Текст книги "Смерть и жизнь рядом"

Автор книги: Борис Тартаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

У ГОЛУБОГО ДУНАЯ

К этому времени Штефан Такач перебрался в Братиславу для оказания помощи Яну Колене в проведении одной из многих диверсий.

Штефан хорошо знал и любил Братиславу, потому что с этим городом были связаны счастливые дни его отрочества и юности. Многое в этом городе вызывало в сердце Штефана теплые воспоминания: старинный замок, будто нависший над рекой, где в школьные годы он играл с ребятами в индейцев. И путаные, узкие и кривые, как турецкий ятаган, улочки средневекового Подградья, где он познакомился с черноглазой Евой. И голубой Дунай, где он проводил сладкие часы одиночества, когда юношеская мечта уводит человека в таинственные и прекрасные дали и кладет к его ногам весь мир. Ох, как не хотелось в ту пору возвращаться к действительности, с ее житейскими невзгодами и деспотическим отцом в маленьком доме с древним гербом над входными дверями.

Братислава – живописный город, особенно в районе замка, веками охранявшего Братиславу против многих врагов. Здесь, на возвышенном берегу Дуная, Штефан впервые сказал, что любит Еву, и здесь они обменялись первыми поцелуями. Был хороший майский вечер, в воздухе стоял тот особый весенний запах, который остается в памяти на всю жизнь. Штефан с Евой долго в тот вечер блуждали по улицам и переулкам города, где здания эпохи Возрождения соседствовали с железобетонными коробками, и дома в стиле барокко стояли рядом с сооружениями поклонников голого конструктивизма. Молодые люди этого не замечали.

Но сейчас, когда пламя войны все ближе подбиралось к древнему граду над Дунаем, когда все чаще налетали на город тяжело груженные бомбовозы, когда бои шли на подступах Будапешта, Штефан Такач вдруг увидел родной город с новой стороны. Этому в большой мере послужило близкое знакомство с коммунистом Яном Коленой и другими патриотами. До войны они не знали друг друга, все эти люди, а сейчас их объединили общая борьба, общая любовь к родной стране и ненависть к врагу. И Штефан понял, что душу города, его богатство составляют не дома и улицы, а люди с их горячими сердцами и высокими помыслами, с их страданиями, надеждами и борьбой.

Город насчитывал четверть миллиона жителей. Это были люди разных национальностей, разных верований и разного социального положения. Но большая часть жителей города в эту зиму была объединена общими устремлениями и надеждами на близкое освобождение от засилья темных сил фашизма и национального предательства.

Когда Зорич предложил поездку в Братиславу, Штефан охотно согласился, хотя и не совсем ясно представлял себе, как он сможет вести подпольную работу в городе, где вырос, где выступал в суде перед публикой и где его знали в лицо многие люди. Зорич советовал прибегнуть к гримировке, и Штефан согласился. Он приехал в Братиславу так ловко загримированный под простака немца, что его не узнал даже Ян Колена.

Штефан здорово разыграл его. Он пришел и назвал пароль, известный только майору Зоричу и его связным:

– Я вам принес поздравление от доктора Шатана.

Колена радушно протянул руку, но глаза его выражали настороженность.

– Я с ним хорошо знаком, – ответил Колена.

Штефан рассмеялся.

– А меня, дорогой Ян, вы, должно быть, начисто забыли?

Колена напряженно всмотрелся в лицо Штефана и заметил с присущей ему застенчивой улыбкой:

– Я узнал вас, Штефан, по насмешливым глазам, но меня сбили с толку ваша борода и бюргерское самодовольство. Погасите, Штефан, в своих глазах огонь иронии, иначе вам несдобровать.

– Но как это сделать?

– Советую поупражняться перед зеркалом. Глаза должны выражать чувства штурмфюрера войск СС, иначе не спасут вас ни борода, ни петушиное перо на шляпе.

– Глаза мертвого быка? – спросил Штефан.

– Вот именно.

Легко было советовать: Яну Колене не приходилось играть роли. Он был и остался агентом фирмы по продаже швейных машин, директор которой разделял взгляды Колены на войну, на Тисо и долг словака, хотя он и не был коммунистом, как Ян.

