Текст книги "Первопроходцы"

Автор книги: Борис Полевой

Соавторы: Алексей Окладников,Александр Алексеев,Василий Пасецкий,Анатолий Деревянко,В. Демин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Несомненно, что все эти мероприятия проводились с "высочайшего" ведома. Уже в июне 1855 года царь признавал необходимым "утвердить за Россиею весь левый берег Амура". Было принято решение вступить в прямые переговоры с Китаем. Представлять российские интересы на них должен был генерал-губернатор Восточной Сибири. Продумано было и новое административное устройство Амурского и Приморского краев. Преобразование устраняло необходимость Амурской экспедиции, которую столько лет бессменно возглавлял Г.И. Невельской.

И когда Муравьев прибыл со вторым сплавом в Мариинский пост, он послал оттуда в Николаевск к Невельскому мичмана К.Ф. Литке (сына известного мореплавателя и ученого) со следующим предписанием:

"1. Амурская экспедиция заменяется управлением Камчатского губернатора контр-адмирала Завойко, место-пребыванием которого назначается Николаевск.

2. Вы (то есть Невельской. – А.А.)– назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в При-Амурском крае.

3. Все чины, состоящие в Амурской экспедиции, поступают под начальство контр-адмирала Завойко.

4. Главною квартирою всех наших войск назначается Мариинский пост".

Каждому было ясно, что такое назначение являлось, по сути, устранением Невельского от активной деятельности и предваряло его фактическое удаление с Дальнего Востока. Так оно и случилось. Как уже говорилось, перемены в отношении генерал-губернатора к мореплавателю наметились еще в 1854 году. И это тотчас заметили окружавшие их люди. Характерно в этом отношении письмо Н. В. Буссе своему полковому товарищу М.С. Корсакову от 14 декабря 1854 года. "Ты уже знаешь, – писал он, – что Н.Н. (Муравьев. – А.А.)хочет перевести Завойку на устье Амура. Тебе я прямо высказываю свои мысли. Невельской не годится теперь для Амура, его время прошло. Теперь надо человека положительнее (значит, Невельской уже считался «отрицательным» в близких к губернатору кругах. – А.А.).Завойко хорош. Я уже давно тебе говорил это. Но еще есть край, о котором надо озаботиться, – это Забайкальская область. От нее много зависит успех на Амуре. Запольского не знаю, но, кажется (видите ли, Буссе кажется! – А.А.),он плох. Послушай, Миша, скромность в сторону – ты должен быть Забайкальским правителем, все равно под каким именем".

Можно сказать, что Буссе оказался почти что пророком: Корсаков стал войсковым атаманом и губернатором Забайкалья, а сам Буссе – первым губернатором образованной (многие шутили – специально для него образованной) Амурской области. Вот так, келейно, почти по-домашнему решались вопросы огромного политического значения, так раздавались губернаторские и иные должности даже при таком незаурядном человеке, каким все же, несомненно, являлся Н.Н. Муравьев. Умный и решительный политик и вместе с тем – облеченный огромной властью сановник Муравьев, естественно, чем дальше, тем больше не выносил людей, чрезмерно, по его мнению, проявляющих инициативу или недостаточно четко проводящих в жизнь его предначертания. Такими стали Невельской, а вскоре и Завойко, Обоих он решил убрать отсюда, но, разумеется, отнюдь не доводя дело до скандала. И потому Муравьев сначала с почетом провожает Невельского, а уж затем находит способ сделать то же самое с Завойко – тот понял сам и попросился уехать по болезни.

Генерал-губернатор откровенно делится намерениями со своим родственником и приближенным Корсаковым в письме от 25 февраля 1855 года: "Для успокоения Невельского я полагаю назначить его при себе исправляющим должность начальника штаба; Завойку начальником всех морских сил, а тебя – всех сухопутных, разумеется, по прибытии твоем в Кизи, для дел же будут при мне дежурный штаб-офицер по морской части Оболенский и по сухопутной не знаю еще кто. Таким образом Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое там поприще почетно (подчеркнуто Муравьевым. – А.А.)". Муравьев достаточно тонко провел задуманную «операцию». Возле него остались только достаточно послушные люди. К таким в первую очередь относились Корсаков, Буссе, Кукель, Венцель и каким-то чудом уцелевший Казакевич – видимо, чтобы управлять Приморским краем, все-таки желательно было держать там настоящего моряка.

