Текст книги "Первопроходцы"

Автор книги: Борис Полевой

Соавторы: Алексей Окладников,Александр Алексеев,Василий Пасецкий,Анатолий Деревянко,В. Демин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

ПРАВИТЕЛЬ ГУБЕРНИИ

После возвращения на родину в 1846 году Николай Николаевич стал числиться по министерству внутренних дел и вскоре, не без протекции по-прежнему благоволившей к нему великой княгини Елены Павловны, был назначен тульским губернатором. Молодой по меркам того времени для такой должности, мыслящий широко и свободно, Муравьев получил немалую известность тем, что представил царю свой проект освобождения крестьян от крепостной зависимости.

Рассуждая о причинах "государственных переворотов" – так он называл революционные движения, – Муравьев называл в качестве таковых следующие: "неимение недвижимой собственности", нищету народа, несправедливое распределение государственных повинностей и "привилегии некоторых сословий в отягощение народа". Он писал: "Благосостояние и спокойствие государства зависит от возможно равного уравнения сословий, или разделения земель целого государства на возможно равные части между народом, чрез что народ приобретает недвижимую собственность, и водворяется кредит между крестьянами – основание торговли, и тогда пролетариев в государстве существовать не будет – главного орудия возмутителей общего спокойствия; распределения по мере собственности каждого гражданина платежа государственных повинностей, дав возможность каждому члену государства, или гражданину, к развитию его способностей и возможностей, к образованию его. Необходимо будут доступны для каждого, по способностям, места государственного управления; таланты не будут гибнуть, и каждый будет иметь возможность идти по его призыву, и тогда судопроизводство в государстве может быть публичное, адвокаты и присяжные будут люди образованные морально и умственно, чрез что, по несовершенству человеческой натуры, уничтожатся и судебные злоупотребления".

Конечно, проект весьма наивен: так, главный "способ достичь благодетельной цели для всех сословий", по мнению молодого губернатора, это "дозволить помещикам освобождать крестьян в вольные хлебопашцы без согласия крестьян". Конечные же результаты освобождения крестьян Муравьев видит в том, что "государство будет разделено на небольшие фермы, чрез что хлебопашество дойдет до высшей степени совершенства. Ограничением количества приобретения земель уничтожается возможность приобретения больших поместьев, совокупление богатств в одни руки – система гибельная для каждого государства, порождение бездушного эгоизма! Народ, получивший гражданство чрез владение недвижимой собственностью, будет доступен образованию: луч просвещения озарит его, и семя моральное, убитое рабством, разовьется в нем во всей силе возрожденного человека".

Не стоит и говорить о полнейшей утопичности проекта, далекого от понимания подлинных причин необходимости социальных перемен! "Вопрос об отмене крепостного права еще не созрел для разрешения" – в таких будто бы словах царь велел ответить Муравьеву. Но с тех пор до самой своей смерти Николай I не упускал случая отозваться о Муравьеве как о "либерале" и "демократе", что в его устах было характеристикой отнюдь не лестной.

Назначение Муравьева генерал-губернатором Восточной Сибири, происшедшее в 1847 году, также не без вмешательства великой княгини, вызвало много различных толков. Обычно в Сибирь посылались пожилые и уже опытные чиновники, поднаторевшие в делах, а тут вдруг человек еще молодой, энергичный и решительный, самостоятельный в своих действиях, притом боевой генерал, да к тому же и либерально настроенный. Но история подтвердила, что выбор царя, какие бы мотивы его ни вызвали, оказался весьма удачным. Предшественником Муравьева был В.Я. Руперт. За время своего правления он не смог найти средств борьбы с злоупотреблениями, свившими гнезда едва ли не во всех чиновничьих канцеляриях Восточной Сибири, а может быть, и не очень хотел их искать – так было спокойнее. По-иному решил действовать Николай Николаевич.

Он появился в Петербурге в конце сентября 1847 года и принялся во всех деталях знакомиться с предстоящими обязанностями. Незадолго до того он женился. Венчание происходило 19 января 1847 года в городе Богородицке Тульской губернии.

Разумеется, Муравьев был наслышан и о порядках в Восточной Сибири, и о ее богатствах: "Сибирь – золотое дно" – гласит известная пословица. И не удивительно, ведь Сибирь – невероятно огромная даже в масштабах России страна. Сибирь – это бескрайние просторы Евразийского континента, арктические острова и архипелаги, Чукотка, Камчатка, Курилы, Алеутская гряда с заморской Русской Америкой – вот чем предстояло заниматься ее губернатору. И, конечно же, амурской проблемой.

