Текст книги "Смерть и жизнь рядом"

Автор книги: Борис Тартаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

ОГОНЕК В НОЧИ

Опять отряд выступает в поход, и снова начинается дождь, по-осеннему холодный и пронизывающий. Ноги увязают в размокшей почве. Люди скользят, падают. В липкой земле руки, одежда, лица.

За ночь переходят вброд много речушек. Нестору кажется, что они кружат на месте и переходят одну речку каждый раз в том же месте, так одинаково увертливы голыши под резиновыми подошвами солдатских сапог.

Боевой порядок такой же, как и прежде: впереди майор, начштаба и проводник; за ними взвод Пражмы, радисты и разведчики Грунтового, хлопцы Якова Баштового, Сукасьян с цыганами.

Таня Каширина идет впереди своего напарника, и Нестор различает ее ноги, обутые в кирзовые сапоги. В них трудно угадать стройные девичьи ноги – тонкие, в лодыжке и округлые в икрах.

Странные у него отношения с Таней: вечно она ворчит, насмехается – колючая. Знакомы без году неделю, а Нестору кажется, что он ее знает вечность. И он уже не удивляется, что по утрам она минут десять колдует над своими ноготками, а в ее солдатском мешке бережно завернуты в непромокаемую бумагу два платья, взятые из далекой жизни, и чулки, будто сотканные из паутинки.

Впервые он увидел ее в конце сентября. Как-то Зорич привел в общежитие девушку с сержантскими полосками на погонах. Она показалась Нестору очень юной. На гордо поднятой голове уложены венком две тугие русые косы.

– Татьяна Каширина из Ленинграда, – отрекомендовал майор. – Член ВЛКСМ, по профессии филолог. Чего уставился? – засмеялся Александр Пантелеймонович, заметив удивление лейтенанта. – Пути войны неисповедимы, а Татьяну к нам привел немецкий язык. Владеет им, представь, лучше иного гаулейтера. А также и словацким.

В тот же день Нестор имел возможность познакомиться с официальной характеристикой девушки. Особенно запали в память строки о том, что она в совершенстве знает несколько языков и «подающий большие надежды языковед». Ученый. Языковед. Все это не вязалось с сержантскими погонами на узких девичьих плечах.

По военной специальности, как объяснил Зорич, девушка была переводчицей, но майор собирался использовать ее в качестве разведчицы. Она сама просила его об этом, так как имела уже некоторый опыт.

– Вот и будет твоей напарницей, Нестор, – заключил Зорич. – Вопросов нет? Так прошу любить и жаловать.

– Ну, любить не обязательно, а жаловать придется, – улыбнулась девушка.

И она была права – уважать себя заставила с первого дня. Гонору у девчонки – не дай бог, и за словом в карман не полезет. А посмотришь на нее, когда задумается – вспоминает мать, что ли, – и кажется, что эти синие глаза не умеют быть колючими.

Нестор ощутимо чувствует тяжесть, давящую девичьи плечи, и злится на себя, на Таню, на Ниночку Чопорову. Надо было положить в свой мешок часть ее груза, а не выслушивать разглагольствования о женском равноправии. Потом начинает злорадствовать: ничего, филолог, еще вспомнишь обо мне! Ему кажется, что он слышит ее прерывистое дыхание. Но, может быть, это сопит Штефан Такач, идущий за ним? Вдруг раздается крик ночной птицы. Филин? Похоже. «У-а-а…» Да, похоже, что филин. Но, возможно, и другая какая-нибудь птица. Кто его знает, что водится в этих горах. Вануш говорит, что места похожи на Армению, только в его Армении горы и долины красивей. Чуть не поссорился с Такачом. «Видел ты когда-нибудь Арарат? То-то же!» А Нестор подзадоривает: «Арарат – гора знаменитая, партизанской базой Ноя была». – «Вы их не слушайте, Такач, – заступилась тогда Таня, окинув Вануша и Нестора укоризненным взглядом синих глаз. – Таких красивых гор и долин, как у вас в Словакии, я никогда не видела».

