Текст книги "Прогнозист"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Перед ветровым стеклом белого "Уазика" Тюлев, как принято у кодлы, поднял руки, давая понять, что он без оружия. Антонину Леонидовну, одетую по-спортивному – в синюю куртку с капюшоном, узнал сразу. Сделал удивленные глаза, дескать, такие "бабки" и сопровождают женщины!

Антонина Леонидовна раскрыла дверцу. Тюлев – уже не красавец-мужчина, небритый, в замызганной дубленке – втиснулся в салон. Осмотрелся. Показал на брезентовые мешки: – Они? – Если ваши – забирайте. – Чужого не надо. Своих не обижаю.

Он ловко развязал первый попавшися под руку мешок, достал пачку в банковской упаковке, придирчиво оглядел упаковку. Взял вторую, третью. На мясистом безбровом лице – недоумение.

За всеми его движениями неотступно наблюдали охранницы. С заднего сиденья следила Лена, жилистая, с впалыми щеками, как будто изможденная тренировками. Она держала руки в карманах болоньевой куртки, ощущая холодную сталь пистолета.

Клава заняла позицию в кресле водителя. Она была в суконной мужской кепке-американке, следила не столько за движениями Тюлева, рывшимся в мешках, сколько за транспортом, подруливавшим к парковке. В поле своего зрения цепко держала "жигуля", на котором примчался Тюлев. Там, кроме шофера, могли быть ещё двое-трое в салоне да, по крайней мере, один в багажнике.

А ещё она видела подруг, выгружавших из "Волги" клетчатые сумки. По сумкам, по далеко не новым "аляскам", по теплым болоньевым шароварам, по меховой обуви на низком каблуке без труда угадывались челночницы.

Выгрузив из багажника не тяжелые, но объемистые сумки, эти пожилые женщины принялись рассматривать пестрые детские колготки. Стали, как цыганки, шумно торговаться.

Полуобернувшись, чтобы видеть гостя, Клава в зубах держала сигаретку, время от времени, подражая таксистам, сплевывала через опущенное боковое стекло, дверцу на всякий случай держала приоткрытой.

Если Клава и Лена испытывали напряжение – не прозевать опасности и вовремя пустить в ход оружие, Антонина Леонидовна вела себя подчеркнуто спокойно, даже чересчур спокойно, как будто "Уазик" был начинен не деньгами , а обыкновенной печатной продукцией, которой завалены уличные киоски.

Печать спокойствия на смуглом нерусском лице Антонины Леонидовны заметил и Тюлев. Ее такое поведение он расценил, как уверенность, что она, как и эти зеленые армейские брезентовые мешки, под надежным прикрытием.

Оставалось убедиться, что и номера ассигнаций, прежде всего стодолларовых, не совпадают: их мог уточнить только Гелевера. – Антонина Леонидовна, разрешите пригласить моего казначея. Он за рулем. У него список номеров. – Приглашайте. Только, как договорились, без оружия. – Само собой.

И толстяк Гелевера втиснулся в "Уазик". На переденем сиденьи стало совсем тесно. Гелевера достал список номеров. – Вскрывайте любую пачку, великодушно разрешила Антонина Леонидовна.

Вскрыл Тюлев. Подал сотенную. Гелевера долго елозил пальцем по листкам. – Ну что? – Даже близко... – ответил он Тюлеву.

Вскрыли еще. Результат тот же. Они уже собрались было покинуть "Уазик", но Антонина Леонидовна властно напомнила: – Чтобы к завтрашнему дню аналитик был на свободе.

Напоминание прозвучало как приказ. Тюлев подмигнул Гелевере, дескать, ты понял, кто мне приказывает? Антонина Леонидовна заметила, как мужчины переглянулись, повторила свое требование: – Да, да, Александр Георгиевич, к завтрашнему дню. Вы же не желаете себе плохой жизни? – А при чем тут я? Но вы пообещали обменять его на свои "зеленые"? – Я обещал. Но вашего аналитика схватили местные менты. А с ними я мог бы договориться. – Вот и договаривайтесь. – Теперь я подумаю. Вы меня, честного предпринимателя, оскорбили. Я же не грабить сюда приехал – только убедиться, что деньги у вас не мои. А вы против меня столько нукеров из минфина... – Он кивком головы показал на стоявшие в невдалеке голубые "Икарусы".

