А ты и в самом дeлe за флагом лазил?

Митя хитро прищурился...

– Много знать будешь – скоро облысeешь... Ну, хоть бы за яйцами чаечьими... Все едино... Не в том дeло... За это на Сeкирную меня и поперли. Там как-то еще выжил, а вот от лeса потом никак не выкрутился... Та-а-а-ак... А как попал я, значит, раб Божiй, в лeс, так вижу – все равно здeся я не вытяну... Силенок у меня, сами видите, – как кот наплакал или курица начихала. А тут еще прямо с Сeкирки да в лeс... Ну, вам сказывали, вeрно, как там людей мучат... Я и вижу – амба приходит. Либо пальцев лишиться, либо жизни. Эх, гдe наша не пропадала!.. Я выбрал минуту, когда охрана не видала, руку на бревно и хрясь топором...

– Ух!.. – невольно вскрикнул Коля и вздрогнул. В наступившем молчанiи кто-то глухо спросил:

– Больно здорово было? 337

– А ты как думаешь? – насмeшливо огрызнулся Митя. – Это тебe не полбутылки хлопнуть... Ну, я руку в снeг. Кровь струей хлещет. Руку, как огнем, жгет. Да я слабый был... На счастье, и сомлeл. А дальше уж и не помню. Подняли меня ребята, руку в тряпку закрутили, повели к охранe. А тe не вeрят. Прикладами по спинe... "Саморуб, сволочь, – кричат. – Лежи здeсь, говорят, до конца работы"... Так и пролежал. Да зато потом в кремль послали. А в санчасти перевязывать отказались: "Саморубов, говорят, запрещено перевязывать... Много вас таких"... – "Что-ж, так и гнить?" -спрашиваю. "Дeло ваше"... Ну, я к дядe Бобу – по старой памяти. Он мнe кое-что тут еще оттяпал и перевязал. А потом – хотишь, не хотишь -пришлось меня в инвалиды записать. Это уже не филон31 – дeло чистое. Но зато от лeса избавился. Вот, Бог даст, живым и останусь. Как это поется:

Хорошо тому живется,

У кого одна нога:

И сапог-то меньше рвется,

И портошина одна ...

– Ну, а рука-то как, дeйствует?

– Рука? А что-ж, приноровился. Тяжелой работы дeлать не могу, а так -справляюсь... Вот у дяди Боба вродe повара...

31 Филон – Фальшивый Инвалид Лагерей Особаго Назначенiя.

И Митя, торжествующе улыбаясь, начал сворачивать "козью ножку", ловко пользуясь оставшимися от выгодной коммерческой сдeлки с чортом двумя пальцами.

>>>

Сочельник

Соловецкiй дом

Сегодня канун Рождества Христова... Мы уже давно мечтали провести этот вечер по праздничному. Всeм друзьям передано приглашенiе "на елку". Собраться вмeстe и трудно, и опасно, но уж куда ни шло... 338

Вечером я только поздно освобождаюсь от какого-то засeданiя в кремлe. На дворe воет и рвется вьюга. В воротах кремля тусклая лампочка едва освeщает фигуру часового, кивающаго мнe головой. Он знает меня, и пропуска предъявлять не нужно. Я прохожу через громадныя чугунныя ворота кремля под массивом старинной башни и выхожу на простор острова.

Вeтер валит с ног. Тучи снeга облeпляют со всeх сторон, и я медленно иду привычной дорогой около темнeющей стeны, борясь с вихрем и напряженно вглядываясь в темноту сквозь завeсу мятели... Вот, наконец, и наш сарай...

В кабинкe, пристроенной к сараю нашими руками, меня оглушает привeтственный гул дружеских голосов. Печь пылает. В комнаткe свeтло, тепло и уютно. Атмосфера молодости, смeха и оживленiя охватывает меня.

На столикe уже стоит наше "роскошное" рождественское угощенiе – черный хлeб, селедка и котелок каши. Сегодня мы будем сыты – рeдкая радость в нашей жизни...

Всeм сeсть некуда. Поэтому часть "пирующих", как древнiе римляне, "возлежат" на койках, придeланных в два яруса к стeнe, и оттуда свeшиваются их головы со смeющимися лицами.

Многiе не смогли придти на приглашенiе. Вырваться вечером из кремля не так-то легко. Но все-таки у столика улыбается всегда спокойное, твердое лицо Сержа, блестят молодые, веселые глаза Лени. Здeсь и Борис, и Сема, и Володя...