Узнал Муравьев о своем назначении на станции Сергиевской от самого царя, когда тот проезжал в начале сентября через Тульскую губернию. Рассказав будущему губернатору о беспорядках, допущенных В.Я. Рупертом, о Кяхтинской торговле и еще о многих других предстоящих заботах правителя обширного края, царь заключил беседу словами: "Что же касается до русской реки Амур, то об этом речь впереди". Но думать об амурских делах, естественно, не возбранялось. Муравьев думал о них денно и нощно. И узнавал все, что возможно было узнать об Амуре.

ДЕЛА АМУРСКИЕ

Первое в истории плавание по всему Амуру совершил со своим отрядом русский землепроходец Василий Данилович Поярков в 1643–1646 годах. Он и его спутники побывали в лимане Амура, видели Сахалин, прошли Охотским или, как его тогда называли, «Ламским» морем и через устье реки Ульи, где еще в 1639 году казак Иван Юрьевич Москвитин, впервые выйдя в бассейн Тихого океана, основал зимовье, возвратились через горы в Якутск. Очень важными сведениями обогатилась Россия в результате того похода; выяснилось, что народности и племена, населяющие земли по Амуру, живут «сами по себе», прибрежные земли богаты лесом, пушным зверем, сочными лугами, пашенными угодьями, а сама река обильна рыбой. И плавать можно по всему течению, и выход в море имеется. Затем начались всем известные походы на Амур Ерофея Павловича Хабарова и его доблестных сподвижников. Группе хабаровцев во главе с Иваном Антоновичем Нагибой довелось вторично пройти всем Амуром, его лиманом и по Охотскому морю добраться до устья Ульи, то есть повторить путь В.Д. Пояркова.

Муравьев находил все новые и новые свидетельства пребывания русских людей на Амуре. Они обосновывались там, строили станицы, распахивали земли, промышляли зверя, ловили рыбу. Дела шли столь успешно, что в сравнительно короткие сроки тут появилось воеводство с центром в Албазине. Его плодородные земли кормили не только здешних поселенцев, но даже и соседний Нерчинский уезд.

В эти же годы Семен Дежнев и Федот Алексеев открыли пролив между Азией и Америкой. А в 1646 году Семен Андреевич Шелковников заложил "Косой", впоследствии Охотский острог, ставший первым и на долгие годы единственным портом России на Тихом океане. Перед Муравьевым лежали последние донесения начальника Охотского порта И.В. Вонлярлярского и Аянского порта Российско-Американской компании В.С. Завойко, в которых излагалась история Охотского порта и сообщалось о недавних исследованиях в Охотском море с целью поиска места для нового порта. Охотск за долгие годы приобрел дурную славу: на его совершенно открытом рейде было опасно не только разгружаться и нагружаться, но даже и просто отстаиваться. А войти в устье реки Кухтуй оказывалось и того труднее. Насущная проблема живо вставала перед вновь назначенным генерал-губернатором: надо, обязательно надо решиться на перенос порта, но куда? Вонлярлярский докладывал, что в юго-западной части Охотского моря есть залив великого князя Константина, открытый в прошлом, 1847 году, капитаном второго ранга В.К. Поплонским. Может быть, там, в непосредственной близости от устья Амура, устроить порт? Куда как заманчиво! Но прежде надо все это проверять и проверять. А хорошо бы все-таки разузнать доподлинно и об Амуре и его лимане, и о Сахалине. И Муравьев листал дальше страницы книг, статей и архивных документов.

Во второй половине XVII века русские люди прочно закрепились на Тихом океане и на Амуре. Их успехи не давали покоя маньчжурам, завладевшим китайским троном и создавшим свою, Цинскую династию. Цинское правительство объявило о принадлежности северного берега Амура и районов Забайкалья своей империи, выдвинуло ничем не обоснованные территориальные притязания на уже освоенные русскими земли и решилось на прямое военное вмешательство. Русское правительство стремилось к мирному урегулированию конфликта и готово было пойти даже на частичные уступки.