Гелевера покинул "Уазик" первым, Тюлев последовал за ним. В "жигуленке" они о чем-то посовещались. Уехали. Вскоре оставили парковку и голубые "Икарусы".

И в этой казалось бы разрядившейся обстановке Антонина Леонидовна интуитивно почувствовала приближение опасности. Она дала знак своим подругам – быстрее исчезать. Подруги, изображавшие челночниц, начали спешно упаковываться. Клава повернула ключ зажигания – тихо зарокотал двигатель. Но вовремя исчезнуть они не успели.

На стоянку лихо подкатил черный четвертой модели "жигуль". Люди в черной пятнистой униформе, в масках, с автоматами навскидку бросились к "Уазику". Нападавших было четверо. Первый, подбежавший к машине, рванул на себя дверцу водителя, приблатненно крикнул:

– Глуши, сука!

Дверца податливо распахнулась – и он тут же свалился под колеса.

"Уазик" медленно выруливал, чтоб не задеть соседние плотно припаркованые машины. А двое нападавших, не видя, что первый, получив пулю в лоб, уже лежал на дороге, забрались в салон, видимо, в полной уверенности, что женщины сопротивляться не станут. Четвертый побежал было вдогонку "Уазику", но тут же упал, словно споткнулся.

Заметил, видимо, только шофер , оставшийся в "жигуленке", что в руках пожилых челночниц пистолеты с глушителем.

Клава резко затормозила и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы Лена выхватила из черной болоньевой куртки Стечкина и разрядила его в стоявшего к ней ближе нападавшему. Антонина Леонидовна болевым приемом обезоружила его напарника, сорвала с него маску. Лицо этого человека, ещё не старое, но уже с признаками пропойцы, было ей не знакомо. От налетчика разило дешевым одеколоном. Этот бандит перед разбоем тщательно выбрился, будто знал, что предстоит встреча с женщинами.

Поравнявшись с "четверкой", Клава успела взглянуть на шофера – вряд ли он что заметил и о чем расскажет: у него было снесено ползатылка. Это своим "Вальтером" достала его Полина.

Не впервые эти женщины работали оружием. Свое дело делали быстро, точно, аккуратно. Как на ответственных соревнованиях. Но там они не пользовались глушителями.

Оглянувшись на выруливавшую следом "Волгу", Антонина Леонидовна увидела, как из притормозившей машины выскочила легкая в движениях Валентина, подобрала короткоствольный милицейский автомат.

"Уазик" и "Волга" миновали территорию парковки, устремились к магистрали. В недоумении оставили и тех очевидцев, которые были невольными свидетелями редкого в этом городе подобного поединка.

Антонина Леонидовна мысленно хвалила своих подруг, но радости не чувствовала: сердце изнывало болью за судьбу Фиделя Михайловича. Если налетчики – люди Тюлева, то ещё неизвестно, чем все это кончится.

Да, Тюлев поступил подло: "Своих не обижаю". Хотя... Ананий Денисович войну против него начал первым. Кто станет победителем, ещё вопрос, а трупы уже есть.

Клава зарулила в какой-то двор заброшенного дома. Отыскали мусорный ящик. В ящик затолкали труп и туда же бросили милицейские автоматы. Но куда было девать живого? После болевого приема он уже оклемался, глазами, полными ужаса, уставился на женщину, которая на несколько минут повергла его в шок. Угадав, что она здесь главная, угрожающе зарычал: – Сучары... Попадетесь вы мне... – Не попадемся, – заверила Клава и, выплюнув сигаретку, достала свой с глушителем...

22

Деньги, как и было договорено – в случае отмены торгов – Антонина Леонидовна сдала в местный коммерческий банк, принадлежащий другу Януария Денисовича. Подруги, не теряя ни секунды, укатили в Северодвинск, а оттуда в прицепном вагоне – в Москву.

Антонина Леонидовна в гостиницу не вернулась – четверых налетчиков, не считая шофера, ей бы не простили. У неё был запасный адрес, который вручил ей товарищ полковник – на всякий, как он сказал, пожарный случай. "Это наш старый, ещё кэгэбискный агент, – пояснил он, при этом высказал сомнение, что агент (она) вряд ли жива – возраст. Правда, в роду нашего агента были и долгожители. Ее дедушка, сказитель Писахов, ходил по земле больше века".

