Текст книги "Смерть и жизнь рядом"

Автор книги: Борис Тартаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

ПЕРЕД РАЗВЕДКОЙ

Штефан Такач возвратился на базу только к концу следующего дня, пришел к майору Зоричу и положил перед ним голубую книгу хозяина мастерских и обувного магазина «Кашпар и сын». По воспаленным глазам и кровавому рубцу на лице Такача Александр Пантелеймонович понял, что небесного цвета книга добыта нелегко.

Такач рассказал о ликовании словаков по случаю прихода партизан и страхе немецких солдат перед партизанами. Оправдались надежды Зорича и Франтишека Пражмы: демонстрация партизанских сил произвела большое впечатление на людей. В эти дни отряд пополнился не одним десятком патриотов. Их было много, верных сынов и дочерей Чехословакии, и партизанские посты уже привыкли к их ответу в предрассветный час:

– Патриот!

Неоценимой оказалась голубая книга Кашпара. Он был педантом, пан Кашпар, и записывал не только адреса, но и численность немецких гарнизонов и прифронтовых воинских частей. А от самого Кашпара долго нельзя было добиться ничего путного.

– Ваша ставка бита, пан Кашпар, и вы не можете этого отрицать, – говорил Александр Пантелеймонович. – Но я не понимаю одного: неужто вас, словака, человека большой воли и далеко не глупого, устраивала должность лакея в немецком доме?

У пана Кашпара покраснел лоб. Он всегда краснел, начиная с широкого и упрямого лба, затем краснело обычно бледное и слегка обрюзгшее лицо. Так он краснел в гневе. Но сейчас – Александр Пантелеймонович прекрасно разобрался в этом – кровь бросилась в голову не от гнева. Они сидели друг против друга, представители двух миров, и разделял их только грубо сколоченный стол из неструганых досок. Со стороны казалось, что они ведут дружескую беседу. Кашпар сидел, закинув ногу за ногу, а Зорич сплел на столе тонкие пальцы и ждал ответа.

– Из двух зол, пан офицер, выбирают меньшее, – криво усмехнулся Кашпар. – А с «лакеем» вы немного перегнули… – Он был уязвлен. – И это могут подтвердить люди, работавшие у меня, – заключил Кашпар.

– Что ж, можно спросить и людей, – согласился командир отряда и приказал ввести в землянку Любомира Павлинду.

Зорич усадил обувщика против его недавнего хозяина.

– Ваш рабочий? – спросил Зорич.

Кашпар молча кивнул, пристально всматриваясь в бледное лицо парня. Его появление в партизанской землянке явно было неожиданным.

– Судруг Павлинда, – сказал командир отряда, – вот пан Кашпар уверяет нас, что он относился к своим рабочим, как отец родной, и больше всего на свете любил Словакию. Что можете сказать вы по этому поводу?

Молодой обувщик удивленно переводил взгляд с командира отряда на пана Кашпара.

– Не отцом он нам был, а отчимом, да еще злым отчимом, – наконец сказал Павлинда. -

Жизни от него не было! – все более распаляясь, продолжал обувщик. И, повернув свое пылающее гневом лицо к бывшему хозяину, Любомир со злорадным удовлетворением спрашивал: – А помните, пан Кашпар, как вы натравливали нас, своих рабочих, на патриотов, поднимавших голос против гитлеровцев? «Теперь наша дорогая родина спасена! – говорили вы, когда немцы вторглись в Словакию. – Кто, – говорили вы, – не в нашей гвардии, не гардист, значит тот коммунист – враг свободной Словакии».

– А коммунисты есть у вас? – спросил Александр Пантелеймонович.

– Ясное дело, есть. Кто же другой разбрасывает по ночам листовки и призывает бить гардистов?

– И вы бьете?

– Побьешь их, как же! – сверкнул глазами Павлинда. – У них, у черных воронов, пистолеты и автоматы, а что у нас? Одна чахотка. Отец мой, пан велитель, нажил в мастерских этого нашего «отца» туберкулез, но работал до самой смерти. «Что поделаешь, – говорил он, – семья есть хочет». Да еще скрывал свою болезнь, а то «отец родной» мог бы вышвырнуть его с работы в два счета. «У меня не богадельня», – не раз говорил нам пан Кашпар.

