Текст книги "Прогнозист"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

А чтоб такого впредь не случалось, для России подбирают элиту с непременным условием, чтобы руководителями становились люди с нарушенной психикой, поэтому если такой руководитель что и отмочит, россияне возмущаются, но подчиняются – барин есть барин. Иностранные правители поведение российского барина воспринимают как должное – и это их успокаивает: возмущение – не революция, возмутителей можно загнать в стойло дубинками.

Олигарх или кандидат в олигархи – тоже руководитель, но только своего капитала.

У руководителя есть тщательно подобранная команда. Для своего брата ядро будущей команды подбирал Януарий Денисович. Подбирал загодя. Это он ему подсунул в жены Дарьяну Манукяновну. У Януария Денисовича была договоренность с её отцом, тогда ещё владельцем антикварного магазина. Тот на первых порах финансировал пузыревский клуб под актуальным названием "Соцвыбор"/ Таких клубов в Ленинграде было несколько/.

Дарьяна Манукяновна родила Ананию Денисовичу троих детей: двух мальчиков и девочку. Старшего – Оську, – когда ему исполнилось два года и он не научился произносить членораздельные звуки / врачи обнаружили в нем признаки наследственной дебильности/ она дала согласие усыпить.

А вот у Сузика победили гены материнские – мальчик рос здоровым, но безалаберным. Да и где у богатых родителей не безалаберные дети? Этот дефект устраняется воспитанием, так, по крайней мере, считала Дарьяна Манукяновна.

Сузик уже студент и вроде без заскоков. Не в пример отцу, не пылает страстью к любимому президенту. На вопрос семейных провокаторов / той же Гаяне/ "любишь ли ты, Сузик, нашего президента?" скаля крепкие крупные зубы, отвечает: "Я не идиот".

По таким и другим подобным высказываниям Дарьяна Манукяновна судит, что её сын психически здоров – мальчик как мальчик. Мальчику уже двадцать, и пора бы ему часть отцовских забот взять на себя.

Но что значит взять? Свалить на свои хрупкие плечи все предпринимательское хитросплетение: подобрать и расставить своих людей так, чтобы деньги текли не от тебя, а к тебе и чтобы это было не заметно для чужого глаза, иначе придется выкладывать – как велит закон соответствующие налоги. Искусство утаивать доходы считается признаком талантливости предпринимателя. И если человек, которому по наследству принимать капиталы родителя, не обладает этим искусством, он обречен.

Дарьяна Манукяновна не хотела, чтобы её Сузик растерял то, что скопил отец благодаря перестройке.

– Я вас очень прошу, Аркадий Семенович, – говорила она семейному врачу, – обратите внимание на Сузика. Отец, бог с ним – горбатого могила исправит, – а вот сыну пора взрослеть. Можно ли ему так мозги подправить, чтобы его потянуло в бизнес?

– Вы имеете в виду, чтоб он как бы по собственному желанию подключился к делам отца?

– Вы попали в точку! – воскликнула Дарьяна Манукяновна, поднимая руки в молитвенной позе.

Разговор происходил в столовой, куда хозяйка пригласила доктора после того как он успокоил хозяина, весь вечер слезливо канючившего, чтобы кто-нибудь из родни передал его послание президенту. В послании, как и у многих предыдущих, он признавался в любви к главе государства. Послания в запечатанном виде передавали Януарию Денисовичу, тот пересылал их в канцелярию президента, а оттуда – в средства массовой информации. Некоторые послания, не указывая автора, оглашали по радио, тем самым наглядно демонстрируя высокий рейтинг гаранта Конституции.

Хотя Аркадий Семенович и был известнейшим профессором, одним из авторитетнейших психиатров Москвы, Дарьяна Манукяновна ставила перед ним почти невыполнимую задачу.

Сделать дурака умным, даже губернатором, это возможно. Но безалаберного дитятю, не прошедшего суровую школу жизни, научить чужими, в данном случае отцовскими, делать свои деньги, надо обладать даром волшебника.

И тем не менее, таким даром Аркадий Семенович обладал, – он знал, как великовозрастного олуха превратить в предпринимателя. Но согласится ли Дарьяна Манукяновна отлучить её сына – на определенное время – от родительских благ?