Уезжая 19 октября из Аяна, куда он добирался из Николаевска на американском паруснике "Пальметто", дважды благополучно избежав опасности попасть в плен (англо-французская эскадра продолжала крейсировать у наших берегов), Муравьев еще раз напомнил в письме к Завойко, "чтоб Невельского никаким делом не обременять, а иметь его в виду как частного человека, проживающего в Мариинском посту, которому мы обязаны оказать всякое содействие… он у нас только в гостях на эту зиму…". Дело в том, что и Невельской и Завойко не сумели своевременно уехать: шхуна "Восток", на которой они намеревались попасть в Аян, не смогла выйти из Мариинского и там зимовала. В итоге Невельской остался "частным лицом", числясь начальником несуществующего штаба, поскольку Муравьев-то уехал, а Завойко волей-неволей пришлось еще целую зиму исполнять в Николаевске обязанности губернатора. Он ждал на смену себе Казакевича, но тот был все еще в Америке. Притом ни для кого не было секретом, что назначение свое он принял весьма неохотно и оговорил его срок – не более чем на два года.

Генерал-губернатор возвратился в Иркутск в конце декабря 1855 года. К этому времени по его представлению правительство утвердило образование Приморской области, в состав которой вошли прежняя Камчатская область, Охотское побережье и Приамурье. Центром области стал Николаевск, а первым военным губернатором утвержден Казакевич. Именно в это же время из состава Забайкальской области была выделена Амурская область, губернатором которой, как уже говорилось, стал Буссе. Все произошло так, как и было задумано.

Муравьев отправился в Петербург, где за это время произошли большие перемены: на трон вступил вместо умершего в феврале 1855 года Николая I его сын Александр П. В столице появился возвратившийся из Америки Казакевич, который был очень нужен генерал-губернатору. Темой их бесед стала организация Приморской администрации, устройство в Николаевске механических мастерских для ремонта кораблей, очередной сплав по Амуру. Его предстояло возглавить Корсакову. А Казакевич должен был воспользоваться этой возможностью для того, чтобы попасть в Николаевск. Кроме того, в связи с заключением 30 марта 1856 года в Париже мирного договора, знаменовавшего собой окончание Крымской войны, возникла необходимость возвратить в Забайкалье войска с устья реки. Обременительно стало содержание войск и на Камчатке. Одновременно надо было продолжить переселение крестьян, открыть по Амуру зимнее почтовое сообщение, организовать по нему пароходное движение летом и наладить переброску в Николаевск различных грузов.

Таковы были главные задачи сплава 1856 года, в котором Муравьев не принимал участия. После Петербурга он побывал в Карлсбаде (ныне Карловы Бары), где ему предстояло заняться лечением своей застарелой лихорадки, приступы которой все чаще давали о себе знать, а потом оттуда – во Францию, в По, где уже ожидала его Екатерина Николаевна. Но за границу Николай Николаевич – и это характерный штрих – уехал не прежде, чем было получено известие о мире. 19 марта он писал из Петербурга Корсакову, который оставался за него: "Отправляю к тебе, любезный друг Михаил Семенович, нового адъютанта моего подполковника Моллера, одного из храбрейших кавказских офицеров (притом родственника – отец Муравьева был женат вторым браком на дочери адмирала Моллера. – А.А.)– он везет в Иркутск новости о подписании в Париже мира, вчерашнего, т. е. 18-го числа, пробудет в Иркутске не более одних суток и отправится потом прямо туда, где ты находишься (то есть где-то на Амуре со сплавом, который Корсаков возглавлял. – А.А.).…Главное дело, чтобы войска наши пораньше оттуда возвратились…" Напоминая Корсакову, как ему вести себя с китайцами, Муравьев подчеркнул: «Не сомневаюсь, что ты сумеешь обойтись с китайцами согласно высочайшей воли и даже естли бы они выдумали загородить тебе дорогу своими джонками, то продолжай итти безостановочно, не делая им никакого вреда: а если они станут стрелять, то скажи, что будут отвечать за это перед своим правительством, и письменно объяви об этом в городе».

