Текст книги "Прогнозист"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Фидель Михайлович приоткрыл дверь. По лестнице спускался человек в знакомой униформе. Сзади, дыша в затылок, скулил Алик:

– Промажешь... Промажешь... – Ты можешь помолчать?

– Молчу.

Фидель Михайлович протер очки, чтоб лучше было видно цель, положил короткий ствол на скобу, прицелился. Человек в униформе, спускаясь по лестнице, повернулся спиной. Но не стрелять же в спину?

Обороты винтов то усиливались, то ослабевали. Под напором мощного потока воздуха упруго изгибались верхушки сосен. С веток летела снежная пыль. В лучах заходящего солнца она казалась розовой.

Вертолет развернулся. Человек на лестнице уже был в каких-то десяти метрах. Сверху что-то кричали. Человек раскачивался, неотрывно смотрел на домик. Он, конечно, видел приоткрытую дверь, а может, и свежие следы ботинок.

Фидель Михайлович решил стрелять, когда человек в униформе покинет лестницу.

А за спиной Алик продолжал нытье: – Если не мы их, они нас... Понял? Они нас...

Алик тихо матерился, мешал целиться. А мысль словно издевалась: "Мы... Одним патроном?"

Но вот человек махнул рукой – и лестница вместе с человеком в униформе поползла в кабину. Перед самой кабиной человека подхватили на руки. Захлопнулась дверь. Вертолет, отлетая, стал круто набирать высоту. Пронесло, – прошептал Алик. По голосу не понять, то ли

печалится, то ли радуется. Не понять было поведение напарника. Вроде и не трусил, но безрассудно провоцировал. Упрекать не стал. Спасибо, что ведет.

Четыре дня подряд вертолет стрекотал над лесами, по которым они шли. Днем отлеживались под ветками елей, а ночами торили путь к железной дороге. Подошли к ней на пятые сутки. Ослепительно сияло солнце. Небо было пустынным и такое голубое – аж душа радовалась. Уже и на Севере начиналась весна.

Дальше лежал путь вдоль железной дороги. Лишь на седьмые сутки поздно вечером увидели огни разъезда. Заранее выходить на открытое место не рискнули. Дождались поезда. Длинный состав с лесом остановился, пропуская порожняк. Забрались в открытый пульман. Изможденные, они выдержали ещё одни сутки. Идти по лесу было легче, чем стоять на леденящем ветру за железной дверью вагона.

Перед Вологдой они покинули состав, и первое, что сделал Фидель Михайлович, у поселкового магазина продал наручные часы. Но денег хватило только на кусок вареной колбасы и буханку хлеба. Колбасу и хлеб съели сразу.

Пока Фидель Михайлович изучал расписание поездов, Алик исчез, захватив с собой рюкзак. В рюкзаке был автомат.

"Сбежал, скотина", – недобро подумал о напарнике. Но в полдень, уже ближе к вечеру, Алик вернулся на вокзал. Он был слегка пьян, загадочно улыбался. – Ствол толкнул, – сказал шепотом. – За пятьсот целковых. – С одним патроном? – Патрон отдельно. Обменял. На поллитровку.

24

Первым в начале рабочего дня товарищ полковник приходил к шефу. Он уже привык, что Антонина Леонидовна, бессменный секретарь шефа, встречала его приветливой улыбкой.

В этот раз улыбка на её смуглом лице отсутствовала. И он знал, почему. Поэтому, не дожидаясь вопроса, ответил скупо: – Пока никаких сведений, – и прошел в кабинет.

Ананий Денисович с пожелтевшим болезненным лицом уныло сидел в глубоком раздумье. На "Здравия желаю" молча кивнул узким подбородком, повел рыжим петушиным носом, показывая на кресло с противоположной стороны стола.

Товарищ полковник, тщательно выбритый и наодеколоненный, занял свое привычное место, раскрыл кожаную папку. В ней был всего-навсего один листок – расшифрованная телеграмма. Виновато опустив глаза, ждал взбучки: провалить такую сделку! Тут, имей даже миллион заслуг, упущенную выгоду хозяева не прощают.