Пришел к нам и одесскiй маккабист Iося. Их спортивные и скаутскiе отряды тоже были вездe ликвидированы "на корню". Развe, с точки зрeнiя соввласти, мечтать об еврейском государствe не предательство перед "пролетарiатом всего мiра", не имeющем права имeть другого отечества, кромe СССР?..

Кромe нас, в кабинкe и наши инструктора спорта: Вячеслав, Саныч и Сергeй.

Дядя Вяча

Вячеслав Вихра – мой помощник по спорт-станцiи. Его худощавая, стройная фигура обманывает – может 339 показаться, что перед вами юноша. Но вот он обернулся, и вы с удивленiем замeчаете его сeдые волосы...

Вячеслав – старый чех-"сокол". В том году, когда я имeл удовольствiе осчастливить мiр своим появленiем на свeт, Вячеслав прieхал из родной славянской страны – Чехiи, чтобы создать в странe старшаго брата – Россiи – Сокольскую организацiю. 30 лeт провел он здeсь, честно отдавая свои силы физическому и нравственному воспитанiю русской молодежи. Но вот грянула большевистская революцiя, и он оказался "классовым врагом" только за то, что воспитывал в молодежи любовь к Родинe-Россiи...

Общество "Сокол", оъбединяющее много тысяч молодежи и взрослых, было подвергнуто разгрому одновременно с Маккаби и скаутами. Нeсколько сот соколов было брошено в тюрьмы, лагеря и ссылки. Старших послали в Соловки. В их числe и нашего "дядю Вячу", который теперь обучает сторожей своей неволи – красноармейцев – лыжному дeлу...

Саныч

Саныч – наш инструктор спорта, в прошлом – офицер поручик. Красивое, породистое лицо. Крeпкая изящная фигура. Он повeрил амнистiям совeтской власти и вернулся послe конца гражданской войны из-за границы в СССР. Итог ясен – Соловки.

Благодаря смeшной случайности, он в Соловках попал под "высокое" покровительство командира полка мeстной охраны и был назначен инструктором спорта среди красноармейцев.

Как-то случайно этот командир мимоходом бросил Санычу какой-то вопрос. По старой военной привычкe поручик мгновенно вытянулся в струнку и механически четко отвeтил:

– Точно так, господин полковник!

Угрюмая, звeрская рожа чекиста расплылась в довольной улыбкe. Его, стараго безграмотнаго фельдфебеля, назвали "полковником"!.. И назвал один из тeх офицеров, перед которыми он сам столько раз стоял на-вытяжку... 340 Как ласкает ухо такой почетный титул, пусть даже незаслуженный!..

– Ну, ну!.. Не "господин полковник", а только "товарищ командир", -снисходительно улыбаясь, сказал он, но с тeх пор его сердце было покорено Санычем...

Сломанный бурей молодой дуб

Крeпкая, квадратно сколоченная фигура. Твердое, красивое лицо со смeлыми глазами. Прямая, военная выправка... Это другой наш инструктор, Сережа Грабовскiй. Он, как и многiе другiе здeсь, – бeлый офицер, попавшiйся на провокацiю... В концe гражданской войны он эвакуировался вмeстe с армiей и потом тоже поддался уговорам совeтских агентов и вернулся...

Теперь он в Соловках на 10 лeт.

Сережа – мой старый друг и товарищ по виленской гимназiи. Мы вмeстe с ним учились, вмeстe проходили первыя ступени сокольскаго воспитанiя. Уже и тогда одними из характернeйших его качеств были смeлость и упорство.

Помню, как-то в гимнастическом залe он, великолeпный гимнаст, дeлал велеоборот ("солнце") на турникe. Турник был технически невeрно установлен, шатнулся, и Сережа, сорвавшись на полном махe, пролетeл нeсколько метров в воздухe и ударился грудью о печку. Всe ахнули и бросились к нему. Лицо Сережи было окровавлено и, видимо, он сильно расшибся. Мы подняли его и стали разспрашивать о поврежденiях. Крeпко сжав губы, он подвигал руками словно для того, чтобы убeдиться, что они цeлы, потом ладонью обтер струившуюся по лицу кровь и рeшительно направился к турнику.

Прежде чeм мы успeли его остановить, Сережа был уже наверху, и опять его тeло стало описывать плавные круги велеоборота.