«Интересно, – думает Нестор, – как ей нравится эта котловина сейчас, под этим дождиком? Черт, ну и болото, так легко и сапоги оставить в этой топи». Таня скользит, и Нестор бросается вперед. «Чуть не упала…» – говорит он. «Скользко», – отвечает девушка. «Тебе не тяжело?» – «Нет, ничего. А тебе?» – в ее голосе звучит насмешка. Сержант в юбке! «Не легко», – сердито отвечает Нестор. «Бедненький!» – доносится в ответ.

Опять речушка. Говорят, здесь водится форель, вспоминает Нестор. Так Пражма говорит. Каждое лето он ездил ловить форель. Это было до войны. «Прекрасное время было! Вы когда-нибудь ловили форель?» Нет, Нестор не ловил форель, а теперь и подавно не хочет. В Донце форель не водится, хорошо, если щучка на блесну попадет. Нестора вполне устраивает щучка.

Неожиданно в нос ударяет запах, напоминающий, что где-то есть очаг, и огонь в очаге, и тепло, и даже, возможно, обжигающий губы кипяток. Нестор раздувает ноздри. Ей-богу, дым… «Таня, – говорит он и не узнает своего хриплого голоса, – ты чувствуешь? Кажется, дым…» Он слышит, как она втягивает носом воздух. «Ага, дым…» – «Что бы это могло быть?» – спрашивает Нестор. «Точно. Дым», – повторяет Таня.

Впереди мерцает огонек. Тот огонек, на который устремляется усталый путник. Тот огонек, при виде которого начинает учащенно биться сердце. А Зорич при виде огонька настораживается, замедляет шаги: в селении могут быть немцы. Партизаны не заходят в село.

Таня говорит:

– Этот огонек напоминает, мне, что где-то люди спят и им снятся хорошие сны.

А Нестор думает, что этот огонек может гореть у постели больного ребенка или у изголовья умирающего. Но говорит другое:

– Дай мне свой автомат, все же будет легче.

Таня не отвечает, она тяжело переступает кирзовыми сапогами по влажной земле, и Нестор не знает, о чем она думает.

– Эй! – приглушенно кричит Вануш. – Вы куда? Эй!

И Нестор видит, как от цепочки быстро сворачивают, на огонек две фигуры. Они ускоряют шаг, будто боясь погони, и растворяются в темноте. Не выдержали, подлые. И сразу усталость будто рукой сняло. Бешено колотится сердце. И Таня ускоряет шаг.

– Они бежали? Да, Нестор? – слышит он.

– Должно быть, бежали, – говорит Нестор.

– Как же так?! – в ее голосе звучат удивление и недосказанная мысль.

И Нестор отвечает, будто она высказала ее:

– Не стрелять же в них. Сейчас это безрассудно…

Он это говорит, сжимая в руках автомат, и думает о том, какой выдержкой обладает Вануш, если темноту ночи не разрывает в эту минуту автоматная очередь. Кроме всего прочего, дезертиры унесли драгоценный котел рачительного завхоза…

Огонек гаснет, как глаза умирающего. Нестор уже не чувствует запаха дыма. Селение позади. А люди продолжают идти в темноту, в дождь. Только одна опасность им угрожает: остановка.

Но вот партизаны вступают в лес. Он поднимается стеной, и люди вдыхают его запахи, как запахи родного дома. Партизаны идут среди мокрых деревьев час, второй, а может быть, всего десять минут. Наступает безвременье. Они идут по лесу, спотыкаясь о корни.

Жидкий рассвет струится сквозь лапчатые ветви, и майор Зорич объявляет привал. Люди валятся с рюкзаками прямо на землю, и она пружинит под ними, и качается, и убаюкивает, как в детстве мать, когда они доверчиво приникали к ее теплой груди. И утро встречают на ногах только караульные да Алоиз Ковач. Сидя на корточках, он старательно вытирает хлебной корочкой опорожненную банку из-под тушенки.

Подъем. Партизаны разводят костры и сушат одежду. Вануш Сукасьян поворачивает к огню то бок, то спину, то ногу – и весь дымится. Как и Сукасьян, Нестор в состоянии детского восторга. Он скачет у костра то на одной ноге, то на другой. У всех костров видны скачущие, дымящиеся фигуры. Веселенькое зрелище они представляют в эту минуту!