В следующем письме, от 29 марта, как бы оправдываясь, что он не в Иркутске, генерал-губернатор пишет: "Странно мне отправлять Амурскую экспедицию без меня, но я очень хорошо сделал, что остался здесь до мая, во-первых, ожидал окончательных сведений о заключении мира, а во-вторых, буду свидетелем всех тех перемен, которые должны совершиться в течение будущего месяца: Нессельроде уходит, Долгорукий тоже, Брок тоже, все это говорит положительно…" Все упомянутые в письме перемены были связаны с коронацией, которая предстояла в Москве летом. Из-за нее Муравьев не слишком долго пробыл за границей. В августе он возвратился в Петербург, а к концу 1856 года был в Иркутске.

ГРАНИЦА НА АМУРЕ

Сменивший небезызвестного К.В. Нессельроде на посту государственного канцлера А.М. Горчаков, опытный и дальновидный дипломат, полностью разделял взгляды Муравьева на амурский вопрос. Он понимал, что благодаря деятельности восточносибирского генерал-губернатора фактически создана возможность установления границ страны на берегах Тихого океана в районе устья Амура и в Приморье. Наступало время, когда решительными мерами можно было завершить столь успешно начатое Муравьевым и Невельским несколько лет назад дело.

21 марта 1857 года в Иркутск приехал Путятин, уполномоченный вести переговоры с Китаем. Муравьев хотя и желал ему успеха, но в душе остался недоволен тем, что прислали кого-то завершить то, что начинал он. Китайцы, однако, не приняли Путятина, и тот вынужден был вернуться назад на пароходо-корвете "Америка", закупленном Казакевичем в США. Муравьев все лето провел в Усть-Зейском посту, готовый в любой момент прийти на помощь послу.

Генерал-губернатор возвратился в Иркутск лишь в августе, откуда снова уехал – сперва в Петербург, а потом за границу. В декабре его вызвали в столицу. Под Новый год Муравьев стал генерал-адъютантом. [10]10
  Звание генерал-адъютанта считалось весьма почетным. Его обладатели имели право устно передавать волю монарха. Письменного ее подтверждения при этом не требовалось. Существовали и другие привилегии генерал-адъютантов. Знаком принадлежности к их числу был «шифр» – императорский вензель на погонах или эполетах. (Примеч. ред.)


[Закрыть]Хотелось бы отметить, что награда эта стала для Муравьева как бы ответом на его просьбу об отставке. Докладывая о действиях – своих и Путятина, генерал-губернатор пылко, соответственно своей натуре, высказал много накипевшего. Кое-что, разумеется, было преувеличено, но иное справедливо. Но он не мог не рассказать и о том, как изменился левый берег Амура, где каждый год появлялись все новые русские селения. Он отмечал, что «очевидно и положительно, что Китайское правительство молчанием своим признало за нами право владения и обязанность защиты устья реки Амура и острова Сахалина, в систему коей входит залив Де-Кастри и Императорская гавань, которые заняты и укреплялись нами с того же времени». И следовательно, пора решительнее браться за дело. Впрочем, прошение об отставке он все-таки подал.

Теперь же, по возвращении в Петербург, когда стало известно о пожалованном ему звании и об отказе в отставке, Николай Николаевич несколько изменил тон: так, сообщая в одном из писем к Корсакову о своих новостях, он бодро заявлял, что придется еще несколько лет провести на востоке, чтобы завершить начатое, а потом уж передать дело в надежные руки Корсакова. Не последнюю роль здесь, по-видимому, сыграло то, что именно ему были даны царем все полномочия для ведения переговоров с Китаем.

Сразу после детальной подготовки нужных документов ободренный генерал-губернатор выехал из столицы зимним путем. Пренебрегая риском, по льду он переправился через Байкал, проехал Читу и 26 апреля оказался в Сретенске. Тут уже все было готово к сплаву. Муравьев шел по Амуру в третий раз. В Айгуне начались переговоры с представителем Китая. Муравьев вел их умело и тонко. 16 мая был подписан Айгунский договор. В первом пункте его говорилось, что левый берег Амура от реки Аргуни до морского устья составляет принадлежность России, а правый до реки Уссури принадлежит Китаю. Договор констатировал: "От р. Уссури далее до моря находящиеся места и земли, впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами, как ныне, да будут в общем владении".

