Текст книги "Смерть и жизнь рядом"

Автор книги: Борис Тартаковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Впрочем, может быть, Штефан вовсе и не думает так, как она, вовсе и не чувствует того, что в эти последние недели испытывает она. Этот необычный подъем сил, и горячее стремление жить, жить, жить, и в то же время никакого страха, и желание сделать больше, чем требуют от нее долг и молчаливая клятва отцу.

Вот она, диалектика, единство противоречий, как говорит ее друг Колена, ее партийный наставник. Как гордился бы отец, узнав, что в одном ряду с ним идет его дочь-единомышленница.

За дверью слышны шаги. Уверенные, хозяйские шаги. Может быть, это шаги того неизвестного друга, который будет тайно охранять ее, пока она займется делами комнаты под номером 34? Она бы очень хотела, чтобы это были шаги ее неизвестного друга!

Человек удаляется, и шаги постепенно затихают вдали. Тогда Власта сдвигает язычок в сторону и снова смотрит на часы. Сердце начинает колотиться с такой силой, Что перехватывает дыхание. А все потому, что стрелки показывают два часа Десять минут! Значит, она уже упустила драгоценные десять минут!.. Большим напряжением воли она заставляет себя успокоиться, до боли сжимает руки, чтобы они не дрожали. С ней уже не раз такое случалось за минуту до решительного момента, но она знает, что это пройдет, и оно действительно проходит.

Теперь надо бесшумно вставить в замочную скважину ключ и открыть двери. Но в эту минуту она слышит за ними осторожные шаги. Власта замирает. Может быть, она ошиблась? Нет, кто-то идет. Шаги приближаются и замирают у двери. Теперь у Власты не дрожат руки. Только сердце бьется более учащенно. Она стоит у двери и знает, что только дубовая филенка отделяет ее от неизвестного. Ей кажется, что она слышит его дыхание. Враг это или друг? Он зашевелился – под ногами заскрипел паркет – и взялся за ручку двери. Несколько раз подергал, как будто проверял, хорошо ли закрыта дверь, потом шаги стали удаляться и замерли вдали.

«Что же теперь делать? – размышляла Власта. – Может быть, на дежурство вышел совсем не тот, кого ожидал Винарик? Мало ли что бывает!» Но если так, почему Винарик не дал ей знать или этот рыжеусый? Однако и они ведь могли этого не знать. И для них это могло быть неожиданностью. Что же делать? Не может же она стоять вот так бесконечно и гадать на кофейной гуще. А, была не была! Как это поется в любимой песенке Нестора Степового: «А коль придется в землю лечь, так это ж только раз…» – и Власта решительно открывает двери. Она открывает двери и отшатывается, чуть не вскрикнув от неожиданности: перед ней стоит офицер в черном мундире: Выразительным жестом он приказывает: «Молчать!» А сам едва слышно шепчет: «Я думал, вы заснули… Тридцать четвертая открыта…» – и, по-военному сделав поворот направо, уходит, четко печатая шаг А Власта ликует: «Друг! Это был друг!» – и, закрыв двери, торопится к 34-й… Ну и доставила она хлопот своему неизвестному другу! Она ведь знает: всю эту ночь он должен быть безотлучно на виду у солдат и офицеров караула ради своего алиби, иначе не снести ему головы, и он должен в то же время проявить смелость и ловкость, чтобы усыпить бдительность караула и дать возможность Власте сделать то, ради чего она пришла сюда.

Эта ночь была полна неожиданностей, и самым неприятным было то, что сейф не открывался.

Сразу Власта решила, что набирает в замке сейфа цифры не в том порядке, как требуется, хотя прекрасно помнила, что шифр второго замка – А3867683. Она набрала эти цифры в обратном порядке: никакого результата, стальные дверцы наглухо закрыты. Власте стало жарко. В кабинете, не очень большом, но довольно уютном, и без того было жарко. Видно, хозяин комнаты не поднимал плотной маскировочной шторы весь день, что ли… С потолка лился ровный матовый свет, который включила Власта. В отчаянии она опустилась в кресло, которое неожиданно для нее завертелось под ней. «Все в этом кабинете с фокусами», – подумала она. А время между тем идет! Уже три часа! Она вспомнила предупреждение Винарика: «Не торопитесь!» Хорошо было это советовать в задней комнате портняжной мастерской Холмовского, а ей-то каково, когда этот проклятый замок не открывается.