Перед отъездом в Братиславу майор Зорич сообщил Штефану только пароль и сказал, что тот поступает в распоряжение Колены для проведения одной операции.

– Подробно обо всем вам расскажет Колена, – сказал Зорич и вручил рекомендательное письмо к племяннице Тисо. Штефан был удивлен, но не стал расспрашивать: ведь разъяснения будут получены на месте.

– Штефан, мы затеваем очень серьезное, но довольно занятное дело, которое, я думаю, вам будет по душе, – сообщил Колена при первой же встрече в Братиславе.

– Слушаю, Ян.

– Мы хотим выкрасть фарара[2]2
  Фарар – священник. Тисо был священником, и в народе его продолжали называть фараром и тогда, когда по воле Гитлера он стал президентом».


[Закрыть].

У глаз Штефана набежали лучистые морщинки, и он со своей бородой стал более походить на старого сатира, чем на самодовольного бюргера.

– Господина Тисо?

– Тсс…

– Вы хотите, чтобы я поступил к нему служкой?

– Нет. Вы должны расположить к себе племянницу фарара. Не волнуйтесь, Штефан, она не так уж стара и безобразна…

У Штефана неприятно засосало под сердцем, когда он увидел ее после богослужения в соборе и был представлен:

– Михал Свитек.

– О, я о вас много слышала, пан Свитек, и все только хорошее.

Штефан немного опешил: у него в кармане лежало письмо жены топольчанского коммерсанта, с которой была связана Власта, и с помощью этого письма он лишь собирался подобраться к этой племяннице, а его, оказывается, уже опередили. Штефан сделал неопределенный жест, и улыбка его тоже ничего определенного не выражала: он собирался с мыслями.

– Милая Берта пишет мне о вас в каждом письме. Она восхищается, пан Свитек, вашей глубокой верой и всей вашей подвижнической жизнью…

Теперь Штефан понял, кто опередил его: жена торговца рубахами. В то же время он понял, что его так отталкивает в этой женщине. Все в ней выдавало ханжу, каждое слово, произнесенное этим ртом с тонкими, бледными губами, и цепкий взгляд из-под полуопущенных век, и едва уловимый запах ладана, который не заглушался духами. В памяти Штефана сразу же возник образ его мачехи – злой ханжи, прибравшей к рукам даже его строптивого отца. Перед Штефаном был хитрый и потому еще более опасный тип ханжи.

– Как вам понравилась проповедь, пан Свитек? – любезно спросила пани Юлия. – Особенно это место – помните? – и она на память процитировала слова фарара о падении нравов в годину тяжких испытаний, когда на родину надвигается стоглавая красная гидра, изрыгающая…

– О да, это место в проповеди нашего милого фарара меня потрясло, – подтвердил Штефан, облизав губы кончиком языка. «Я не переиграл?» – думал Штефан, откланиваясь с подчеркнутым уважением, но не раболепно.

– Приятный молодой человек, не правда ли? – обратилась пани Юлия к своей спутнице – подруге школьных лет, заискивавшей перед племянницей президента.

Прошел месяц, и в Братиславу прибыла Власта, посланная Зоричем для связи.

– Кажется, я одержал у старой хрычовки первую победу. Не понадобилось и ваше письмо, дорогая Власта, – поделился Штефан своими успехами.

– Почему же у победителя такой кислый вид? – улыбнулась девушка, поднося к губам чашечку кофе.

Они сидели в кафе, и Штефан видел за спиной Власты, у широкого окна с полуспущенной золотистой шторой, большой барабан, одиноко стоявший на маленькой эстраде в окружении пюпитров без нот. В кафе было мало народу, и кельнер в черном фраке с белой салфеткой на согнутой руке застыл в ожидании заказа у дверей, рядом с буфетом.