– Наличка вернулась? – сухо спросил Ананий Денисович. Он делал вид, что изучает свои ногти. – Так точно. В банке. – А та, что из поезда?.. Уже во Львове. Один украинский министр предлагает обменять ему на купоны.

– Все четыре миллиона долларов? – Так точно. – Он что – принимает нас за идиотов? – Видимо, да, – согласился товарищ полковник.

Он ждал, когда шеф поднимет свою птичью голову, оторвется от созерцания тщательно ухоженных ногтей. Наконец он взглянул на своего персонального силовика.

– Ну, так чем же отблагодарим Банкира? Ведь это он изъял у нас ценный кадр? – Шеф имел ввиду пропавшего без вести аналитика. – На него, да будет вам известно, там, наверху, уже сделана ставка.

Облысевшая голова товарища полковника чуть заметно шевельнулась, слегка высунулась из воротника байковой клетчатой рубашки. – Януарий Денисович... он говорил...

Что говорил член правительства по поводу аналитика Рубана, Ананий Денисович знал. А говорил он вот что: этого самородка с русской кровью надо огранить так, чтобы из алмаза получился удобный нам бриллиант. Предвидятся серьезные события. А правительство – плюнуть хочется. Одни фамилии чего стоят: Кох, Уринсон, Лифшиц. Есть в правительстве и русские, но тот ненасытный бабник, тот неисправимый вор, а то и того хуже – от ЦРУ принимает заказы.

Не товарищу полковнику, а родному брату Януарий Денисович однажды признался: "Велика Россия, а выбирать не из чего: то красные, то красно-коричневые, а то черные, как сажа".

– Ну, так чем отблагодарим? – повторил свой вопрос Ананий Денисович.

Как принято в жизни, позорно вытирать кровяные сопли, не доставь кулаком соперника. Тут – отблагодарить, значит напакостить. Товарищ полковник об этом уже позаботился, и он уверенно доложил: – Завтра в два часа тридцать пять минут за час двадцать до конца смены на Северном комбинате в цеху по производству целлюлозы произойдет авария. – Жертвы? Будут. – Причина аварии? – Преступное распоряжение вашего друга. – Вещдоки? – Приготовлены. – Не переусердствуйте. – Как можно? – На вашей совести аналитик. – Помню... Раз на раз не приходится.

Товарищ полковник ещё о чем-то лепетал, уже не о существенном. Покидая кресло, высказал пожелание: – Хорошо бы аварию показать по телевидению. У них там есть рубрика: "Катастрофы недели". Пусть народ видит, как вор в законе обращается с рабочими. – Дельное предложение, – похвалил шеф. Попрошу брата.

Надеюсь, все главные телеканалы дадут информацию. – Тогда просите, чтоб и Швеция показала, – напомнил товарищ полковник. – По нашим сведениям, господин Якобсон строит какие-то планы относительно вашего друга.

И эта идея понравилась Ананию Денисовичу. – Подберите журналиста, сказал он, – лучше всего шведа. – Я, конечно, подберу, но, боюсь, он дорого обойдется. Если платить, как нашим... – А какая валютная проститутка дешевая? – Шеф не любил, когда в знакомом ему деликатном деле принимаются делать замечания. Информация – это реклама. А хорошая реклама хорошо оплачивается.

Из кабинета шефа товарищ полковник вышел просветленный, но не радостный. Да, потеря толкового аналитика – это серьезный прокол. "А вообще-то он лопоухий – по своему рассудил товарищ полковник. – Совестливый никогда не сделает карьеру".

У старого разведчика из Лубянки была задумка перевоспитать аналитика: выбить из его умной головы совковую застенчивость и вдолбить новорусскую наглость. Талант в сочетании с наглостью, в чем он был уже крепко убежден, в современном мире это предпосылка к лидерству, неважно к какому: политическому, финансовому или бандитскому. Вот Тюлев – это да! – вор, ставший бандитом, – вел товарищ полковник ниточку мысли, – на бандитском капитале, гляди, в президенты выбьется. Для русского народа он свой, к тому же русский, с пролетарскими корнями.