Источники говорили: у Ф.А. Головина, русского посла на переговорах, был трехтысячный отряд, которому под Нерчинском противостояло вчетверо превосходящее войско маньчжуров. По Нерчинскому договору, подписанному 24 августа 1689 года, Головин был вынужден уступить значительные территории по левому берегу Амура и правому берегу Аргуни. Предусмотрительный посол в таких тяжелых условиях добился даже и того, что окончательное разграничение территорий откладывалось, и Приамурье, по сути дела, осталось неразмеченным.

Русские, конечно, не переставали плавать по Амуру, но теперь это уже были одиночки, большей частью беглые, спасавшиеся от преследования властей. Еще недавно процветавшие станицы и сам Албазин перестали существовать. Но и подданные "Поднебесной", которых переселяли в северные районы, не бывали на левобережье Амура и в его низовьях, не строили там укреплений, не возводили селений. Само собой случилось так, что речная гладь Амура размежевывала их. Такое состояние длилось более века, в течение которого постепенно забывались точные сведения об Амуре. Правда о великой реке заслонялась всевозможными домыслами и легендами.

С тех пор как французский мореплаватель Ж.-Ф. Лаперуз, затем англичанин У.Р. Браутон в конце XVIII века и наш соотечественник И.Ф. Крузенштерн в самом начале XIX века искали пролив между Сахалином и материком, но так и не нашли его, на картах все чаще стал наноситься перешеек между Сахалином и материком, а Устье Амура изображаться непригодным для плавания, перегороженным непроходимыми мелями. Но у русских людей никогда не угасал интерес к "Амуру-батюшке". И в бумагах, лежавших перед Муравьевым, он находил много примеров их пребывания там даже и в эти темные десятилетия.

Амур остро был нужен России. Насильственно отторгнутый, он должен снова стать русским – об этом говорили и писали в то время все чаще и чаще. И вот в 1846 году, совсем еще недавно – на столе Муравьева были свежие доклады и карты – Главное правление Российско-Американской компании организовало экспедицию на бриге "Константин" под командованием поручика корпуса флотских штурманов Александра Михайловича Гаврилова, участника кругосветного плавания под начальством Ф.П. Литке. Организаторы экспедиции поставили перед ней сразу несколько задач, связанных с пребыванием в дальневосточных водах. И среди них, в частности, такие: выяснить – существует ли южный пролив, по которому возможен проход из лимана Амура в Японское море. Иными словами, узнать доподлинно – остров ли Сахалин или же полуостров?

С большой душевной скорбью читал Муравьев строки отчета Гаврилова, в которых говорилось, что из-за многочисленных запретов, содержащихся в данных ему инструкциях, он не мог до конца исполнить поручение. И хотя мореплаватель побывал в лимане и в устье Амура, где пытался искать фарватеры, он, несмотря на отличную погоду, на поиски южного пролива идти не отважился – и в результате оказался в плену распространенных в ту пору ложных заблуждений. Выводы, сделанные Гавриловым, хотя и с оговорками, но подтверждали косвенно недоступность Амура для морских судов и полуостровное положение Сахалина. Они, соответствующим образом интерпретированные убежденным противником Амурского дела канцлером К.В. Нессельроде, повлияли на царя. Канцлер, тупой и косный реакционер, группировавший вокруг себя сторонников прусско-австрийской ориентации, враждебно относился к большинству патриотических начинаний Муравьева и препятствовал решению амурской проблемы.

Постепенно у Муравьева начало складываться представление об ожидающем его крае и о предстоящих первоочередных действиях. Он готовился твердо и быстро навести порядок в управлении. А начать решил с обозрения подвластных ему владений. В уме уже созрел план путешествия по Дальнему Востоку. Он очень хотел попасть на Камчатку, так как с ней связывал возможный перенос порта из Охотска в Петропавловск. И конечно, не выходил у него из головы Амур. Правда, царь решил, что река "бесполезна", хотя и говорил когда-то, что разговор об этом впереди. Но ведь так он говорил, не зная еще об исследованиях Гаврилова. Теперь же, казалось, все ясно и нужно думать о русском порте не в устье Амура, а только на Камчатке.

В это же время произошла встреча Муравьева с Невельским. Капитан-лейтенант Геннадий Иванович Невельской долгие годы вынашивал планы исследования Амура и Сахалина. Он до такой степени был увлечен ими, что даже отказался от командования новым фрегатом и попросился на обычный военный транспорт "Байкал", отправляющийся с казенными грузами на Камчатку и в Охотск. Там он рассчитывал добиться разрешения произвести давно задуманные исследования.