– Нестор, друг, Алоиз спросонья чуть не сжег штаны… – смеется Свидоник.

– А я думаю во сне: ну и горячая же печка, черт подери, аж припекает, – смущенно, рассказывает Алоиз. – Зато раньше всех позавтракал, – утешает он себя.

– Так и без штанов мог остаться, – хохочет цыган Фаркаш.

– Да, у нашего завхоза не разживешься, – соглашается Нестор.

Алоиз сокрушенно качает головой, рассматривая прожженные брюки.

– Придется, – размышляет он вслух, – положить здоровенную заплату.

Таня снимает сапоги, развешивает портянки и греет ноги – то правую, то левую. И когда она протягивает ногу к огню, Нестор видит розовый кружок маленькой пятки и пальцы, светящиеся против огня, как пять лепестков.

– И такую драгоценность прячут в такой грубой оправе? – говорит Такач, указывая на кирзовый сапог девушки. – Сом проти того.

Таня поджимает свою «драгоценную» ногу под себя и смеется. Ее смех кажется Нестору искусственным, а усики галантного Такача вызывают озлобление. Девушка восклицает:

– О, какой вы кавалер, Штефан!

– Что такое «сом проти того»? – обращается Нестор к Пражме.

– Я против, – переводит Пражма и насмешливо объясняет: – Штефан против того, чтоб Таня носила такую обувь…

Нестор видит, как Таня краснеет, и глупо выпаливает:

– Ну и принес бы, если такой галантный кавалер, хромовые сапожки…

Таня опять смеется. «Пустая кокетка», – думает Нестор и злится на весь мир. А девушка вскакивает на ноги и, босая, в лыжном костюме, делает царственный жест в сторону Нестора и декламирует:

– Будьте все вы свидетельницы, если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж…

Голос у нее звенит, глаза лукавые, лицо раскраснелось от костра и общего внимания, а Нестор, закрыв глаза, видит себя коренастым мальчишкой, учеником восьмого класса. Он выходит на школьную сцену в роли кузнеца Вакулы. Ставят «Ночь перед Рождеством», и Нестор говорит красавице Оксане – Наташе из восьмого «А»:

– Погляди, какие я тебе принес черевики! Те самые, которые носит царица…

Как это было давно! После этого был июльский день 1941 года, когда он, студент института, с жестяной кружкой и алюминиевой ложкой в заплечном мешке пошел на войну. Не забыть пожарищ Украины, и боя на реке Псел, и партизанских будней в польских лесах…

Открыв глаза, Нестор видит Таню Каширину, и его охватывает буйное озорство. Он видит сержанта Каширину, а отвечает ей, как будто перед ним Наташа из восьмого «А»:

– Не тужи, моя ненаглядная Оксана! Я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит…

Вокруг раздаются аплодисменты, смех, веселые возгласы:

– Браво, Нестор! Настоящий артист… – И никто, конечно, не догадывается, как близок их Нестору кузнец Вакула.

Он сразу успокаивается, ему уже не противны усики Такача, а Таня не кажется кокеткой, и, чтобы загладить свою вину перед товарищем, о которой тот даже и не догадывается, Нестор предлагает:

– Хочешь, Штефан, папиросу? Московская!

– О! – восклицает Штефан. – Дякуем…

– Бери, бери…

Они закуривают настоящие московские папиросы. Те папиросы, которые солдат хранит для больших праздников. Но кто скажет, что у Нестора сегодня не праздник? Он курит, а сквозь душистый дым смотрит на Такача, на Таню, греющую ноги, на Алоиза Ковача с прожженными брюками в руках, на Вануша Сукасьяна, отпускающего кашеварам крупу.

Два дня они стоят в лесу северней Лутилы. Спят, сушатся, чистят оружие и обучают владеть им Алоиза Ковача, Свидоника и других новобранцев,, а группа боевых хлопцев, в том числе и цыган Фаркаш, отправляются на поиски дезертиров, чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный командирским советом нарушителям партизанской присяги.