Александр Пантелеймонович слушал, подперев голову рукой, и перед его мысленным взором возникали картины его детства – паренька из рабочей семьи. «Семья есть хочет…» Кажется, с этими же словами обратился дед к владельцу завода, когда лишился на работе пальца. «Господин хозяин, прошу бога и вашей милости, не откажите в работе, – просил дед, – дома жена, дети малые. Семья есть хочет…» Да, да, он говорил о своей жизни точно теми же словами, что и обувщик – отец Павлинды. Но дед напрасно унижался.

«Дикий ты народ, – ответил хозяин, услышав о боге, жене и детях. – Очень сожалею, но заводу не нужны калеки. Нам требуются парни с десятью пальцами, а у тебя девять, – и приказал мастеру: – Выдать за палец две четвертные».

Впервые эту дедову историю он услышал от отца. Сашке шел тогда десятый год, он был пионером. Но до сих пор Александр Пантелеймонович помнит, как взбунтовалась его юная душа, как сжал он кулаки и спросил с горящими глазами:

«Батько, а где теперь этот хозяин?»*****

«Там, где все фабриканты и помещики, – ответил Пантелеймон Лукьянович и выразительно взмахнул сильными руками, как дворник дядя Федя, когда подметает улицу.

Вторично Александр Пантелеймонович вспомнил эту историю с дедом, когда был уже комсомольцем и пришел на тот завод, где работал дед, но уже не было ни «господина хозяина», ни тяжкой работы каталя. Этим заводом гордилась вся страна, он был известен на весь мир своей совершенной техникой, и Александр Зорич с трепетным волнением думал о том, как ему повезло в жизни, что он будет работать на таком замечательном заводе.

Не раз он об этом вспоминал, когда стал уже учителем, и первое светлое юношеское чувство помогало коммунисту Зоричу прививать любовь к заводу детям, которых он обучал. А теперь завод лежит в руинах, и вот сейчас, в третий раз, напомнил дедову историю молодой обувщик Любомир Павлинда.

Александр Пантелеймонович слушал и думал, что не напрасно прошел советский солдат от Волги и до Грона, не напрасно пролита кровь и отданы тысячи жизней. Наступит время, и дети детей этого словака будут рассказывать о его злоключениях и последнем дне фабриканта Кашпара, как о давно прошедшем, ставшем уже историей. Войдет юноша в просторный, полный воздуха цех бывших обувных мастерских «Кашпар и сын» и с трепетным волнением подумает, как ему повезло в жизни, что он стал рабочим замечательной фабрики. Может быть, и даже наверное, юный словак в ту минуту не вспомнит ни майора Зорича, ни Штефана Такача или Владимира Волостнова, но что из того! Любуясь разливом могучей реки, разве думаешь о каждом из тысяч ручейков, вызвавших к жизни мощный поток? Нет, он, Александр Пантелеймонович, не будет в обиде, если юноша и не помянет имя майора Зорича, лишь бы наступил долгожданный и выстраданный день.

В конце недели адъютант Зорича лейтенант Трундаев как-то забежал в землянку радистов и, смеясь, сообщил:

– А наш обувщик сдался, наконец, радисты!

Он был родом из-под Рязани, лейтенант Трундаев, и особенно сочно звучала в его речи буква «о».

В землянке проходили занятия по радиоделу: в свободное время Нестор или Ниночка Чопорова обучали своему мастерству, с разрешения командира отряда, Таню Каширину, и она оказалась на диво способной ученицей. Сейчас в землянке были все трое.

– Майор говорит, Кашпар здорово зол на Гитлера за то, что тот не оправдал его надежд, – продолжал Трундаев. – Хоть напоследок наш обувщик хочет насолить хозяину. И еще петушится: «Я не лакей, пан майор…» Потом спрашивает: «Вы, конечно, меня расстреляете?» – «Нет, – отвечает майор, – мы передадим вас в руки народной власти. Национальный комитет уже сам решит, как с вами поступить…» – Трундаев задорно тряхнул своим великолепным чубом. – Ну, а что, радисты, передают с Большой земли?