Тогда она достала отмычки и с ожесточением взялась за письменный стол. Это был не обычный канцелярский стол с двумя тумбами, а «домашний», со скрытыми за дверцами ящиками, которые, в свою очередь, запирались. Но Власта, имея уже некоторый опыт в таких делах, быстро открыла все замки и жадно набросилась на бумаги.

В одной папке хранилась переписка, связанная с арестами тех или иных лиц. Интересно. «Тут можно обнаружить, – подумала Власта, – и лиц, предавших арестованных». В другой папке – предписания немецких властей, в третьей – предписания, касавшиеся отдела, в котором работал хозяин стола. Власта выписала некоторые имена, цифры и наиболее интересные на ее взгляд факты. Но это было все же не то, ради чего она рисковала жизнью. Видно, все наиболее важное хранилось в сейфе. Оставался еще один, последний ящик – центральный, расположенный между двумя тумбами. Тут Власта обнаружила всякую канцелярскую мелочь: перья, ручки, подушку для печати, бумагу и чистые блокноты. Проклиная в душе аккуратного гардиста, Власта неожиданно обратила внимание на то, что ящик как будто короче положенного. «В чем дело?» – задумалась девушка и начала осторожно ощупывать стенки ящика со всех сторон. И вдруг – разведчица даже вздрогнула от неожиданности – задняя стенка ящика отвалилась, и Власта увидела настоящий клад.

Здесь хранились различные бланки, среди них ордера на аресты и пропуска в министерство, причем некоторые уже заверены печатью. Особенно много было бланков для исходящих писем с типографским оттиском штампа. Тут же Власта нашла список телефонов всех важнейших должностных лиц разных учреждений, в том числе и немецких, фамилии этих лиц, звания и адреса. В буковой резной коробке хранились различные штампы и факсимиле. Да, это был настоящий клад, мечта разведчика.

Власта на минуту представила себе, что могут сделать Зорич и Колена, имея эти ордера, бланки, этот список немецких ставленников, и глаза ее загорелись. Но она решила действовать осмотрительно, чтобы хозяин кабинета не сразу догадался о диверсии. Потом уж он и сам не захочет поднимать шума – ведь это палка о двух концах. Вот почему Власта взяла небольшое количество различных бланков, ордеров и пропусков, отдавая предпочтение тем, что заверены печатью. Не взяла она и штампы, сделав только оттиски, по которым можно будет в дальнейшем изготовить свои, партизанские штампы. Этим делом, в частности, довольно успешно занимался в отряде Зорича Студент. Затем Власта стенографически быстро (спасибо милой пани Герберовой – учительнице стенографии!) переписала все наиболее важное и аккуратно закрыла ящики стола. Пора было уходить: было около пяти часов.

Без приключений Власта достигла своей комнаты и стала переодеваться в новый наряд, уложив старое платье, ботинки и шляпку «учительницы Гаусковой» в узелок «уборщицы Елены Пелаковой», и опять уселась за стол, но вязать уже не могла. Однако и усталости или сонливости Власта не чувствовала: все в ней было напряжено до предела, хотя внешне она сохраняла полное спокойствие.

Наступил жидкий рассвет, за окном все более светлело, и в комнате, как казалось Власте, становилось все холодней. Она всякий раз смотрела на часы, теперь время тянулось еще более медленно, чем ночью. Наконец стрелки показали восемь часов. Власта, надела пальто, повязала голову Шерстяным платочком, как делают крестьянские девушки, закрыв часть лба и горевшие румянцем щеки, и решительно вышла из комнаты. Она спустилась в вестибюль, мысленно спрашивая себя, как пройдет ее последняя встреча с представителем министерства внутренних дел,

– Что, уже справились? – улыбнулся ей вахтер.