Товарищ полковник приходил к выводу, что логика российской действительности такова: хочет того элита или нет, никогда, к примеру, Пузырев-Суркис не станет президентом, потому что он Суркис, а вот Банкир, в миру Александр Гордеевич Тюлев, – у этого шансы огромные. Он, как Шварцнегер строен, красив, как лось. Такого только и показывать публике. Иной русский, сидя перед телевизором и созерцая Александра Гордеевича, будет рыдать от умиления. Такому скажи, что ты созерцаешь убийцу и садиста, отмахнется от тебя как от прокаженного. А если и поверит, с гордостью произнесет: ну и что? Пусть садист, пусть убийца. Если спасет Россию, – все ему простится.

И товарищ полковник, видевший такое, о чем никогда и никому не поведает, сознавал, что ставить рядом с Тюлевым Януария Денисовича никак нельзя – проиграет. Конечно, как принято говорить, Запад ему поможет, поможет и деньгами и агентами. Но в России Запад не всесилен. Всесильна сама Россия.

После загадочного исчезновения Фиделя Михайловича к товарищу полковнику впервые закрался червячок сомнения: "Тому ли служу? Не переметнуться, пока не поздно, к Тюлеву? Но к нему с пустыми руками не явишься. Даже если передать все содержимое комнаты-сейфа, он только ухмыльнется: ты мне выложь секреты олигарха, а не кандидата в олигархи. И ухмылка его будет справедливой. Вот если бы запустить руку в сейф Януария Денисовича..."

Он знал, что туда запускать руку все равно что засовывать голову в пасть крокодилу. Да и какой резон? Настоящие секреты хранятся не в сейфах, а в головах людей. Тут нужна отмычка особая: чужие мысли читаются мыслями. А вот мысли подойдут не каждого: мыслящих много, мыслителей – единицы.

Умом опытного разведчика товарищ полковник вычислил: к Януарию Денисовичу проявляет интерес Аркадий Семенович. Профессор Герчик, несомненно, мыслитель, он – психиатр. К сожалению, и он не имеет к нему подходов. Да, они знакомы. Не однажды встречались. Но как? Последний раз Януарий Денисович вызывал психиатра в Белый дом и отчитывал известного профессора как провинившегося школьника. Отчитывал за чрезмерное любопытство: чтоб тот не копался в родословной Пузырева-Суркиса, майора-пропагандиста, родителя Януария и Анания.

С этого дня их отношения круто повернули на сближение. Значит, психиатру нужны не секреты олигарха, а что-то другое. Но что?

Товарищ полковник сушил мозги – ответа не находил, терялся в догадках. А догадка – это не истина, даже не версия. Чтоб добраться до секретов Януария Денисовича, без такого специалиста, как психиатр, никак не обойтись. И он решил с ним потолковать, а вдруг окажется, что интересы их совпадают? Тогда они вдвоем будут подбирать ключи к голове министра-олигарха. Тут им может помочь проверенный товарищ – Антонина Леонидовна.

И сразу мысль: а что если ей дать поручение – сугубо женское установить, кто из четырех любовниц, с которыми он сожительствует, ближе к его сердцу?

На этих четверых у товарища полковника досье имеется. Эта четверка разного возраста – с разбросом в двадцать лет, притом, почти в зеркальном отражении. Если расположить их по возрасту, две из них – старше олигарха, одна на пятнадцать лет, одна на – восемь, одна моложе на пятнадцать, одна на двенадцать. Но все четыре – одной национальности. Это хорошо и плохо. Хорошо, что все четыре похотливы – лечь под любого мужчину труда им не составит. Что-что, а нужного мужчину товарищ полковник всегда подберет. А плохо то, что с этими женщинами он не сможет работать производительно. Они сразу разгадают в нем чуваша и откровенничать не станут, тем более, добывать для него секреты. Шантажировать – а здесь возможен только изящный шантаж – должен будет мужчина их круга. Вот Аркадий Семенович – вполне подойдет. Но как подлючить к своему замыслу известного в элитных кругах психиатра, этого товарищ полковник пока ещё не придумал.

Выходя от шефа, он задержался в приемной. Антонина Леонидовна, милая изумительно умная Тоня, взглянула на него с укоризной. Ее черные, как анатолийская ночь, глаза, словно говорили: "Эх, ты, дед! Провалил такую операцию! Не послушал меня – толкнул на торги тюлевскую наличку – вот мы и попались. Зачем было спешить?"