Спросил. Она ответила:

– Вы наш семейный врач. Как посоветуете, так и сделаем.

– А что если его у вас украдут?

– Кто?

– Известно – чеченцы.

– И они его переправят в Чечню?

– Зачем? У них в каждом приличном городе есть своя Ичкерия.

– А Москва, – город приличный?

– Еще как! Но в Москве держать не станут – обучать дорого.

– А сколько они запросят?

– Это уж как пойдет учеба...

– Хорошо. Только... только пусть его часто не бьют.

Грудной голос Дарьяны Манукяновны заметно дрогнул. Так у неё дрожал голос, когда она давала согласие на умерщвление первенца. Тогда с её стороны это выглядело жестоко, но она была современной женщиной: чтоб жить, а не страдать, – в сердце не место для жалости. Тогда она, помнится, повздыхала, даже всплакнула, когда ей сообщили, что трупик её ребенка сожгли в крематории. Хотя врачи слукавили: трупик расчленили, законсервировали отдельные органы и в законсервированном виде продали одной американской фирме, специализирующейся на пересадке живой ткани. Так что где-то в Соединенных Штатах бегают элитные дети с глазками и почками исчезнувшего Оськи Лозинского.

Теперь на её долю выпало второе подобное испытание. Отправить чеченцам на выучку своего единственного сына, ловеласа и безалаберного гуляку.

Но, как говорят мудрые цыгане, хозяин знает, что кобыле делать. Дарьяна Манукяновна полностью положилась на своего семейного врача. А он ведь профессор. А профессора и собак лечат и президентов.

Должны, обязаны излечить её Сузика от безделья... Мать есть мать. Она хотела видеть своего сына если не Онасисом, то хотя бы Фиделем Михайловичем.

Не удержалась, заговорила об этом с Аркадием Семеновичем. Назвала и Онасиса и Рубана – кто же их сделал таковыми?

Семейный врач удивился: вот что значит женщина пользуется исключительно слухами!

– А кто вам сказал, что чужой грек умней нашего аналитика?

– Никто. Сама подумала. Онасиса знают все, а Фиделя Михайловича только мы с вами.

– До аналитика Сузику тянуться и тянуться, – не скрывал трудностей Аркадий Семенович.

– Но будет ли он усердным?

– Будет, – твердо пообещал. – В той школе нельзя иначе.

– Ну, дай бог.

Сузика, с ведома, конечно, товарища полковника, выкрали уже на следующие сутки. Увезли его не на юг, а на север – в Архангельскую область.

На факультете, где учился Сузик, говорили, что младший Лозинский захвачен в заложники то ли чеченцами, то ли другими лицами кавказской национальности.

Студента выкрадывали впервые. Версия была одна: папа должен будет раскошелиться.

Но папа, Ананий Денисович, когда узнал об этой трагедии, вовсе не опечалился, наоборот, ободрился, сказал с ухмылкой:

– А чеченцы все глупеют... Наплачутся они с нашим Сузиком.

Признаков, что где-то кто-то плачет, не было. Не было и писем с указанием суммы выкупа.

Кто не знал, пожимал плечами, кто знал – помалкивал.

8

Утром 1 марта Антонина Леонидовна оставила Фиделю Михайловичу записку: "Где встретим весну: во Внуково или в центре?"

По календарю – уже весна. Хотя в ночь на I марта мела поземка и прихватывал морозец – погода намечалась вовсе не весенняя.

Встречать весну во Внуково – это значит у него в "хрущевке", а в центре – значит у нее, в высотке на Котельнической набережной, где три недели назад – неожиданно для большинства сотрудников – она купила просторную четырехкомнатную квартиру и успела сделать евроремонт. Квартиру купила у некогда известного обнищавшего народного артиста.

Этой покупкой она показала Фиделю Михайловичу, что деньги у неё есть, притом немалые.

Как-то (разговор был, как обычно, в постели) она со вздохом произнесла:

– Иметь такую голову и не стать предпринимателем...

– Ты о ком – не о Сузике?

– О тебе, дуралей... Ну что такое аналитик? Тысяча долларов в месяц. А ты в месяц будешь иметь миллион.