Это был, как и предупредил Винарик, не тот парень, который встречал ее.

Она утвердительно кивнула.

Только уже на улице Власта, ликуя, испытывая желание пуститься бегом от этого мрачного здания, в котором она провела долгую ночь, вспомнила, что так и не назвала вахтера «паном офицером», как предлагал Винарик.

РАДИ ЛЮДЕЙ

Добыча Власты в министерстве внутренних дел была чрезвычайно ценной, А сейф не открывался по той простой причине, что хозяин его сменил в последнюю минуту шифр замка, о чем не знал Винарик.

Колена отправил часть документов и все записи Власты на партизанскую базу. Используя ордера министерства, партизанские разведчики арестовали в разных городах Словакии ряд гардистов и других гитлеровских пособников. Оживились, и действия разведчиков в самой Братиславе.

Как гром в ясный день, поразила Колену и Зорича горестная весть об аресте Винарика. В тот день многих арестовали, и среди них немало безвинных: немцы были обеспокоены участившимися актами саботажа и диверсий.

– Фарар в таком волнении, – поделилась с Такачом новостью пани Юлия. – Сейчас никому нельзя верить! – И она молитвенно сложила руки: – Матерь божья, когда ты покараешь этих разбойников!

Но матерь божья осталась в своей золоченой раме, а Юлия заговорила о другом – ее очень беспокоили дела маленького имения, подаренного милым дядюшкой. Разве женская рука может справиться с этой красной сволочью?

– Они все красные, клянусь вам святым именем, – сказала Юлия. – Все крестьяне помешались на том, что земля должна принадлежать им, и виноградники, и стада. Они скоро заявят права и на мой дом и на мои деньги, уверяю вас. В тяжелое время живем мы с вами, Михал, и я нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день начнется светопреставление…

– Пока я с вами, моя дорогая, вам даже светопреставления нечего бояться, – сказал Штефан.

Это было так мило с его стороны, что пани Юлия в волнении не заметила, как сильно попахивают слова дорогого Михала богохульством.

– Ах, Михал, если бы вы знали, какие чувства меня волнуют!.. Ах, если бы вы знали!..

Он был удивительно робок, ее милый Свитек, и как только она давала ему повод высказать свои чувства, он опускал глаза и начинал говорить о том, как много в нынешнюю зиму выпало дождя и снега и что сказал ей вчера дядюшка.

– Почему бы ему не навестить свою прекрасную племянницу? – удивлялся Михал Свитек и так загипнотизировал ее этим стократно повторенным вопросом, что пани Юлия тоже загорелась идеей пригласить дядюшку в гости, хотя месяц назад ей бы такая сумасшедшая мысль и в голову не пришла.

Штефан стал разрабатывать с Коленой план похищения Тисо из квартиры племянницы. Это дело представляло немалые трудности, так как у Юлии вечно торчали какие-то монахини-кармелитки в белых головных уборах, какие-то просительницы из богоугодных обществ.

В эти дни советская авиация совершила массированный налет на военные объекты Братиславы. Было сброшено много бомб, и возникли пожары на военных складах и в порту.

Это случилось в понедельник, а на вторник Колена наметил провести диверсию в зимней гавани. Ожидали пароход с военным снаряжением. На этом пароходе, как было известно Колене, существовала «удерка», которую возглавлял механик, пожилой человек, делавший все основательно, хотя и неторопливо. Механик сообщил через связного, что пароход имеет пробоину, но ее наскоро залатали брезентом, и уже в гавани, ночью (он подчеркнул, что для успеха операции ее необходимо провести обязательно ночью) можно потопить судно со всеми его потрохами. «Если возможно, включите в ремонтную группу людей из числа патриотов», – писал механик.

Колена связался с портовой «удеркой». Здесь были ремонтные рабочие, боевые ребята, которые доставляли оккупантам немало хлопот, выводя из строя механизмы на катерах и более крупных судах Дунайской флотилии немцев.

– Ладно, – согласился старший портовой «удерки», – хлопцев я дам. А кто будет от вас?