Да, он поспешил. При этом пошутил, дескать, поморы – это те же чукчи, запомнить купюры не додумаются. Но дело он имел не с поморами, а с коренными питерцами. Они умудрились в один год сделать две революции, а москвичи только одну и ту неудачно. Третья революция тоже будет за питерцами. Все идет к тому. Где больше смута, там и взрыв. Пока только шебуршат бандиты. Так было и в начале века – постреливали эсеры, рабочие ждали момента.

Не послушался дед опытную женщину. Можно было заморозить четыре миллиона. Раньше, ещё при Советской власти, замораживали миллиарды. Тому есть классический пример.

В декабре 1960 года под Хабаровском московская банда перехватила вагон с деньгами нового образца. Десять лет купюры ждали своего часа. Всплыли во Львове. И туда сразу же правительство бросило целый полк квалифицированных сыскарей. Спустя два года банда, спрятанная по всему СССР, была схвачена.

Но тогда против налетчиков действовало государство. Теперь в поезде "Северная Двина" налетчикам помогало государство. А коль в акции принимает участие государство, даже самые искусные сыскари – бессильны.

"Но почему же Тюлев установил, кто его почистил? Сейчас в приемной шефа эту мысль держали оба – и товарищ полковник и бывалая подпольщица? Логика этой мысли сводилась к тому, что бывший особист не мог Тюлеву передать больше, чем он знал. И напрашивалось очевидное: неужели Тюлев с его вроде бы заурядным умишком уже заложил в государственную машину свои винтики?

Такую возможность не исключали оба, и прежде всего товарищ полковник. Уверенность покидала его. Впервые за много лет безупречной службы он понял, что время изменчиво, надо опять определяться: кому служить, а кому прислуживать?

Для разведчика-профессионала это проклятье, когда власть нестабильна. На верхотуру, как воронье на церковный крест, садится всякая нечисть. Хочешь – не хочешь, а приказы её выполняй, потому что она – власть. История знает немало случаев, когда чиновный люд перелетал от одного властелина к другому, как дичь из болотца в болотце. Но эта же дичь рано или поздно становилась добычей охотника.

У товарища полковника не было ни малейшего желания стать чьей бы то ни было добычей. Он вывел в люди своих детей – сына и дочь. На подходе внуки мальчик и две девочки. Внуков он любил больше, чем детей. Так что хочешь жить и процветать – в выборе ориентира будь осторожен, как бывает осторожен редкостный зверь, та же испанская дикая кошка или уссурийский тигр. Зверь живет, пока в нем обострено чувство постоянной опасности.

Но человек хитрей и коварней любого зверя, особенно если он избрал своей профессией кровопускание – лишать жизни того, на кого укажет хозяин будь то машина в лице государства или господствующий в государстве имярэк.

Да, зверю до человека не дотянуться. Зверь не додумается поменять хозяина – инстинкт привязанности всесилен.

Человек везде и всюду стремиться выгадывать. Даже если это ему будет стоить жизни. Только человеку присуще чувство беспредельной алчности.

Эту черту человеческой натуры товарищ полковник изучил досконально. По его данным, ещё ни один олигарх не умер своей смертью. И умирают они обычно не в автомобильных катастрофах и не расстрелянные у подъездов своих домой. Умирают они, как правило, на больничной койке с помощью подкупленных врачей.

Еще его шеф с Лубянки говаривал: "Если есть у тебя серьезный недруг, ложи его на больничную койку – и он покойник". При этом шеф с Лубянки уточнял: "Восемьдесят процентов насильственных смертей – заслуга нашей медицины".

"С некоторых пор, пожалуй, больше", – сказал себе товарищ полковник, возвращаясь в свой кабинет. С тремя любовницами она, конечно, свяжется не без содействия Дарьяны Манукяновны. Те три бабенки относительно доступны. Самая младшая – в недавнем прошлом учительница Сузика. Вот Сузик её и подготовит. А делается это весьма просто. Когда они окажутся одни, он незаметно в чай подкинет ей таблетку – и она тут же уснет, будет крепко спать минут пятнадцать, за эти пятнадцать минут он успеет её изнасиловать. А там... там она будет послушна, как овечка.