– Мне сегодня грустно, Власта, – признался Штефан. – Мне становится всегда грустно, когда события и встречи возвращают меня к дням моей юности. Эта племянница… – он хотел сказать «президентская», но спохватился, кинув взгляд на кельнера, безнадежно ожидавшего заказа, – напомнила мою мачеху, – и Штефан с иронической усмешкой вспомнил свои юношеские искания добра и правды. На Востоке в таких случаях спрашивают: «Тебе нужна правда или ее двоюродный брат?» Теперь он видит, что искал двоюродного брата. Все оказалось страшным слюнтяйством. Он не знал своего народа, во имя которого произносил выспренние речи и готов был на деле жертвовать многим, может быть и жизнью. В действительности все оказалось куда проще и величественней, когда он познакомился и близко узнал лесоруба Алоиза Ковача и шахтера Михала Свидоника, сына кельнера Хложника и обувщика Павлинду не по книгам, а по совместной борьбе за ту родину, которая из-за слюнтяйства многих таких, как Брунчик например, стала игрушкой в руках карьеристов, хапуг и ханжей.

В кафе было пусто, даже кельнер в черном фраке куда-то исчез. За стойкой буфета, в другом конце зала, дремал белоголовый старик.

Власта призналась, что чувствует усталость. В то же время она постоянно возбуждена. События дня преследуют ее и во сне. Может быть, это вызвано реакцией после напряжения последних двух недель. Игра с огнем – занятие довольно острое, сказала Власта, однако не безнаказанное даже для человека с крепчайшими нервами. Пусть Такач не думает, что она жалуется. Боже упаси! Просто появилась потребность с кем-нибудь просто так, о чем только захочется, поговорить, не контролируя себя на каждом слове. Она даже не представляла себе, какое это счастье так вот говорить с человеком, как она сейчас говорит с ним, Такачом.

А Штефан слушал и любовался девушкой. Она была очень хороша и вовсе не казалась такой утомленной, как говорила. Ему было приятно, что Власта видит в нем друга, человека, которому можно открыть сердце.

Штефан подозвал кельнера и расплатился, дав на чай. Кельнер низко поклонился.

– Дякуем. – И он с таинственным: видом сообщил, что завтра опять будут заварные пирожные – именно такие, какие понравились прекрасной пани.

– Даже кельнер и тот влюбился в вас с первого взгляда, – засмеялся Такач, когда они вышли.

На улице было немного народу: обыватели отсиживались по домам, боясь попасть в цепкие лапы вербовщиков домобраны – тисовского ополчения. О ее роли в деле спасения родины от «красной чумы» трубили все газеты. И фарар из архиепископского дворца, где находилась резиденция Тисо, благословлял своей президентской старческой дланью словаков, вступающих в ряды домобраны. Но молодые люди не очень-то охотно шли на зов президента. Власта видела, как юноши, взятые в домобрану, прыгали на ходу из поезда по пути из Бошан в Братиславу.

Они прошли под сводами древних Михалских ворот, и Штефан привычно кинул взгляд на башенные часы, как это делал сотни раз в студенческие годы, когда торопился на лекцию или на свидание с Евой. Не раз он целовался с ней под мрачными сводами этой башни, не раз следил за движением стрелок на часах, дожидаясь Еву. А в последний раз, в осенний день 1942 года, так и не дождался – из лагерей смерти не возвращаются…

Потом Штефан с Властой оказались на тихой, чистенькой Францисканской площади со старинными фонарями, лавчонками и закусочными. Власте вдруг захотелось пить. Они вошли в лавчонку, у входа которой стояли две кадки с цветами. Хозяйка, очень милая старушка с белым кружевным чепцом, сказала, что прекрасная пани оказала честь, выпив у нее стакан лимонаду.

– При нынешних порядках, – старушка тяжело вздохнула, – все трудней становится готовить хороший лимонад, который славится еще со времен…

– Очень хороший лимонад, – согласилась Власта. – Мы вам очень благодарны.

В глазах девушки светился восторг от лимонада, от старушки в кружевном чепце, от всей этой прогулки по Братиславе рядом со Штефаном. Он хотел проводить ее до дома – она жила почти в центре. Ян Колена считал, что Власте следует жить в аристократическом квартале, это соответствовало роли, которую она играла и должна была еще сыграть. Но Власта не захотела, чтобы Штефан ее провожал.

– Нужно, – сказала она, – быть осторожным в городе, наводненном соглядатаями гестапо.

– Мне давно не было так хорошо, – заметил Штефан.