На следующий же день русская флотилия покинула Айгун и отправилась в Усть-Зейский пост, который 27 мая был переименован в город Благовещенск. В лаконичном приказе Муравьев писал: "Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России!" Во время плавания были основаны также новые поселения – Хабаровка (будущий Хабаровск) и Со-фийск.

Николай Николаевич отчетливо представлял себе важные последствия своего успеха. 11 июля 1858 года он писал великому князю Константину: "Смею думать, что после Айгунского договора мы не только имеем право, но и обязаны отстранять все иностранные притязания на земли общих или неразграниченных владений наших с Китаем и Японией". Эти слова стали основой всей его дальнейшей политики. Не допустить вмешательства посторонних держав в вопросы, которые подлежали юрисдикции только лишь России, Китая и Японии, – вот в чем заключалась ее суть.

Свое письмо великому князю Муравьев писал в тот момент, когда до него еще не дошли сведения о заключении Путятиным 1 июня 1858 года Тяньцзинского договора. В его девятой статье говорилось: "Неопределенные части границы между Китаем и Россией будут без отлагательства исследованы на местах доверенными лицами от обоих правительств, и заключенное ими условие о граничной черте составит дополнительную статью к настоящему трактату".

Еще ранее этого Муравьев отправил капитана М.И. Венюкова в экспедицию, поручив ему обследование путей, ведущих от Уссури к морю. Для более тщательного изучения местности и определения границы была образована другая экспедиция во главе с подполковником К.Ф. Будогосским. А сам генерал-губернатор вознамерился будущим летом побывать в южных гаванях. Несколько позже он сообщал великому князю Константину: "Главнейшие предметы этого плавания моего будут: предъявить в Хакодате мое уполномочие на переговоры (речь идет о переговорах с Японией. – А.А.);в Суйфунском заливе встретить обер-квартирмейстера Будогосского, который пролагает сухопутную границу между вершинами реки Уссури и морем; свезти карты новых наших границ в Печелийский залив, где передать их в Пекин для утверждения, чрез нашего уполномоченного. Из Печелийского залива я должен возвратиться для переговоров в Японию и от продолжительности оных будет зависеть, успею ли я возвратиться вверх по Амуру водою".

Но все это было потом, весной 1859 года, – мы забежали немного вперед. Конец же счастливого для Николая Николаевича года ознаменован сплошнымии празднествами. В Чите и в Иркутске его встретили восторженно: обеды, молебны, приемы сменяли друг друга. 26 августа последовал царский рескрипт о возведении Муравьева в "графское Российской империи достоинство" с присоединением к его фамилии названия "Амурский". Одновременно он был произведен в чин генерала от инфантерии. По этому поводу Муравьев 2 октября 1858 года издал приказ, в котором есть и такие слова: "Благодарю вас, любезные товарищи – пожалованных мне государем императором наград я удостоился вашими трудами, и название Амурского оставит в душе моей навсегда воспоминание о славном времени, которое я с вами служил!"

Всего было награждено 198 человек, принимавших непосредственное участие в Амурской экспедиции, в сплавах по Амуру, в основании селений по ее берегам. Получили награды Невельской, Казакевич и Корсаков – очередные ордена [11]11
  В дореволюционной России ордена, за исключением ордена святого Георгия и святого Владимира, давались в строго определенной последовательности их «старшинства». Это в какой-то мере стирало разницу между наградой за подлинные заслуги и, скажем, просто за выслугу лет. (Примеч. ред.)


[Закрыть]и пожизненную пенсию. Такую же пенсию и орден получил директор Российско-Американской компании В.Г. Политковский, внук одного из ее основателей – Г.И. Шелихова. И вышло, что великая заслуга перед Отечеством первого исследователя Амура – Невельского – как бы сравнялась с куда более скромным вкладом многих рядовых участников освоения Приамурья. Сообщая о награде Невельскому, находившемуся в это время в гостях у родных, в Смоленской губернии, Муравьев отметил: «Отечество никогда Вас не забудет, как первого деятеля, создавшего основание, на котором воздвигнуто настоящее здание».

Несмотря на вынужденное признание роли Невельского в амурских делах, Муравьев до конца жизни так и не смог преодолеть чувства раздражительности и даже некой зависти к отважному мореплавателю.