Всe мы замерли. Начальник Сокола и наш преподаватель, Карл Старый (впослeдствiи погибшiй в гражданской войнe) бросился вперед, чтобы подхватить тeло Сережи, если он сорвется. Наступил момент страшнаго напряженiя, и в глубокой тишинe слышался только скрип турника под руками гимнаста. А он все взлетал наверх, 341 вытянутый в струнку, и опять плавно летeл вниз, чтобы вновь красивым движенiем выйти в стойку на прямых руках. Нам всeм казалось, что вот-вот тeло Сережи сорвется и расшибется уже на смерть...

Еще два-три взмаха и гимнаст плавно опустился на мат. Помню, никто не остался равнодушным перед такой смeлостью. С радостными криками и поздравленiями мы окружили Сережу, пожимая ему руку, но вдруг его замазанное кровью лицо поблeднeло, и он в обморокe упал на пол...

Впослeдствiи Сережа прошел полностью тернистый путь бойца за Родину.

В первые же годы войны он, как сокол, ушел на фронт и сдeлался летчиком.

В 1919 году в Екатеринодарe я встрeтил его уже штабс-капитаном с Георгiевским крестом. И там, в Екатеринодарe, он по мeрe своих сил бывал и тренировался в мeстном Соколe. Потом мнe довелось встрeтиться с ним уже в 1926 году в Соловках... Он прошел всю эпопею гражданской войны, получил одним из первых орден Св. Николая за безстрашный полет под Перекопом. Потом эвакуацiя, чужбина, соблазн вернуться, политическая близорукость, возвращенiе и Соловки и 10-лeтнiй срок заключенiя...

В лагерe его мужественную, безстрашную и прямую натуру давило безправiе, гнет и издeвательство. И на оскорбленiе он отвeчал оскорбленiем, на вызов – вызовом, на издeвательство – яростным взглядом своих смeлых глаз. Он первый шел на защиту слабаго и несчастнаго и не раз рeзко сталкивался с чекистами...

Сережа был из тeх людей, кто не мог гнуться, не умeл обходить подводных камней и не хотeл изворачиваться. Он мог только сломаться, и он был сломан...

Уже послe своего отъeзда в Сибирь я узнал, что его вмeстe с десятками других людей обвинили в каком-то контр-революцiонном заговорe и разстрeляли.

Многiе из моих друзей и знакомых погибли в ту ночь... Погиб юноша-скаут – Дима Шипчинскiй, погиб инженер Коротков, священник отец Михаил Глаголев.

И по этому страшному пути прошел к ямe со связанными руками и наш сокол Сергeй Грабовскiй. 342

Вeроятно, он не сопротивлялся, но в чем я глубоко увeрен, он прошел этот свой послeднiй путь спокойным шагом, с высоко поднятой головой...

И послe толчка пули он не поник всeм тeлом, а упал в яму, полную окровавленных, еще трепещущих тeл – так же, как и жил – прямо и гордо, как молодой дуб...

___

Всe в сборe. Хаим, наш инвалид-завхоз, маленькiй пожилой еврей, юркiй и веселый, торжественно достает из под койки три бутылки пива, встрeченныя возгласами удивленiя.

– Хаим, гдe это вы достали такое чудо?

Наш завхоз хитро улыбается.

– Откудова? Это, господа, маленькiй гешефт на чувствах одного тут красноармейца.

– На нeжных чувствах?

– Ну да... У него там, на родинe, невeста осталась.. Вeрно, этакая птичка, пудов этак на 8. Так он ко мнe и пристал: "Напиши, говорит, Хаим, ей письмецо, а то я, говорит, к политруку боюсь обращаться – засмeет. "Какой ты, скажет, желeзный чекист-дзержинец, если бабам нeжныя письма пишешь"... Ну я, и взялся.

– Хорошо вышло? – засмeялся Дима, хлопотавшiй около столика с видом заправскаго метр-д'отеля.

– Ох, и накрутил же я там!.. Боже-ж мой... "О, ты, которая пронзила мое больное сердце стрeлой неземной страсти"... Или еще: "Скоро на крыльях своей души я полечу, чтобы прижать тебя навeк к своей пламенной груди"... Ей Богу, прочесть и умереть...

Всe разсмeялись.

– Здорово запущено, – одобрительно крякнул Серж. – Как это говорится:

"Любви пылающей граната

Лопнула в груди Игната"...

– Его, положим, не Игнат, а Софрон звать, но гешефт все-таки вышел выгодный; видите – пиво из чекистскаго распредeлителя!.. 343

Когда бокалы – старыя консервныя банки – были наполнены, Дима предложил:

– Ну, дядя Боб, ты, как старшой, запузыривай тост...