Она поняла, что скрыто за этими словами, и Штефан увидел, как порозовело ее лицо. Власта казалась в эту минуту школьницей, прибежавшей на первое в своей жизни любовное свидание. Казалось, от нее исходит аромат любимых им цветов, хотя был январь и с неба падал снежок.

Они улыбнулись друг другу, и Штефан сказал:

– Значит, завтра в три на том же месте.

– Нет, место нужно сменить, – ответила Власта. С отвагой у нее соседствовала осторожность.

– Где же? – спросил Штефан.

– Давайте, – предложила Власта, – на Францисканской, у той же старухи.

Он кивнул:

– Ладно, – и еще немного постоял, глядя ей вслед.

Она шла удивительно легко, мелкими шажками и ни разу не оглянулась. Потом Власта повернула за угол, и Штефан вынул сигарету, закурил. Он шел, тянул сигарету и не замечал, что снег все усиливается. Незаметно для себя Штефан вышел к Дунаю.

Слева был виден порт – портальные краны с поднятыми стрелами и какой-то маленький допотопный пароходик с густо дымящей трубой. Штефан вспомнил, что Колена готовит диверсию на одном из этих пароходов, стоящих в гавани, но на каком, он не знал.

Милый Ян не хотел втягивать его в это опасное дело. А Штефан сейчас чувствовал потребность в деятельности, в напряженной и опасной работе. Ему становилось противно при одной мысли о богомолке с тонкими бледными губами.

ДЕНЬ В БРАТИСЛАВЕ

Ян Колена действительно готовит диверсию в порту, но не ту, о которой думает Такач, и не одну. Знают же о них только непосредственные исполнители. Так обеспечиваются конспирация и безопасность всей организации в случае провала одной из групп.

Продолжая работать агентом по продаже швейных машин, Колена не вызывает никаких подозрений. Тисовским охранникам долгое время и в голову не приходит, что этот немолодой уже человек с седыми висками и близорукими глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков в золотой оправе, этот представительный и, видимо, состоятельный господин – красный, коммунист, в руках которого сходятся нити многих «удерок» – ударных подпольных групп Сопротивления, ведущих тайную и разрушительную войну против тисовского режима и самого фюрера «великой Германии».

И вот сегодня, как это было вчера и много дней до этого, ровно в восемь утра звучит колокольчик у входной двери кафе пани Гуличковой и порог переступает пан Колена.

С полминуты он топчется на коврике у дверей, вешает пальто и шляпу на олений рог, ставит в угол палку, садится на излюбленное место у окна и разворачивает приготовленную для него газету.

– Что-то сегодня делается на нашем шарике? – задает он свой обычный, заменяющий приветствие вопрос.

И сразу из кухни появляется сама хозяйка – толстая и добродушная пани Гуличкова.

– С добрым утром, пан Колена! Как вам нравится эта погодка?

Пану Колене нравится погода. Ему вообще все по душе. Такой уж это человек. Он всегда в прекраснейшем настроении, пан Колена… только бы раскупались его швейные машины. А пани. Гуличковой не нравится погода. Не зима, а какая-то слякоть. И многое другое не нравится пани Гуличковой. Она ставит на мраморный столик тарелки с поджаренным хлебом и тонко нарезанным сыром, кофейник, кладет салфетку и переходит к текущим событиям.

– Жизнь становится все больше похожей на представление иллюзиониста в цирке. Сегодня не знаешь, что будет завтра, утром не знаешь, что ждет тебя вечером, – говорит пани Гуличкова и достает щипцами из хрустальной вазочки сахар.

– Как всегда, два куска, пан Колена?

– Благодарю вас, пани Гуличкова, как всегда – два.

– Приятно знать, что хоть один человек в Братиславе постоянен в своих привычках и ничто не может изменить их, даже война, даже… – Пани Гуличкова быстро оглядывается на дверь и, склонившись почти к самому уху клиента, спрашивает: – Вы слышали, пан Колена, о несчастье в гостинице на Вайнеровской? Взорвалась мина и уложила шесть человек. Да, да. И все – нужно же такое совпадение! – немецкие солдаты.

– Вот как!