Сам он в этот день был занят другим делом, которое могло сорваться, если он лично не займется им: предстояла отправка парохода с военным грузом, а на судне только недавно была создана «удерка». Колена срочно вызвал Такача, которого связной нашел по телефону у племянницы Тисо.

Когда Штефан пришел к Холмовскому, Ян Колена уже посматривал на часы.

– Предстоит опасная операция, не буду скрывать, – начал Колена и рассказал, в чем дело. – Пойдете старшим?

Штефан сразу загорелся, но тут же остыл: вечером предстояла встреча с Властой. Как об этом сказать. Яну, для которого превыше всего – долг партизанского разведчика?

– В чем дело? – не понял Колена. – Вы колеблетесь?

Штефан мгновенно решил: «Напишу записку и попрошу Холмовского передать Власте», – и он сразу повеселел.

– Нет, Цвелих, вы, как всегда, угадали мое желание.

Колена недоверчиво покачал головой, но сказал:

– Просто я уверен, что никто лучше вас не справится.

– Благодарю вас, – с искренним чувством ответил Штефан и возвратился к разговору о предстоящей операции.

– Ваше дело снять заплату, – говорил Колена. – Не советую попасть в руки жандармерии, Штефан, хотя ваши бумаги в полном порядке, – и Ян Колена передал Такачу документы. – Вам. необходимо запомнить лишь то, что вы – Войтех Кондачек из Клиж Градиште. Пропуск вы имеете? Ну, вот. А для проверки у них не будет ни времени, ни желания, уверяю вас. Вы умеете плавать?

– Умею.

– Но вода довольно прохладная и легко простудиться. Советую подготовить лодочку. Вы умеете грести?

– Первый приз на студенческих гонках тридцать восьмого года.

– Вот и прекрасно! – Ян вздохнул. – Ну ладно, время не терпит.. Как только покончите с делом, бегите к дядюшке Юраю – это ближе всего. А то еще нарветесь на ночную облаву. А теперь я пойду, и мы встретимся ровно в три тридцать в порту в обычном месте. Я познакомлю вас с членами «удерки»…

Как всегда, Колена ушел первый, а Такач позвал Холмовского и спросил, не сможет ли он или кто-нибудь другой передать сегодня в пять часов записку Власте. Ее можно найти на Францисканской площади у старухи, торгующей лимонадом.

– Какие могут быть сомнения, – немедленно согласился Холмовский. Если не я, то записку передаст пани Холмовская. Можете не беспокоиться:

Достав из кармана ручку, Штефан черкнул несколько слов. «Моя любовь, – писал он, – вы бесконечно -мне дороги. Но встретиться в условленное время мы не сможем. Если все будет в порядке, я надеюсь быть у дядюшки Юрая в полночь».

Он представил себе выражение ее лица, ее серых глаз, когда она прочтет эти несколько строк. Но сам он почувствовал облегчение. Понадобилось всего несколько слов, чтобы поставить все точки над «и». Кто знает, сможет ли он еще раз повторить эти слова: «Моя любовь…» Штефан вложил записку в конверт и заклеил его.

– Вы меня очень обяжете, паи Холмовский.

– Пожалуйста, Штефан, можете не беспокоиться, записка будет доставлена…

Пароход пришел в точно назначенное время, когда наступили сумерки. Но тут началась бомбежка, и капитан бросил якорь в зимней гавани, отложив разгрузку до утра. Экипаж заторопился на берег, каждый беспокоился о своей семье – в городе возникли пожары. А на судне остались только вахтенные и ремонтная бригада, срочно вызванная капитаном для заделки бреши в подводной части.

…Было за полночь, когда в заднюю дверь погребка дядюшки Юрая кто-то постучал два раза, потом еще раз. Это был Штефан Такач. Как ни тихи были удары, дверь немедленно открылась, и в темноте комнаты послышался вздох облегчения и тихий возглас женщины:

Боже, вы все же искупались!

– Власта, это вы! – воскликнул Штефан.

– Боже, я так ждала вас… – повторяла девушка.