Вот и настал тот пожарный случай. Антонина Леонидовна направилась по указанному адресу к родственнице известного на Севере сказителя. К сожалению, старушку пять лет назад приняла могила. Ее квартиру занимала внучка костюмерша местного драмтеатра, довольно смазливая тридцатилетняя блондинка. Она безбоязненно впустила в квартиру незнакомую смуглую женщину.

– Что ж вы только сейчас вспомнили бабушку? – говорила костюмерша. В её мягком окающем голосе слышался упрек. – Бабушка так хотела хотя бы перед смертью встретиться с кем-либо из своих. Вы же из госбезопасности?.. Ах, теперь её нет!

– Я родственница её куратора, Ивана Ивановича Мишина. Она эту фамилию не называла? – Сейчас уточню.

Хозяйка принялась листать отрывной календарь на 1991 год. – Тут записано. Когда она ещё была при хорошей памяти, просила меня, если мне доведется быть в Москве, найти его и передать ему прощальный привет... Может, вы передадите? – Конечно, передам. Был бы адрес. – Я вам дам.

Антона Леонидовна попросила у хозяйки разрешения переодеться и поменять прическу.

– У меня есть парик, – неожиданно предложила хозяйка. – Он вам подойдет.

– Спасибо. Я его куплю. – Да что вы...Он мне так достался. Что дают, то и отдают, не требуя платы. У нас на Севере так принято. – Хороший обычай, – сказала Антонина Леонидовна. Паричок и у меня есть. Только он в дорожной сумке, в гостинице. А мне там нельзя показываться. – Понимаю, кивнула костюмерша. – Спектакль продолжается. В пьесе, ну, которая у нас в репертуаре, герой восклицает: "КГБ умерло. Да здравствует КГБ!"

Гостья улыбнулась и засмеялась весело и непринужденно. На её лице давно не было такой беззаботной улыбки. В этом городе она ещё не смеялась.

– Не совсем так, но примерно, – согласилась то ли с хозяйкой, то ли с героем современной пьесы.

И хозяйка, глубоко тронута пониманием смысла реплики героя, тут же предложила:

– А вещи я вам принесу. Это же рядом – через два дома. Бабушке дали квартиру, чтоб недалеко от гостиницы. И у меня там все свои, театралы. И администратор, Артем Егорович, тоже наш. Его дедушку с моей бабушкой связывала общая служба. Мы и теперь выручаем друг дружку. Сегодня, кстати, дежурит Артем Егорович. Он мне и отдаст ваши вещички. – Вас могут спросить... – Простите, ваше имя-отчество... – Антонина Леонидовна. – А мое – Зоя Ивановна. Так вот, Антонина Леонидовна, меня бабушка так поднатаскала... Она последние годы передвигалась с трудом, но товарищам из Москвы всячески помогала. Мне приходилось за бабушку...

Хозяйка была слишком разговорчивой и Антонина Леонидовна предостерегла: – Зоя Ивановна, имейте в виду, люди встречаются всякие. Есть и провокаторы. Вы не опасаетесь, что и я могу быть провокаторшей? – Нет, безбоязненно ответила хозяйка. – Бабушка научила меня читать по лицу. Ну, по губам, по глазам. Особенно по губам. А губы у вас добрые, без тени коварства. – Спасибо за доверие. Я буду вам, Зоя Ивановна, благодарна, если мои вещички окажутся у меня.

Из гостиницы хозяйка вернулась примерно через полчаса, но сумку, без вещей, вынуждена была оставить в гостинице.

– Вами, Антонина Леонидовна, уже интересовались. И засаду на вас устроили. Это мне шепнул Артем Егорович.

Дело усложнялось. Завтра ведь, если Тюлев сдержит слово, в гостинице должен будет появиться Фидель Михайлович, а он в конспирации – дитя. Так она считала и была недалека от истины. Он заедет за своими вещами и наверняка спросит, проживает ли в этой гостинице гражданка Малахут и тем самым на себя беду накличет. Засаду ведь устраивают не на один день. Сразу брать его не станут, а вот слежку организуют. И может так случиться, что он встретит её, Антонину, где-нибудь на улице, вот там их и схватят.