– Мне и тысячи хватает.

– Ты думай о сыне.

– Думаю.

– Плохо думаешь, богатому Америка вернет ребенка.

– За "зеленые"?

– Естественно.

– А кто будет возвращать?

– Кто выкрал.

– Посмотрим, как вернут Сузика.

– Сузика вернут. Америка тут ни при чем. За людьми охотятся, у кого деньги.

– Но у меня же их нет! – с болью воскликнул Фидель Михайлович. – Эти жалкие тысячи...

– У тебя есть возможность иметь миллионы. Вот потому и упрятали твоего сына аж за океан.

– С их стороны это не логично.

– Логично, милый. Логично... Может, Америка желает, чтоб ты стал капиталистом. И тогда она вернет тебе сына.

– Но что скажет мой отец? Кстати, он у меня коммунист.

– Кстати, твоему отцу не надоело быть нищим? Иметь гениального сына... Ну, знаешь ли?.. Он только обрадуется.

– Нет, миленькая, он обрадуется, когда его внук вернется у нему.

– Тогда потрудись на радость отцу.

– И рад бы... Но в какой ипостаси?

– Покупай комбинат.

– Где?

– На Севере.

– На какую денежку?

– Своему мужу я даю пять миллионов.

"Опять о женитьбе!" – с раздражением подумал Фидель Михайлович. Он уже догадывался, что она покупала не его любовь, а его голову. А голова его сейчас всецело была занята судьбой Олежки.

Жениться теперь – значит, предать сына. Так он считал и в этом был уверен...

Вот и сегодня вечером встречать весну то ли во Внуково, то ли на Котельнической набережной, а разговор будет все о том же.

Да, он готов был встретиться, Антонина Леонидовна как женщина ему нравилась. Не нравилось только то, что она, как бы отдыхая от сумасшедших ласк, навязывала ему свои мысли, но все они сводились к одной, главной начинай дело, стартовый капитал – мой.

Если Ананий Денисович, человек с придурью, уже выходит в олигархи, то разве ты не сумеешь его обогнать? А помощница – вот она – рядом с тобой и сердце её принадлежит только тебе. Эти мысли она вкладывала ему в голову, как дискетку в компьютер.

Обычно женщина легко предоставляет мужчине свое тело, но свои деньги почти никогда. Так что исключение из правил – это она, Антонина Леонидовна Малахут, по-европейски образована, по-американски напориста, по-восточному хитра.

До вечера было ещё далеко, и решение не пришло, куда ехать: во Внуково или на Котельническую, когда позвонил Аркадий Семенович:

– Фидель, мы тебя ждем на ужин. – Профессор по праву старшего незаметно перешел на "ты". Так легче стало общаться. "Мы ждем..."

"Мы" – это значит, он и Клара. Мгновенно настроение переменилось: как он соскучился по Кларе!

– Приеду, – пообещал не колеблясь.

Да, здесь его ждали. Особенно Клара. Ее огромные черные глаз сияли. Она, как всегда, была в коляске, в ярком оранжевом свитере, её рука не по-женски крепкая от постоянных тренировок в толкании коляски была горячей. Она задержала в своей холодную руку желанного гостя, словно стараясь передать ему свое тепло.

И это он почувствовал, как только прикоснулся к её изящным, длинным, как у пианистки, пальцам.

"Бедная девочка!" Один мерзавец, удовлетворяя свою похоть, навечно приковал её к инвалидной коляске. Она знала этого мерзавца, собственно, знал его и её отец. Он бы мог подать на него в суд, но этого делать не стал. Слишком высокое у мерзавца служебное положение.

Ничего этого не знал Филель Михайлович, но догадывался, что виновник её трагедии есть. Но кто он? Для него это оставалось тайной. Он ждал, что когда-нибудь Клара об этом заговорит. Но когда?

– Фидель Михайлович, ваши визиты к нам все реже и реже, – мягко упрекнула она. – Неужели у вас так много работы?

– Очень, – ответил он, улыбаясь. – Ваш папочка может засвидетельствовать.