…В эту ночь, как всегда по четвергам, в комнатушке второго этажа с окном, плотно занавешенным маскировочной тканью, Ян Колена писал очередное донесение, которое связной Штефан Феранец доставит на партизанскую базу.

«В гавани потоплен пароход с вооружением и боеприпасами для фронтовых частей, – тщательно выписывал Колена ряды цифр, шифруя донесение. – Выведен из строя мощный портальный кран № 3: зубилом выкрошены зубцы шестеренки. Девочки выяснили, что вчера на Зволен отправлен эшелон с боеприпасами и три танка. На линии Братислава – Ламачи дважды за неделю вырезали двести метров телефонного провода. Сообщаю фамилии тайных осведомителей гестапо…»

За окном вдруг загремело, как в летнюю грозу. Колена отложил ручку и прислушался: бьют зенитки. А это бомбовый удар. И недалеко, возможно в порту. Колена погасил свет, подошел к окну и приподнял штору. В темном небе разрывались зенитные снаряды. Это было волнующее зрелище. Прожекторные лучи схватывали серебряный самолет, по не могли удержать его. Снаряды, казалось, разрывались точно в районе цели, но самолет продолжал упорно продвигаться вперед, пока прожектористы совсем не потеряли его.

Подняв голову, Колена искал глазами самолет, но думал о том, что делается сейчас в зимней гавани, и волновался за Такача. Уж такая его, Колены, участь – за всех волноваться. «Все дело в том, – как-то сказала его золовка, – что у Яна нет своих детей. Вот он и волнуется за всех». Она не раз шутя спрашивала его: «Ну вот скажи, Ян, ради кого ты стараешься»? И он в тон ей отшучивался, а с неделю назад, когда не находил себе места, беспокоясь за Власту, вдруг сердито сказал: «Ради детей». Она удивленно подняла брови: о каких детях говорит этот милый, этот упорный холостяк? А ему сразу стало легче, и он уже не сказал, но подумал: «И ради твоих детей…»

Гром все более отдалялся, все глуше и глуше становились его раскаты, как это бывает и в летнюю грозу.

«Интересно, – неожиданно подумал Колена, – закончится война до лета?»

Он хотел представить себе этот день. Улицы полны народу, и почему-то много детей… Может быть, потому, что нечего бояться зенитных осколков? Он улыбнулся своей мысли и опустил штору. Прошел в темноте, осторожно ступая, вытянув руку, как слепой, в свой угол и нащупал шнурок от лампы. Зажег ее и, глядя на первые ряды цифр, мысленно расшифровал их: «В зимней гавани потоплен пароход…»

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

С каждым днем все более угрожающим становилось положение тех партизанских отрядов и соединений, которые оказались среди прифронтовых немецких частей.

Именно в этом положении находился и отряд Зорича.

Германское командование принимало решительные меры против партизан, используя механизированные части и артиллерию.

На душе у всех было очень тревожно. И, возможно, именно из-за большой опасности, грозившей всем, в том числе и Тане Кашириной, Нестор как-то особенно ясно понял, как дорога ему эта девушка.

Никогда – ни в страшные дни немецкого наступления сорок первого года, когда он в числе других студентов ушел добровольцем на фронт, ни тогда, когда пробивался из окружения, – его не волновала мысль о смерти. Почему-то он был уверен, что ничто, никакая сила его не возьмет.

Это не значит, что во время бомбежек или жестокого артиллерийского налета он не залезал в щель, не вжимался в сырую стенку окопа. Жить каждому хочется!

Но прекращался обстрел или бомбежка, и Нестар встряхивался и опять не думал о том, что его ждет. Должно быть, сказывалась его жизнерадостная молодость, его вера в лучшее.

И вдруг сейчас Нестор стал задумываться об этом самом будущем. Сердце тревожно билось, когда он слышал, что каратели разгромили то один, то другой партизанский отряд, то целую партизанскую бригаду, и Нестор сжимал зубы при мысли, что Таня, своенравная и гордая девушка, может попасть в руки врага, немецкой солдатни или гардистов. Нестор наполнялся еще большей нежностью к девушке и терзался тем, что вот никак не получается у него объяснение с Таней. Только он соберется с духом, как Таня колким словом сразу же отрезвляет его и все летит к чертовой матери. Почему, интересно, так получается?