Но ни днем, ни вечером Фидель Михайлович в гостинице не появился. Не появился он и на вторые сутки. Значит, Тюлев его не выпустил. Такое заключение сделала Антонина Леонидовна. Дольше оставаться в Архангельске уже не было смысла. Она позвонила в Москву. Товарищ полковник ( она слышала, как он тяжело, по-старчески дышал) угрюмо обронил: – Отреагируем. – А что мне?.. – Возвращайся.

Вот теперь она окончательно убедилась, что покупка Поморского комбината не состоялась: Тюлев и сам не приобрел, остался ни с чем, но и не позволил сделать покупку Ананию Денисовичу, который действовал через подставное лицо – в том, что какой-то Рубан подстава, мало кто сомневался.

"А ведь товарищ полковник свою часть операции провел блестяще" – так, по крайней мере, для себя уяснила Антонина Леонидовна. Сбой в одном звене и рушится вся операция. На своем веку – это почти тридцать лет жизни, полной тревог и риска. – в подобных операциях она участвовала не однажды и каждый раз получалось, как надо, но там почти всегда руководителем был её отец или же муж, друг и соратник отца, непосредственное участие принимала и мать. Во время одной из операций мать была схвачена турецкими полицейскими и по приговору военно-полевого суда расстреляна. С ней работали лучшие люди нации. Они отдавали жизнь за освобождение своего сорокамиллионного народа, за свою государственность. Их смерть была героической. Может, и отец замучен в турецкой тюрьме, а может, сражается в Курдистане – отбивает атаки турецких карателей. Все её родные и близкие сражались за родину, которую у них отняли алчные соседи.

А сейчас, в этом холодном и заснеженном Архангельске, не исключено, погибнет и она. Слава Аллаху, подруги успели избежать расправы. Они уже, наверное, подъезжают к Москве. А могли сложить головы. И за что – за тысячу долларов. Вот она, цена бывших чемпионов, заслуженных и не успевших стать заслуженными мастеров спорта!

А за что отдали свои никчемные жизни грабители? Может, и среди них были мастера спорта и, не исключено, они тоже участвовали в соревнованиях, на чемпионатах Европы и мира отстаивали честь тогда ещё великой Родины. Неужели Тюлев не сообразил, что посылает их на верную гибель? Надеялся: авось удастся поживиться.

Завтра в городе будет шум, дескать, была бандитская разборка. По сути, конечно, бандитская.

Но, как потом Антонина Леонидовна узнала, никакого шума не было – вся информация осталась в недрах МВД.

Януарий Денисович как член правительства позвонил в Архангельск: – У вас там что – трупы? – Какие? – на вопрос вопросом ответили из канцелярии губернатора. – Мы не Питер. Живем без происшествий. – Прекрасно, – похвалил вице-премьер руководителей области.

Все бы губернии жили без происшествий. И зачем тогда демократии силовые структуры?

Януарий Десович шутил.Ответом из Архангельска он остался доволен. В городе, как ему доложили, за последнюю неделю было зафиксировано только два убийства и оба на бытовой почве. Оба преступления, как любят вещать с телеэкрана, раскрыты.

Это, конечно, здорово. Не все надо закладывать в компьютер. "Если все убийства фиксировать, – сказал он себе, – Европа нас не поймет". И философски изрек: – Да, это жизнь – убивать и не находить трупов.

23

Не спалось. Да ещё на голодный желудок. За весь день не было ни крошки во рту. Глеб-высокий, секретарь-телохранитель, настаивал перед аукционом крепко "порубать", а он хлебнул только из термоса чашечку кофе. Сами же ребята, и Глеб-высокий и Глеб-не очень, закусили основательно: вдвоем съели без хлеба килограмм сервелата и выпили из термоса весь кофе.

Ох, как бы он сейчас навалился на колбасу! Не побрезговал бы и заплесневелой горбушкой. А голодным разве уснешь?