– И все заслуженные. Крестами награждены. Представьте себе…

Опять оглянувшись на двери, пани Гуличкова спрашивает:

– Как вы думаете, пан Колена, кто мог подложить эту мину?

Пан Колена выразительно пожимает плечами: как может знать это агент по продаже швейных машин!

– Глупый вопрос, я понимаю, – смущенно соглашается пани Гуличкова.

А Ян Колена помешивает серебряной ложечкой кофе и с удовольствием думает: «Какие же они молодцы, мои дорогие девочки!»

Девушек прислал Зорич. Вначале приехала Гелена, потом Боришка. Первой – девятнадцать лет, второй – двадцать, и внешне они сильно отличаются друг от друга. Гелена – высокая, стройная девушка, и на ее узкие плечи волнами ниспадают каштановые волосы. Гелена ходит в черной широкой юбке и вязаной зеленой кофте, туго обтягивающей высокую грудь. Девушку можно принять за работницу одной из братиславских фабрик. Но, возвращаясь в партизанский лагерь с донесением Колены, девушка быстро сменяет кофту на френч, и тогда на ее кудрях появляется пилотка с красной лентой, на груди – портупея, а на боку – маленький пистолет. Гелена происходит из семьи чиновника.

Боришка – дочь крестьянина. У нее слишком высокий лоб, несколько портящий лицо. Но зато у нее красивые глаза – черные и выразительные. А рот маленький. И вся она хрупкая – никто с первого взгляда не скажет, что это отчаянная девушка. В партизанском лагере Боришка ходит в простой крестьянской кофтенке, как у себя дома, стрижет черные гладкие волосы «под горшок» и носит беретик.

Гелена любит танцы не меньше Нины Чопоровой, и лицо девушки часто освещается милой улыбкой. А Боришка угрюма и замкнута. Гелена и Боришка – лучшие связные Колены и одна из самых боевых пар.

«Значит, диверсия удалась», – размышляет Ян Колена, уже не слушая разглагольствования старухи Гуличковой о том, как уберечься в такую мерзкую погоду от инфлюэнцы. Первое время Колена использовал девушек только в качестве связных. Потом они стали распространять листовки с сообщениями Совинформбюро. Листовки проникали всюду. Хозяйки доставали их из кошелок, возвращаясь с рынка. Утром обыватели находили их в почтовых ящиках. Тайные и преданные руки расклеивали их в ночной темноте на столбах и заборах в порту. Листовки находили даже в ящиках письменных столов полицейских чиновников, и они доставали эти листки, как бомбы замедленного действия. Листовка вызывала румянец на впалых щеках рабочего, когда он находил ее в инструментальном ящике. Два слова: «Сообщение Совинформбюро», напечатанные, а иногда написанные от руки на серых, розовых или синих листках, вселяли в сердца одних людей надежду, вызывали страх у других.

Пани Гуличкова рассказывает (в который уже раз!), как ее дорогой и незабвенный Йозеф «схватил инфлюэнцу и сгорел за три дня». Это случилось в 1919 году. А Ян Колена мысленно опять возвращается к своим девочкам. Все ли у них в порядке, не нужна ли им помощь?.. На некоторое время, должно быть, придется укрыть их в безопасном месте. Немцы такие шутки не прощают, начнутся репрессии. Колена вспоминает семьи патриотов, которые могут предоставить кров его девочкам. «Может быть, у инженера Кужняра? Или лучше у грузчика Недбала? Нужно сегодня же выяснить».

«Однако вначале, – размышляет Колена, смакуя кофе, – надо заглянуть на Вайсшнеевскую к портному Холмовскому». Здесь в одиннадцать назначена встреча с Коллером, возглавляющим группу патриотов в управлении пограничной стражи.

– Сегодня превосходный кофе, пани Гуличкова. Благодарю вас, – говорит Колена, поднимаясь.

Тысячу раз, а может быть, и больше слышала хозяйка кафе эту похвалу, но всякий раз она доставляет старухе большую радость. И в этом нет ничего удивительного. Клиенты сейчас пошли угрюмые, вечно озабоченные своими делами, а зачастую озлобленные невзгодами. Эта война, нашествие прожорливой саранчи из Германии внесли в жизнь людей много горечи и беспокойства. Нет, Анна Гуличкова не обвиняет людей в черствости. Но тем более приятна похвала такого человека, как пан Колена.

