Текст книги "Смерть и жизнь рядом"

Автор книги: Борис Тартаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Борис Семенович Тартаковский
Смерть и жизнь рядом

НОЧЬЮ В САМОЛЕТЕ

Нестор Степовой смотрит в окошко самолета, и ему кажется, что он обгоняет звезды: до них рукой подать. Когда-то подростком в мечтах он уносился вместе с героями прочитанных книг на Луну. Но сей час его путь лежит не так далеко – за Карпаты. Впрочем, кто может сказать, куда короче путь: на Луну или за Карпаты?

Земля не видна, она угадывается по зареву пожарищ: самолет пересекает линию фронта. Орудийные вспышки напоминают летние зарницы, но по календарю – осень, октябрь 1944 года.

Напротив Нестора сидит командир десантной группы майор Зорич. Его худощавое лицо в полумраке едва различимо. Полгода назад, когда Зорича сбросили на парашюте где-то под Люблином, Майор не носил усов. Нестор хорошо это помнит. Не забыть ему апрельского вечера и переклички перед посадкой в самолет:

– Кудрявцев!

– Есть.

– Карпенко!

– Есть.

Сейчас нет ни того, ни другого: из шестнадцати в живых осталось семеро. Трое из них опять летят в немецкий тыл, в горы Словакии.

В черное окошко вдруг хлынул свет – яркий, ослепляющий: по небу, среди звезд, шарили лучи прожекторов. Нестор вздрогнул. Сразу было забыто прошлое, и властно заявило о себе настоящее.

Зенитные снаряды разрывались, казалось, бесшумно, как в бредовом сне. Они разрывались среди звезд. Но самолет сманеврировал, вырвался из холодного клубка прожекторных лучей, и опять наступила темнота – еще более густая после света. Нестор вытер вспотевший лоб и услышал облегченный вздох Тани Кашириной – девушки с сержантскими погонами на хрупких плечах.

– Жутко, – призналась она.

В эту минуту кто-то вскрикнул и ожесточенно выругался. Тонкий лучик фонарика пробежал по скамье и выхватил серое лицо Даньки Грунтового.

– Ты ранен? – спросил майор, и Нестор увидел темную струйку крови, сбегавшую по белой щеке Грунтового.

– Какая-то зараза чиркнула по лбу, – ответил Грунтовой, ощупывая голову.

– Не тронь! – приказал майор и повернулся к Тане Кашириной. – Помогите ему…

Девушка поспешно достала из сумки пакет и, покачиваясь, шагнула к парню. Майор продолжал светить фонарем. Все молчали.

– Пустяки, – дрогнувшим голосом сказала Таня. – Царапина. – Девушка вскрыла пакет и стала быстро и ловко накладывать бинт.

– Шальной осколок, – криво усмехнулся Данька, – или пуля.

– Пули не может быть, – отозвался капитан Агладзе – грузин в черной папахе, заместитель Зорича.

Нестор напряженно следил за руками девушки. Наконец она вернулась на свое место рядом с ним. Он почувствовал, что ее знобит,

– На, возьми куртку!

– Не надо.

– Возьми, чего там…

Таня взяла и накинула на плечи.

– Спасибо!

Майор опять осветил Даньку.

– Да ничего… до свадьбы заживет, – смущенно улыбнулся тот.

Данилу Грунтового знали как лихого разведчика и неутомимого танцора. А посмотришь на него и только плечами пожмешь: ростом не вышел, ходит вперевалочку. До войны Грунтовой токарничал в МТС под Чигирином на Украине, был секретарем комсомольской организации. В партизанский отряд попал прямо из Бяла Подляска – лагеря военнопленных в Польше, откуда бежал с Ванушем Сукасьяном – тоже комсомольцем. Они закадычные друзья, и этому не мешает ни разница в возрасте – Даниле двадцать пять лет, и он старше Вануша на три года, – ни разные характеры. Сукасьян – рачительный партизанский завхоз и не может примириться с легкомыслием и разбросанностью друга. A Грунтовой насмешливо отзывается о хозяйственной деятельности Вануша. Один со вздохом вспоминает о жизни в колхозе далекого армянского селения, другой с любовью говорит о станках и металле. Но когда Вануш затягивает грустные песни Армении, Данила все прощает – очень уж он любит песню. Когда же взлетает песня о Днепре, ее подхватывает Вануш. Любовь к родному краю, юношеская отвага, песня – вот что роднит молодых людей.