По долгу службы, в то время, когда вверенный ему транспорт еще строился в Гельсингфорсе, Невельской явился на прием к начальнику морского штаба адмиралу князю А.С. Меншикову, которому и сообщил о своем желании попытаться побывать в лимане Амура и поискать пролив между материком и Сахалином. На замечание адмирала, что у него и так едва хватит времени, чтобы исполнить порученное дело, Невельской ответил, что просит лишь об одном: записать в инструкцию соответствующие пункты, а об остальном он позаботится сам. Меншиков пообещал, сказав, что это было бы полезно. Он же добавил, что Невельскому неплохо было бы представиться новому генерал-губернатору Восточной Сибири.

Эта встреча произошла в гостинице "Англетер", где обыкновенно останавливался во время своих наездов из Гельсингфорса в Петербург Невельской. Там же жил и Муравьев. Разговор о пользе для России Амура встретил полное понимание со стороны генерал-губернатора, заявившего, что важное значение имеет не только возвращение Амура в русские владения, но и открытие плавания по этой реке. Вместе с тем Муравьев добавил, что, к сожалению, мнение царя об Амуре в корне изменилось после доклада Российско-Американской компании. И Муравьев привел слова императора: "Для чего нам эта река, когда ныне уже положительно показано, что входить в ее устье могут только одни лодки!"

На это Невельской с жаром отвечал, что он тщательно изучил историю вопроса и твердо убежден в ошибке, которую повторяют все исследователи, и что он горячо просит помочь ему осуществить свою мечту. Муравьева не нужно было упрашивать. Он и сам хотел до конца разобраться в имевшем жизненное для страны значение вопросе: ведь раньше по реке плавали, и карты есть, а теперь вдруг устье оказывается недоступным, а Сахалин почему-то превратился в полуостров! Нетрудно представить себе, как изменилось бы все, если бы Амур был возвращен России и если бы оказалось, что по нему можно плавать из самого сердца Сибири, почти от Байкала, в Охотское и Японское море. Муравьев поверил в Невельского и обещал содействовать его замыслу. Перед тем как уезжать из Петербурга, будущий правитель Сибири имел встречи с Мешпиковым, во время которых было решено попытаться еще раз – и теперь уж до конца – узнать всю правду об Амуре. Они договорились совместно помогать Невельскому.

В ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ

Наступил новый, 1848 год. Н.Н. Муравьев отправился к месту службы. Она началась сразу же, как только он въехал в пределы своих владений. А до них было долгое путешествие через всю Западную Сибирь. По дороге он побывал на Ирбитской и Тюменской ярмарках, останавливался и в Омске и в Томске. И вот, наконец, Красноярск, куда новый генерал-губернатор прибыл под вечер 27 февраля 1848 года. После пятидневного пребывания в Красноярске генерал-губернатор с супругой выехал в Иркутск. О своем вступлении в должность отправил рапорт в Петербург уже на следующий день, то есть 28 февраля. Он уже познакомился с нашумевшим делом об Ольгинском и Платоновском золотых рудниках, в котором были замешаны видные сибирские золотопромышленники. Одно из таких семейств – богачи Машаровы – рассчитывало устроить новому генерал-губернатору пышный обед в Канске, стоявшем на пути из Красноярска в Иркутск. Николай Николаевич, однако, попросил передать им, что не остановится в Канске.

По пути в Иркутск неотложные дела ненадолго задержали губернаторский кортеж в Нижнеудинске. Быстро расправившись с обнаруженными здесь беспорядками, Муравьев появился в столице Восточной Сибири, где его с тревогой ожидали власть имущие. Стояла ночь. Была середина марта. Буквально на следующий день, ровно в девять часов утра Николай Николаевич приступил к делам. В числе первых он принял иркутского губернатора Л.В. Пятницкого, который до его приезда "исправлял должность" (обычная формулировка того времени) генерал-губернатора Восточной Сибири. Еще по дороге Муравьв убедился в его недобросовестности и прямом участии в махинациях золотопромышленников и первыми же словами приказал немедленно подать прошение об отставке.