– Желаю вам успеха во всех делах! – сердечно напутствует старуха. – Смотрите, промочите ноги, обязательно на ночь насыпьте в носки горчицы…

– Непременно.

– Да хранит вас святая Мария!

Если бы она только знала, какие тучи собираются над седеющей головой пана Колены! Но старуха Гуличкова уверена, что ее клиента интересуют только швейные машины. «Политика, пани Гуличкова, – как-то признался он, – не моя сфера».

Ян Колена медленно идет по улице и мысленно обсуждает с Коллером план диверсии в порту. Сейчас особенно важно вывести из строя портальные краны. Пускай пока один, как предлагает Коллер, чтобы не вызвать подозрения немцев. Но вывод из строя даже одного крана, например третьего, снизит скорость разгрузки не менее чем на три часа в сутки. Он подсчитал.

Этот портальный кран занимает его внимание в конторе во время оформления заказов на несколько машин и тогда, когда он ведет переговоры с дотошным и нудным коммерсантом из Ламачи. Часы показывают без пятнадцати одиннадцать, когда он достигает, наконец, Вайсшнеевской улицы.

Скромная вывеска сообщает, что портной мужской и женской одежды Штефан Холмовский проживает на втором этаже. Колену встречает жена портного – приветливая женщина, любящая угощать друзей мужа кофе, приготовленным из разного рода плодов, но только не из настоящего кофе. Да и где его сейчас достанешь!

– Штефан сию минуту будет, – приветливо сообщает пани Холмовская и усаживает дорогого гостя в кресло на тонких ножках.

Через минуту на низеньком столике появляется чашечка кофе какого-то особого вкуса.

– Вы только попробуйте, и я не сомневаюсь, что попросите еще чашечку. Штефан говорит, что такого он еще не пил…

Появляется хозяин, полный мужчина с вечной улыбкой на круглом лице. Что бы ни случилось, Штефан Холмовский всегда спокоен и приветлив. На нем отлично сшитый костюм и сверкающий белизной крахмальный воротничок. Как только входит хозяин, жена исчезает, чтобы не мешать разговору с гостем. Знает ли она, каким опасностям подвергает муж и ее, превратив дом в явочную квартиру патриотов? Конечно, знает. И гордится мужем, хотя вечно в страхе за него. А когда он как-то намекнул на те опасности, которым подвергает ее, и просил простить его, она лишь сказала:

– А где это написано, что жена пана доктора может быть патриоткой, а жена портного может и не любить свою родину?

Рассказывая об этом Колене, когда тот спросил его о жене, Холмовский признался, что после этого разговора он как будто вновь открыл «эту замечательную женщину, которую, поверите ли, я люблю больше своей жизни…».

Вскоре приходит Лео Коллер. Движения его быстры и несколько угловаты. Коллеру тридцать семь лет, но выглядит он значительно старше. Возможно, потому, что сутул и в светлых волосах заметно проглядывает седина. Но глаза у него совсем молодые, взгляд ясен и проницателен.

На Коллере его обычная зеленая форма подпоручика пограничной стражи. В управлении, где он работает, Коллер создал группу Сопротивления. В нее вошли офицеры, решпициенты – сержанты пограничной стражи, служащие в министерстве и непосредственно в порту.

После крепкого рукопожатия Ян Колена и Лео Коллер сразу же переходят к делу, как только затихают за дверью шаги хозяина.

– Я говорил с Йозефом по поводу интересующего вас крана. Что ж, это возможно, – говорит Коллер.

Обоим хорошо известен Йозеф Милко – руководитель группы Сопротивления в порту, и называть его фамилию нет необходимости. Колена к тому же знает, что Йозеф коммунист и слов на ветер не бросает. Будучи заведующим портового склада, Йозеф Милко постоянно в курсе всех портовых дел и сумел привлечь не только грузчиков, с которыми ему больше всего приходится общаться, но и рабочих водокачки, типографии и служащих почты. Две «удерки» созданы из числа речников, работающих на грузовых судах, и ремонтных рабочих.