Иногда он удивлялся самому себе. Никто никогда не считал его размазней. Да он и действительно не был таким. Еще в школе он слыл боевым парнем. В шестнадцать лет он уже стал работать. Тогда ему давали все восемнадцать. Его мальчишескому самолюбию это. льстило. И, желая подчеркнуть свою самостоятельность, он курил сигареты и сквернословил, как и некоторые другие парни, пропадал на танцульках, а потом познакомился с веселой вдовой, старше его на десять лет, и зачастил к ней.

Перелом в его жизни наступил, когда он познакомился с Марусей Карась. Это она, комсорг шахты, помогла ему выйти на тот путь, который привел его в вечернюю школу, а затем в институт.

Иногда Нестору казалось, что Таня Каширина чем-то похожа на Марусю. Может быть, они походили друг на друга складом своего характера, своей светлой верой в людей и своей нетерпимостью ко всему грязному, пошлому и низкому? Да, видимо, в этом было сходство.

Маруся Карась ввела Нестора в круг своих интересов, в комсомольский штаб шахты, и какое искреннее и первое по-настоящему большое горе испытал он, когда преступный недосмотр одного из ухарей взрывников повлек за собой гибель Маруси Карась.

В те дни он собирался сдавать экзамены в институт и вскоре сдал их, как. этого хотела Маруся Карась.

Обо всем этом Нестор никогда и никому не рассказывал. Это была страница его биографии, которая не прикладывается к анкетам. И даже у партизанского костра, когда оттаивают человечьи души и раскрываются друг другу навстречу, у него никогда не возникало желание коснуться этого.

А вот сегодня такая редкая минута наступила. Он не мог сказать, что его к этому побудило, но вдруг стал рассказывать Тане о своем детстве и отрочестве, о том, как не мог найти своей дороги в жизни, и как Маруся Карась, комсомол вывели его на прямой путь, и как он начал воевать с немцем, как попал в окружение, и как верил в свою звезду…

Может быть, он отважился на этот откровенный и такой важный для него разговор, потому что они были одни – Ниночка Чопорова в этот вечер распевала свои воронежские песни в кругу друзей на «участке Сукасьяна», как партизаны называли сенники. И Таня сегодня была какой-то совсем другой – притихшая и задумчивая, будто ждала этого откровенного разговора, этого сердечного признания.

Был поздний вечер, Нестор расшифровал то, что было принято с Большой земли, и пора было уходить в свою землянку, общую с Пражмой. На исходе был керосин в фонаре «летучая мышь», и фитиль трещал. Но было не до него. Не слышал Нестор и шагов часового у землянки, тех шагов, которые не раз сдерживали его, когда он оставался наедине с Таней.

Нестор закончил свой невеселый рассказ и сидел против девушки, закрыв глаза, будто боялся взглянуть на нее. И при мысли, что она действительно может так истолковать его поведение, неожиданно встал и, не глядя на девушку, взялся за фонарь. Достал керосин и стал откручивать головку фонаря. И при этом спросил:

– Может быть, тебе все это было не интересно слушать? Я даже сам не знаю, зачем я тебе все это рассказал, – и Нестор сердито повернулся к девушке. К той девушке, которой за несколько минут до этого рассказал то, что никогда и никому не говорил.

Таня ничего не ответила. Только сокрушенно покачала головой. Она стояла и смотрела на него так, будто ее синие глаза увидели что-то очень хорошее, что страшно удивило и обрадовало ее. Ему казалось, что именно так она на него смотрит. Потом у нее дрогнули губы, едва заметно дрогнули, и она подняла тонкую, оголенную до локтя руку и потерла лоб. Она это сделала с тем детским выражением растерянности, какое можно подметить только у очень душевных людей, когда им хочется заплакать, но они стесняются своих слез и изъявления своих чувств. А он стоял с головкой фонаря в руке, и с желтого фитиля падали на стол тяжелые капли керосина, расползаясь на газете грязно-рыжими пятнами.