Отряд уже готовится в поход, когда Ниночка Чопорова принимает радиосообщение, что генералы Виест и Гольян, подчиняющиеся правительству Бенеша, сдали немцам Банска-Бистрицу и сложили оружие, отдавшись на милость победителя. Генералы остались верны себе.

Зорич не удивлен. Он вспоминает разговор с генералом Виестом накануне похода:

– Партизанская война?.. Это не для Чехословакии, – сказал генерал, и на его тщательно выбритой щеке нервно дрогнул мускул. – Только кадровая армия может противостоять немецким войскам…

Вспоминает Зорич и слова начальника Главного штаба партизан.

– Наших союзников – англичан и американцев – страшит мысль, что народ возьмет власть в свои руки, – отметил полковник Асмолов, узнав о разговоре с генералом Виестом. – Вот почему они боятся дать оружие в руки шахтеров, лесорубов и пастухов, возражают против партизанской войны. Генерал Виест с благословения американских советников погубит армаду…

Так и случилось.

ПРАЗДНИК

С наступлением темноты отряд поднимается и сворачивает на север. Привал делают километрах в пяти восточнее Славна. Западнее, в Яновой Леготе, стоит сильный немецкий гарнизон. Немного отдохнув, партизаны начинают подниматься в горы.

Проводник – местный лесник, или горар по-словацки. Это тщедушный на вид старичок, но ходит он удивительно легко. Кажется, горар может посостязаться в беге и прыжках с горным козлом. Пражма бывал в этих местах, помнит, какая водится здесь дичь, и на привалах расспрашивает лесника, не распугано ли зверье вырубками, как будто собирается на охоту. Горар обстоятельно отвечает на вопросы, рассказывает, что на днях провел через горы словацкий партизанский отряд и что вокруг развелось много немецких гарнизонов. Лучше обходить села, чтобы не напороться на фашистов.

Отряд переправляется через несколько речушек, и в одной из них, кажется Лутиле, Нестор, поскользнувшись, набирает полные сапоги воды. Небольшое удовольствие, что и говорить, карабкаться по осенним горам, когда за спиной двухпудовый ящик, вгрызающийся острыми краями в лопатки, а в сапогах хлюпает.

В районе Ловчицы и Турбин отряд залегает у шоссейной дороги, ведущей на север, в Гандлов, где находятся довольно крупные шахты бурого угля. Хотя движения на дороге нет, отряд пересекает ее перебежками и небольшими группами. На виду у высокой горы лесник прощается.

По словам лесника, до селения, где можно остановиться на несколько дней, рукой подать. Горар не хочет, чтобы его видели местные жители, он побаивается доноса какого-нибудь прохвоста, не хочет связываться с немцами: с ними шутки плохи, а он может еще пригодиться патриотам. «У меня самого сыновья – партизаны, – говорит старик Пражме.– Славные хлопцы! Одного имя Василь, другого – Ладислав. Может быть, встретите…» И когда партизаны уходят, старик еще долго стоит на каменном выступе, опираясь на яношик – буковую палку с ручкой в виде топорика.

Партизаны спускаются по крутой, осыпающейся под ногами тропинке, и скоро натыкаются на первые стожки сена, заготовленного еще с лета. Селение раскинулось в небольшой долине, окруженной могучими горами. Пробраться в селение незамеченным почти невозможно. Глинобитные дома под соломенной кровлей рассеялись по склонам гор среди елей и буков.

В дедину, как называют в Словакии села, отправляется разведка. Грунтовой и Сукасьян скоро возвращаются. Отличная дедина, восторгаются они, и отряд из горнонитранской партизанской бригады капитана Франтишека Гагары, который провел через горы старый горар, охотно потеснится. А хозяева приветливы, и с ними будет радостно встречать приближающийся праздник – 7 ноября.

В дедине партизан принимают, как родных. Весь день хлопцы подкладывают в очаги смолистые ветки, кипит в котлах вода: партизаны парятся, отстирывают пропотевшие рубахи, а доктор Сухаренко обходит один дом за другим и проверяет у бойцов ноги: «А ну, друг, показывай конечности…» У многих потертости, доктор смазывает их какой-то освежающей мазью, срезает мозоли, больно прижигая, и добродушно приговаривает:

– На здравье!