– Если Милко что-нибудь обещал, то сделает обязательно, – одобряет Колена. – И на какое же время можно вывести кран из строя?

– Думаю, недели на две.

– А дальше?

– Ну, пока сменят шестеренки в первом кране, говорит Йозеф, можно вывести из строя пятый. Немцы встревожились, но думают, что все дело в масле.

– Вот как!

– Да, так. Масло, считают, дрянное, вот и плавятся подшипники, летят шестеренки и все летит к чертовой матери. Эту версию горячо поддерживают все специалисты словаки, даже и те, кто не входит в группу патриотов. Да и чиновников эта версия устраивает: лучше ругать масло, чем признаться в своей слабости против патриотов…

Кто-то робко стучит в двери, и входит пани Холмовская.

– Не угодно ли чашечку кофе?

– Очень благодарны, пани Холмовская.

Поставив кофейник и две свежие чашки, пани Холмовская уходит.

– Лео, а вам не приходила мысль, что этим маслом ведь можно воспользоваться и на судах… – оживляется Ян Колена.

– Еще бы!

– Ну и что же?

– Я говорил с Йозефом, и он обещал попробовать…

– Это было бы превосходно. Словом, задача остается прежней, но теперь она имеет первостепенное значение: чем дольше мы будем задерживать военные грузы, тем лучше, сами понимаете. Сейчас многое решают время, часы…

Попивая кофе, они на минуту задумываются. И каждый по-своему представляет себе немецкую военную технику – танки, скрытые в буковых и ясеневых рощах Словакии, камуфлированные самолеты, ожидающие горючего на оперативных аэродромах, и полки, дивизии, настойчиво требующие патронов, снарядов, военного снаряжения. Колена вспоминает шифровку Зорича: «Во что бы то ни стало задерживайте отправку на фронт боеприпасов и горючего…» Об этом он говорил и тогда, когда они прощались. Колена неплохо разбирается в технике. Хотя он имеет университетское образование, но любовь к технике у него осталась с юных лет, и теперь это может пригодиться.

– Я много думал о вашем предложении и пришел к выводу, что оно представляет интерес, – говорит Колена. – Но я еще не получил ответа от Зорича. Думаю, однако, что принципиальных возражений не будет, и поэтому не следует ли уже сейчас начать подбор людей?

Речь шла о подготовке диверсии на мосту важнейшей железнодорожной магистрали немцев. Колена сообщил майору Зоричу о намерении группы Коллера, но связной еще не возвратился. Однако Колена, как, впрочем, и Лео, был уверен, что дело задумано хорошее.

– Рад сообщить вам, что подготовка начата, отобраны исполнители и они выясняют конкретные условия для осуществления нашего проекта…

Оба опять берутся за кофе, потом взглядывают друг на друга, и глаза этих людей, ежедневно и ежечасно подвергающихся смертельной опасности, выражают теплое участие и дружбу. С делами покончено, все выяснено, и сейчас тянет просто, по-человечески, поговорить о том, ради чего они рискуют жизнью и во имя чего готовы в любую минуту отдать ее.

– Иногда, в ночные часы, когда почему-то не спится и в голове бродят легкие и утешительные мысли, я хочу представить себе будущее, – начинает Коллер. – Ведь так редко выпадает возможность поговорить о том, ради чего, собственно, живешь и работаешь. Вы не испытывали этого, Ян?

– Вы прямо заглянули ко мне в душу, Лео.

– Я смотрю на молодых и думаю: боже, они даже не представляют себе, в какое время они будут жить. Вы имеете детей, Ян?

– Нет, Лео, я ведь холост.

– А я имею. Моя семья, знаете ли, живет в Зволене. И вот, иногда я думаю, что, может быть, нам с вами и не увидеть рассвета… Зато его увидит Чехословакия…

Они допивают кофе и несколько минут молчат, будто смущенные этим неожиданным признанием. А может быть, полузакрыв глаза, они мысленно переносятся в ту Чехословакию, ради которой готовы на любые жертвы. Колена осторожно ставит пустую чашку на место и поднимается.