Нестор опять прильнул к окошку: фронт отдалялся, под крылом самолета мерцали снежные вершины Карпат. Значит, уже снег выпал! А может быть, снег лежит в Карпатах и летом? Последнюю неделю он старательно читал книжки, которые давал ему Зорич. Это были географические очерки о Словакии, и они казались Нестору увлекательней любого романа: каждому человеку хочется заглянуть в свое будущее. Его будущее было теперь связано с горами Словакии.

– Что ты знаешь о Словакии? – спросил его Зорич недели две назад.

Этот вопрос был задан в одной из комнатушек Украинского штаба партизанского движения. Майор сидел за столом и внимательно изучал военную карту. «Опять в дорогу…» – подумал Нестор. А он ведь собирался на родину, в Донбасс.

– Александр Пантелеймонович, твердо я знаю лишь то, что мы и словаки – из одной славянской семьи, – ответил Нестор.

Он назвал майора по имени-отчеству, как всегда обращался к своему другу в часы душевных бесед о будущей мирной жизни, ради которой, собственно, они и воевали. Один собирался возвратиться в школу. «Представляешь, вхожу в класс, и сорок пар глаз – озорных детских глаз – устремлены на тебя с молчаливым вопросом: какой ты будешь, наш новый учитель?» А Нестор мечтал о своей донецкой шахте, где до института работал взрывником. «В институт не пойду сразу, успеется, – рассуждал Нестор. – Вначале надо поднять шахту, взорванную фашистами».

Александр Пантелеймонович с воодушевлением начал рассказывать о Словакии. В заключение спросил:

– Так пойдешь ко мне? Разведчиком, ну и радистом, как на Висле. Я получил приказ сформировать новую десантную группу.

Небольшие, глубоко посаженные глаза майора настороженно следили за выражением молодого лица. Подумав, Нестор ответил:

– Что ж, это по мне.

– Я так и ожидал! – удовлетворенно кивнул Зорич. – Значит, еще попартизаним…

Вот о чем вспомнил Нестор, глядя в окно самолета, за которым стлалась октябрьская ночь сорок четвертого года.

Вдруг самолет сделал вираж, и Нестор увидел сигнальные огни аэродрома. Все разом заговорили.

Первым по приставной лестнице спустился на землю майор. В просвете дверей вдали маячил силуэт двухэтажного здания, к самолету бежали словаки, и кто-то уже обнимался с майором, слышны были слова привета и дружбы.

ДВА ИЗМЕРЕНИЯ

Неделю спустя после высадки десантной группы майор Зорич рапортовал по радио в Украинский штаб партизанского движения, что созданный им отряд готов к выполнению боевого задания.

Это был один из многих партизанских отрядов, рожденных в ту пору в горах Словакии. Но ему предстояло еще прорваться через фронт немецких войск, упорно стремившихся к центру Словацкого повстанческого района – Банска-Бистрице.

Отряд Зорича формировался в небольшом селении Старе Горы, единственная улица которого была словно прорублена в горе и тянулась километра полтора. Вдоль улицы белели под красными шапками крестьянские Дома – сто или сто пятьдесят, и все из белого известняка.

Село пересекала бурная речушка, мчавшая свои воды в. тени ажурной зелени летом и под тонким ледком– зимой. Деревья еще не облетели, и ветви в золотом уборе ниспадали до самой воды.

И вот нужно уходить из Старе Горы. Грустно расставаться с хозяевами, с девушками, с которыми плясали по вечерам в корчме, и с новыми друзьями из Банска-Бистрицы. Особенно тепло отзывался Зорич о надпоручике Чехословацкой армады Вильяме Брунчике. На прощание тот передал Зоричу тридцать винтовок и десять пистолетов – настоящий клад для партизан. Но сам остался со своей ротой в Банска-Бистрице. Командующий Чехословацкой армадой не признавал партизанской тактики и не собирался уходить в горы.

– Вы не потеряли адреса жены? – беспокоился Брунчик, когда прощался с Зоричем. – О, к ней вы можете обратиться за помощью в любую минуту. Терезия – большая патриотка. Мой привет ей и любовь!

Жена Брунчика жила в Нитре, но город уже находился в руках немцев.

Встреча с Брунчиком состоялась вчера, а сегодня Зорич последний раз едет в Банска-Бистрицу, чтобы доложить полковнику Асмолову – начальнику Главного штаба партизанского движения в Словакии, что отряд сформирован и ночью собирается выступить по своему маршруту.