– Узнаешь у майора, – сухо ответила Таня. – Он ведь от тебя не имеет секретов. – Она сердилась, когда кто-нибудь мешал ее занятиям. – Видишь, кажется, что люди заняты…

– Татьяна, я любил вас… – шутливо начал Трундаев, но тут же будто испугался, увидев Танины синие глаза, и, сдвинув набекрень одним движением руки свою кубаночку, которая очень шла к его молодому лицу, выбежал вон.

– Веселый парень, – сказал Нестор.

– Хороший, – согласилась Таня. – А как тебе нравится Власта?

– Красивая девушка, – ответил Нестор, рисуя радиосхему.

– А что, действительно красивая, – живо поддержала Ниночка.

– И какая отчаянная! – отметил Нестор, не отрывая глаз от радиосхемы.

– Слишком уж кокетлива для партизанки, – холодно заметила Таня.

«А ты – нет, со своим маникюрным прибором?» – подумал Нестор, но вслух ничего не сказал.

– Такая кому хочешь вскружит голову, – улыбнулась Ниночка, не заметив Таниного взгляда, брошенного в сторону Нестора.

Но когда тот поднял голову от радиосхемы, Таня уже смотрела в книгу.

– У нашего Штефана уже закружилась, – засмеялась Таня.

Она смеялась принужденно, Нестор сразу это почувствовал и закусил губу, чтобы не ляпнуть глупость. Но он все же спросил:

– Что, ревнуешь?

Нестору уже давно казалось, что Таня неравнодушна к Штефану, а теперь он был уверен, что она ревнует. Эта синеглазая девчонка бесила его.

– Нестор, чего ты сердишься? – удивилась Ниночка.

Хотя она дружила с Таней, но никогда не слышала, что ее подруга влюблена в Штефана или в кого-нибудь другого.

А Нестор сейчас был уверен: «Этот сержант в юбке любит Штефана…» – и сердце его, несмотря на желание поиронизировать, тоскливо сжалось. Фу, черт! Он чуть не выругался вслух. Ему хотелось выругаться, как шахтеру, когда тот остается наедине с тысячетонным пластом породы, к которому не знаешь, как подступиться. Но сейчас Нестор был не в лаве и сдержался.

– А вы все-таки ревнуете, Татьяна, к Власте, – сказал он, усмехаясь. Он всегда переходил с Таней на «вы», когда бывал взволнован.

Таня как будто ответила на свои мысли:

– Говорят, майор хочет послать ее в качестве разведчицы в Братиславу. Но вот я не слышала, что и Такач туда собирается…

Чтобы досадить ей, Нестор сказал:

– А майор считает, что это подходящая пара,

У Нестора на душе было очень гадко.

– Штефан собирается завтра в Нитру. Там живет жена надпоручика Брунчика. Помнишь, из штаба армады… – сказала Ниночка.

– А!.. Как же, помню, – подтвердил Нестор. – Он помог нам оружием и просил передать привет жене. «О, Терезия у меня большой патриот…»

– Власта, наверное, едет с Такачом? – спросила Таня.

– Наверное.

Нестор уставился в радиосхему. Таня замолчала. «Фу, черт, что же в самом деле происходит!» – мысленно выругался Нестор. Он удивлялся самому себе. Ну и пусть она ревнует к Штефану, он-то здесь при чем?

Нестор никак не мог найти ошибку в радиосхеме. В это время Таню вызвали к Зоричу.

– Отнеси уж заодно и радиограмму, – попросила Ниночка.

Таня взяла радиограмму и пошла к майору. В его землянке сидел Франтишек Пражма.

– Товарищ майор, явилась по вашему приказанию.

Увидев в руках девушки радиограмму, Зорич нетерпеливо спросил:

– Ну, ну, чего они хотят?

Прочитав радиограмму, Зорич протянул ее Пражме.

– Требуют усиления действий в Братиславе. – И сразу же предложил, будто об этом давно думал: – Надо скорей отправлять Такача.

– Но его там хорошо знают, – колеблясь, ответил Пражма.

– Это искупается тем, что он хорошо знает Братиславу. Горячая кровь Штефана в сочетании со спокойной рассудительностью Колены – лучше и не придумать.

– Над этим стоит подумать, – согласился Пражма. – Может быть, вначале поговорить со Штефаном?

– И то дело. А пока пусть сопровождает Таню. А, судруг Пражма?

Тот молча кивнул, а Таня смотрела то на одного, то на другого: она еще не понимала, что ее ждет.