– Нeт, нeт... Довольно наговорился я на своем вeку. Давайте иначе -по возрасту: старшему и младшему слово. По возрасту Сема старшой – ему и слово.

Небритый исхудавшiй Сема, с темными пятнами на подмороженных щеках, посмотрeл на меня и укоризненно покачал головой.

– Ну, уж от тебя, Борис, я не ждал такого подвоха!..

– Ничего, ничего. Крой. Компанiя-то вeдь своя... Гони тост, а то газ из пива уходит!

На нeсколько секунд Сема задумался. Среди молчанiя послышался жалобный вой вьюги, и внезапно сверкающая струйка снeга скользнула сквозь щель разсохшейся стeны и зашипeла на гудящей печкe.

– Ну, ладно, – сказал, наконец, нижегородец. – Не мастер я, правда, тосты говорить, но уж куда ни шло...

Он медленно приподнялся, и всe прiумолкли, глядя на его сосредоточенное, печальное лицо. Потом Сема тряхнул головой, как бы отгоняя мрачныя мысли.

– Ну что-ж, друзья! Странный тост я предложу... Выпьем за то, что привело нас сюда...

Он замолчал, обвел всeх взглядом и слабо улыбнулся.

– Не за ГПУ, не бойтесь... Выпьем за тe пружины души, которыя не согнулись в нас, несмотря на давленiе. Я не философ. Но вeдь есть что-то во всeх нас, что стало выше страха перед тюрьмой, перед Соловками, и, может быть, даже перед смертью. Вот за это "ч т о – т о", друзья, и выпьем! Может быть, это "что-то" – это идея, может быть, – совeсть, может быть, – искра Божья... Я знаю только, что это "что-то" есть во всeх нас, и этим можно гордиться. Пусть мы зажаты теперь лапой ОГПУ, но все-таки мы не сломаны...

Глаза Семы блестeли, и на блeдных, впалых щеках появился румянец. Он медленно поднял вверх жестянку с пивом и торжественно сказал:

– Итак, – за это "ч т о – т о", что отличает нас от чекиста и коммуниста. Да здравствует "ч т о – т о"! 344

Никто не закричал "ура". Всe как-то на нeсколько секунд ушли в самих себя, в глубину своей души, словно провeряя наличiе этого таинственнаго "что-то" и стремясь найти ему опредeленiе...

В молчанiи глухо звякнули жестянки-бокалы.

Потом, подталкиваемый дружескими руками, поднялся покраснeвшiй Леня.

– Ну, а я что-ж, – запинаясь, начал он. – Мой тост короткiй. Дай Бог, чтобы мы скоро встрeтились на волe живыми и здоровыми... И тогда соберемся при свeтe лагернаго костра и вспомним этот вечер соловецкаго сочельника. Братцы! Мы еще повоюем, чорт возьми... Ну, вот, ей Богу же!

Звучат шутки, звенит смeх, и мы забываем, что кругом воет буря, и мы находимся на страшном островe...

Кто мог бы тогда подумать, что двоим из нас, тоненькому, кипящему оживленiем Димe и мужественному, суровому Сергeю суждено остаться навeк лежать в холодной землe этого острова...

Но сегодня мы живем полной жизнью! Сочельник бывает один раз в году, а мы – молоды. Чему быть – тому не миновать!..

Внезапно в сараe звучат тяжелые шаги. Чья-то рука ищет дверную щеколду. Мгновенно со стола исчезают и елочка, и бутылки, и к тому моменту, как дверь раскрывается, пропуская военный патруль, я уже держу в руках программу новогодних спортивных состязанiй и дeлаю вид, что мы ее обсуждаем.

Старшiй из красноармейцев, сам спортсмен, благодушно улыбается:

– Ладно, ладно, ребята! Я знаю – у вас завсегда порядок. Сидите, сидите. Только смотрите, чтобы никто ни в коем случаe не выходил из станцiи – сегодня запрещено.

Патруль уходит, а мы торжественно вытаскиваем из тайника боченок с брагой. Там и мука, и сахар, и изюм, и хмeль, и всякiя другiя спецiи. Все это с громадными трудностями собиралось и копилось спецiально для сочельника и варилось Хаимом с видом средневeковаго алхимика. Теперь настал торжественный момент откупориванiя заповeднаго боченка... 345

Круглое лицо Хаима, нашего виночерпiя, сосредоточено. Всеобщее молчанiе придает особую значительность этому моменту.