На городской площади было шумно. У входа в Партизанское велительство стояли запыленные автомашины и толпились люди. Одни, с окровавленными марлевыми повязками, ждали направления в госпитали, другие требовали отправки в партизанские отряды.

Узнав от Зорича о его желании встретиться с полковником Асмоловым, офицер с красной повязкой на рукаве откозырял и обещал немедленно доложить. Майор в сопровождении начальника штаба отряда старшего лейтенанта Волостнова поднялся по лестнице и оказался в коридоре, куда выходило несколько дверей. В одну из них вошел дежурный офицер. Он тут же вернулся.

– Прошу, пан майор.

Зорич и Волостнов вошли в кабинет. Им навстречу поднялся среднего роста человек с полковничьими погонами на хорошо пригнанном кителе. Строгое выражение лица полковника смягчалось изредка появлявшейся улыбкой. За большим столом справа от Асмолова сидел его заместитель – словак в роговых очках, внешне похожий на школьного учителя.

Зорич стал докладывать о численности отряда, его боевом и материальном оснащении.

– Желающих вступить в отряд столько, что на всех не хватит обмундирования…

– Что представляют собой новобранцы? – поинтересовался полковник.

– Большая часть – крестьяне. Лесорубы и пастухи. Есть и рабочие – с химической фабрики, шахтеры из Новаки, Банска-Штявницы, целое отделение цыган. Они упросили взять их, хотя, может быть, мне и не следовало уступать им.

– Почему?

– На дворе – осень, а они босые, товарищ полковник. Я же всех обуть не в состоянии.

– Зачем же ты взял их? – полковник искоса, снизу вверх, посмотрел на Зорича.

– Они так просили, что не хватило духу отказать. Многие из них, товарищ полковник, я уверен, боевые парни.

– Боевые хлопцы нужны, – согласился Асмолов.

Он предложил офицерам садиться и заговорил о главной задаче отряда.

Зоричу, как и Волостнову, она была известна еще до вылета в Словакию: подробные инструкции они получили в Украинском штабе партизанского движения, с которым в дальнейшем будут поддерживать постоянную радиосвязь. Но с тех пор как Зорича с десантной группой перебросили через линию фронта, многое изменилось.

– Перед вами уже не тисовская жандармерия и гардисты, как называют здесь словацких фашистов,– говорил Асмолов, подчеркивая свои слова выразительным жестом руки. – Все коммуникации из района Банска-Бистрицы на Братиславу перерезаны немецкими войсками.

Затем полковник все так же спокойно, хотя в его голосе зазвучали более жесткие ноты,перешел к политическому положению в Словакии, заговорил о происках лондонского правительства Бенеша и союзников – англичан и американцев, наблюдатели которых появились в Банска-Бистрице, как только Словацкое восстание приняло широкий размах.

Асмолов говорил:

– Нужно переходить к партизанским методам войны, но наших союзников страшит мысль, что народ возьмет власть в свои руки.

Заместитель Асмолова добавил:

– Их ошибка заключается в том, что они не спросили мнения чехов и словаков…

Асмолов одобрительно кивнул, и заместитель убежденно повторил по-словацки:

– Да, так это!

– Беда лишь в том, – продолжал начальник штаба, – что генералы армады, получающие директивы из Лондона, не считаются с этим. Они погубят войско, не спасут и себя.

В словах Асмолова и его заместителя звучали горечь и гнев. Видно, споры с командованием армады велись не первый день и пока результатов не дали. А опасность с каждым днем нарастала. Полковник назвал немецкие части, действующие против повстанцев: танковая дивизия «Татра», несколько пехотных дивизий СС, артиллерия, авиация…

– Немцы имели основания всполошиться: восстание поставило под угрозу важнейшие коммуникации, – заметил заместитель начальника штаба.

– Я советую, – заключил Асмолов, обращаясь к Зоричу и Волостнову, – не ввязываться в бой и избегать стычек с немцами, пока не выйдете в свой район… И помните, – сказал он прочувственно, когда Зорич и Волостнов уже поднялись, собираясь уходить, – народ всегда с вами. Опирайтесь на местных коммунистов. Вот письмо ко всем повстанческим частям и национальным комитетам с просьбой оказывать вам всемерное содействие:

«Настоящим удостоверяется, что партизанский отряд под командованием майора Зорича продвигается в направлении Зволен – Крушино и дальше по своему маршруту.

Требуем от всех партизанских отрядов и национальных комитетов, чтобы этому отряду оказывалась всевозможная помощь».

Внизу стояла печать Главного штаба партизан – звезда, серп и молот в красном круге и подпись полковника Асмолова.