Труда не составит припугнуть референтку, трусливую красавицу. Януария Денисовича она принимает строго раз в неделю по пятницам. Принимает у себя на квартире, которую он ей купил и обставил.

Сложнее будет с ведущей телеканала. Шантажу не поддается, но, как и любую журналистку, можно купить.

Загадку и главную трудность составляла самая старая любовница. Януарию Денисовичу она годилась если не в матери, то в тетки. Будучи женой советника посла, она приезжала к нему на свидания в сопровождении своего мужа. Встречались они под Москвой на даче, которая принадлежала известному российскому артисту, постоянно проживающему в Иерусалиме. Пока Януарий Денисович на втором этаже тешился с любовницей, на первом, в холле, терпеливо ждал свою жену престарелый советник. Товарищу полковнику было известно, что ещё при Андропове советник высылался из Союза как персона нон грате. Видимо, эта самая старая любовница и была главной, которой брат Лозинского доверял государственные секреты.

Вот с этими секретами и заявиться бы к Тюлеву! Когда Януарию Денисовичу подоспеет момент положить президента в гроб – а тот, судя по всем приметам, и сам скоро ляжет, – и попытается вскочить в президентское кресло, тут Александр Гордеевич и объявит на всю страну, что никто иной, как Пузырев-Суркис, регулярно трахает посольскую тетеньку, агента ЦРУ.

Пока у товарища полковника досье на любовниц олигарха было весьма скудным – только фамилии и должности. Но для компромата и это уже немало. Остальное можно будет присочинить: порой полуправда аппетитнее правды. Как водка по сравнению со спиртом.

25

До самой Москвы они вдвоем занимали целое купе. Алик вместо того, чтобы взять два билета, купил четыре – посторонние пассажиры ни к чему. До прихода поезда он сбегал в гастроном, отоварился. Не забыл запастись водкой. А уже в поезде, заняв купе, все съестное выложил на столик, не без бахвальства сказал: – Вот чего нам в лесу не хватало!

Объедались до самого Грязовца. Но водку пить Фидель Михайлович наотрез отказался. – Напрасно, – заметил Алик. – Не будешь пить – в жизни многое потеряешь: душа твоя ни с кем не породнится.

Он водку пил, как пиво, – с горлышка, закусывал копченым окунем и после каждого глотка нюхал разрезанную на дольки луковицу. – На твоем месте, – говорил он, – имея миллионы, я, например, с утра до ночи лакал бы вино, по – вашему, водку, а закусывал бы коньяками. Не армянским, армянский делают в Питере и вроде бы в Саратове, а настоящим, французским – Мартеем или что-то в этом роде. Вот переберусь в Америку, там, говорят, выпивки море разливанное. Только подставляй кружку. – Коньяки в Америке тоже есть, но не халяву, – заметил Фидель Михайлович. – И ежу ясно, – охотно согласился Алик.

Он был пьян, но не настолько, чтобы не соображать. – Америку я так понимаю: заработал – напился, заработал – напился. Как день и ночь. День и ночь. И так до самой старости. При этом никто не вмешивается в твою личную жизнь. Там права человека – главная ценность. – А тут? – Тут... Я один раз напился и... проиграл себя в карты. Понимаешь, паря, проиграл себя в рабство. А в Америке рабство отменили полтора века назад. – В России его вовсе не было. – Может, и не было. Но теперь оно есть. Ты знаешь, сколько у хозяина рабов? И кого только нет. Есть даже чечены. Двое. Они тут, на Севере, шкодничали. Ну, занимались мелочевкой – грабили, убивали. Милиция их не трогала – побаивалась. Хозяину стали поступать жалобы от населения. Хозяин поймал этих двоих. Посадил на цепь. Дал работу. А недавно из Ростова приезжал какой-то хмырь. Благородный. Вот, как ты, в очках, с бородкой. На профессора смахивает. Расспрашивал хозяина, кто эти чечены. Хочет на них обменять своего сына. У него сын военный. Капитан. Служил в Грузии. Там его чечены и заарканили. – А хозяин дал согласие? Отпустит? – А почему и не отпустить? Капитан-то – наш. А у хозяина на этот счет политика благородная: всю чеченскую диаспору он хочет обменять на русскую. Говорят, в Москве уже на каждого русского приходится четыре кавказца... Разве не обидно? Хозяин хоть и зверь, но какой русский не поддержит его в благородном деле?