– Свидетельствую, – сказал Аркадий Семенович, видя, что дочь безумно рада гостю. – Ты, Кларочка, помоги тете Любе, а мы с Фиделем Михайловичем пообщаемся.

На кухне домработница уже, видимо, давно колдовала у плиты, и помощь Клары вряд ли ей требовалась.

Приглашение к ужину было, конечно, предлогом. Аркадий Семенович не вчера и не позавчера заметил, как трясина фирмы "Лозанд" затягивает его друга в бездну, а тот как ни в чем не бывало спокойно разбирает и сортирует завалы информации, поставляемой товарищем полковником. Большинство этой информации прямо или косвенно относилось к движению капиталов лесопромышленника Тюлева. Догадывается ли аналитик, что это самая что ни есть страшная трясина, из неё благополучно не выбираются.

На публике Тюлев и Лозинский – друзья-неразлейвода, но кто на кого ведет охоту, знали только двое – сам шеф Ананий Денисович и товарищ полковник. А вот знал ли аналитик, что в этой охоте и он уже далеко не рядовой егерь? Любопытно, знал ли?

Об этом и спросил Аркадий Семенович, когда Клара их оставила одних.

– Я догадываюсь, – сказал Фидель Михайлович. – Только никак не возьму в толк, зачем из меня хотят сделать предпринимателя? Я начисто отрицаю частную собственность как форму закабаления человека человеком.

– Не говори по-книжному, – заметил Аркадий Семенович. – Скажи проще: тебя не устраивает нынешняя власть. А почему?

– Потому что она устраивает сутенеров и бандитов, того же Лозинского и того же Тюлева.

– И ты жаждешь от них избавиться?

– Жажду, но не знаю как. На баррикады сейчас не модно. Да и что такое баррикада перед современным танком? Теперь милиция вооружена и танками.

– Ну и что? Танками управляют люди, а не роботы. И вообще, кто тебе сказал: чтоб изменить государственный строй, надо обязательно выходить на баррикады?

– Учебники.

– А что подсказывает разум?

– Надо сначала выбраться на верхотуру.

– Во! Но как!

– Обычно взбираются по трупам.

– Правильно! С одним уточнением: по трупам своих соратников.

– Вот поэтому, Аркадий Семенович, лично я не желаю участвовать в бизнесе.

– Тогда воровская власть будет и завтра, и нескончаемо долго.

– Отнюдь! Есть же в России решительные люди!

– Есть! – горячо согласился Аркадий Семенович. – Но они уже засветились. Когда, как ты говоришь, решительный кричит правителю "Я тебя свергну!", правитель его к себе не подпустит и на пушечный выстрел... А как пришли к власти, скажем, Горбачев, а затем Ельцин? Горбачев лизал задницу союзным правителям, приезжавшим на отдых в Ставрополье. Там он был секретарем обкома. А верноподданнические речи Ельцина в честь товарища Брежнева? Поднимите его съездовские выступления.

– Как же мне, Аркадий Семенович, вы прикажете поступить? Как приснопамятный Михаил Сергеевич?

– Тебе лизать никому ничего не нужно. Твоя ценность – светлая голова. И не грех эту голову употребить в предпринимательстве.

– И что это даст?

– Верхотуру. Если, конечно, по пути на верхотуру нигде не оступишься.

– Но восхождение на вершину власти, как я понимаю, это не только непрерывная работа мысли, но и время.

– А разве все предыдущие советские деятели сразу взлетали на самый верх? Никита Сергеевич, прежде чем занять место великого вождя, не один год перед ним гопака отплясывал. А Горбачев сколько преподнес презентов тому же Суслову? Но у них в мозгах не столько извилин, сколько у тебя.

– И что вы предлагаете? – опять тот же настырный вопрос.

– Принять предложение Антонины Леонидовны.

От неожиданности у Фиделя Михайловича борода пошла торчком.

– Вы... вы знаете, что мне предложила Малахут?

– Знаю. – И знаете, что она меня хочет на себе женить?

Аркадий Семенович едко усмехнулся. Знал он многое, но не знал того, что на руках у Антонины Леонидовы с некоторых пор находится "Свидетельство о браке". Она его запрятала так, чтоб Фидель Михайлович случайно на него не наткнулся. Но эта тайна просуществовала недолго. Антонина Леонидовна вынуждена была признаться, что юридически они муж и жена – торопили события. Она ждала, что Фидель взбунтуется, но он только подумал: никак это козни товарища полковника?