Пробка скрипит, свист газа проносится по комнатe, вслeд за этим происходит маленькiй взрыв, и пeнистая брага, при общих ликующих возгласах, шипящим потоком льется в подставляемыя кружки...

Как мало, собственно, нужно, чтобы доставить радость усталым, забывшим об уютe и беззаботной улыбкe, сердцам! Одно дeло – заставить себя улыбнуться, другое дeло – улыбнуться от всего сердца...

Саныч вытаскивает "одолженную" у жены какого-то чекиста гитару, и под вой вьюги в трубe и треск пылающих полeньев тихо льются мягкiе аккорды струн и слова чудесной пeсни:

"Замело тебя снeгом, Россiя...

Запуржило сeдою пургой...

И печальные вeтры степные

Панихиды поют над тобой..."

А непокорная фантазiя опять несется к иному мiру, гдe нeт гнетущих картин голода и террора...

Вот сейчас во всем мiрe празднуют Рожденiе Христа. Вездe сiяют радостныя лица, звучат сердечные тосты, мягко свeтят камины, горят традицiонныя рождественскiя свeчи...

Я выхожу из сарая. Буря уже прекратилась, и в небe плавно колыхаются чудесные снопы и полосы сeвернаго сiянiя. Розовые, красные, фiолетовые, голубые... Они беззвучно скользят и сiяют в неизмeримой вышинe, мягко освeщая снeжныя поля... Сбоку неясно вырисовывается темный и величественный силуэт башен, соборов и стeн кремля...

Все тихо. Сегодня ночь Рождества Христова... "На землe мир и в человeцeх благоволенiе"...

Внезапно недалеко за кладбищем раздаются выстрeлы... Волна холодной дрожи проходит по моему тeлу...

Так вот что обозначало приказанiе военнаго патруля "не выходить!"

Сегодня – ночь разстрeлов...

Яма

Как-то, выходя из кремля, я столкнулся с низеньким 346 человeчком.

– Ба, товарищ Гай! Как живете?

Лицо Гая расплывается в улыбку. Еще бы! Наше знакомство началось с одиночной камеры на Лубянкe... Это его довели до полусумасшествiя и заставили подписать приготовленныя слeдователями показанiя. Нeкоторые его прiятели были разстрeляны, часть ушла по тюрьмам и ссылкам, а его, уже ненужнаго свидeтеля, послали в Соловки с приговором в 10 лeт.

И здeсь Гай своими глазами наблюдал оборотную сторону совeтской дeйствительности.

– Ну, как дeла, товарищ Гай? Да здравствует генеральная линiя великой партiи и соцiалистическое перевоспитанiе народа путем концлагерей?

– Да бросьте, т. Солоневич, – мягким тоном просит Гай. – Довольно насмeхаться. Вижу я этот соцiализм.

– Ладно, ладно, раскаявшiйся грeшник, – шутливо говорю я, беря его под руку. – Чтобы окончательно избавить вас от иллюзiй, давайте пойдемте со мной сюда, на кладбище. Я вам там кое-что покажу, что закрeпит ваше раскаянiе.

За кладбищем, у лeса мы подходим к большой прямоугольной ямe, вырытой еще осенью. Яма до половины чeм-то наполнена, и это "что-то" полузанесено снeгом.... Из под бeлаго савана, наброшеннаго милосердным небом на этот страшный прямоугольник, синеватыми пятнами торчат скрюченныя руки и ноги мертвецов...

Сколько их здeсь, этих жертв безчеловeчнаго лагернаго режима, безвременно погибших на этом забытом Богом островкe?

В серединe ямы, гдe порыв вeтра сорвал снeг, обнажен почти цeлый труп – изможденный, страшный, костлявый. А у самых наших ног из под снeга высовывается голова с синими губами, искривившимися в страшной гримасe, и холодным блеском остановившихся зрачков.

– Вот цeна "достиженiй революцiи"! – с горечью говорю я. 347

– Ax, оставьте, Солоневич, оставьте, – истерически вскрикивает Гай и лихорадочно тащит меня назад. – Зачeм вы меня мучите всeм этим?.. Боже мой! Не напоминайте мнe никогда, что я был с ними... Я уже довольно заплатил за свою ошибку...

– Да, но за вашу ошибку, другiе, там в я м e, заплатили еще больше!..