А в десять часов состоялся общий прием, на котором и произошла уже описанная сцена с Мангазеевым. В последующие дни новый генерал-губернатор произвел строевой смотр войскам, побывал в присутственных местах и казенных заведениях. Основное же время уходило на разбор многочисленных, порой запутанных дел по управлению краем. Людей честных, преданных делу и бескорыстных, Муравьев всячески поддерживал и приближал к себе, доверял, продвигал по службе. Но, доверяя, присматривался к каждому их шагу. И требовал безоговорочного выполнения его распоряжений, его воли, допуская инициативу лишь в рамках собственных своих предначертаний. Если же кто-либо осмеливался перечить ему, критиковать его действия или приказы, тем более делал это не раз и не два, то такому чиновнику в лучшем случае была обеспечена почетная отставка. Впрочем, все эти черты характера не были чертами самодура, но скорее свидетельством натуры пылкой, а потому и нетерпеливой. Благожелательность к людям, свойственная Муравьеву, не раз отмечалась его современниками. С полюбившимися ему сотрудниками он не расставался. И даже после отъезда из Иркутска всегда их поддерживал.

После того как были приняты радикальные, как казалось Муравьеву, меры по пресечению злоупотреблений на золотых приисках, он уже 25 марта 1848 года докладывал Царю (тот перед отправлением разрешил в нужных случаях писать лично ему), что как "старший блюститель законов и первый защитник казны" будет стоять и впредь "на страже интересов его величества" и всеми силами бороться с "корыстью и любостяжанием".

Беригард Васильевич Струве – один из немногих чиновников, имевших повседневный доступ к Муравьеву, – вспоминает, что все они с большим нетерпением ожидали Распоряжений относительно того, как вести себя по отношению к декабристам и петрашевцам, многие из которых находились на поселении в Восточной Сибири. Но этот вопрос разрешился как-то сам собой. Хорошо знавший многих участников выступления на Сенатской площади, Муравьев разрешил жившим до того в окрестностях Иркутска декабристам – С.Г. Волконскому, А.А. Быстрицкому, А.В. Поджио, П.А. Муханову, С.П. Трубецкому, А.Н. Сутгофу, В.А. Бесчасному, А.А. Веденяпину и другим – свободный въезд и проживание в сибирской столице. Там уже и в это время постоянно жили жены декабристов М.Н. Волконская и Е.И. Трубецкая. Сын Волконских Михаил учился в местной гимназии, а три дочери Трубецких воспитывались в Иркутском институте благородных девиц.

С приездом Муравьева положение политических ссыльных, преимущественно декабристов, а также петрашевцев и ссыльных поляков, изменилось к лучшему. Сохранилось много свидетельств, что декабристов принимал в своем доме сам генерал-губернатор и что вскоре по прибытии он вместе с женой Екатериной Николаевной навестил семьи Трубецкого и Волконского и собственным примером как бы поощрил на сближение с декабристами людей из своего окружения. Неудивительно поэтому, что декабристы и петрашевцы охотно приняли участие в преобразованиях, проводимых Муравьевым.

Вот что пишет по этому поводу известный советский исследователь П.И. Кабанов: "С момента своего приезда в Иркутск он (Муравьев. – А.А.)установил тесное общение с Волконским, Трубецким, Бестужевым, Горбачевским, даже с Завалишиным. Привлекал многих из них, а также петрашевцев – самого Петрашевского, Львова – к административным делам в Сибири. Разрыв с некоторыми из них (с Завалишиным, Петрашевским, Львовым) объяснялся либо личными мотивами (например, со стороны Завалишина), либо столкновениями на местной почве". И далее: «Министр внутренних дел Бутков в беседе с Буссе заявил, что Муравьев избаловал политических преступников, что генерал-губернатор не должен быть в одном обществе с ними».

Двоюродный брат Н.Н. Муравьева Михаил Семенович Корсаков, служивший при нем офицером по особым поручениям, а впоследствии сменивший его на посту генерал-губернатора, оставил любопытные записи, которые недавно удалось найти и опубликовать автору этих строк, о своем посещении в Ялуторовске при путешествии из Петербурга в Иркутск декабристов М.И. Муравьева-Апостола, И.Д. Якушкина и И.И. Пущина. В Красноярске Корсаков был гостем декабриста В.Л. Давыдова.

Нет ничего удивительного в том, что на Муравьева сыпались доносы в Петербург. В частности, много неприятностей доставили ему доносы бывшего иркутского губернатора А.В. Пятницкого, которого он уволил в отставку, и жандармского полковника Горашковского. Много было и анонимных. На все эти доносы Муравьев отвечал, что декабристы искупили свою вину тяжелым наказанием, что "никакое наказание не должно быть пожизненным… и что нет основания оставлять их изверженными навсегда из общества, в составе которого они имеют право числиться по своему образованию, своим нравственным качествам и теперешним политическим убеждениям" (последнее писалось явно с целью помочь ссыльным).