Зорич и Волостнов возвратились в Старе Горы к тому времени, когда отрядная радистка Нина Чопорова, девушка с круглым и розовощеким лицом, приняла сообщение Совинформбюро о том, что советские войска вторглись на территорию гитлеровской Германии. Это сообщение принес Зоричу второй радист – разведчик Нестор Степовой.

Командир отряда прочел радиограмму дважды и передал Волостнову.

– Владимир Георгиевич, нужно ознакомить людей с этим замечательным сообщением перед выходом, – и повернулся к Степовому: – Плохая будет сегодня ночь у Гитлера, а, лейтенант?

ПРИСЯГА

Еще до наступления сумерек отряд выстроился для принятия присяги. Новобранцы взволнованы торжественностью минуты и сознанием того, что в жизни каждого из них наступает новый период.

– …За кровь, за смерть, за сожженные дома будем мстить врагу до последнего вздоха… – звучат мужественные слова присяги.

Их повторяют партизаны вслед за командиром взвода Франтишеком Пражмой.

Судруг[1]1
  Судруг – товарищ.


[Закрыть] Пражма, как называет его Зорич, еще молод – ему тридцать два года. Но дать ему можно сорок: война не молодит. Пражма – доктор юридических наук. Волосы у него гладко зачесаны назад, но не могут скрыть начинающуюся лысинку. Лицо волевое. Франтишек строг и требователен не только к подчиненным, но и к себе самому. «Розказ выплнены, судруг майор», – щелкая каблуками, докладывает Франтишек Пражма всякий раз после выполнения любого, пусть даже мелкого поручения.

Франтишек Пражма перешел на сторону советских войск в первом же бою, как и многие другие словаки, посланные Тисо, «президентом» Словакии, на Восточный фронт. Теперь бывший тисовский солдат уводит в горы Словакии партизанский взвод.

Среди новобранцев, принимающих присягу, можно увидеть и лесоруба Алоиза Ковача с ручным пулеметом на богатырских плечах, и Михала Свидоника – горняка из-под Новаки – с угольными отметинами на сухощавом лице, и цыгана Фаркаша в синей шелковой рубахе, распахнутой на волосатой груди, и щеголеватого Штефана Такача – молодого адвоката из Братиславы.

– …Если же я изменю действием этому слову, пусть поразит меня карающая рука закона! – сурово звучат заключительные слова присяги.

Перед строем, у небольшого столика, стоят командиры: майор Зорич и его заместитель капитан Агладзе – высокий и стройный грузин. Он известен как бесшабашно смелый человек. Капитан в полной боевой форме – с парабеллумом на боку и автоматом на груди, в черной барашковой папахе, лихо сдвинутой набекрень. Папаху украшает красная партизанская ленточка. До войны молодой коммунист Агладзе, которому недавно пошел двадцать седьмой год, работал в советской торговле.

Рядом с капитаном держит лист бумаги с текстом присяги Волостнов. Он отличается от Агладзе как внешне, так и характером. Старший лейтенант – невысокого роста молодой человек лет двадцати пяти, с правильными чертами худощавого лица, удивительно спокойный и уравновешенный. На нем френч, порядком выцветший, и галифе, а на светловолосой голове аккуратная кубаночка с красной лентой, надетая без всякого военного шика, будто Владимир Георгиевич собрался на свой московский завод, где до войны был техником-электриком, а не в немецкий тыл.

Новобранцы по одному выходят из строя, и Волостнов дает каждому подписать присягу.

Церемония принятия присяги заканчивается, и спустя некоторое время партизаны рассаживаются в нескольких автомашинах.

Стоит теплый вечер. Из-за гор поднимается луна. Грузовики один за другим трогаются в путь. Под колесами шуршит асфальт Партизаны тихо переговариваются, возгласы и всплески смеха заглушаются шумом моторов.

Справа и слева над Гроном громоздятся горы. Реке, будто тесно в ее каменном ложе, она неумолчно грохочет и пенится, вздымая фонтаны брызг, и упорно рвется все вперед и вперед.

Грузовики на полной скорости въезжают в Банска-Бистрицу. Проехали старинную площадь с кафедральным собором. Его две башни кажутся угрожающе мрачными. И так же угрюмо выглядит ратуша. Часы под балкончиком светятся, как глаз Циклопа. И опять бегут островерхие домики, увитые плющом.