>>

23 апрeля 1928 года

Парад в розницу

Полярный апрeль... Наступили чудесныя бeлыя ночи. Еще холодные лучи солнца сiяют до поздняго вечера, и снeг слeпит глаза своей нестерпимой бeлизной.

Сегодня 23 апрeля – день св. Георгiя Побeдоносца. В прошлом году мы собрались вмeстe, но в этом году этот сбор особенно опасен... По лагерю прошла волна "зажима" и преслeдованiй контр-революцiонеров.

Нeсколько недeль тому назад группа священников, собравшаяся помолиться вмeстe, была арестована и посажена в изолятор по обвиненiю в контр-революцiонном заговорe...

И на предварительном совeщанiи мы, по мeткому выраженiю Димы, рeшили отпраздновать наш день "не оптом, а в розницу" – ограничиться только посeщенiями друг друга...

На дворe – мороз и вeтер. Сeверный полярный круг не шутит и не сдается веснe. Я нахлобучиваю свою волчью шапку и отправляюсь в поход.

В нашем сараe Дима отплясывает какой-то замысловатый индiйскiй танец, стараясь согрeть застывшiя ноги. Он только что принес из починочной мастерской нeсколько пар красноармейских лыж и продрог до костей.

– Ты это куда, дядя Боб? Ей Богу, в сосульку превратился!

– Надо, братишечка, ребят-то наших повидать...

– Ах, парадный обход! Постой, пойдем вмeстe. Вот только отогрeюсь немного.

– Никак нельзя, Димочка. Пропуска для хожденiя 348 по острову у тебя вeдь нeт. А теперь такiя строгости – как раз в карцер угодишь. Да и тут кому-то нужно остаться...

– Ладно, ладно, катись, Баден-Пауль Соловецкiй... Что-ж дeлать? Только ты там и за меня хорошенько потряси лапы ребятам...

Человeк долга

Недалеко от нас к стeнe Кремля прислонилось маленькое зданiе – это наше пожарное депо. Ленинградскiй скаут Володя поступил в депо простым пожарным, но скоро зарекомендовал себя таким спецiалистом, что он теперь уже начальник пожарной охраны.

В дежуркe – темно. Володя крутит ручку стараго телефона и с трудом узнает меня. Лицо его помято, и на щекe полоса сажи.

Я молча протягиваю ему лeвую руку. Нeсколько недоумeвая, он дружески пожимает ее, а потом, переводя глаза на зеленую вeточку в петлицe моей тужурки (по традицiи русских скаутов 23 апрeля каждый скаут должен в петлицe имeть цвeток или простую зеленую вeточку) и радостно вскрикивает:

– А вeдь и вeрно, чорт побери... Вeдь сегодня же двадцать третье! И как это я проворонил? Голова, правда, совсeм заморочена; всю ночь не спал. Только что с пожара прieхали! Деревянный барак у Савватьева горeл. Сам знаешь, какiе у нас порядки – ни воды, ни огнетушителей. Люди послe работы спали всe, как убитые, и дневальный, видно, – тоже... Там все лeсорубы... Шестеро и сгорeло, пока мы подоспeли... Видишь, – сказал он, протягивая ко мнe свои почернeвшiя от сажи и угля руки, – самому пришлось работать в огнe...

– Да у тебя, брат, и на рожe-то слeды геройства...

Володя разсмeялся.

– А хорошо, что ты все-таки зашел, напомнил. Надо и мнe нашу славную традицiю выполнить.

Он оглянулся. На стeнкe дежурки висeл портрет недавно умершаго основателя ЧК, Дзержинскаго, отличавшагося фанатичной жестокостью. Портрет был окружен вeнком из золотых вeток...

– Вот это кстати! Выручил, значит, "желeзный чекист" скаута! 349

Володя отламывает вeточку от "вeнка и, торжествующе улыбаясь, вдeвает ее в петлицу тужурки.

– Пусть эта сволочь перевернется в гробу.

– Да он вeдь в крематорiи сожжен...

– Ну, так пусть черти его в аду лишнiй разок за мой счет припекут... Тьфу, какiя глупости в голову лeзут, – сам над собой разсмeялся Володя. -Но в нашем положенiи даже шиш в карманe показать, и то прiятно. Все-таки как-то на душe легче...

Его утомленное лицо оживляется лукавой усмeшкой...

На грани сдачи

В маленькой комнаткe ВПО (Воспитательно-Просвeтительный Отдeл), окутанный табачным дымом и гомоном спорящих голосов, над столом склонился наш художник Игорь. Перед ним длинная полоса бумаги, на которой вчернe уже выведено: "Труд без творчества есть рабство". Игорь накладывает краски на буквы, изрeдка нервным движенiем откидывает со лба длинные волосы и от старанья незамeтно для самого себя высовывает кончик языка.