– Думаем послать тебя в Нитру. Не возражаешь? – спросил командир отряда.

На лице девушки вспыхнул румянец,

– Я готова, товарищ майор.

– Обрадовалась: порохом запахло? – усмехнулся майор.

Он стал разъяснять задание. Оно было несложным: Таня должна установить возможность организации партизанской явки на квартире у жены надпоручика Брунчика. В качестве связного ее будет сопровождать Такач.

– Но мы не знаем, что вас там ждет у этой Терезии Брунчик, хотя надпоручик рекомендовал ее как патриотку. Ты явишься к ней под видом Юлии Яничковой. Помнишь эту дамочку?

Таня была переводчицей при допросе жены гардиста, пытавшейся проникнуть на партизанскую базу.

– Помню, товарищ майор.

– Выезжать завтра, на рассвете.

– Есть, товарищ майор.

Поручение Зорича не казалось очень уж опасным, однако, как это было всякий раз перед боевой операцией, Таня уже ни о чем другом не могла думать.

Взглянув на девушку, Нестор ничего не спросил. Таня стала собирать вещи, необходимые в предстоящем деле. Ей помогала Ниночка. Они оживленно шептались и долго возились у себя за занавеской, а когда Таня вышла, Нестор увидел элегантно одетую женщину.

Все на ней было удивительно просто и в то же время изящно: и серое короткое платье, не скрывавшее стройных ног, и немудреная прическа, и скромная ниточка яблонецкого голубоватого ожерелья, оттенявшего смуглую нежную кожу девичьей шеи. Нестор опустил голову: красива дивчина! Такую даже трудно представить себе среди донецких шахтерок. В эту минуту Нестор не отдавал себе отчета, как он несправедлив к донецким девчатам, славящимся своей бойкостью и красотой.

– Как ты находишь меня в этом платье? – Таня повернулась в одну, в другую сторону и сделала книксен, как модельерша во время демонстрации костюма. – Сойду за Юлию Яничкову?

«Ах, вот оно что!» – сразу сообразил Нестор и спросил:

– Ты едешь с Такачом?

«Как он мог догадаться?» – про себя удивилась Таня.

– Да, он будет связным.

Нестор стал сворачивать цигарку и просыпал табак – пальцы почему-то не слушались.

– Ну что ж, ни пуха ни пера, – сказал он со вздохом и провел языком по клочку газетной бумаги, из которой сворачивал цигарку.

Ниночка Чопорова не могла понять, какая муха укусила сегодня Нестора.

ОПАСНАЯ ВСТРЕЧА

В Нитру Таня – по документам Юлия Яничкова с мужем Генрихом – прибыла в четверг после полудня. В этот час жизнь в городе замирает и торговцы за своими прилавками и писаря за своими столами начинают клевать носом. По расчетам Штефана, самое удобное время для посещения жены Брунчика.

Найдя нужный дом, Таня поднялась на крыльцо по бетонным ступеням и остановилась перед дверью, обитой медью. В этом доме все было солидно. Он чем-то напоминал своего хозяина – надпоручика Брунчика.

Движимая каким-то смутным предчувствием, Таня не сразу потянула за грушу звонка. Штефан с видом фланирующего обывателя прогуливался по улице.

Кто это говорит, что отважные не знают страха?

Когда Таня взялась за медную грушу звонка, у нее тревожно забилось сердце.

За дверью послышались шаги, и кто-то заглянул в приоткрытое круглое оконце.

– Чо вам треба? – спросил женский голос. Он был немного хрипловат.

Таня попросила открыть двери:

– Отворте, просим, двери.

После небольшой паузы звякнула цепочка и в замке повернулся ключ.

– Просим… – сдержанно сказала женщина, стоявшая у порога.

– Пани Брунчикова?

Таня окинула ее быстрым взглядом – от круглого, слегка подрумяненного лица с крашеными завитушками волос, падавшими на лоб, до ножек в лакированных туфельках. Сквозь закрытую дверь внутренней комнаты глухо доносились мужские голоса.

– Да. Что вы хотите? – уже раздраженно спросила Терезия Брунчик.

– Я пришла от вашего мужа – пана Брунчика.

– От Вильяма? – удивилась женщина и заморгала длинными ресницами. Она набросила цепочку и повернула в замке ключ.