Близ аэродрома сворачивают на северо-запад в сторону Кремницы и проезжают еще километров шесть, пока разрешает дорога. Здесь она переходит в тропинку. Машины разгружают, каждый берет свою поклажу, и цепочкой, друг за другом, все поднимаются в гору.

Впереди идут командир отряда Зорич и начальник штаба Волостнов с проводником из местных жителей, затем ребята Пражмы и Нестор Степовой с разведчицей Таней Кашириной. Она помогает своей подруге Ниночке Чопоровой нести тяжелую поклажу радистов, не вместившуюся на широкой шахтерской спине Степового. За ними следуют разведчики Грунтового и дальше – взвод украинца Якова Баштового, рослого человека могучей силы с кулаками-кувалдами. В Баштовом уживаются добродушие и юмор со смелостью и свирепой ненавистью к фашистам. Он имеет с ними личные счеты: в дни оккупации Украины его родичи и земляки испытали немало горя, иные погибли.

Отряд замыкает «обоз» – хозяйственная команда Вануша Сукасьяна.

Начинает накрапывать дождик. Луна то показывается, то скрывается в тучах. Рюкзаки за плечами с каждым шагом все тяжелеют. Вес мешка и без того достигает двадцати и более килограммов, а на шее – автомат, на поясе – сумка с патронами.

Днем партизаны отсыпаются под защитой буков и ясеней. Костры не разводят, а горные буки и ясени не защищают от дождя, и сон беспокоен, несмотря на усталость.

К концу второго дня достигают шоссейной дороги. Она ведет на Зволен. Ниже дороги протекает быстрая речушка, берега которой скрыты в осиннике, а выше вздымается горный кряж, густо поросший буком, ясенем и грабом. Несколько сот метров тянется карниз, нависающий опасным козырьком над дорогой. Разведчики Грунтового доносят, что весь день на дороге не прекращается движение немецких автомашин с солдатами и боеприпасами. Ночью дорога затихает: немцы боятся партизан.

Агладзе загорается: прекрасное место для диверсии, утверждает он. Капитана поддерживает не только Данила Грунтовой, которому простительна юношеская горячность, но даже рассудительный Пражма. А Вануш Сукасьян, по совместительству взрывник, берется заложить на дороге мины.

– Полковник Асмолов не рекомендовал вступать в бои до прибытия в район назначения, – напоминает Волостнов.

– Мы не хотим упустить удобного случая, чтобы насолить фрицам. Ты понимаешь, старший лейтенант…

– Случай вообще подходящий, – соглашается начальник штаба. – Но мы можем навлечь на отряд облаву.

– Пока немцы разберутся, что к чему, пройдут сутки. А за это время можно далеко уйти, – замечает Грунтовой.

У Зорича тоже чешутся руки. Нажим усиливается.

– Согласись, Александр Пантелеймонович, что при самом оперативном решении немцы до ночи не успеют собраться с силами, – переходит его заместитель на дружеский тон. – Ты согласен?

– А ночью они в лес не сунутся, – уверяет Сукасьян.

Против этого ничего не скажешь. Зорич окидывает задумчивым взглядом партизанский бивак: после многочасового перехода людям нужен отдых. Агладзе догадывается о сомнениях командира отряда и начинает по пальцам считать, сколько ему нужно людей.

– Мне ведь немного нужно. Пожалуй, десяти хватит. Нет, даже восьми. – Он обращается за поддержкой к Пражме.

– Пожалуй, хватит, – подтверждает Франтишек.

Тогда командир отряда сдается:

– Э, была не была!

И начинается обсуждение операции в деталях.

– Один Сукасьян может и не справиться, – говорит Зорич. – Каждая минута дорога. Может быть, и Степового послать?

– Я готов, товарищ майор, – немедленно отзывается донецкий взрывник.

– Ишь, обрадовался! – усмехается Зорич.

– Мы с ним такой фейерверк устроим фрицам – чертям будет тошно! – говорит Сукасьян.

Волостнов советует взять миномет.

– Нужен ли? – сомневается Агладзе.

– Действовать надо наверняка. И пулемет возьмите, – поддерживает начальника штаба командир отряда.

– Ну что ж, можем пулемет взять…

Нестор возвращается к девчатам, находит свой рюкзак и долго ищет кусачки.

– Вы куда собираетесь? – слышит он приглушенный шепот.

Нестор вздрагивает, как от ожога: это голос Тани Кашириной.

– Я думал, вы спите…

– Ты скажешь, куда вы собираетесь?

Вануш отвечает за друга:

– Танюша, прикуси язычок.

– Дело тут одно, – говорит Нестор. – Спи!