– Здорово, Игорь!

Среди окружающаго шума, поглощенный своей работой, Игорь не сразу откликается. Я трясу его за плечо.

– Эй, очухайся, мазилка. Я к тебe с поздравленiем пришел.

– Это дeло, – ласково отвeчает он, крeпко пожимая мнe руку. – В отвeт на твое поздравленiе я тебя сразу же и ограблю, – Он быстрым движенiем выхватывает мою вeточку и прикрeпляет ее к своей рубашкe.

– Ты себe еще достанешь, а мнe отсюда никак не выбраться. Видишь, какой лозунг малюю. Как раз соотвeтствующiй для концлагеря...

– Да, лозунг подходящiй. Вот его бы на лeсозаготовки или на Кемь-Ухту – сразу бы энтузiазм поднялся...

Улыбающееся лицо Игоря покрыто какой-то зеленоватой блeдностью. Он совсeм истощен и, вдобавок, каждой весной его мучат приступы цынги. 350

В Москвe он был кормильцем большой семьи, которая теперь живет впроголодь и не может помочь ему ни деньгами, ни посылками. Мы всe стараемся подeлиться с ним, чeм можем. Но велика ли может быть наша помощь? Всe мы живем полуголодными...

Разгром скаутов, может быть, наиболeе тяжело ударил именно по Игорю. Почти у всeх из нас там, на волe, остались родные, которые из-за нашего ареста все-таки не голодают, а как-то перебиваются. А семья Игоря бeдствует по-настоящему... А в перспективe у него – еще долгiе годы ссылки, разлука с родными, лишенiе избирательных прав, невозможность учиться и свободно работать, словом, невеселая карьера контр-революцiонера, сидящаго "на карандашикe" у ГПУ. Впереди разбитая жизнь, а Игорь весь кипит желанiем работать и творить... И мы не увeрены, что он не сдастся под давленiем всeх этих невеселых обстоятельств. Может быть, он подаст заявленiе покаяннаго типа и пойдет работать к пiонерам, только-бы не сломать себe жизни. Конечно, его выпустят и дадут возможность работать.

Всe мы понимаем его положенiе и его настроенiе и, если он даже и сдастся, никто из нас не кинет в него камнем осужденiя:

"Не осилили его сильные,

Так дорeзала осень черная..."

Но Игорь не трус. При прощаньи он церемонно салютует мнe, и его лeвая рука смeло тянется к моей через стол, заваленный коммунистическими лозунгами...

О, это скаутское рукожатiе! Думал ли когда-нибудь Баден-Пауль, что по этому рукопожатiю не только скауты будут узнавать друг друга, но и враги, настоящее, не игрушечные враги, будут вылавливать и ликвидировать скаутов, как преступников!..

Представитель СММ

Заглядываю в библiотеку. Там, уйдя с головой в свое дeло, просматривает какую-то книгу низенькiй, южнаго типа паренек Николай, коренастый, заросшiй волосами, одeтый в остатки того, что в дни "имперррiалистической бойни" именовалось бы солдатской шинелью... 351

Николай в Соловках – на особом положенiи. Его и боятся, и держат под особым контролем. Его отец – видный московскiй чекист, и на Николая смотрят, нeкоторым образом, как на "блуднаго сына".

Он уже давно порвал со своим отцом. Идея коммунизма, диктатуры и террора, в которых хотeл воспитать его отец, чтобы подготовить себe достойную смeну, вызвали в душe Николая только отвращенiе и жажду найти иныя, болeе справедливыя формы соцiальной жизни.

Николай был крeпко привязан к нашему братству, хотя скаутинг и на дал ему отвeта на волнующiе его политическiе вопросы. Когда девятый вал разгромов пронесся над нашими головами, он рeзко отказался от помощи и связей отца и вмeстe с нами очутился на Соловках.

Николай у нас – рeзко выраженный политик. Он проповeдует мысль, что управлять страной должны не профессiоналы политики, не невeжественная масса, не финансовые дeльцы, не военная сила, не фанатики соцiализма, а люди науки и знанiя. Его ide fixe – власть культурных и знающих людей.