– Что случилось? Фрау Терезия! – закричали по-немецки из комнаты, и появился долговязый мужчина в черном мундире, расстегнутом у ворота.

– Что случилось? – повторил он.

– Пани говорит, что пришла от Брунчика, – пожала розовым плечиком фрау Терезия. – Как это вам нравится?

– Оч-чень! – Долговязый пристально смотрел на Таню, будто старался вспомнить, где он видел ее раньше. – Что же вы не приглашаете гостью в дом, фрау Терезия?

– О, прошу вас, пани… – она вопросительно уставилась на гостью.

– Яничкова. По мужу – Яничкова, – скороговоркой сказала Таня на чистом немецком языке, быстро соображая, как ей быть, и уже поняв, к кому она попала. У нее похолодело сердце. Что же случилось с этим проклятым Брунчиком? Продался немцам? Или только жена веселится с ними, а Вильям Брунчик ушел все же в горы? Как узнать, что здесь происходит?

Долговязый помог снять пальто.

– Прошу! – с нарочитой вежливостью сказал он, окинув Таню взглядом с ног, обутых в высокие ботинки, до простенькой дорожной шапочки, и пропустил вперед, в комнату, где стоял запах табака, разлитого вина, духов и пота. За круглым столом сидело несколько гуляк в таких же мундирах, как и на долговязом, кроме майора в форме танкиста. Рядом с ним расположился в кресле грузный человек в штатском. По тому, как к нему относились собутыльники, можно было понять, что он немаловажная фигура в этой компании. В углу, сдвинув пуфы, о чем-то шепталась молодая пара, и крашеная девица взвизгивала, будто ее щекотали.

«Брунчика здесь нет, – подумала Таня. – Ни один из мужчин не похож на Брунчика, как описывал его Зорич».

– Господа, – сказал долговязый. – Имею честь представить фрау Яничкову.

Майор, сидевший рядом со штатским, окинул гостью оценивающим взглядом и учтиво приподнялся, уступая свое место, а сам пересел на соседний стул.

– Штрафную!.. Штрафную!.. – закричал блондин с другой стороны и потянулся к бутылке с вином. У него дрожала рука, когда он наливал рюмку, и красное вино проливалось на скатерть. Он гудел: – Штрафную! Штрафную!

– Дикая история, – объяснила Терезия Брунчик штатскому. – Представляете, привет от Вильяма из каталажки…

– Вы из Братиславы, фрау, э-э… Яничкова? – поинтересовался штатский.

Значит, Брунчик в братиславской тюрьме, поняла Таня. Теперь поди узнай, за что его посадили. Ну и влипла же она в веселую историю! Такое и нарочно не придумаешь.

Блондин протянул рюмку Тане.

– Штрафную! – кричал он.

– Да отстань ты, ради бога! – сердито остановил его долговязый.

Таня с улыбкой взяла рюмку.

– Мне будет трудно вас нагнать! – сказала она. Ее слова вызвали у блондина восторженный вопль.

– Да отстань, ты пьян! – старался унять его долговязый.

– Давно из Братиславы? – спросил штатский. А долговязый стал сбоку в позе пса, делающего стойку.

– Господа, начинается допрос! – воскликнул блондин и, сложив молитвенно руки, загнусавил: – Господи всевидящий и всекарающий, спаси эту молодую и прекрасную фрау… фрау… от когтей обер-лейтенанта, слуги Люцифера…

– Пеш! – строго позвал штатский. – Освежите этого буяна… – Он отвернулся от него и в третий раз спросил, обращаясь к Тане: – Вы давно из Братиславы?

Но Таня была уже готова к допросу.

– Бог мой, почему вы решили, что я из Братиславы?

– Позвольте, фрау, вы, как я слышал, от надпоручика Брунчика…

– Я думала, что пани Брунчик будет приятно получить привет от мужа… Мы встретились не в Братиславе, а в Банска-Бистрице, – и Таня вспомнила допрос Юлии Яничковой. – Это было в дни восстания этой красной сволочи… Я столько натерпелась… Боже, это было ужасно! – и ее синие глаза наполнились слезами. Она поспешно достала надушенный платочек и приложила к глазам.