И сейчас Аркадий Семенович тоже говорил о кознях старого разведчика:

– Если к операции причастен Иван Иванович – наш товарищ полковник, то любой документ, в котором возникнет необходимость, будет изготовлен наилучшим образом.

– А я... во мне у него тоже возникла необходимость?

– Да, но не сразу.

– А когда?

– Когда Банкир, тебе теперь уже известный вор в законе Тюлев, глаз положил на Поморский деревообрабатывающий комбинат.

– Ну а я тут при чем?

– С него ты будешь начинать свой бизнес.

– А если у меня к этому нет желания?

– Ты помнить наш разговор в Швеции? Когда мы там были в командировке.

– Помню.

– Я тогда пообещал сделать тебя миллионером.

– Я принял это как шутку.

– В таких делах да ещё с сыном своего благодарного учителя я не шутил. К тому же я обнаружил, что ты весьма деятельная натура. Миллионы приходят к тому, кто не пассивный созерцатель нашей бурно текущей жизни, а целеустремленный деятель.

– И авантюрный.

– И авантюрный, если угодно, – не возражал Аркадий Семенович. – В руках целеустремленного деятеля миллионы растут, растут, конечно, праведно и неправедно. В большинстве случаев неправедно. Потому что предприниматель, я имею в виду промышленника, сродни коммерсанту. А коммерсант это, как правило, мошенник. Так что у многих предпринимателей капитал и бандитский, и воровской, и мошеннический – да какой угодно.

– Мошеннический? Не слыхал о таком.

– Вот видишь! А он присутствует везде, где бизнесмены ловчат.

– И мне придется?

– Се ля ви. Такова жизнь, дорогой мой. И если ты горишь желанием спасти Россию как великую державу и не дать Соединенным Штатам раздробить её на удельные княжества – что они уже предпринимают, – тебе предстоит и хитрить, и ловчить, и не исключено, прибегать к восточному коварству, этому самому утонченному виду борьбы умов. Победит в этой борьбе только тот, кто покорит вершину власти...

Беседу пришлось прервать, мужчин позвали в столовую, разговор уже принимал весьма интересный для Фиделя Михайловича оборот. И не хотелось его прерывать. Для него, как он понял, это были азы большой политики. Профессор излагал ему азы самого нечистоплотного в человеческой деятельности ремесла. Невольно закрадывалось подозрение, что профессор обладает этим искусством и в любой момент может применить его на практике.

Может... Но вызывало удивление, тогда почему этот довольно молодой ещё профессор довольствуется скромной ролью семейного врача?

И Фидель Михайлович задал ему лобовой вопрос:

– А что мешает вам, Аркадий Семенович, с вашим талантом психиатра и психолога, самому взобраться на верхотуру власти? Вы настаиваете, чтоб это совершил я...

Аркадий Семенович не стал выслушивать дальше. Следующая фраза уже к заданному вопросу но относилась.

На лобовой вопрос был лобовой ответ:

– Ты – русский, я – еврей. Россия не Америка и не Франция. На русской верхотуре еврей долго не держится: взберется, схватит кусок пожирнее и – в кусты, чтоб потом не разыскали, как в Мексике одного товарища...

– Но были же случаи... Взбирались на самую-самую...

– Да, были. Три первых президента страны Советов. Их тогда называли председателями. За три года три сменилось... Еврей, если и держится, то около верхотуры, с наветренной стороны. Когда буря очередного правителя сдувает, еврей тихонько спускается чуть пониже, находит расщелину поуютней и там отсиживается – ждет, пока буря утихнет. Такова наша судьба – ждать, выжидать, пользоваться моментом, оставаться особым народом среди народов. А чтоб нам было везде уютно, мы для других народов – не для себя – написали Библию. Дали им человека-легенду – молитесь на него, но знайте, он иудейской крови.

– Кто же тогда был, скажем, Моисей – психолог?

– Психиатр! Как и я. Мы, евреи, пастыри...