Он хорошо знал подпольную жизнь совeтской молодежи, ея стремленiя, исканiя и недовольство совeтской жизнью. Это он впервые разсказал мнe о могучей юношеской подпольной политической организацiи – "Союза Мыслящей Молодежи", на которую ГПУ смотрит с такой тревогой и ненавистью...

– Борис, Борис, – даже не здороваясь со мной, восклицает он. -Гляди-ка, что я тут, в старых монастырских фолiантах вычитал: тут у монахов настоящiй НОТ32 был, когда еще дeдушки Тейлора и на свeтe не было. Тут, брат, описаны производственные процессы солеварен и молочнаго хозяйства. Прямо чудеса! Знаешь, оказывается, еще в концe XIX вeка англичане сюда eздили учиться постановкe молочнаго дeла!...

32 Научная Организацiя Труда.

Он опустил свою книгу и взглянул на меня сквозь космы своих изсиня-черных волос.

– Вот это, брат, – да!... Я, признаться, думал, что монахи, как это в совeтских книгах пишут, – так себe 352 – лежебоки были, только молиться, да каяться умeли, а вот, поди-ж ты... Молодцы! Вот это, вeрно, настоящая коммуна была – не чета нынeшним, соцiалистическим... Вот что значит спаивающая идея!... Вeра в Бога, да альтруизм... Чорт побери!.. Мнe только сейчас пришло в голову – как много общаго, вот, в общих установках монашества, рыцарства и скаутинга... У всeх разная линiя в жизни, а истоки-то одинаковые... Слушай, Борис. Ты брат, не обижайся. Катись себe дальше – я сейчас слишком взволнован этими мыслями, чтобы с тобой калякать... Вот, как в головe все сляжется, тогда потолкуем...

Пожав мнe руку, он поворачивается к полкам со старинными монастырскими книгами, недоступными другим заключенным, а только ему, как библiотекарю.

Счастливец! Его мысль горит и сверкает, и его жизнь полна содержащем даже здeсь, в условiях лагеря...

"Профессор кислых щей"

В одном из зданiй кремля, в бывшей монастырской кельe, нынe красочно именуемой "комнатой научных работников", почти безвылазно сидит наша "ученая крыса", бородатый сосредоточенный Сережа. Он немного не от мiра сего. Его вниманiе и силы ушли в разработку абстрактных проблем математики и астрономiи. Когда он был еще на волe, выдающiеся профессора пророчили ему блестящую карьеру, но волей ГПУ эта карьера была прервана.

Сейчас он предложил ВПО разработать вопрос о влiянiи климатических перемeн на ход рыбы по метеорологическим данным, сводкам рыбных артелей и старинным монастырским источникам.

ВПО ухватилось за эту мысль: вот-де, можно щегольнуть перед наивными читателями совeтских газет: "Посмотрите, мол. У нас, на Соловках, даже наука процвeтает!"...

И Сережа был немедленно снят с укладки кирпичей и поставлен на "научную работу".

Когда видишь его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами, ясно ощущается, что это – 353 его сфера. И, дeйствительно, Серж нeсколько оторван от жизни и от нашей семьи. Его интересы выше и шире рамок настоящаго. Он не замeчает окружающаго. Ему почти все равно, когда, как и что он будет eсть, сколько разнообразных дыр в его костюмe и что будет через год-два. Но память и точность нашего будущаго профессора замeчательны, и свeжая еловая вeточка весело зеленeет в петлицe его стараго, рванаго пиджака.

– Слушай, Серж! Пройдемся-ка по свeжему воздуху, а то у тебя, как у Фридриха Барбароссы, борода сквозь стол прорастет...

– Нeт, Борис, спасибо. Тут у меня как раз мысли ядовитыя назрeли, да и Николай со старых полок гдe-то выкопал книгу о монастырском рыболовствe XVII вeка. Я уж посижу, а ты там от моего имени попережми лапы ребятам. Это как раз по тебe – циркулировать по разным мeстам. А у меня темперамент книжный. Кстати, вот: получил я каким-то чудом письмо от Римы, пишет что и она, и твоя Ирина, и бeдняга невeста Сени – Ниночка, и другiя наши вдовыя жены основали в Москвe что-то вродe содружества скаутских жен и налаживают планомeрную помощь и нам, мужьям-неудачникам, и холостякам-скаутам. Так что с первыми пароходами ждем прежде всего противоцынготных средств. Ты уж там по своей врачебной части распредeли, что кому, да заодно и бодрость поддержи. Не зря же тебя Валерьянкой Лукьянычем зовут. А я уж за твое здоровье посижу – работа заeла.