Из плохо законопаченного окна тянуло промозглой сыростью. Фидель Михайлович натянул на голову тюфяк. От дыхания тюфяк оттаивал. Усиливалась вонь: пахло грязной, пропитанной дымом одеждой и давно-предавно немытым человеческим телом. Стало подташнивать. Сказывалась жизнь в чистоте и опрятности.

Мысли были одни: как далеко он от города? Ближайший, может быть, Архангельск. Оттуда его увозили. А может, Северодвинск? А может, Онега? Все эти города северней или северо-западней.

Он вспомнил, как в детстве ходил с отцом в походы. Но то было в благодатной среднерусской полосе. По ночам они ориентировались по звездам. Быстро находили, где север, где юг. Сейчас ему в окно смотрела яркая звезда Малой Медведицы – Полярная. Это – Север. Где-то, видимо, поблизости, Соловецкие острова. Когда-то на Соловки ссылали. Ссылали, конечно, и в эту тайгу. Теперь это царство вора в законе Тюля, грозного и жестокого демократического деятеля.

О том, что демократический деятель грозный и жестокий, намекнул низкорослый следователь, дескать, завтра утром будет допрашивать наш уважаемый демократ, сам хозяин, а уж он говорить заставит. Хозяин здесь один – Александр Гордеевич, питерский меценат и лесопромышленник.

Весь этот лес – его, и лесная промышленность – тоже его. Чудно все перевернулось – от "Союза нерушимого" до бандитского владычества. О возвращении к Союзу верит отец, бывший школьный учитель, ныне пенсионер. Он считает, что власть захватила кучка демократов, людей случайных, а значит, временных.

Наивный! В российской глубинке укореняется Тюлев. Все, кто его окружает, – его шестерки. А шестерка по законам зоны – это собака, уцепится в каждого, на кого укажет хозяин...

Итак, завтра утром встреча с хозяином. Фидель Михайлович готовился к худшему – не к разговору, а к смерти. Единственно, о чем он жалел, – не удастся выручить сына: там, за океаном, вытравят из него все русское, убьют в нем человека.

Он уже засыпал, когда услышал неторопливые шаги. Кто-то поднимался по обледенелым ступеням. Скрипнула дверь. Под тюфяк ударило холодом. Отчетливо донеслось:

– Миллионер, просыпайся. Жратву принес.

Фидель Михайлович сбросил с себя уже почти совсем оттаявший тюфяк. В свете уличного фонаря человек был виден смутно – лицо не разглядеть, высокий, узкоплечий, шапка торчком, на шее – мохеровый шарф. Не иначе, как из аристократов. – Ну, жрать будешь? – Буду.

Жратва состояла из горбушки хлеба и куска холодной вареной трески. Фидель Михайлович чуть было не набросился на еду, но сдержал себя. Разломил горбушку, принялся жевать и тут же сразу напомнила о себе боль от удара по темени. Отложил хлеб, притронулся к голове. Ушибленное место саднило, как созревающий фурункул. – Это тебя Нента, – сказал кормилец, присаживаясь напротив на голые нары. – Он тебя привез. А мы уже тебя вдвоем охраняем. Чтоб не сбежал. – Куда? – И ежу ясно.

Парень, судя по голосу, ему не было и тридцати лет, наблюдал, как Фидель Михайлович ест. А тот, как ни сдерживал себя, и хлеб и рыбу словно проглотил. – Ну как жратва? – Классная.

Не ведал Фидель Михайлович, что вареная треска может быть такой вкусной. Он уже мечтал: если удастся отсюда вырваться, он этой рыбой отведет себе душу – наестся до отвала. Холодная вареная треска напоминала вареную курицу. В детстве, будучи в походе, он от вареной курицы нос воротил. Отец смотрел на него и посмеивался: вот что значит, никогда не испытывал настоящего голода.

Сейчас пределом блаженства была эта обычная северная рыба, видимо, обязательная в Беломорье, как в Приосколье картошка. – Слышь, миллионер, можно тебя спросить? – Можно. – Хочешь, мы с тобой договоримся? – О чем? Ты мне – паспорт, а я тебе – свободу. Понимаешь, миллионер, мы тут без паспортов. А хозяин трекает, что они нам ни к чему. Все равно мы нигде не учтенные. Как бездомные собаки. Но те хоть на свободе...