В эту минуту ему хочется сказать ей что-нибудь ласковое. Но он боится, что Таня ответит насмешкой. Да и присутствие Вануша стесняет.

– Спи! – сердито повторяет Нестор. – Видишь, рассветает…

И Таня замолкает. Однако он чувствует на себе ее взгляд, уверен, что она смотрит на него.

Согнувшись под тяжестью взрывчатки, Нестор осторожно ступает вслед за Ванушем. Впереди идут Агладзе и Пражма, увешанные гранатами и с автоматами в руках, за ними Алоиз Ковач с минометом на плече, а на флангах, немного впереди, – Грунтовой с двумя разведчиками. В одном из них Нестор узнает рябого Свидоника, а в другом – Студента. Это партизанская кличка Володи Степанова. В его внешности есть что-то от студентов, какими изображали их старые художники: открытое русское лицо, гладко зачесанные назад светлые волосы, очки в золотой оправе. Он слегка заикается, что еще больше усиливает застенчивость, которая кажется странной и немного даже смешной у этого рослого и храброго юноши.

Партизаны осторожно пробираются на край карниза и залегают в зарослях орешника. Внизу поблескивает неширокая лента влажного асфальта, по краям дороги белеют столбики. Тихо. С ветвей орешника тяжело падают за ворот холодные капли. Партизаны не ощущают холода, сырости, будто отрешены от жизни.

– Ну, хлопцы, – говорит Агладзе, – действуй!

Вануш, а за ним Нестор, Пражма и Студент, нагруженные взрывчаткой и минами, осторожно скользят по узкой тропинке вниз, выходят на дорогу.

Через полчаса все готово: заминирована дорога и заложен тол у подошвы карниза. А Нестору кажется, что прошла вечность. Пот заливает глаза, оставляет соленый привкус на губах. Они карабкаются наверх, сопят, задыхаются и торопятся, будто уходят от погони – запоздалый рефлекс самозащиты.

– Молодцы! – хвалит Агладзе. – Быстро справились.

– Я вижу свет, – говорит Вануш.

– Эт-то автомобильные фары, – отвечает Студент.

– А я думал, солнце…

– Чуд-дак… – смеется Студент.

Уже совсем стемнело. Небо обложили тучи. Хорошо еще. что перестал моросить дождь. Агладзе и Пражма напряженно всматриваются в дорогу и уже не различают, шумит ли кровь в ушах или нарастает гул приближающихся машин. И вдруг из-за поворота показывается легковушка – «мерседес» или «оппель», трудно разобрать, и сразу же за ней две грузовые автомашины – одна открытая, с солдатами, и другая под брезентом.

Восемь пар глаз неотрывно следят за легковушкой. Остается сто метров…, пятьдесят… десять… Взрыв разбрасывает машины в стороны… И будто разгневанное небо осыпает дорогу осколками рвущихся гранат и мин, будто струи горячего ливня сметают с дороги серо-зеленые бегущие фигурки, а машина под брезентом взрывается, как праздничная петарда.

– Франтишек, да она с начинкой! – радуется Агладзе и отдает приказ: – Тикать!

А сам остается. Надо подсчитать трофеи. Восемь фигурок убитых раскиданы среди обломков грузовика и «оппеля» – теперь ясно, что это «оппель». Один офицер – в бинокль видны нашивки лейтенанта – уткнулся головой в разбитое ветровое стекло, затылок снесен осколком мины. Агладзе достает из полевой сумки блокнот и делает пометки, затем поднимается и еще с минуту настороженно осматривает из зарослей орешника дорогу, густой осинник ниже ее, у реки, и котловину за рекой. Безлюдно. «Еще не очухались», – усмехается капитан и неторопливо зажигает бикфордов шнур, протянутый к подошве карниза…

На биваке никто не спит – взрывы и стрельба поднимают самых усталых. Партизан встречают взволнованно и восторженно.

– Тц… тц… – цокает языком молодой цыган Фаркаш и дружески хлопает Вануша по плечу.

– Никакого почтения к начальству, – смеется Вануш.

Зорич ставит новую задачу: чтобы избежать встречи с немцами, надо побыстрее добраться до лесного массива.

– Если не доберемся до него затемно – встреча с противником неминуема. И все выгоды на его стороне. Это, надеюсь, ясно? – говорит Зорич на совете командиров.

Впереди пятнадцать километров открытой местности. Равнина, на которой легко просматривается каждый кустик. Однако ничего не поделаешь. Тяжелая предстоит ночь.