Она перестала тереть лоб, и теперь ее синие глаза смотрели на него открыто и весело. И она улыбалась.

– Какой вы глупый! – она покачала головой. – Боже мой, какой ты глупый! А еще Нестор. Летописец…

Перед ним опять стоял сержант в юбке. И, честное слово, ему стало легче. Он сам не знал почему, но тоже повеселел. Он быстро закрутил головку фонаря и вытер руки о штаны. Она же стояла, и он видел, что она чего-то ждет. Тогда он подошел и обнял ее…

Утром, когда Нестор доносил Зоричу о принятых радиограммах, в землянку вошел Николай Трундаев.

– Товарищ майор, разрешите доложить.

Адъютант был смущен и взволнован. Это было ясно видно по нервному движению руки и выражению его молодого и безусого лица. Нестор знал, что Николай Трундаев отважный парень, которому любая опасность нипочем. Должно быть, решил Нестор, случилось что-то из ряда вон выходящее, если это могло взволновать Трундаева.

– Я слушаю, – поднял майор голову.

– Вас хочет видеть командир словацкого отряда…

– Какого отряда? Ничего не пойму.

– Остатки отряда, который каратели разгромили во время облавы. Говорит, привел целый взвод.

– Проси его сюда.

В землянку вошел среднего роста человек в шинели словацкого солдата и в словацкой фуражечке с ушами. На ногах у него были грубые ботинки и обмотки. Он щелкнул каблуками и козырнул. Александр Пантелеймонович поднялся навстречу.

– Я вас слушаю.

Это был командир взвода из разгромленного словацкого партизанского отряда. Но взвод свой он вывел из окружения почти в полном составе.

У Шаньо Бахнера было смуглое морщинистое лицо, хотя Зорич сразу понял, что эти морщины наложены не бременем лет, а невзгодами войны. Зорич также отметил про себя, что прибывший тщательно побрит, хотя последние -дни взвод вел тяжелые бои, совершил трудный переход. Речь неожиданного гостя была несколько медлительна, во время разговора он не жестикулировал, проявляя спокойствие и неторопливость. Все это располагало Зорича к Шаньо Бахнеру.

Зорич вызвал командиров для совета. Всё были за то, чтобы принять пополнение. Тогда разговор опять зашел о создавшемся положении. Бахнер был уверен, что немцы не оставят партизан в покое, постараются выкурить их из этих мест, и предлагал единственно правильный, на его взгляд, путь – через горный хребет. Перед ними поднималась высокая гора с крутыми склонами, и они казались непреодолимыми из-за глубокого снега, выпавшего в последние дни.

– И все же лучше всего отходить через хребет, судруг майор, – говорил Бахнер. – Переход очень трудный, согласен, но это верный путь…

Об этом в последние бессонные ночи думал и Зорич. Да, переход связан с большими трудностями, может быть, и с потерями. Но отряд будет спасен, немцам просто не придет в голову такой суворовский вариант, и Александр Пантелеймонович вспомнил альпийский переход своего любимого героя.

– Значит, решено, – твердо сказал Зорич и тут же отдал приказ готовиться к выступлению, а для облегчения перехода решительно избавиться от всего лишнего.

Вануш Сукасьян только тяжело вздохнул, мысленно оплакивая все те дорогие интендантскому сердцу приобретения, которые придется оставить у потухших костров.

Ночью Зорич поднял отряд по тревоге и как будто остался доволен готовностью партизан. Командиры сделали разбор тревоги по взводам, и началась энергичная подготовка к предстоящему походу. Но о направлении его знали только командиры. Были усилены дозоры и запрещены отлучки партизан в дедину. А к вечеру следующего дня Зоричу доложили, что рядом расположится один из отрядов его побратима Гагары.