Мойше Сухаренко – словацкий еврей, бежавший из эшелона «переселенцев», которых Тисо отправлял в фашистские лагеря смерти Майданек и Освенцим. Доктору лет под тридцать. Он общительный и веселый человек, полный неиссякаемого оптимизма. Но самое важное – он хороший врач. Сухаренко вечно озабочен поисками лекарств, хотя партизаны упорно отказываются от них.

Несколько дней взводные с утра обучают новичков владеть оружием и вести бой против пехоты и танков противника. Капитан Агладзе и Франтишек Пражма рассказывают бойцам о политическом положении в Словакии и на одну из этих бесед приглашают командира бригады Гагару и его заместителя – Мишее. Бригада Гагары воюет не один уже день, и ее командир, хоть и молод, имеет боевой опыт, которым охотно делится с друзьями, начинающими партизанскую жизнь в горах Словакии.

Гагара – страстный охотник и рыболов. С детских лет ему знаком язык леса, и не одну зорю встречал юноша на обрывистых берегах неистовых рек Словакии. Но сейчас Гагара говорит не о красотах родного края, а о человеческой дружбе.

– Залог нашей победы – в дружбе с Советским Союзом, – убежденно говорит Гагара, обращаясь к словакам. – Немецкие фашисты и вместе с ними Тисо, которого недавно вызывал к себе Гитлер, прекрасно сознают это. Вот почему они так бешено клевещут на советских партизан и коммунистов, стараются разжечь вражду между словаками и чехами. «Не выйдет, подлые шакалы!» – отвечают коммунисты Словакии… Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что и я коммунист. Правильно, Мишее? – неожиданно обращается Гагара к своему другу, сидящему на скамье у самых дверей.

– Ано е то правда! – убежденно отвечает Мишее. – Да, это правда!

– Нас, коммунистов, много, – заключает Гагара. – И с каждым днем становится все больше, потому что все, кому дороги свобода и счастье родины, идут к нам… Мы не пожалеем ни сил, ни жизни, чтобы народ победил, взял власть в свои руки…

– И шахты, значит, будут народные? – спрашивает Свидоник.

– И шахты.

– И леса? – спрашивает Алоиз Ковач.

– И леса, и реки, и все, чем только богаты недра земли. Все будет принадлежать народу, рабочим и крестьянам…

– Значит, как я понимаю, мой отец, старый шахтер, сможет сказать: «Это моя шахта»?

Лицо Свидоника в угольных отметинах выражает ребяческие чувства удивления и восторга.

– Как-то даже трудно сразу поверить, – смущенно говорит он.

– Однако так будет, – подтверждает Мишее.

Франтишек Пражма поясняет:

– Но для этого нам нужно еще побить фашистов, Михал. Немецких и своих. И взять власть в свои руки.

– Как взяли власть в свои руки рабочие и крестьяне в России, – говорит Гагара.

Беседа продолжается.

А Зорич в это время напутствует в своем штабе разведчика Яна Колену, собирающегося в Братиславу.

– Прямо скажу, судруг Колена, задача не из легких, – говорит Зорич. – Надо во что бы то ни стало связаться с подпольными группами патриотов, которые, наверное, созданы коммунистами Братиславы по указанию Центрального Комитета партии. Для нашей разведывательной и диверсионной работы особенно важна помощь подпольных групп в порту, через который немцы получают по Дунаю нефть и боеприпасы для переброски на фронт…

Ян Колена, немолодой, с седыми висками, спокойный и уравновешенный, слушает Зорича, подперев голову рукой. У него тонкие и длинные пальцы, как у хорошего скрипача, и на безымянном пальце – старинной чеканки перстень. Но Колена не музыкант, он агент по продаже швейных машин. Колена слушает Зорича, и перед его глазами проходят события двух последних месяцев. Они многому научили Яна Колену – патриота и коммуниста.