Офицеры могли полюбоваться ее красивой рукой. Да, у нее была прекрасная рука, и она знала об этом. Глазами, полными слез, невинными глазами жертвы красного террора она смотрела в измятые лица своих нежданных судей, и они, давно изверившиеся в людях, были поколеблены в своем недоверии к ней.

Может быть, они знают ее отца, говорила она. Это был известный коммерсант, и он не жалел денег на святое дело нашего обожаемого фюрера. Отец был настоящим немцем, хотя и родился в этой нищей стране пастухов и лесорубов, а когда красные попросили денег на обмундирование своей банды, он решительно ответил: «Нет и нет!» Тогда они его убили, ворвались в дом и убили на глазах жены и дочери, и опять синие глаза наполнились слезами.

– А Брунчик? Как вы познакомились с Брунчиком? – спросил штатский.

О, милый надпоручик оказался ее спасителем! Это настоящий рыцарь! Он помог ей перебраться к мужу в Скицов. Надпоручик с радостью и сам бежал бы с ней…

– О, не подумайте ничего дурного! – воскликнула она, обращаясь уже к пани Брунчик. – Но офицер не мог бросить своих солдат. «Так и передайте, милая пани, – сказал он на прощание, – моей дорогой Терезии, что я всем сердцем предан нашему президенту, но не могу оставить своих бедных, обманутых солдат…»

Долговязый был чертовски недоверчив. Таня поняла это сразу, она умела читать по лицам и видела, что его длинноносая физиономия выражает сомнение. Она не удивилась, когда он спросил:

– Вы, разумеется, имеете при себе документы, фрау Яничкова?

– О, конечно, – и она открыла сумочку, как бы желая проверить, не оставила ли дома. – Я так рассеянна, – смущенно сказала она и вынула документ, удостоверявший, что Юлия Яничкова действительно проживает в Скицове и ей разрешен проезд по шоссейным и железным дорогам. Долговязый взял документ и внимательно прочел один раз и второй раз, особое внимание обратив на печати, искусно вырезанные Студентом – большим мастером на такие дела.

– Ваша история, фрау Яничкова, очень трогательна, – сказал штатский, – и мы вам от души сочувствуем. – Он скользнул взглядом по лицу долговязого, и тот повел черной бровью.

Таня подумала: они все же сомневаются, и у нее дрогнуло сердце. Но она мило улыбнулась и поблагодарила штатского за внимание и сочувствие.

– О, вы так любезны!..

Долговязому что-то понадобилось в соседней комнате, и, когда он открыл двери, Таня увидела на низеньком столике у постели блестевший белым лаком телефон. Двери были тотчас наглухо закрыты, и Таня поняла, что жизнь ее висит на волоске. Но она смело и открыто посмотрела в слегка прищуренные, насмешливые глаза своего собеседника в штатском.

– Можете не сомневаться, что эти красные от нас не уйдут, как бы они ни хитрили, – говорил штатский и потянулся к бутылке с вином. – «Шато-Мельник» весьма поднимает настроение, а вы, должно быть, устали с дороги, – говорил он, наливая золотистое вино в Танину рюмку, а затем в свою.

Его слова звучали двусмысленно.

«Предполагает он, кто я такая, или уверен в этом?» – спрашивала себя Таня, принимая из рук штатского рюмку с вином. Ясно, что долговязый пошел звонить по телефону. Куда? В гестапо или в Банска-Бистрицу, чтобы проверить существование Юлии и Генриха Яничковых? Если дело закончится только Банска-Бистрицей, она, пожалуй, спасена. Да, жил и действовал в Банска-Бистрице фашистский выкормыш Генрих Яничков, жил гардист, пока не подорвался на партизанской мине, и документы его с искусно замененной фотографией сейчас мирно покоятся в кармане Штефана Такача. Но долговязый мог звонить и в гестапо.