– Но вы же по паспорту русский!

Фиделю Михайловичу было неприятно слышать, что его друг заговорил с ним, подчеркивая свое семитское происхождение.

Отец, когда помогал ему поступить в медицинский институт, не брал во внимание то, что его ученик нерусской крови. Да будь он якут или осетин, он все равно помог бы ему. Да и как было не помочь самому способному ученику школы? Отец верил, что из Аркаши Герчика получится не только толковый врач, но и толковый ученый – уже в шестом классе у него проявились задатки исследователя. И может, и в институт не было бы препятствий, не окажись его родитель на скамье подсудимых.

Аркадий Семенович, услышав, что он по паспорту русский, весело улыбнулся. В глазах черных, непроницаемых, как у Клары, блеснула хитринка.

– По этому поводу у нас в России говорят: бьют не по паспорту...

– Слышал... Анекдот старый, как ваша Библия. Не потому ли большинство реформаторов паспорта поменяли?

– Может, и потому... – ответил Аркадий Семенович. – Но, вероятнее всего, русскому легче в Думу пройти, и вообще на верхотурные должности. Опять се ля ви... Хватит о деле. Будем ужинать. Клара заждалась.

Клара, уже в синем свитере, причалила коляску к торцу стола. На столе, кроме обычной снеди, на этот раз стояла бутылка молдавского "Негру дэ Пуркар" ~ нынче редкого в Москве напитка.

– Папа, – обратилась девочка к отцу. – Надеюсь, ты Фиделя Михайловича убедил, чем ему стоит заняться? По лицу вижу, убедил. Так отметим это событие, – и глазами показала на бутылку.

9

Деньги – четырехмиллионную наличку – перевозили тем же поездом, которым следовал в купейном вагоне Ефим Львович Башин, досрочно освобожденный из "Крестов".

При нем находился груз – два огромных кожаных чемодана. На любопытствующий вопрос проводника: "Что там?" Устало отвечал "Книги. Сын получил квартиру, надо чем-то наполнять. А мне, старику, зачем эта классика? Буковок уже не вижу ".

Когда ещё Ефима Львовича готовили в дорогу, Александр Гордеевич прикинул на вес:

– Ну как – на четыре миллиона потянут?

– Потянут, – подтвердил Ефим Львович, шевельнув жесткими серебристыми бровями. – А если учесть, что я везу полное собрание сочинений всех советских партийных классиков, включая "Записки президента", то, пожалуй, и на десять миллионов потянут. Как-никак, интеллектуальная собственность.

Ефим Львович робко хихикнул. Александр Гордеевич заржал во все горло: шутка Башина здорово ему понравилась. Если на бывшего главбуха, а недавнего зэка, будет нападение, – унесут собрание сочинений, а не четыре миллиона. Это была элементарная "кукла", только большого размера.

В соседнем вагоне следовала уже не "кукла", а действительная наличка. Помещалась она в картонных запечатанных коробках с этикетками "Nеusiеdler" А-4 210 х 297" – якобы писчая бумага.

Коробки сопровождали три омоновца – они заняли все четырехместное купе. Четыре коробки были уложены под сиденья, четыре, не поместившиеся внизу, покоились на антресолях.

В сыром вечернем тумане остались позади безбрежные огни Питера. Поезд огибал мгинские болота.

Когда было роздано белье, купе открыла миловидная женщина в белой курточке с жетоном на лацкане "Вагон-ресторан МПС". В руке – корзина-лоток.

– Водочка, пиво, коньяк. Что мальчики желают?

Один, сидевший у двери, взял было из корзины бутылку водки.

– Ух ты! "Кристалл". Настоящий. Московский. – И к товарищам: Раздавим?

– Положь. – Глухой голос от столика. – Мы же договорились: в командировке водку не пить.

Взяли по две бутылки пива – на сон грядущий. Расплатились с миловидной улыбчивой разносчицей и закрыли купе на замок и стопор.

Проснулись уже в полдень, когда поезд подходил к Вологде. И то проснулись не сами, а разбудил их проводник, стучавший ключом в дверь:

– Туалет закрывается. Стоянка пятнадцать минут.

И постучал дальше.