В Грязовце в вагон ввалилась ватага шумных пассажиров, с топорами, с пилами. С грохотом распахнули дверь купе, в котором расположились беглецы. – Хлопци, ось два мисця! – послышалась украинская речь. – Я те дам мясця! вызверился Алик. Вид у него был воинственный, приблатненный. – Тебе что – в лоб закатать? Зырь, кто едет. – И неожиданно для Фиделя Михайловича: Чемпион мира.

На первого, кому Алик собирался "в лоб закатать" сзади напирали, рассматривали пассажиров, так уютно расположившихся в купе. Раздался шепот изумления: – Никак Юрий Власов?

Трудно было в бородатом великане с зэковском ватнике узнать, пожалуй, самого известного человека планеты, но – надо же – узнали! Еще на перроне станции Вологда Алик, одаривая проводника бутылкой водки, успел ему шепнуть, что он из заключения сопровождает чемпиона мира, поэтому они так экипированы. А почему чемпион попал под статью? Да очень просто. Один московский мент потребовал у чемпиона доказательство, что он действительно чемпион. Так чемпион его кулаком в лоб – тот и отбросил копыта. И вот теперь, получив амнистию, Юрий Алексеевич едет избираться в Думу, сам президент приглашает. А президенту, дескать, ни в чем отказывать нельзя.

Алик наплел три короба. И проводник, молодой, но уже с брюхом, выслушал словоохотливого пассажира, тащившего в охапке кульки и свертки ( сразу видно, человек денежный), пообещал комфорт до самой столицы, а если в дороге чемпиону потребуется бабенка, он за соответствующую плату подходящий товар подберет – на выбор три буфетчицы, не все время же они по вагонам тележки катают.

Бабенка чемпиону не потребовалась. Потребовался горячий крепкий чай чай был по заказу.

Тем временем в соседнем купе расположилась шумная, уже довольно поддатая компания. Это были западные украинцы, возвращавшиеся с шабайки какому-то большому генералу на территории полигона Грязовец строили рубленный дом – под старину.

Вскоре соседи уже звенели стаканами: "Будьмо!" Потом запели. Песня была современная, которую Фидель Михайлович никогда раньше не слышал. Как и отец, он с детства любил слушать, как мелодично поют случайно отколовшиеся от России его единокровные братья.

Даже Алик перестал сосать из горлышка, прислушался.

Первый голос:

Десь там за покосами...

Второй:

Десь там за покосами...

Третий:

Десь там за покосами

Шепче очерет:

Все вместе:

Вас ногами босыми,

Вас ногами босыми,

Вас ногами босыми

Понесуть вперед.

– А почему босыми? – спросил Алик. – Нищета. – Н-да, – глубокомысленно протянул он, отпивая из бутылки. – И хохлы оплошали. Говорили они, что у них все есть. А вот в Россию побежали. На шабайку... У нашего хозяина хохлов навалом. Работяги. Старательно верят, что хозяин когда-нибудь им вернет их паспорта – отпустит на свободу. – А что – не отпустит? – Нашли дурака. – Алик засмеялся, как может смеяться человек, который все знает заранее. – Это мы с тобой легко отделались. И то потому, что выбирались нехожными тропами. – А вертолет? Откуда он взялся? – Это они Ненту по следу. Как собаку. Для порядка. – Так это и был тот самый Нента? – А кто ж...Хозяин, конечно, его в морду двинет, но не больше.

Они подельники. Вместе в "Крестах" срок ломали. – Ты все знаешь. Слышал. Я этого падлу учил уму-разуму. – Ты? Ну уж... – Сука буду. Инструктировал, как обращаться со взрывчаткой. Хозяева, ну миллионеры, – не тебе объяснять, – друг другу пакостят. А пакостить надо с умом. Вот, как, скажем, правильно в машине установить мину. Это, паря, такое искусство! А Ненту я обучил... Если б его одного... Пока будет собственник, будет нужна и моя профессия... Разве это Россия, когда никто никого не убивает? – Но ты же собираешься в Америку? – А в Америке что – взрывать некого? Когда-то у них хлопнули президента. Из винтовки. А могли бы аккуратно взорвать. Это же проще. Я тебе когда-нибудь расскажу, как мой ученик – он чеченец – взорвал Дудаева. От "Уазика" одни железки, а от вождя ихнего – левая рука с часами. И часы, представляешь, показывали точное время. – А почему бы тебе не остаться в России?