Это была игра, опасная и острая, в которой ставкой была жизнь против смерти. Что ж, своей жизнью, если игра будет проиграна, она спасет многих честных людей, отведет, возможно, серьезную опасность, грозившую отряду: квартира предательницы могла стать скрытой и коварной ловушкой для партизан. Она не сожалела, что майор Зорич направил к Терезии Брунчик именно ее, а не кого-нибудь другого, Власту например. Трудно было только примириться с мыслью, что больше она не увидят ни Зорича, так верившего в нее, ни веселой улыбки Николая Трундаева, ни вопрошающего взгляда Нестора Степового, который как-то пригласил ее в свой Донбасс…

Горько и страшно было Тане, но в то же время она с обворожительной улыбкой говорила соседу в штатском:

– У вас хороший вкус, пан… – Она мгновение подождала, чтобы немец назвал себя, но он как будто не понял скрытого вопроса, к она продолжала: – «Шато-Мельник» предпочитал любому напитку и мой бедный папа, – она горестно вздохнула, но сразу же будто отрешилась от грустных мыслей. – Ну что ж, я принимаю ваш тост за дружбу… – и Таня отпила глоток.

В комнату ворвался шумный блондин: с его волос на расстегнутый мундир и накрахмаленную рубаху капала вода.

– Господин капитан, явился по вашему приказанию! – отрапортовал блондин.

Он был здорово пьян, и холодная вода вызвала у него только чувство чинопочитания.

«Так вот кто скрывается под этим скромным костюмом!» – про себя отметила Таня. Ах, если бы этот капитан попался ей не на виду у всей этой пьяной компании, уж она бы прибрала его к своим ручкам, которыми он так восторгается.

– Приведите себя в порядок, лейтенант, здесь дамы, – сердито приказал капитан.

– Есть привести себя в порядок, – ответил блондин и стал застегивать мундир, не попадая пуговицами в петли.

В это время в соседней комнате шел разговор с Банска-Бистрицей.

– Точно так, господин обер-лейтенант, Генрих Яничков, житель Банска-Бистрицы – вполне благонадежная личность и выехал с супругой Юлией к своим родным в Скицов, – рокотал далекий голос в плоское, хрящеватое ухо обер-лейтенанта.

– Вас не затруднит, лейтенант, описать внешность Юлии Яничковой?

Голос в трубке сразу же приобрел веселый, смешливый тон.

– Могу лишь сказать одно – она обаятельная блондинка. – В трубке коротко засмеялись. – Это мнение, могу вас заверить, разделяет и господин полковник…

– О, с этим нельзя не считаться, – кисло улыбнулся обер-лейтенант.

– Безусловно. Чем могу еще служить?

– Благодарю вас…

Обер-лейтенант осторожно положил белую трубку на никелированный рычаг и пошел к дверям.

– Полковник в превосходном настроении, – сказал он, входя в столовую и обращаясь к капитан в штатском.

Тот повернул к нему свою крупную голову, стриженную под «ежик».

– Это очень мило, – оживился капитан и сразу же предложил: – Господа, прошу поднять бокалы за счастливое спасение фрау Юлии! – Он обратился к Тане: – Вы разрешите?

Сейчас нетрудно было представить себе, что ответила Банска-Бистрица, и Таня любезно разрешила. Она чувствовала, как пылают у нее щеки, и знала, что это не от вина, а от сознания, что она победила. Как хороша жизнь, когда берешь ее с боя!..

После капитанского тоста все оживились, и даже визжавшая девица перешла с колен армейского офицера к столу. Следующий тост был за хозяйку дома, потом за победу германской армии, затем еще за что-то. Даже долговязый стал учтивым и после третьего тоста вдруг сообщил:

– В Банска-Бистрице, фрау Яничкова, все от вас без ума.

– Вы очень любезны, – ответила Таня.

– Милый Шредер, ты спутал бордель с приличным домом, – захохотал лейтенант.

– Он невозможен, – поморщился танкист-майор, до этого молча наблюдавший за соседкой, и, низко наклонив к Тане свою напомаженную голову с безукоризненным пробором, зашептал: – Фрау Юлия, если вам здесь неприятно, барон фон Клаувиц к вашим услугам…

Барон фон Клаувиц! Таня в своей жизни знала только одного барона – Мюнхгаузена из пьесы Театра юного зрителя. Маленький тесный зал, до отказа набитый школьниками, покатывался от смеха, когда барон Мюнхгаузен изображал то охотника, то всадника, взнуздавшего половину лошади. И сейчас, хотя положение оставалось далеко не безопасным, Таню охватило ребячливое, озорное настроение, и она едва удержалась от насмешливого вопроса.