Первым пришел в себя омоновец с глухим голосом, приказавший вернуть на место бутылку водки. Ему как старшему хозяин приказал: "В дороге – ни грамма спиртного. Напьетесь потом, когда доставите груз".

Груза – коробок с писчей бумагой – не было ни на антресолях, ни под сиденьями.

У всех троих болели головы – и это от пива!

– Какая лярва предложила пиво?

Предложила – на выбор – ресторанная продавщица с миловидным улыбчивым лицом, но виновником был один из троих, взявший из лотка шесть бутылок пива.

Впрочем, за исчезнувший груз – восемь коробок с писчей бумагой – все трое не очень печалились. Ну, опоили их снотворным. Ну, заснули они мертвецки, что не слышали, как их беспокоили, вынимая коробки. Найдут склад, где есть такая бумага. Купят.

Старший ворвался в купе проводника. – Где выносили коробки? На какой станции?

Его свирепый вид не предвещал ничего хорошего. Но проводник, дюжий, щекастый, был не из робкого десятка.

– В Череповце. А что?

– А то, что унесли финскую бумагу. А бумага для канцелярии главы администрации.

– Зачем такая волна? Разве это были не вы? – удивился проводник. На всякий случай он поднялся – чтоб не получить зуботычину от разгневанного пассажира.

– Сколько их было? – продолжал допытываться старший груза.

– Трое.

– Какие они собой?

– Такие же, как и вы. Амбального вида, с бритыми затылками. И такая же у них серая пятнистая униформа. Да и все вы на одно лицо – кровь с коньяком. Думал, что вы в Череповце...

– Я тебе, гад, подумаю! Кто поздно вечером впустил продавщицу? Разве не ты?

– Какую продавщицу?

– Из вагона-ресторана.

– Ресторан закрывается в восемь.

– Тогда откуда же эта баба в белой тужурке с бляхой? – Ты не шуми, у них в бригаде ни одной бабы...

Но как бы там ни было, груз исчез.

– Какая же паскуда на бумагу позарилась? – спрашивали друг друга, опоенные снотворным пивом.

Незадачливым сопровождающим ничего не оставалось, как с полдороги вернуться в Питер.

В Архангельск на аукцион приехал Ефим Львович Башин. Он удивился, что на вокзале его никто но встретил. Пришлось оба тяжелых, как набитых свинцом чемодана сдавать в камеру хранения и пешочком с саквояжем в руке направиться в гостиницу "Север", некогда украшавшую проспект Павлина Виноградова.

Он шел и по-старчески хитро улыбался: ему был обещан гонорар. Конечно, Александр Гордеевич обещал заплатить скромненько – он уже заплатил за досрочное освобождение. А вот Алексей Алексеевич Стариков, бывший директор Поморского деревообрабатывающего, якобы пострадавший за "художества" своего главбуха / его только сняли с директорства, но оставили на комбинате инженером по технике безопасности/, – вот бывший директор неожиданно появился в Питере, перед самой отправкой Ефима Львовича в Архангельск. Он вручил бывшему главбуху тысячу долларов лишь за то, что тот скажет, кто и где перевозит главный груз.

Ефим Львович, зная могущество директора, доложил ему, как докладывал много лет подряд, правдиво и точно.

В гостинице на Ефима Львовича была бронь. Номер кто-то уже оплатил. Он подал администратору новенький, ещё липкий от типографской краски синий паспорт, на обложке которого красовалась глядевшая налево и направо хищная птица. Паспорт ему выдали два дня назад в тот же день, как он сфотографировался.

А в Питере неудачных сопровождающих встречал целый кортеж иномарок.

– Что за честь? – спросил старший сопровождающий.

– К Банкиру.

– Гневается?

– Еще бы! – Купим ему бумагу. Ну, опоздаем суток на трое...

Опаздывать им больше не пришлось. Их доставили в Парголово в питерскую резиденцию лесопромышленника Тюлева. И Банкир, разгневанный до крайности, такого взбешенного его ещё не видели, – задавал вопросы, как стрелял в упор:

– Кому передали коробки? Ах, не знаете! Спали! Не помните? Вспомните! Все вспомните!