Алик отхлебнул из бутылки – заправился горючим, гнилыми кариезными зубами пожевал буженину. Вздохнул. – И остался бы, паря, да разыщет меня мой хозяин. Тогда мне все. Кранты... А в Америке... Так ты мне паспорт сообразишь? – Сказал же... Сукой не будешь.

У Алика даже смутно не закрадывалось сомнение, что Фидель Михайлович вовсе не миллионер, а такой же подневольный у своего хозяина, каким совсем недавно был этот инженер-технолог, утративший в зэковской среде весь свой интеллигентский лоск, но сохранил навыки интеллектуала: что-что, а обращаться со взрывчатками не разучился, более того, обучая других, совершенствовал себя как мастер.

И к фене прибегал неохотно, но прибегал – жизнь заставляла: уголовник не любит, когда такой же, как и он, зэк ум свой выказывает. Умники в зоне (а владения хозяина по существу – зона) долго не живут: то на нож наткнутся, то голова окажется в пилораме. Жизнь подневольных – непрерывная цепь несчастных случаев. Выживают покладистые, по-собачьи преданные хозяину.

Выживал и Алик. Он ненавидел хозяина, но перед ним лебезил и угождал ему, как может угождать существо бесправное и трусливое. Бесправность свою Алик не выказывал, а трусливость всячески подчеркивал – и потому ему сам хозяин и его гвардейцы доверяли.

Фидель Михайлович терпеливо выслушивал откровения, а может, и треп своего пьяненького спасителя.

Когда-то в школе, кажется, в восьмом классе, на уроке истории отец рассказывал своим ученикам, в их числе был и Фидель, о том, как путивльского князя Игоря спасал половчанин по имени Лавр. Невзлюбил этот половчанин своих единоплеменников, потянуло его в славянские края. Беглецы быстро нашли общий язык. И когда половцы на реке Тор ( сейчас на этом месте заграничный город Славянск) перепились кумысом и захмелели, Лавр незаметно для стражи вывел князя из шатра, вброд они перешли мелководную речку, оседлали заранее спрятанных в роще коней и умчались в славянские земли. Ехали по ночам. Спустя неделю добрались до городка Донец – это были уже владения Киевского княжества ( ныне это окраина Харькова). Сто верст – в благодатное время лета – за неделю!

Почти тысячу лет спустя не князь и не половчанин, а два узника-славянина бежали от скоробогатого славянина, бежали по заснеженной тайге с куском вареной рыбы и краюхой хлеба. За неделю по бездорожью отмахали почти двести километров! Вместо лошадей был автомат Калашникова с одним-единственным патроном.

Слава богу, это оружие в России в большой цене – вот и едут они в отдельном купе, наслаждаются пищей и отдыхом.

А за стенкой – тягучие украинские песни: чем пьяней голоса, тем тоскливей мелодия и вся на один мотив: "Вас ногами босыми..." – Они нам беду накличут. Сука буду, – неодобрительно высказался Алик.

Он с трудом поднялся, направился в купе проводника. В поезде, оказывается, действовала трансляция. Вернулся довольно скоро. Уже спустя минут пять после его возвращения в купе ожил динамик. Зазвучали песни не совсем русские, тем более, не советские – ультрасовременные. Алик даже пытался подпевать, искажая смысл:

А жизнь хорошая такая,

Ты улыбнись и обмани.

Под эти ультрасовременные песни было выпито бессчетное количество стаканов чая, съедено три килограмма колбасы и килограмм буженины – голод вроде отступил. Алик водку отпивал булями, прислушивался к звукам, проникавшим в теплое уютное купе.