Фидель Михайлович прервал его: – Как тебя зовут? – Здесь? Аликом. – А в миру? – Алексеем. Да ты не думай, что я чувяк. У меня и диплом есть. Я ведь инженер-технолог. Моя профессия – ВВ. Взрывчатка.

– А диплом, конечно, потерял?

– Хозяин отобрал. Сказал, что таким, как я, дипломы ни к чему. Раб он есть раб.

– И давно?

– В рабстве? Давно. Меня выкрали. Как специалиста. – А ты подай на хозяина жалобу. – Кому? Хозяину? – Тогда беги. – А паспорт? Без него не удерешь в Америку. – Ты же русский. Зачем тебе Америка? – Страшно в России. Особенно здесь. Хотел было повеситься... Тебе-то что... Тебя выкупят. – А если нет? – Хана... Не ты первый...

Проданный в рабство инженер-технолог говорил о жизни и смерти, как будто в пылу азарта ставил на кон свою жизнь – выиграю, значит, выиграю, проиграю, значит, проиграю. Азартному игроку трудно удержать себя от соблазна крупно выиграть. Но азартный вряд ли просчитывает ходы вперед, как это делает в игре опытный гроссмейстер, и потому азартный игрок рискует потерять все.

"А разве я не соблазнился выигрышем? – подумал о себе Фидель Михайлович. – Разве я не захотел получить миллион?"

Он доел рыбу, вытер липкие от рыбы пальцы. От проглоченной еды стало теплее.

Мысль пришла уже на сытый желудок, до сих пор она теснилась в мозгу, не находя словесного выражения. "Ах, была не была!"

– Я тебе, Алик, сделаю паспорт. В Москве. Тебя это устроит?

Инженер встрепенулся, наклонился к Фиделю Михайловичу, наверное, чтоб за линзами очков разглядеть его глаза. – Поклянись. – Чем? – Говори: сука буду. – Сука буду, – повторил Фидель Михайлович, не придавая значения никчемному смыслу произнесенных слов. – Все. Железно, – удовлетворился Алик дурацкой клятвой, деловито спросил: – Ходить по тайге умеешь?

Фидель Михайлович с готовностью кивнул. Да если бы и не умел, покорно ждал бы своей участи. Поинтересовался:

– А как же твой корешь Нента?

– Слиняем. Не заметит. Через неделю выйдем на железку. Наст уже крепкий. Обойдемся без лыж. А ты пока покимарь. Я захвачу жратву и тебе одежку. Ты совсем как фраер. В галстуке, понимаешь...

Алик преображался на глазах. Он уже кипел азартом. Волнение побега передавалось и Фиделю Михайловичу. Кто-то из друзей, уже не помнит кто, говорил: если узник настроен освободиться, то и тюремные стены не препятствие. А тут – какое же это препятствие – тайга?

Не сказал Алик, что в этой тайге, где многие годы лагерь был на лагере, совершали побег тысячи заключенных, а до железной дороги добирались лишь единицы и тех у самой насыпи ждали конвоиры, у их ног рычали свирепые овчарки.

Где-то недалеко отсюда, по всей вероятности, северо-западней, был Ягринлагерь. Обитатели этого лагеря, в большинстве своем политзаключенные, строили город Молотовск. Те, кто оттуда пытались совершить побег, покоятся в одной длинной, как Китайская стена, могиле. Мимо неё каждое утро водили заключенных. Многие из них надеялись на удачный побег. Надежда их умирала в песчаном котловане, куда сбрасывали трупы.

Ягринлагерь вспомнил Фидель Михайлович не случайно. Когда-то профессор Белый передал ему тетрадь какого-то зэка, расстрелянного в этом лагере за побег. В тетради содержались расчеты энергоемкости северных рек, в частности европейского региона. Программист проверил расчеты. Они оказались верны. По мысли заключенного, в грядущем веке здесь будет море огня: глухая глубинка России превратится в оазис цивилизации с развитыми промышленностью и сельским хозяйством. Отсюда начнется преобразование всего европейского Севера.

Зэк, видимо, был настоящий экономист, а по складу характера несгибаемый романтик. Сколько же он лет провел в заключении? Никак не меньше десяти. Ведь столько лет на южном берегу Белого моря строился секретный город знаменитых подводных лодок.