Последовавшие после заключения Айгунского договора годы вплоть до 1861-го, когда Муравьев окончательно распростился с Дальним Востоком, были наполнены заботами по заселению Приамурья и освоению Приморского края. В 1859 году генерал-губернатор провожал до Кяхты видного дипломата Н.П. Игнатьева, отправлявшегося в Китай завершать переговоры, а сам на пароходо-корвете "Америка" осмотрел южные гавани и наметил места для основания постов Новгородского и Владивостока. Во время этого плавания была открыта бухта, которую Муравьев назвал Находкой.

В ходе экспедиции Будогосского появились новые посты – по сухопутной границе, по реке Сунгача и по озеру Ханка. В 1860 году было образовано Амурское казачье войско. Его создание имело большое значение – ведь казаки не только несли службу, но и прочно обживали край. Всего же через два года после заключения Айгунского трактата было основано около ста населенных пунктов, в которых поселились свыше 15 тысяч человек. Существовали уже города – Николаевск и Благовещенск, прежние посты на Амуре превратились в поселки: Мариинск, Софийск, Хабаровка, а на побережье залива Петра Великого возникли Владивосток – будущий центр Приморья и Новгородский пост.

Таков результат деятельности Муравьева. Он сам прекрасно понимал ее значение и не без злой иронии писал 29 августа 1860 года Е.П. Ковалевскому: "Жив ли г. Нессельроде и Сенявин, а также и Любимов (канцлер и его коллеги по министерству иностранных дел до Горчакова. – А.А.),если живы, то надо бы им послать Айгунский договор с моим портретом, как единственную месть за доброе их к этому делу расположение".

15 февраля 1860 года Муравьев опять в Петербурге, где представил свои соображения о новом разделении Сибири. Он предлагал – и в дальнейшем его предложение было принято – отделить от Восточной Сибири Приморскую область, военному губернатору которой дать особые права в осуществлении внешней политики России на Дальнем Востоке. Из Петербурга 19 марта он уехал за границу, думая пробыть там полгода, но возвратился раньше: 15 июня генерал-губернатор уже снова в Иркутске. Как раз в это время ушел в отпуск его будущий преемник Корсаков.

Вскоре в столицу Восточной Сибири пришло известие о том, что 2 ноября 1860 года в Пекине заключен договор, по которому неразграниченная ранее территория отходила к России. Тем самым было окончательно признано и закреплено право нашей страны на Амур и Уссурийский край. Заключение Пекинского договора явилось огромным шагом вперед к установлению точной и постоянной границы между Россией и Китаем. Положен был конец вековому спору о Приамурье и неразграниченных землях. Деятельность Муравьева-Амурского во многом предопределила этот блистательный успех мирной русской дипломатии. Окончательный размен пограничными картами и описаниями между Россией и Китаем стал возможен в результате деятельности экспедиции К.Ф. Будогосского в 1859–1860 годах. Комиссаром от правительства России при размене был назначен П.В. Казакевич. Местом переговоров стал пост Турий Рог. Завершились они 16 июня 1861 года.

Но эти события проходили уже без Муравьева. Он приготовил себе замену – Корсакова в качестве правителя всего края, Буссе и Казакевича – губернаторами областей. В январе 1861 года вернулся из отпуска Корсаков, и Муравьев сразу же стал сдавать ему дела. Хлебосольные иркутские жители в течение нескольких дней устраивали всевозможные званые обеды, на которых произносились речи, читались стихи, прославляющие деятельность необыкновенного губернатора. Обеды давали чиновники, купцы, члены Совета главного управления Восточной Сибири, губернаторы областей. Затем дал прощальный обед сам виновник торжества.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

В Петербурге Муравьев-Амурский подал официальное прошение об отставке. Она была принята. Он получил продолжительный (без указания срока) отпуск для излечения за границей. Но и покинув службу, Муравьев живо интересовался делами Сибири и Дальнего Востока. Он вел обширную переписку с Корсаковым, Кукелем, Венцелем и многими другими прежними сослуживцами, писал ходатайства, просьбы «сильным мира сего», его постоянными адресатами были военный министр Д.А. Милютин, министр просвещения А.В. Головнин, канцлер А.М. Горчаков. Нередко писал он ученым – русским и зарубежным.