Отряды были разделены только сенниками лесорубов, часть которых была закуплена у крестьян Сукасьяном. Здесь хранило корм для лошадей отделение разведчиков Данилы Грунтового. В то же время сенники служили ночлегом и местом отдыха для хозяйственной команды и конных разведчиков. Запахи скошенного сена вызывали волнующие воспоминания о раздолье родных лугов, о рощах, звенящих птичьими голосами, о бодрствовании в ночном. А от непогоды защищала крыша, поднятая на четырех столбах.

Зорич поспешил к Гагаре. После обмена впечатлениями о прошедших днях, о боевых партизанских делах, о потерях, оставивших неизгладимый след в памяти и в сердце, велители заговорили о нынешнем положении. Как подтвердил Гагара, оно было далеко не блестящим.

– Да, сообщение Бахнера о разгроме партизанского соединения и нескольких самостоятельных отрядов абсолютно точное, – со вздохом сказал Гагара. – Одно ясно, – отметил он, – на нашем участке силы противника превосходят партизанские в несколько раз – и, дружелюбно заглянув в глаза Зоричу, убежденно заключил: – Но зато на фронте дела их весьма плачевны. Недавно у меня был связной Асмолова и похвалился, что ждут большого наступления, а силы немцев, как вам известно, на исходе.

– Что ж, – ответил Зорич, смеясь, – «поможем» немцам хотя бы тем, что оттянем на себя еще парочку их боевых полков.

– Вы правы, – засмеялся и Гагара и достал карту, чтобы на ней определить возможности совместной обороны в случае вражеского нападения.

– Мы решили перевалить через хребет, – сообщил Зорич.

– Не легкое дело! – покачал головой Гагара. – Ну что ж, в таком случае мы свернем вот сюда, на запад – мне тут известны все тропинки. Вот пусть и решают, как им угнаться за двумя зайцами и не поймать ни одного, – Гагара добродушно улыбался.

– А если они сунутся ночью?

– Ночью они не любят воевать, вы же знаете…

– Да, ночью немец не сунется, – согласился Зорич.

– А если и сунется – чего не бывает на войне! – все равно разумней уйти.

– А для маскировки оставить десяток боевых хлопцев, – неожиданно пришла мысль, и у Зорича загорелись глаза. – В темноте один партизан за десятерых сойдет…

– Особенно если пропустить их и ударить вторым заслоном с тыла. Допустим, силами моих хлопцев… А, судруг майор? – Гагара от удовольствия даже головой покрутил.

Наметив боевые рубежи каждого отряда, линии дозоров и позиции, которые займут в случае надобности боевые заслоны, велители пожелали друг Другу спокойной ночи, договорившись еще раз встретиться на следующий день.

Вечер был не особенно морозный и не очень светлый, хотя все небо, удивительно чистое, было усыпано звездами. Ночь всегда была доброй союзницей партизан. Немцы избегали ночных вылазок, боялись темноты и облавы проводили обычно на рассвете. И с наступлением вечера партизаны вели себя куда более свободно и весело, чем днем. А с приходом Гагары, когда силы почти удвоились, все почувствовали себя еще более уверенно.

У партизанских костров уже покончили с кашей Сукасьяна, как в шутку называли ужин из приевшегося пшена, и приступили к чаю, когда Ниночка Чопорова и Нестор Степовой начали прием с Большой земли.

В землянке радистов было, как всегда по вечерам, довольно много народу. Сюда прибегал от своих больных, чтобы узнать последние новости, доктор Сухаренко, за тем же приходили взводные пропагандисты, которые интересовались сводками Совинформбюро для утренней беседы с бойцами. Здесь можно было увидеть и воздыхателей Ниночки и Тани Кашириной. Иные же забегали просто на огонек, чтобы погреться. У радистов всегда было тепло, пахло домашним уютом, по которому истосковались партизанские сердца. И никто не обижался на строгое предупреждение Тани Кашириной: «Ноги хорошо вытер?» Никого не смущал ворчливый вопрос Нестора: «Что, язык пришел почесать?» Гости знали – хозяева отходчивы и, может быть, на прощание даже кружечкой чаю угостят. Эта знакомая синяя эмалированная кружка ходила по рукам, как трубка мира у индейцев.