Алик в рабстве у Тюлева три года. Получается, что за эти три года он отупел, уравнял себя с такими же отупевшими и мало уже кому напоминал, что у него высшее техническое образование, что он технолог по изготовлению особого вида продукции, на которую ещё многие годы, если не целое столетие, будет повышенный спрос.

Знал об этом хозяин, купивший инженера, как раньше помещики покупали крепостных. Алику он установил щадящий режим – повышенный спрос на его продукцию пока не наступил: взрывчатка потребуется, но потом. У России все впереди, в том числе и гражданская война: вечные пролетарии принудят хозяина защищать свою собственность и он будет выпускать кровь из тех, кто вздумает отнять у него с таким трудом отнятое им у стоявшего у власти чиновного люда.

Все это так. Но Алик, судя по его стремлению , в душе ещё человек, не желает больше быть шавкой у своего хозяина. Потому он и мечтает покинуть Россию.

"А может, он провокатор?" – и такая мысль посетила Фиделя Михайловича.

Он дождался Алика. Тот пришел, не обманул: на все дни побега принес еду – полный рюкзак. Принес и обмундирование: грубой кожи рабочие ботинки, серый ватник, суконную шапку-ушанку – традиционную одежду и обувь российских зэков. А ещё он захватил с собой топор и милицейский автомат. Одолжил у Ненты, – сказал не без бахвальства. – А как спохватится? – Не. Я ему в "сучок" тройную порцию снотворного. Если не сдохнет, хозяин придушит.

Покинули барак далеко за полночь, убедившись, что весь поселок, за исключением конторы – там с вечера засели в преферанс, – во власти сна. Фидель Михайлович предложил помочь Алику нести рюкзак, но тот радостно возбужденный отвечал: – Успеешь – путь не близкий. Ты лучше побереги очки хлобыстнет веткой...

Совет резонный. Бывало в детстве, когда намечалась драка, друзья, зная, что Фидель близорук, предупреждали: убери стекла. Он убирал. И все равно очки и били и ломали, и закидывали в кусты. Но то было в детстве. Теперь если что – пулей продырявят голову, а очки могут и уцелеть. А если будет погоня, с одним автоматом не отбиться. Но все-таки оружие привносило уверенность.

Шли след в след. Как ходят волки. Шли сторожко, с оглядкой. Фидель Михайлович чувствовал: погоня будет, но уже в светлое время суток. Утренняя заря обозначила себя серой полоской над кромкой далекого леса. Перед ними простиралось огромное белое поле, уходящее в дымку, за горизонт. Вель-озеро, – сказал Алик. – До солнца не проскочим. – А может, попытаемся? – Засекут. У хозяина есть вертолет. Ты его днем увидишь. Тут одни уже бегали. Их, как оленей, из винчестера...

Правота была на стороне Алика: днем даже зайцы не выскакивают на поляну. Пришлось устраиваться на отдых. Зарылись в снег. Оставили окошко, чтобы видеть хотя бы кусочек неба.

Под снегом было затишно и не холодно. Скоро нора, куда они забились, прижавшись друг к другу, покрылась капельками влаги.

В одиннадцатом часу дня – у Фиделя Михайловича случайно не отобрали часы, даже Алик удивился: это же была верная бутылка водки! – при высоком солнце над озером прострекотал вертолет. Была ли это погоня? Может быть. А может, хозяин летел из города и ещё не знал, что от него сбежал человек Лозинского.

Вечером, уже в сумерки, перешли озеро. И за озером наст был ещё крепкий, но только на открытой местности. В ельнике, куда они углубились, снег оказался рыхлым, зато они вышли на след гусеничного тягача. Тягач тянул за собой огромные сани – доставлял на делянку фанерннный домик.