Если в письмах Муравьева к Буссе, Корсакову, Казакевичу чувствуется оттенок привычного тона руководителя, то в обращениях к министрам и сановникам порой звучат просительно-доказательные нотки, особенно в тех случаях, когда речь идет о поощрениях его любимцев. Так, например, велико его участие в судьбе Болеслава Казимировича Кукеля. В свое время Муравьеву не удалось добиться для него генеральского чина. И теперь он всеми силами поддерживает представление Корсакова. В том, что Б.К. Кукель стал, наконец, генерал-майором, немалую роль сыграло письмо Муравьева-Амурского Милютину. Здесь, быть может, следует напомнить, что и Болеслав Кукель, и его брат Бронислав – достаточно заметные фигуры в истории Дальнего Востока. Последний, в частности, принял участие в основании Владивостока. Что касается Корсакова, то Муравьев и в 1861 и в 1862 годах всякий раз просит Милютина быть к нему благосклонным. Подобные просьбы об участии в жизни того или иного деятеля Сибири своего сибирского соратника повторяются чуть ли не в каждом письме графа Амурского. Все они сыграли немалую роль в судьбах сподвижников Н.Н. Муравьева.

Но с конца шестидесятых годов, когда все его сподвижники так или иначе сходят со сцены (умерли Корсаков и Буссе, получил новое назначение – в Кронштадт – Казакевич), постепенно ослабевают связи Николая Николаевича с Сибирью и с Дальним Востоком. Это, разумеется, не означает какого-то отхода от России и ее проблем. Хотя отставной губернатор живет в основном за границей, в Париже, он несколько раз предлагает царю свои услуги на любом поприще, достойном его опыта и знаний. Но неизменно ему дают понять, что ему лучше ограничиться ни к чему серьезному не обязывающим званием члена Государственного Совета.

Даже и в русско-турецкую войну 1877–1878 годов заслуженному генералу не находится применения. А он хочет послужить еще Отечеству. Вот строки из его письма от 5 мая 1877 года А.В. Головнину: "По званию моему генерал-адъютанта я не вправе назначить себе место, но разумеется, что в настоящее время я не могу ни от чего отказываться, что благоугодно будет государю мне назначить делать". Любопытно, что в этом же письме есть свидетельство причастности Муравьева-Амурского к устройству в Сибири университета: "Вполне сочувствую учреждению Сибирского университета и, разумеется, буду об этом говорить в Общем Собрании (имеется в виду собрание Географического общества. – А.А.),но не разделяю мнения о выборе Омска для этой цели: по моему мнению, должен быть или Томск, или Иркутск". Так проходят годы и дни – последние годы и последние дни человека, продвинувшего свою страну далеко на Восток, к берегам Тихого океана.

В метрической книге церкви при русском посольстве в Париже появляется запись: "1881 г., ноября 18-го дня скончался от гангрены член Государственного Совета, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский, 72-х лет от роду".

У Муравьева не было детей. И поэтому он передал право наследования фамилии и графского титула брату Валерьяну с нисходящим от него потомством.

Сначала Муравьев был похоронен на Монмартрском кладбище в Париже в семейном склепе родственников своей жены Екатерины Николаевны, урожденной де Ришмон. В 1908 году его останки были перенесены в отдельную могилу. Это произошло по инициативе купечества и администрации Хабаровска, Владивостока и Никольск-Уссурийского. Их стараниями на могиле было установлено надгробие и возложен серебряный венок с надписью: "Города Приморской области Хабаровск, Владивосток и Никольск-Уссурийский – графу Муравьеву-Амурскому. 1858–1908".

До конца двадцатых годов в Хабаровске на высоком утесе, том самом, глядя на который Муравьев предсказал тут существование города, стоял прекрасный памятник необыкновенному губернатору работы выдающегося скульптора А.М. Опекушина, автора памятника А.С. Пушкину в Москве, М.Ю. Лермонтову в Пятигорске и ряда других выдающихся творений. Памятник был установлен в 1891 году. Муравьев-Амурский изображен на нем во весь рост, опирающимся на сваю – символ русской жизни на Дальнем Востоке. В одной его руке сверток с Айгунским трактатом, в другой – морской бинокль.

На гранях постамента перечислены имена соратников первого правителя русских дальневосточных земель.