Много времени и сил уделял Муравьев торговле с соседним Китаем, которая длительное время весьма успешно велась через пограничный город Кяхту. Но и там вскрылись нарушения и злоупотребления. Энергичными мерами генерал-губернатор выправлял положение. В письме министру финансов Федору Павловичу Вронченко 19 мая 1848 года он сообщил: "Несвоевременно было бы мне теперь, вступив только в управление, сказать решительно мое мнение: должно ли изменить существующее с 1800 года учреждение для Кяхтинской торговли, но, по местному взгляду на этот предмет, я могу определенно сказать, что столь важные интересы отечественных мануфактур и промышленности нельзя оставлять в руках и безответственном распоряжении таких людей, у которых они ныне находятся".

Но едва ли не главным своим делом Николай Николаевич считал амурскую проблему. А обстоятельства складывались таким образом, что уже в ближайшее время ею можно было заняться вплотную. В 1848 году, вскоре по приезде в Иркутск, Муравьев получил запрос от морского министерства по поводу возможностей переноса Охотского порта во вновь открытый В. К. Пошгонским залив великого князя Константина. К нему министерство приложило уже знакомое Муравьеву представление И. В. Вонлярлярского о переносе порта из Охотска в этот вновь открытый залив, по уверению автора находящийся в непосредственной близости от устья Амура. Но чуть раньше, практически сразу по прибытии Николая Николаевича в Иркутск, его ждало письмо Невельского.

В этом письме, посланном 10 февраля 1848 года, Геннадий Иванович сообщал, что он намерен ускорить строительство транспорта, раньше обычных сроков выйти в плавание, и постараться прийти в Петропавловск не осенью, а весной 1849 года, чтобы иметь возможность без выделения дополнительных средств использовать освободившееся летнее время – июнь, июль, август и часть сентября – для исследования Сахалина, устья и лимана Амура. Невельской не только все это обосновал, но также рассказал об обстановке в Петербурге, о своих визитах к Меншикову и просил, чтобы Муравьев не забыл ходатайствовать перед начальником Морского штаба разрешить исследовать, "в какой степени доступен вход в лиман и реку с севера и юга".

Муравьев с начала знакомства чувствовал, что представляется возможность в ближайшем будущем проверить выводы и утверждения именитых мореплавателей. И если Невельской окажется прав, тогда… Дух захватывало от перспектив, которые открывались в случае успеха. И Муравьев решился. 9 июня 1848 года он писал Меншикову: "…известившись еще в Петербурге, что в начале августа сего года отправляется из Кронштадта в Камчатку военный транспорт, и что судно это при благоприятных условиях может прибыть в Камчатку в мае будущего года, я приемлю смелость покорнейше просить Вашу Светлость разрешить мне, по сдаче этим транспортом всего груза в Петропавловском порте, употребить его со всем экипажем для описания берегов по моему усмотрению и инструкции, которая в таком случае будет мною выслана к командиру транспорта в Петропавловский порт".

Просьба Муравьева была принята во внимание, и Невельскому, отправившемуся 21 августа 1848 года в плавание, в инструкции было записано: "По сдаче груза в Петропавловском порте, предписывается Вам к точному и непременному исполнению исследовать подробно залив Константиновский, на Сегнекинском полуострове, куда предполагалось перенести Охотский порт, а равно описать Тугурскую губу и юго-восточный берег Охотского моря, лежащий в соседстве этого полуострова; затем описать берега между этими местами, усмотренные прежними мореплавателями. При исполнении этого поручения, п° прибытии в сибирские порты, состоять в распоряжении генерал-губернатора Восточной Сибири, однако располагать временем так, чтобы не позже половины сентября 1849 г. быть в Охотске, откуда, по сдаче транспорта, со всеми офицерами возвратиться берегом в С.-Петербург"-

Иными словами, Невельскому не разрешалось исследовать лиман и устье Амура. Он должен был только проверить – можно или нельзя переносить порт из Охотска в Константиновский залив. Невельской обо всем этом написал Муравьеву перед выходом в плавание. В Иркутск пришла из Морского штаба и копия полученной им инструкции.