– Засиделись мы с вами, Лео, а у меня сегодня дел – только поспевай…

Он смущенно улыбается.

– Я понимаю, что и у вас, дорогой Лео, времени не много. Ясное дело, – и протягивает руку.

Коллер тоже поднимается.

– Итак, до встречи в погребке дядюшки Юрая. Думаю, что к этому времени мои ребята подготовят карту и прояснится с проектом моста.

– Счастливо оставаться, Лео!

– Да, я хочу еще поговорить с Холмовский по поводу костюма.

Сердечно попрощавшись с хозяевами, Ян Колена не забывает сказать пани Холмовской, что ее кофе действительно совершенно необыкновенный.

– Сочетание тонкого аромата с крепостью турецкого кофе делает его особенно приятным…

Пани Холмовская, довольная и сияющая, провожает гостя до самых дверей. А минут тридцать спустя из портняжной мастерской выходит сухощавый и сутулящийся господин в форме чиновника управления пограничной стражи. Он медленно идет по Вайсшнеевской, и его лицо, несколько минут назад оживленное и смеющееся, сейчас выражает полное ко всему равнодушие. Чиновник сворачивает в направлении порта, и если кто-нибудь из прохожих даже обратит внимание на него, то, наверное, подумает: видно, скучные дела ждут пана подпоручика, если у него такое кислое выражение лица. И никому, ясное дело, и в голову не придет вздорная мысль, что этот внешне неприметный чиновник идет выполнять поручение коммуниста, партизанского разведчика и думает вовсе не о делах пограничной службы, а о том, удастся ли сегодня решпициенту Берчику установить возможность проведения диверсии на мосту…

И вот наступает вечер – слякотный, с пронизывающим ветром, от которого так приятно спастись в теплом портовом погребке дядюшки Юрая.

Сегодня здесь отмечается день рождения дочки решпициента пограничной стражи Бучека в веселой компании младших офицеров немецкой армии. По мундирам и знакам различия видно, что даровая выпивка собрала за столом военных людей разных служб. Рядом с танкистом сидит интендант, и немец не отстает в выпивке от гардиста.

– Эй, дядюшка Юрай, не забывай своих обязанностей! – то и дело покрикивает Бучек, и хозяин – дядюшка Юрай, и сам похожий на пивную бочку, катится от оцинкованной стойки к веселой компании с бутылками в обеих руках.

У гостей все более развязываются языки, как будто они хотят перещеголять друг друга своей военной осведомленностью.

Иногда вспыхивает пьяный спор:

– А я тебе говорю, что машины отправлены еще вчера. Двадцать одна штука – и все за Грон, – уверяет танкист.

– Как же так? – удивляется интендант. – По сводке у вас шестьсот человек. Так было, так и осталось. У меня на цифры хорошая память.

И у решпициента Бучека память на цифры крепкая. К тому же он любитель веселого спора и, чтобы разжечь его, готов поставить еще пару бутылок сливовицы.

– В споре рождается истина, – говорит Бучек. – А я сегодня праздную рождение моей дорогой дочурки, и ради такого случая грех не выпить…

– Верно, что шестьсот, – соглашается танкист,– но без машин. – Он заливается смехом. – Ну, разве не смешно, когда в танковом соединении на оставшихся в живых шестьсот человек остается шесть машин и две из них в ремонте…

– Смех сквозь слезы, – изрекает интендант. Но вскоре и он хохочет: очень уж хороша сливовица.

А за стенами погребка, в порту, слышен плеск дунайской волны. Волны бьются и пенятся у быков моста, а по мосту идет решпициент пограничной стражи Ян Берчик, и в руках у него раскачивается фонарь с защитным стеклом: немцы боятся воздушного налета. Ян Берчик вышел на дежурство. Он идет, останавливается, вот он наклоняется и думает: «Здесь можно заложить мину…» Берчику поручена охрана моста. Но вместе с ним мост охраняет целое подразделение немецких солдат. Немцы перестали доверять даже гардистам. Для немцев этот мост – важнейшая артерия. Перережь ее – и сердце остановится. Решпициент Ян Берчик размышляет: как бы перерезать артерию?