По мостам сквозь леса грохотал пассажирский поезд. Все ближе и ближе была Москва. Как там встретят? Да, видимо, уже и не ждут. Пропал человек. Исчез. А сколько их, пропавших, бесследно исчезнувших, сегодня заготавливают лес, и все – для хозяина. А хозяин здешних мест уже один Тюлев Александр Гордеевич, лесопромышленник и меценат.

В двадцать два часа передали последние известия. Диктор о чем-то заговорил, в голосе – тревога. Фидель Михайлович вдруг заметил, как прыщеватое лицо Алика вытянулось, в напряжении застыло. – Тихо!

Диктор передавал: на Северном комбинате – авария. Огнем уничтожен главный цех. Есть жертвы.

"Печально, что есть жертвы", – подумал Фидель Михайлович. Он знал, что комбинат так же, как и эти огромные лесные массивы, является собственностью Александра Гордеевича, знал балансовую стоимость всего предприятия и каждого цеха в отдельности. Главный и самый дорогостоящий – цех по производству целлюлозы. Там оборудование современное, закупленное в ГДР ещё при Советской власти.

За этим комбинатом с января 1992 года вели наблюдение агенты товарища полковника. Один из них, судя по манере добывать информацию, несомненно была женщина, работала она в бухгалтерии. По её выкладкам он, аналитик Рубан, прогнозировал производство целлюлозы на ближайшее десятилетие. Один этот цех сулил лесопромышленнику Тюлеву доходы, которые не шли ни в какое сравнение с доходами Лозинского от его лесокомбината.

Фидель Михайлович в уме прикидывал: теперь их доходы, пожалуй, сравняются. Хотя... Тюлев уже имел подвластную только ему территорию, по европейским масштабам она пока ещё меньше Голландии, но гораздо больше Люксембурга. А Люксембург какое – ни какое, а государство со своим монархом. Но монарх номинальный, и Тюлев, известный в элитных кругах как Банкир, уже переплюнул не одного европейского монарха: он – вор в законе, член регионального политбюро, а монарх всего лишь монарх.

Фиделю Михайловичу показалось, что Алик недооценивает своего хозяина, для него уже бывшего. В свою очередь Алик точно так же думал о своем напарнике. Он щадил его: пусть меньше знает, в чьих лапах побывал – по ночам не будут ему сниться кошмары, не будет просыпаться в холодном поту. Миллионер с расстроенными нервами уже потенциальный инфарктник, а инфарктники тоже не долгожители. Вдруг, не доезжая до Москвы, миллионер подохнет? Пусть сначала хоть паспорт обеспечит. – Догадываешься, паря, у кого ЧП? – Пока нет. – У моего бывшего хозяина. Вот он уже и погорелец. Это ему небось сын миллионера накаркал. – Сын миллионера? – удивился Фидель Михайлович. – У вас – что, как в Греции, все есть? Даже сыновья миллионеров? – Был один, – не приняв шутку во внимание, проговорил Алик, отпивая из бутылки. – Я – серьезно. Он, дурак, откуда-то сбежал, вроде из лесотехнической школы, ну, где готовят прорабов. Вроде так пожелал отец, этот самый миллионер. А сбежал он в лес. Тут его гвардейцы и зацапали. Когда хозяин узнал, кто его батя, обласкал приблудыша, отвез на комбинат и вроде, по слухам, определил в этот самый цех, что сегодня так благополучно сгорел. А парнишка – ничего, шустрый, вроде как армяшка...

Слушая нескончаемые байки пьяненького Алика, Фидель Михайлович подремывал – сказывалось переутомление. Его не тронуло сообщение о пожаре да мало что теперь не полыхает! – а тут – "армяшка". Уже не первый месяц сотрудники фирмы "Лозанд" прикидывают-гадают, кто мог выкрасть студента Сузика: если чеченцы – те потребуют выкуп, если крутые – кто-то с Лозинским сводит счеты. Но по поводу выкупа к Лозинскому никто ещё не обращался. Конечно, сотрудникам было любопытно, во сколько оценили двадцатилетнего балбеса. Если сводили счеты, то где же труп, может, весной всплывет? В Москве не знают, а вот Алику, оказывается, кое-что известно. – Не помнишь, как зовут парнишку. – Помню. Серега. – Может, Сузик?