С первых дней восстания Колена уезжает под видом служебной командировки в Банска-Бистрицу. Действовать! – вот к чему он стремится. И он немало делает для того, чтобы в отряд Зорича попали такие ребята, как шахтер Свидоник и лесоруб Алоиз Ковач. Многие его крестники с партизанскими лентами на словацких шапках воюют в горах против гитлеровцев, и Колена, человек скромный и сдержанный в чувствах, с тайным удовлетворением думает, что не бесплодны были эти два месяца жизни.

Что ж, задание партизанского велителя ему по вкусу. Кто еще другой так хорошо знает Братиславу, как агент фирмы по продаже швейных машин? И знакомства его обширны.

Речь заходит о способах связи. Колена называет явочную квартиру:

– У портного Холмовского на Вайсшнеевской.

– Пароль моего связного, – сообщает Зорич, – «Я вам принес поздравление от доктора Шатана». Отзыв: «Я с ним хорошо знаком». Запомните?

Колена несколько раз повторяет пароль.

– Ладно, запомню.

– Ну, ни пуха ни пера! – напутствует Зорич.

Они обмениваются крепким рукопожатием.

– Скоро пришлю Штефана Такача. Он мой связной.

– Я знаю его, смелый человек.

– Шифр вы хорошо усвоили? Не напутаете?

– Все в порядке.

– Ну, счастливого пути!

– И вам желаю успеха!..

Колену проводит до передовых дозоров Нестор.

– Спасибо за учение и дружбу, – благодарит словак. – Время покажет, что Колена умеет отдавать долги.

Он говорит о многих ночных часах, во время которых изучение специального кода часто сменялось душевной беседой о жизни в Советской стране, о будущем Чехословакии, о дружбе народов Советской страны с чехами и словаками. Нестор провожает Колену взглядом, пока тот не исчезает за поворотом дороги в лесу. Приведется ли Нестору встретиться с Коленой или нет? Кто знает, что ждет этого человека на его трудном пути?

Наступает вечер – тихий, с голубыми тенями, с серпиком луны на холодном небе. В каждом доме, где стоят партизаны, весело встречают большой праздник – 7 ноября.

Среди гостей командира отряда – капитан Гагара. У него мужественное лицо, несколько бледное, может быть от тяжелых переходов и бессонных ночей. Майор Зорич и капитан Гагара обмениваются речами. Они говорят о сердечной дружбе, связывающей их народы, и о том, что общими усилиями враг будет разбит.

После двух-трех дружеских тостов Франтишек Пражма предлагает что-нибудь спеть и затягивает песню о народном герое Яношике – задорную, с вызовом. Песню знает и капитан Гагара. Он немедленно подхватывает. Зорич слушает и от удовольствия качает головой. Таня Каширина, сидящая рядом, переводит.

Потом Гагара рассказывает легенду о Яношике – отважном защитнике бедноты. Легенда искрится поэзией, народным юмором, проникнута любовью к простым людям.

– Если бы жил сейчас наш Яношик, обязательно ушел бы в партизаны, – смеясь, заключает Гагара. И к Зоричу: – Теперь ваша очередь рассказывать.

– Я лучше сыграю, – отвечает Зорич и подмигивает Нестору.

Тот приносит хозяйскую гармонь. Майор растягивает мехи, пробуя лады.

– Ну, Таня, споем? – поворачивается он к девушке.

Таня заводит:

 
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали…
 

Почему Таня выбрала эту песню, от которой больно и сладко сжимается сердце? Нестор смотрит, как майор перебирает тонкими длинными пальцами белые клавиши гармони, и подхватывает припев вместе со всеми, сидящими за крестьянским столом. Близкими и волнующе родными кажутся ему сейчас и Франтишек Пражма и капитан Гагара, смешно повторяющий за Таней слова русской песни. Нестору радостно сознавать, что у него такие замечательные друзья и что он встречает 7 ноября 1944 года за одним столом с ними.

Наступает новое утро. Майор Зорич и Гагара прощаются, как братья, и договариваются о совместных действиях и взаимопомощи. А три дня спустя отряд Зорича устраивает базу в Нитранских горах.