Получив почту от Меншикова и письмо от Невельского, Николай Николаевич – опять-таки через Меншикова – направил на утверждение царя проект собственной инструкции командиру "Байкала", которую просил утвердить и доставить как можно скорее в Иркутск с тем, чтобы отсюда успеть переправить ее в Петропавловск к тому времени, когда там должен появиться транспорт. Одновременно, 14 сентября 1848 года, Муравьев изложил обстановку в Иркутске в письме к министру внутренних дел Л.А. Перовскому. Он сообщал, что по приезде в центр генерал-губернаторства застал там англичанина Гиля, путешествовавшего под видом туриста. Тот уже несколько месяцев находился в Иркутске, сумел втереться во все слои общества и собирал сведения об Амуре и о возможностях плавания по нему.

Муравьев постарался сделать так, чтобы спровадить любопытного англичанина подальше от Амура, рекомендовав ему побывать в Охотске и даже на Камчатке. Летом 1848 года, когда генерал-губернатор отправился в путешествие по Забайкалью, в Иркутске объявился второй "турист", тоже англичанин, некий Остин с супругой. Воспользовавшись данным ему в Петербурге разрешением и не встретив нигде возражений, Остин переправился через Байкал и через Читу прибыл в Нерчинск, где начал строить плоты, намереваясь спускаться по течению Амура.

Только на обратном пути из Кяхты, в Верхнеудинске, Узнал Муравьев об этом "путешественнике". Он немедленно отправил своего адъютанта В.В. Ваганова с приказанием ни под каким видом не допустить исполнения намерений лазутчика. Молодой поручик блестяще исполнил деликатное поручение и вернул "путешествующую" пару в Иркутск. Муравьев писал по этому поводу Перовскому, что англичанам стоит лишь только узнать о том, что "эти места никому не принадлежат" и "они непременно займут Сахалин и устье Амура: это будет делом внезапным, без всяких сношений о том с Россиею, которая однакож лишится всей Сибири, потому что Сибирью владеет тот у кого в руках левый берег и устье Амура". И дальше с горечью и обидой предупреждал министра: "Давно соображения эти занимают меня, давно собираю я сведения об этих важных для России предметах; вдруг, как снег на голову, является Остин в Нерчинск… ему стоит только спуститься по Амуру – и к будущей же весне пара английских пароходов займет Сахалин!"

Не дожидаясь ответа из Петербурга, Николай Николаевич послал Невельскому в Петропавловск свою собственную инструкцию, в которой в качестве наиболее необходимой задачи ставилось подробное описание северной части острова Сахалина (в том, что Сахалин – остров, Муравьев не сомневался) с восточной и западной его стороны; пролива, отделяющего этот остров от материка; лимана и устья Амура и залива великого князя Константина. Генерал-губернатор также извещал мореплавателя, что проект полученной им инструкции выслан на утверждение царя и что, как только документ будет утвержден и вернется в Иркутск, он будет со специальным курьером доставлен ему в Петропавловск.

Правитель Восточной Сибири имел все основания давать от своего имени такую инструкцию, так как был совершенно уверен в окончательном исходе дела в столице. Он беспокоился лишь о том, чтобы утвержденная царем инструкция успела вовремя. Беспокоился не зря: лишь 29 января 1849 года Особый комитет, назначенный по "высочайшему" распоряжению для рассмотрения амурских дел в связи с запиской Муравьева, изложил свое мнение, которое сводилось к необходимости произвести все то, что полагал необходимым восточно-сибирский губернатор. Решения комитета были утверждены царем 8 февраля. Исполнение соответствующих исследований возлагалось на экипаж военного транспорта "Байкал", командиру которого посылались соответствующие инструкции, причем предписывалось "осмотреть сколь возможно тщательнее места близ устья Амура лежащий (берег материка по северную сторону Амура и северную часть острова Сахалина) с главною целию отыскать в сих местах пункт удобной к заселению".

Первого марта все эти материалы были посланы в Иркутск, где и получены 10 апреля. Тогда же Муравьев получил и рапорт от Невельского, отправленный из Рио-де-Жанейро. Из рапорта следовало, что транспорт ранней весной сумеет прибыть в Петропавловск. Поэтому Николай Николаевич уже через день отправил М.С. Корсакова, который привез документы из Петербурга, в Петропавловск. Перед отправлением его в дальнее путешествие Муравьев, по словам Корсакова, поднял тост за "Байкал" и здоровье его командира и за успех возложенного на него предприятия.