К утру измотанные, мокрые, они наткнулись на этот домик. Он был пуст ни скамеек, ни нар, зато уже стояла печурка, высокая, чугунная, колено выведено в окно под ветвистую елку. – Отдыхаем. Один час, – устало произнес Алик, сбрасывая с себя рюкзак. – Сколько там на твоих? – Без пятнадцати шесть. – Спим до семи. Для круглого счета. – Может, сначала истопим? – Ни в коем случае! – замахал руками Алик. – Уже светло. А днем дым виден за двадцать километров. Если хозяин своих шавок пустил по следу, те наверняка заглянут и сюда и накроют нас, тепленьких, вонючей портянкой. – Они знают, что мы в домике? – Знают, что есть домик. Летом здесь поселятся геологи. Наш хозяин хочет найти то ли золото, то ли серебро. Найдет, конечно. Отсюда километров двести, за железной дорогой, участок застолбили иностранцы. То ли англичане, то ли немцы. Они уже гребут алмазы. Нашему хозяину завидно. Но, ничего. Наш хозяин сделает им кранты. Помяни мое слово. – Кранты? Иностранцам? Кто ему позволит? Они под охраной государства. – Ну, паря, миллионер, а такой глупый. У нас тут вкалывала бригада старателей. Золотишко мыла. Что-то намыли. Потому что нашли их только трупы. То ли восемь, то ли девять. И одна баба. И всех, представляешь, нашли зарезанных как баранов. В палатке лежали они рядочком. Во сне их, бедолаг... – А кто? – Одного ты видел. Он тебя потчевал. По темечку. – Нента?

Ответом Алик не удосужил. Он уже рылся в рюкзаке, хотя продукты – хлеб и вареная треска – лежали сверху, завернутые в грязное вафельное полотенце. Он достал тряпицу – это была портянка. В тряпице оказалась чекушка. Чекушку протянул напарнику: – Хлебни. Но только один буль. – А сколько их тут? Восемнадцать.

Водка была мерзопакостная – "сучок", но и один глоток взбодрил. Закусили щепоткой рыбы. Пожевали корочку. Словом, позавтракали, притом, предельно экономно. И тут же потянуло на сон.

– Отдыхаем полчаса.

Тяжелый ночной переход дал о себе знать мгновенно. Стоило Фиделю Михайловичу смежить веки, как все исчезло: и домик, и выложенная на тряпицу еда, и чекушка с булями. Усталость и тишина убаюкали мгновенно.

Фидель Михайлович увидел сон... Ананий Денисович, вальяжно развалясь в глубоком кожаном кресле, спрашивал: "Фидель, ты любишь президента? Люби. Он гарант твоей безопасности. Не будешь его любить, он тебя отправит в ад. На своем лайнере. Ты был в аду?"

Стало страшно. А президентский лайнер уже подлетал. Явственно слышался нарастающий гул мотора...

Нет, это уже был не сон. Фидель Михайлович взглянул в окно. Над домиком завис вертолет. Из распахнутой двери выбрасывали веревочную лестницу.

Алик спал, по-детски запрокинув голову. В его светлую щетину упирался солнечный луч. Но почему луч справа, а не слева? Ведь утро же!

Фидель Михайлович взглянул на часы. Часы показывали десять минут шестого. Но ведь уснули в семь? Неужели весь день проспали?

Алика будить было не нужно. Он сам проснулся. Проснулся от близкого грохота винтов. Некоторое время он молча наблюдал, как из чрева машины высовывалась веревочная лестница. Понятно, что посадить вертолет невозможно – вряд ли где поблизости есть поляна. А вот десант – высадят.

Бежать – поздно. Домик наверняка под прицелом. Наконец Алик раскрыл рот: – ...Твою мать! ...твою мать! – Алик матерился, как может материться вор, попавшийся на краже.

Надо было что-то предпринимать. Вспомнил, что у него автомат. Второпях передернул затвор – патрон перекосило. Ударил кулаком по рожку – рожок полетел на пол.

И тут Фидель Михайлович с ужасом заметил: в рожке был всего-навсего один патрон. От досады Алик чуть ли не заплакал. – Кранты... Кранты нам... – Ладно, не скули. – Фидель Михайлович одернул напарника, взял из его рук автомат, вогнал патрон в патронник.

Давно не доводилось ему брать в руки оружие. Последний раз, помнится, брал больше десяти лет назад на летних сборах. По плану военной кафедры студенты выезжали в Солнечногорский район – на полигон бронетанковой академии. Но тогда все они, лейтенанты запаса, стреляли по мишеням, и каждый раз на каждое упражнение выдавали четыре патрона. Сейчас у него был один.