Раздетых догола и привязанных проволокой к столам, он их лично пытал, вдавливая в спины раскаленный утюг.

В подвале, где допрашивали несчастных, висел, как смог, горький дым от горевшей человечины. Удушливый запах туманил мозги, вызывал блевотину, вызывал у всех, кто был в подвале, но только не у Банкира.

– Кому передали коробки? Кому?

Не сказали, не признались. Так и умерли привязанными и обезображенными раскаленным утюгом.

Пока "шестерки" рубили на мелкие куски ещё теплые трупы – чтоб легче их было кидать в котел водяного отопления, Александр Гордеевич стоял под душем, из-под, ногтей пилочкой выковыривал кровь, руки его дрожали. Домой он вернулся нервозный, смывал и все никак не мог смыть омерзительный запах горелого мяса.

Ядвига Станиславовна, взявшая недельный отпуск в мэрии и согласившаяся сопровождать своего любимого Сашу в Архангельск, подавая полотенце, спросила:

– Что с тобой? Никак дрался?

– Хуже! Деньги слиняли. Четыре миллиона!

– Не может быть! – ужаснулась подруга. – Ты говорил, что их повезет обласканный тобой какой-то зэк. Я же предупреждала: зекам нельзя доверять... Да ещё такую сумму!

– Деньги-то не мои! – стонал Александр Гордеевич. – Деньги-то общаковские! А говорил я только тебе... Тебя проверял...

– Ну и как? – грустно, сожалея о случившемся, спросила Ядвига Станиславовна.

– Извини. – Он влажной горячей рукой притянул к себе женщину. Прости, – повторил. – Нередко красивые женщины бывают шпионками.

– Помню. Читала. Была такая. Мата Хари... А деньги найти надо. До аукциона ещё полная неделя.

– Где? Где эти проклятые коробки?

– Надо искать... Говорят, что с коробками всегда попадаются, сказала, словно обронила. – Когда-то в Думе попались мальчики Чубайса.

– Он же меня, паскуда, и подвел. Я тогда прикинул: если в коробку входит полмиллиона, потребуется восемь коробок. Трое сопровождающих. Значит, нужно будет одно купе. Чтоб без посторонних. Жаль, Ефим Львович прождет меня напрасно.

– Дай телеграмму.

– Нельзя. Зачем старика расстраивать? Мне он предан, как собака. Я его, говенного, вытащил из "Крестов". Отмыл. Такие, как он, это ценят. Это не воровская шваль. Люди из благородного общества не способны опускаться до крысы.

Он уже насухо обтерся, переоделся. В синем, с искоркой, костюме, при ярком красном галстуке, в черных лаковых туфлях, на левой руке массивные швейцарские часы, – он опять выглядел красивым элегантным мужчиной. И по глазам, с оттенком стали-нержавейки, можно было читать благородство его души.

Он отгонял от себя мысль, что за вчерашний промах ему тоже придется расплачиваться, как тем троим, проспавшим четыре миллиона.

Он верил в свою счастливую звезду. Однажды цыганка ему нагадала: пока с ним рядом будет красивая женщина, никакие превратности судьбы его не коснутся.

Красивая, неотразимо красивая женщина была с ним рядом – это Ядвига Станиславовна Кинская. Он верил цыганке, а значит, и красавице Ядвиге.

Но суровые обстоятельства опять толкали его на стезю смертельного риска. Вспомнил молодость, как легко рисковать молодому! Теперь, в случае чего, – было что терять.

Он уже знал, как достать четыре миллиона: на примете был один коммерческий банк. На дело он, конечно, подберет умельцев.

Но когда в банке скопится четырехмиллионная наличка? Аукцион – на будущей неделе.

Положение обязывало заниматься предпринимательством. Но если деньги нужны позарез – какой предприниматель откажется стать грабителем?

Сейчас, как никогда, Банкир злобно завидовал олигархам: те не грабят те просто берут, не возвращая.

10

Товарищ полковник предупредил:

– Завтра в первой половине дня вас вызовет шеф. Вы знаете, как себя вести. Не прекословьте. Он этого не терпит. Старайтесь показать свою лояльность к нашей фирме и персонально к её хозяину.