Барон между тем продолжал все так же проникновенно и тихо:

– Моя машина в гараже, фрау Яничкова… Одно только слово… Я все время смотрю на вас, Юлия… – Таня сразу стала строгой и недоступной. – Простите: фрау Юлия, – сразу же отступил барон, – и мне кажется, я даже убежден в том, что никогда еще не встречал столь прекрасную и обаятельную женщину…

– О, я думаю, вы несколько преувеличиваете, барон… – Тане вдруг показалось, что она играет роль в своей комнатенке на пятом этаже красного кирпичного дома на Выборгской стороне, и сразу перед ее мысленным взором возник образ Наташки, которой она представляла в липах героев многих книжек, и ее охватило привычное при воспоминании о семье, о родном доме, о Ленинграде чувство безысходной горечи и боли.

В эту минуту сосед справа – капитан в штатском – спросил:

– Вас, вероятно, интересует, почему господин Брунчик попал в тюрьму?

Он тронул соседку за руку, желая отвлечь ее от любезностей барона, этого «вонючего аристократа», как мысленно называл его капитан – мясник до тридцать четвертого года и сын мясника. Он презирал и завидовал барону.

– Его будут судить за измену. Всех офицеров Чехословацкой армады будут судить…

– Бедная пани Терезия! – вздохнула Таня.

– Ну, не такая уж бедная, как видите, – усмехнулся барон и глазами показал на пани Брунчик, сидевшую против него. На ее плече покоилась голова пьяного блондина.

Капитан продолжал:

– Мы обещали сохранить офицерам честь и свободу, если солдаты будут отпущены по домам, и старый дуралей, их генерал, поверил, – капитан захохотал.

– Потеряв солдат, – продолжал он, – генерал лишился и чести, а вместе с ней и свободы. Очень просто.

– Он арестован? – поняла Таня.

– Всех офицеров будут судить.

Барон вдруг сказал:

– Вспоминаю – это было в Ленинграде…

Таня почувствовала, как от сердца отхлынула кровь, и на мгновение закрыла глаза. Рядом засмеялся капитан.

– Знайте, фрау Яничкова, что наш барон болен Ленинградом…

– Да, когда в сорок втором я был в Ленинграде… – продолжал барон.

– О, вы были в Ленинграде? – широко раскрыла синие глаза его соседка. Она уже успела взять себя в руки.

– Ну, не совсем в Ленинграде, – поправился барон. – Но наши снаряды ложились прямо в Ленинграде, – с воодушевлением вспоминал он. – Сотни, тысячи снарядов…

Тане казалось, что она не выдержит. Вот он сидит, рядом с ней, убийца мамы, сестренки с синими глазами, так безраздельно верившей в ее добрые сказки там, в комнатушке на пятом этаже красного кирпичного дома. Да, она выплавлена из стали, если может сидеть рядом с ним и слушать о том, как он сеял разрушение и смерть в ее Ленинграде. «Но ты рано злорадствуешь, барон фон Клаувиц. Слышишь? Я рассчитаюсь с тобой, барон фон Клаувиц, и это будет высшая справедливость. Я клянусь в этом именем сестры и матери, погубленных тобой…»

«Теперь надо уходить», – подумала Таня. Она вслух спохватилась, что топольчанский поезд отбывает через час и как, наверное, нервничает на вокзале муж. Но ее не хотели отпускать.

– Муж не волк, в лес не убежит, – сказал капитан, и у него маслено блестели глаза с желтоватыми белками.

– Я не забуду этот гостеприимный дом и в следующий приезд обязательно навещу, – обещала Таня.

– Милости просим, вы всегда будете дорогой гостьей, пани Яничкова, – с притворным радушием ответила Терезия Брунчик.

Барон шепнул:

– И долго нам придется ждать? Кстати, я квартирую совсем близко от вас, от Скицова. – Он перехватил ее удивленный взгляд и объяснил: – В Злате Моравце. Да, да… – Он совсем размяк от выпивки, и от духоты, и от близости этой обаятельной фрау Яничковой.

Она также тихо ответила:

– Но вы не сказали, как вас найти в Злате Моравце, господин барон.

Он вынул визитную карточку и размашисто черкнул номер телефона.

– По этому номеру меня всегда разыщут. – Барон нежно сжал ее руку и поднес к губам.

Фрау Яничкову провожали к выходной двери всей компанией, и уже при открытых дверях шумный блондин закричал: