Текст книги "Прогнозист"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Двести тысяч достанутся тем, кто помогал москвичу приобрести предприятие. Все было рассчитано, обговорено заранее.

Ефим Львович поправил микрофон, прокашлялся, сказал: – Этот молодой человек с благородной внешностью, как у прославленного чемпиона мира, покупает прекрасное перспективное предприятие. А знаете, откуда у него деньги?

Зал замер. Старик сделал продолжительную паузу. Выкрикнул: – Он их украл! И теперь покупает теми же купюрами.

Зал зашумел.

Ефим Львович снова поднял руку, требуя тишины. – Да, да! Он их украл, – повторил страшную для покупателя фразу. – Он ограбил честного предпринимателя, всеми уважаемого Александра Гордеевича Тюлева.

Реплика из зала: – А откуда у Тюля четыре миллиона?

Ефим Львович вопрос уловил. Гордо вскинул седую голову: – Это деньги трудового коллектива. Честно заработанные. – Знаем, как он их зарабатывает!

Организатора торга срочно вызвали за кулисы. Вернулся он через минуту: – Аукцион прерываем. Для выяснения обстоятельств.

Что деньги Тюлева, которые у него сперли в поезде, Фидель Михайлович понял только сейчас.

Он повернулся к советнику, чтобы спросить, что же произошло, но советника – как ветром сдуло.

Больно кольнула мысль: "А Башин... Башин уже вчера знал, что скажет. Мерзавец!.."

И мерзавца в зале уже не было. С двух сторон – от левой двери и от правой – к ним приближалось не менее десяти человек, судя по экипировке омоновцы. – Шеф, не боись, падай на пол, – шепнул сидевший рядом секретарь. – Троих-четверых уложим. – Не надо, – стараясь выглядеть спокойным, сказал Фидель Михайлович. – Да вы что, шеф! Для чего же мы? – Это приказ. Мой приказ...Через десять секунд их уже обыскивали. На запястьях рук главного покупателя торга щелкнули наручники.

16.

Сотрудники фирмы "Лозанд" были потрясены: в Архангельске, прямо на торгах, арестовали их товарища.

Аналитик фирмы Фидель Михайлович Рубан покупал на свое имя Поморский деревообрабатывающий комбинат. Тому, что на свое имя, сотрудники не удивлялись: коль на деньги шефа, значит, и комбинат будет принадлежать шефу. Покупка на подставное лицо. Так поступают некоторые министры и, как правило, олигархи. И хотя владелец фирмы Ананий Денисович Лозинский не министр и пока ещё не олигарх, но он уверенно шел по стопам своего брата.

Первым, кто узнал об аресте сотрудника фирмы, как всегда, оказался товарищ полковник. Его агент доложил из Архангельска: бородатого очкарика увели омоновцы. Были ли это омоновцы, он высказал бы сомнение – все произошло так стремительно, что никто не заметил, куда увезли московского покупателя и куда исчезли эти самые омоновцы.

Товарищ полковник, тучный, вспотевший, бросился докладывать шефу, но опоздал. Шефом уже занимался психиатр. На привычное шефа "люблю президента", отвечал привычным – вводил ему инъекцию, подавляющею шизофреническую активность. Шефу было не до арестованного.

На вбежавшего в комнату отдыха, где в глубоком кожаном кресле слезливо бредил шеф, мельком взглянул Аркадий Семенович. Ему, опытному психиатру, не составило труда определить, с какой вестью товарищ полковник. – Что с Рубаном? – спросил коротко. – Арестован.

И тут неожиданно для обоих встрепенулся Ананий Денисович: – Арестован! Не может быть! – Сведения точны, – подтвердил товарищ полковник. – За что? – За купюры, которыми аналитик собирался расплачиваться... – Но там же Антонина! Она что – бездельничает? – Шеф, она работает, – заступился за свою безотказную помощницу товарищ полковник.

А шефа – словно прорвало: – Купюры Тюлева немедленно во Львов! – Уже сделано. – А наши, банковские, опоздали? – Успели. – Тогда почему его схватили?

Все трое понимали, о ком речь. Но если шеф возмущался коварством друга, что вполне естественно, когда человек в здравом рассудке, то его подчиненные – разведчик и психиатр – незаметно для шефа переглянулись: чудеса да и только! У человека приступ шизофрении, а он схватывает новую информацию и реагирует не нее, как и подобает трезвомыслящему руководителю.

Это была загадка для товарища полковника, но никак не для профессора-психиатра. Не однажды Аркадий Семенович замечал, как только предполагается визит кредитора, а встречаться с кредитором нежелательно, у Анания Денисовича шизофренический криз: шеф со слезами на глазах взволнованно признается, как он искренне любит президента. В этот момент личный врач никого к шефу не подпускает.

Шеф занялся своими повседневными делами, в данном случае инцидентом на торгах. Перво-наперво он позвонил брату. Януарий Денисович был у премьера. И как только тот вернулся в свой кабинет, секретарь поставил его в известность: брат настойчиво просит встречи. – Напомнил ему, что все личное – вечером? – Да. Но дело у него вроде не личное, – ответил секретарь, полный, цыганского вида коротыш с густой неопрятной прической. Обликом и манерой держаться он напоминал главу президентской администрации.

Секретарь обладал редким даром: он угадывал тайные мысли окружения Януария Денисовича, не говоря уже о самом олигархе. Он чувствовал, что олигарх вот уже который год охотится за креслом премьера. А станет премьером, следующий прыжок – в президенты. Камнем преткновения, конечно, будет его нерусская кровь. Но когда Россией по-настоящему правили русские? А тот, кто правил, умным и мудрым часто бывал с подсказки.

Януарию Денисовичу подсказывал секретарь. Он его слушался, как слушается гадалку засидевшаяся в невестах молодуха. И коль сказал секретарь: дело у брата вроде не личное, позвонил:

– Что там?

– Нашего задержали.

– Где?

– На торгах.

– Подъезжай.

В Белом доме, отреставрированном после расстрела танковыми пушками, уже кончался рабочий день. Но суеты не наблюдалось, чиновный люд ещё не покидал своих кабинетов. В просторных коридорах, где как стекло блестел паркет и ласкали глаз пестрые убегающие вдаль дорожки, ощущалась торжественная тишина. Как в соборе перед богослужением.

Служили, конечно, в кабинетах: там творилась государственная политика, согласованная с президентом.

Ананий Денисович шагал по коридору, как по мшистой солнечной поляне, он чувствовал приятную упругость ковровой дорожки. Он завидовал брату: за четыре года взлетел, считай, с ниоткуда к вершине власти и в полете обрастал миллионами и миллиардами сначала рублей, а затем и долларов. Спасибо ему: не чурается родственников. Хотя... прежде всего, спасибо родителю майору Пузыреву-Суркису, пропагандисту полка. Это его кровь сроднила их, связала в единый узел, в котором деньги делают власть, а власть – это деньги.

И сейчас Анания Денисовича вел к брату денежный интерес: упустить Поморский комбинат, значит, упустить миллионы долларов. Об этом он хотел напомнить брату, но брат об этом знал и без напоминаний. Он только уточнил, когда усадил брата на диван – подальше от "жучков":

– Этот русский, как его?

– Фидель Михайлович Рубан.

– Фидель, значит... Он не поступит с нами, как тот Фидель с Батистой?

– Он уже наш... Я за него ручаюсь.

– Твердо?

– Конечно. Ему выправляют мозги товарищ полковник и Антонина Леонидовна.

Услышав, кто "выправляет", Януарий Дениосвич заметил:

– Товарищ полковник служит за деньги. Тюлев больше заплатит переметнется к Тюлеву. А Тоня – это серьезно. Она работает за идею. Мечтает с нашей помощью ударить под дых Турцию, и пока турки очухаются, Курдистан добьется независимости. А помочь может только Россия. Разумеется, при нашем правлении. Но нам нужны русские, на которых мы можем положиться... Скажи прямо: на Рубана – можем? – Прежде всего, за него поручился профессор Герчик...

Януарий Денисович взглянул на брата, как иная мать смотрит на дочь, которая клянется, что она до свадьбы никому не отдастся. – Аркадий Семенович психиатр толковый , – сказал старший брат И я сожалею, что профессор отказался врачевать президента. Он ко мне напрашивался в личные лекари, но что-то меня удержало. Ведь мне пока ещё такой лекарь не нужен. Я его рекомендовал тебе. Чего греха таить, у тебя случаются заскоки... Излечит ли он тебя? – Я ему хорошо плачу.

Януарий Денисович тихо засмеялся, как умеет смеяться над простаками, до которых не сразу доходят очевидные истины. – Не ты платишь, а я – из президентского фонда. Ты только доплачиваешь. – Об этом он ни звука. Врачу не обязательно ставить пациента в известность, как о нем заботится родня. – Но пациент не такой уж бедный... – Ладно... Дело житейское. Прими это к сведению и не вздумай уточнять у психиатра, откуда у него жирные гонорары. – Я спрашивал. Говорит: за лекции. – Ах, Аня, Аня. Простота гарнизонная! Прислушайся к политикам.

У них любой навар – плата за лекции. А чернь уважает лекторов: говорят складно, значит, умные. Почему же умным не платить по-умному? Много ты платишь своему Фиделю? – Мало. – Смотри, осерчает. – Сначала узнай, куда его запрятали? – А чем мы с тобой занимаемся? – Болтаем. – Ничуть. Наша служба уже работает. Как только ты мне звоночек, я своих шерлоков холмсов сразу же по следу. – И что они? – Установили, что твоего Фиделя выкрали, но обставили так, будто это дело рук не архангельской, а московской милиции. Он жив? – Крадут не для того , чтоб убивать.

Януарий Денисович был, конечно, прав. От Фиделя Михайловича потребуют показать купюры: те или не те? Если те, из поезда "Северная Двина", то, значит, Тюлева обокрал господин Лозинский. А Тюлев уж найдет умельцев – они достанут брата известного олигарха. На могиле брата сам олигарх произнесет речь, как произносил в Питере над убитым другом, пообещав найти киллеров и их заказчиков. Киллеров, конечно, нашли, но уже мертвых, а мертвые своих заказчиков не называют. Тут срабатывает простое правило: возможность получить хорошие бабки делает киллера глухим к опасности. Даже если убийство не состоится – все равно киллеру не жить.

Но Тюлев это Тюлев: у него целое подразделение своих снайперов. Почти все они внедрены в силовые структуры, там проходят практику, будь то МВД или ФСБ, некоторые уже капитаны и майоры: эти, при надобности, посылают своих подчиненных, и те, обычно идя на смерть, даже не догадываются, что выполняют волю не государства, а вора в законе, предпринимателя и держателя многомиллионного общака. – Антонина получила мою наличку? – спрашивал Януарий Денисович. – Да, – отвечал брат, – Перед открытием банка. – Пусть выходит на Тюлева. Предъявляет ему мои купюры. – Рискованно, – предостерег Ананий Денисович. – Ты рискуешь своими деньгами, я – Антониной.

Януарий Денисович ответил не сразу. Объяснил, почему стоит рисковать: – Тогда убьют русского. О происхождении денег он ничего не знает. Его, естественно, будут пытать. А преданного русского, к тому же наделенного талантом аналитика, терять нельзя. В России наш русский стоит десяти иностранцев, пусть даже все они будут Соросами.

Брат был прав. Но нельзя было терять и Антонину Леонидовну, эту по-своему талантливую иностранку... Обнадеживало: её змеиный ум и звериная выдержка и в этот раз сослужат ей добрую службу.

В её руках была судьба Фиделя Михайловича.

Из кабинета брата Ананий Денисович передал товарищу полковнику, что в далеком Архангельске должна сделать Антонина Леонидовна.

17

Последнее, что увидел Фидель Михайлович, будучи в здании, где проходил аукцион, как разоружали его телохранителей.

"Не дал ребятам проявить себя...", – подумал и тут же кто-то ему набросил на голову мешок.

Плотно прижимая слева и справа, его вели по узкому коридору, видимо, не запасный выход. Вывели в двор-колодец и сразу же втолкнули в холодный фургон.

По работающему двигателю определил: ЗИЛ-150. Фургон приспособлен для перевозки продуктов: здесь пахло прихваченным морозом капустным листом и мерзлым оттаявшим луком. Усадили на зыбкий деревянный ящик – по всей вероятности, на тару для перевозки лука. Рядом на такие же ящики – слева и справа – сели похитители.

Машина медленно вырулила со двора. Сквозь стенки фургона послышался гул городского транспорта: выехали на улицу с двухсторонним движением. ЗИЛ набрал скорость. По звукам было слышно – рядом высокие каменные дома. Потом въехали в улочку с одноэтажными домиками. Стало тряско – грузовик шел по обледенелым ухабам. Не скоро, примерно через полчаса, в кузов ворвались новые звуки: выехали за город, на лесную дорогу.

"Никак в Исакогорку?" Там, на левом берегу Северной Двины, ближайший к областному центру лесной массив.

Фидель Михайлович весь превратился в слух. То, что его схватила не милиция и не ФСБ, он понял уже в зале, когда не него надевали наручники и когда заталкивали в этот старый ЗИЛ, не приспособленный для перевозки людей. И конечно же, заставил понять запах от охранника слева: от него несло поганой водкой, прозванной в этих краях "архангельским сучком".

Охранники хранили гробовое молчание. Молчал и Фидель Михайлович. Его уже холод пробирал до костей: на плечах только пиджак, да под пиджаком шерстяная безрукавка. Не потрудились мерзавцы из раздевалки взять его куртку и шапку.

Фидель Михайлович не выдержал молчания, заговорил первым: – Ребята, я совсем окоченел. Снимите наручники. Не убегу. – Потерпи, борода. Скоро будет жарко, – хрипло отозвался нахлебавшийся "архангельского сучка".

От наручников не освободили, но с головы сняли мешок. В сумраке фургона Фидель Михайлович увидел: его сопровождали трое да, видимо, двое или трое в кабине. Эти, в кузове, рослые, на лицах черные шерстяные маски, глаза пьяненько блестят.

Сидевший на ящике около кабины достал из-за пазухи бутылку, а из наружного кармана, предназначенного для хранения гранаты, вынул граненый стакан, набулькал почти до краев, протянул узнику: – Сугрейся.

Фидель Михайлович сделал два глотка – больше не смог: такое омерзительное пойло он потреблял впервые.

Сидевший справа протянул было луковицу: – Закуси. – Спасибо, – вернул стакан. Подававший луковицу допил, удовлетворенно крякнул, ехидно заметил: – Вы, миллионеры, к коньякам привыкшие... – Я, ребята, не пьющий. – Ну да? – хмыкнули все трое. – А зачем тогда "зеленые" тюками?..

Вырвалось у них синхронно, и Фидель Михайлович догадался, зачем его везут в таежную глушь – будут выпытывать, где наличность, предназначенная для оплаты покупки.

Мысль работала четко, в фокусе была Антонина Леонидовна: только бы не вышли на неё эти бандюги, вся наличность – четыре миллиона – при ней.

Тем временем, судя по гулу двигателя, ЗИЛ поднимался на довольно крутой косогор, и там, на вершине косогора, остановился. Послышались возбужденные голоса. В кузов ворвался запах смолистого дыма.

"Жилье".

Когда узника вытолкали из фургона, была уже ночь. Сквозь морозную дымку просматривались редкие звезды. Далеко на севере желтело зарево.

"Никак Северодвинск?" Архангельск должен был остаться на северо-востоке. Получалось, что ехали на юго-запад. Там, по данным товарища полковника, городов не было, но были действующие леспромхозы. Все они взяты в аренду лесопромышленником Тюлевым – отсюда на его Северный бумкомбинат поставляли не просто древесину, а отличный корабельный лес.

Этот огромный вечно зеленый массив мечтает прибрать к рукам Ананий Денисович – как можно дешевле купить, и купит, если его брат прольет на область золотой бюджетный дождик. Но арендатор Тюлев ещё три года будет здесь хозяином – до истечения срока аренды. Но не желает ждать Якоб Шимон, шведский лесопромышленник: ему этот корабельный лес нужен сейчас. Он уже наладил производство офисной мебели – дело за ценным сырьем.

Так нежданно-негаданно аналитик Анания Денисовича Лозинского оказался в царстве уникальной деловой древесины.

Его доставили в леспромхоз – в таежный поселок с десятком деревянных одноэтажных бараков. В одном из них располагалась контора.

Сейчас она была освещена электрическими огнями. С тыльной стороны работал движок, судя по звуку, ПЭС-60, давно устаревшая, но очень надежная передвижная электростанция.

Фиделя Михайловича ввели в кабинет директора. В кресле за массивным столом восседал низкорослый человек с дряблым морщинистым лицом. За его спиной во всю стену красовался красного колера плакат. На плакате богатырского вида лесоруб с пилой "Дружба", внизу – белой краской надпись: "Победителей соцсоревнования – не судят".

Такую надпись мог придумать только зэк. В кабинете по-домашнему пахло сосновыми дровами. Этот запах напомнил Фиделю Михайловичу отцовский дом когда-то в отцовском доме было печное отопление. На этом мысль оборвалась сзади по голове ударили чем-то тяжелым, и он потерял сознание.

Фидель Михайлович очнулся уже на полу, пощупал себя – пиджак был мокрый. Догадался: приводили в чувство холодной водой.

Кто-то раздвигал ему веки. Низкорослый человечек к кому-то злобно обращался: – Ты, падла! Это же интеллигент. Народ хлюпкий... Еще копыта отбросит. – Не отбросит... Разговорчивей будет. – Голос очень знакомый.

Никак его ударил угощавший "архангельским сучком"? Несомненно, он. Ударивший был в маске, по-прежнему не показывал своего лица.

Фиделя Михайловича подняли, усадили на стул. Через стол с близкого расстояния уставился не него низкорослый. Тоном опытного следователя, не переходя на "ты", пообещал: – Мы вас бить не будем, если укажете место хранения баксов. – Баксов? Каких? – Какие вы привезли с собой. – Со мной... проверьте мой бумажник. Там – тысяча. Рублей. Точнее, девятьсот шестьдесят.

Человек держал в руках бумажник, показывал как фотокарточку. – Не девятьсот шестьдесят, а триста. – Значит, шестьсот украли сопровождающие, сказал Фидель Михайлович.

Человек засмеялся, обнажая мелкие зубы: – Это они могут, – и присутствующим: – Вы, падлы, кто стырил?

Ответил в маске: – Он забыл, что покупал у нас вино.

Человек – с укоризной – уже в Фиделю Михайловичу: – Вот видите. Память вас подводит. Придется вам её вставить.

Фидель Михайлович поднял голову. Нестерпимая боль туманила сознание. Подумал: если ещё раз так ударят, он, пожалуй, уже не оклемается. Пока боль отступила, а время нужно было выиграть, чтоб ответить по существу, то есть ничего не сказать, он предложил: – Позвольте, я вам расскажу один случай. Ну-ну, давай, – разрешил низкорослый.

Только теперь Фидель Михайлович рассмотрел, что его следователь был в толстом вязаном свитере, маленькая головка с редкой челочкой, казалось, тонула в массивном шерстяном воротнике. – Наш летчик на новом истребителе сбился с курса, – начал Фидель Михайлович. – Приземлился в Японии. Его спросили, как открыть фотопулемет, не засветив пленку, летчик молчал. Тайну даже палкой не выбили. Через месяц его обменяли на американского шпиона. Ну, обменяли. А дальше? – А дальше на встрече с личным составом родного полка он сказал: "Ребята, учите матчасть, иначе забьют до смерти".

После длительной паузы низкорослый уточнил: – Вы хотите сказать, что ничего не знаете? – Знал бы... Зачем таиться да ещё перед вами? Жизнь, она дороже миллионов.

Низкорослый кивнул: – Это вы правильно... – и вдруг по-волчьи сверкнул белками глаз: Ты, падла! Где машина с баксами? Номер и место парковки.

Устрашающий взгляд низкорослого Фидель Михайлович выдержал. Кто-то ему говорил, да кто же – Антонина Леонидовна, её допрашивали в Анкаре как террористку, она говорила: самые свирепые палачи низкорослые. Офицер-коротышка капал ей на грудь расплавленное олово. Она каменно молчала. Фидель Михайлович завидовал её стойкости.

В новогоднюю ночь он впервые увидел Тоню обнаженной. Красоту её крупной фигуры портила изуродованная грудь – вместо левого соска глубокий шрам. Ее пытали огнем, но турок-истязатель не вырвал из неё признания, куда она заложила мину. Она все отрицала, зная, что если признается хоть в чем-то – остальное выбьют.

От Фиделя Михайловича требовали всего-навсего: в какой машине спрятаны миллионы? Он мог указать – приблизительно – место парковки. Не больше. Но в машине была Тоня. Деньги при ней. Разве мог он её выдать? – Ладно, – сказал низкорослый. – Подождем до утра. Приедет хозяин, ему и доложите.

Вопреки ожиданиям его истязать не стали. Низкорослый прекратил допрос, отлучился в соседнюю комнату. Минут через десять вернулся. Лицо у него было доброе.

Фидель Михайлович догадался, он с кем-то говорил по телефону. Не иначе, как звонил в Архангельск. Значит, что-то там случилось.

"Неужели схватили Тоню?" Тогда зачем напомнили о приезде хозяина? И кто этот хозяин? Тюлев? Может быть. Во всей округе леспромхозы работали на него. Нежелательно было с ним встретиться. О жестокости Тюлева ходили легенды. – Отведи в пятый, – распорядился низкорослый, обратившись к охраннику без маски. – Гляди за ним. Гривня потом тебя подменит. А ты найди миллионеру что пожрать. Они тоже хавать любят.

Низкорослый подмигнул охранникам, отчего его глубокие морщины на впалых щеках стали ещё глубже. Обычно такие лица у алкашей, для которых зона – и дом и семья. Такие маленькие, плюгавенькие у паханов ходят шавками. – Тогда я за жратвой, а Гриня пусть ведет, – сказал охранник без маски. – Столовка закрывается.

Гривней оказался охранник, поивший Фиделя Михайловича "сучком", а затем ударивший чем-то тяжелым по голове. Охранник лениво поднялся, передвинул автомат на грудь. Маску он так и не снял. Видимо, не пожелал, чтобы пленник его запомнил. Дело в том, что он, как и его напарники, ехавшие в "ЗИЛе", действительно были омоновцами, но подрабатывали у хозяина здешней тайги. И ударил он профессионально. Так бьют, заранее ни о чем не спрашивая, чтоб затем, сразу же, когда жертва приходит в сознание, получить нужные сведения.

Не получилось. И пленника оставили в покое. До утра. Из Архангельска, видимо, распорядились с пыткой повременить. Допрашивать будет сам хозяин. Как миллионер миллионера.

Гривня привел Фиделя Михайловича в холодный барак. Это было общежитие, где никто не жил: нары, тумбочки, в углу высокой грудой свалены тюфяки. Из каптерки, что была за перегородкой, Гривня принес прогоревшие в нескольких местах валенки, суконную шапку-ушанку и пропахшую дымом костра старую фуфайку.

От уличного фонаря в бараке было относительно светло. – Ну, миллионер, – сказал Гривня, – блаженствуй. А для сугрева, хочешь, набулькаю? – И достал из-за пазухи знакомую бутылку. – Спасибо. Платить не чем. – А три стольника? – Не для тебя, скотина.

"Если набросится – задушу", – подумал Фидель Михайлович. Ярость его распирала. Он был уверен: с одним – справится. Но Гривня, накачанный "сучком", на "скотину" не отреагировал. Только сказал: – Не хочешь – как хочешь. А жратву тебе принесут.

Он ушел. Слышно было, как по обледенелым ступеням простучали его омоновские ботинки.

Фидель Михайлович принялся менять экипировку. Фуфайка оказалась тесной – лопнула под мышками. Зато шапка и валенки были в самый раз. Потом он готовил себе постель. Кинул на нары тюфяк, но сразу ложиться не стал – от него исходил влажный колодезный холод. Нашел тюфяк посуше – накинул на плечи. Сел у окна. Задумался. Что же все-таки произошло?

Еще два дня назад, в Москве, он строил такие радужные планы! Он покупает комбинат. И уже как хозяин, а точнее, как управляющий, модернизирует производство, он по-умному распорядится деньгами Антонины Леонидовны (он даже не догадывался, что они были уворованы у Тюлева): двести тысяч, которые она ему подарила, пойдут на зарплату рабочим: госпредприятие задолжало им за восемь месяцев, часть, большая, конечно, будет направлена на закупку сырья у тех же задавленных неплатежами леспромхозов. А что касается потребителей, в частности, бруса и обрезной доски, шеф, то есть Ананий Денисович, гарантирует доставку в Швецию тому же Якобу Шимону, притом минуя посредников. Через полгода уже появятся живые деньги – чистая прибыль.

Кредит он вернет, конечно, Антонине Леонидовне. А через два года, если цеха заработают на полную мощность – доперестроечную, – будет миллион в его собственном кармане. Он выкупит сына...

"Выкупил"...

Фидель Михайлович в этом холодном темном бараке осмысливал свои поступки, начиная с того сентябрьского дня, когда по протекции профессора Герчика стал сотрудником фирмы "Лозанд", владелец которой по стопам своего старшего брата карабкался в олигархи, до дня нынешнего, когда соблазненный тем же профессором, очутился в Архангельске на аукционе по продаже недвижимости.

– Вот и выкупил сына, – произнес он вслух, не осуждая и не одобряя себя: и в расчетах бывают просчеты.

В бараке было не на много теплее, чем во дворе под открытым небом. Знобило. И – страшно хотелось есть. Чувство голода время от времени подавляло мысли: правильно ли жил в эти последние полгода, связавши себя с фирмой "Лозанд"?

До этого, прежде, почти восемь лет, в научно-исследовательской лаборатории прогноза, его окружали русские, в большинстве своем изгнанные из ракетных войск, изгнанный за ненадобностью (сам президент объявил Америку стратегическим другом), это были молодые, толковые ребята,. Но среди сотрудников лаборатории были и бездари, лодыри и подлецы, были завистники и стукачи – как и в любом коллективе, а сам руководитель, Капитон Капитонович Белый, проявил себя как наглый вымогатель. Но все это были свои, открытые, как протянутая длань нищего. А здесь, в "Лозанде", русским он оказался один. На что товарищ полковник, вроде Иван Иванович Мишин, то ли чуваш, то ли мордвин, человек умный и предельно хитрый, умеет ловко угодить любому начальнику, и любой начальник, неважно, с каким богом в голове, ему благоволит.

Исключение – Тоня, женщина восточного ума и воинственной отваги, искренне любит Россию и русских, но упрекает русских за их доверчивость, благодушие и открытость. "Ах, если бы русским, – твердила она, – да великоханьское коварство, Америка стояла бы перед Россией на коленях". Эти слова однажды она произнесла в порыве глубокого чувства к Фиделю Михайловичу.

Он помнил все, что она говорила. В её словах было столько нежности и участия! "Жалею, что не русская, – признавалась она, лаская Фиделя. И тут же как будто сама себя спрашивала: – А может, у меня тогда бы не было воинственной непримиримости к любителям чужого? Обворовали мой народ. Как же не разделить с ним его страдания? Меня мой народ знает, потому что меня пытали. И не однажды. Но я держалась на допросах и своим примером показывала товарищам, как нужно держаться. Когда знаешь, за что принимаешь муки, боль уже не боль. Если бы Иисуса не распяли на кресте, никто бы и не помнил, что был такой проповедник первобытного коммунизма".

Это тоже её слова. Но это были и его слова, сказанные при знакомстве с Аркадием Семеновичем Герчиком. Не испытай страданий не за себя лично, а за род человеческий, тебя забудут уже в первом поколении.

Будучи по крови и по духу русским среди нерусских, но хозяев России, Фидель Михайлович понимал, как ему не хватает ненависти к этим иноплеменным хозяевам. Видимо, страдать за Россию надо уметь.

18

Этот весенний солнечный день был начисто испорчен звонком из Архангельска.

Дарьяна Манукяновна в ночной рубахе стояла у окна. По раме открытой форточки прыгала синица, щебетала что-то мартовское.

Из коттеджа просматривался оттаявший асфальт Рублевского шоссе. По нем в сторону Москвы плыли дорогие иномарки – высокие чиновники, главным образом новые русские спешили в столицу приумножать свои капиталы.

Только что уехал Ананий Денисович. Она видела, как из "Форда" выскочил один из охранников, услужливо широкой спиной прикрыл нерезвого в походке шефа. Дарьяна Манукяновна стояла в задумчивой позе. Из Архангельска звонила Антонина Леонидовна. Она сказала мало, но самое важное. Товарищ полковник ей предложил встретиться с Банкиром. Это значит, с бандюгой Тюлевым – на него наехал товарищ полковник, конечно же, с помощью людей Януария Денисовича. И вот теперь неудачу приходится расхлебывать не столько Антонине Леонидовне – она выкрутится – а Фиделю. Где он? Что с ним? Куда его запрятали?

Муж сказал, что могут и убить: ведь он, Ананий, наступил на больной мозоль далеко не рядовому предпринимателю, – самому Тюлеву, вору в законе, члену Северо-Западного политбюро, держателю многомиллионного общака. Для Дарьяны Манукяновны это не было неожиданностью.

А на Фиделя Михайловича у неё такие виды! Далеко не всегда приходится заполучать русского, обладающего талантом аналитика, знатока макроэкономики. Дураков, бесталанных, готовых по-собачьи служить за сотню-другую долларов, сколько угодно. В одной только президентской команде их – легион.

Фидель Михайлович уже стал частью этой элиты. Что выгодно для элиты, он – русский. Как Черномырдин. Как Полунин. Как Ваня Рыбкин. Хотя Ване Рыбкину доверять миллионы нельзя – зазнается, а в случае краха – запьет. Одна радость, что – свой. Такого если и выкрадут, пусть даже чеченцы, потеря невелика.

А вот Фидель Михайлович... Где он, бедняжка? Даже служба Януария Денисовича не может выйти на его след. Что это за власть? Обратиться к мальчикам из Моссада? Упрекнут в лопоухости того же Януария Денисовичаа. А ему в случае кончины проспиртованного всенародно избранного выходить на вершину державного Олимпа.

Муж, накануне побывавший в московском Белом доме, вернулся в расстроенных чувствах. Они с братом так и не дождались обнадеживающего звонка из Архангельска.

Крепко зажал Тюлев северный регион. Если прорвется во власть, зажмет всю Россию. Как в свое время Фюрер зажал Германию. Тогда цвет германской элиты укатил в Америку, все, что не элита, но одной с элитой крови, были угнаны в гетто и там превратились в пепел.

Подобное произойдет и в России. Элита укатит в земли обетованные. Будет ли гетто? Русские до этого не додумаются. И если Тюлев станет диктатором, то разрешит своим бывшим подельникам время от времени устраивать варфоломеевские ночи – для острастки. А Россия без диктатора из ямы не выкарабкаться. Поэтому Тюлев, если выставит свою кандидатуру, в президенты пройдет со свистом. Как фюрер в канцлеры.

Так, стоя у окна с видом на Рублевское шоссе, размышляла Дарьяна Манукяновна, женщина многократно умнее своего мужа-миллионера, но не умнее его брата, нынешнего члена правительства.

С мужем и его братом её связывали капиталы, и не больше. Муж как мужчина её давно не интересовал. Уже добрый десяток лет она не делила с ним супружеское ложе. Но как женщина, она постоянно жаждала мужчину. Ложиться под кого попало не позволяла гордость, да и положение.

Наконец-то плеснула радость надежды. Спасибо Аркадию Семеновичу. Он высмотрел того, кто ей нужен.

Ничего, что формально он муж Антонины. Это и лучше. Она – её маскировочная сеть.

Ах, счастье! Оно уже было так близко! Но почему было?

Дарьяна Манукяновна, вздохнув всей своей могучей грудью, машинально нащелкала номер товарища полковника. Послышалось привычное, знакомое: – Я весь внимание, Дарьяна Манукяновна. – Вы мне нужны. – Айн момент.