Текст книги "Прогнозист"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Да мало что можно! Можно не значит, нужно. Вот когда Тюлев станет ломиться в кресло главного кремлевского кабинета, тогда его заметят и попытаются напомнить, что он проклят своими рабами. Значит, нет ему места под солнцем. Но для заметивших будет, конечно, поздно.

Его заметит заряженный проклятьем народ, люди-работяги, чьи прапрадеды возводили эти кремлевские стены, замуровывали в них свое проклятье.

Народ обнадежится и обрадуется, видя, как в бездну низвергают с верхотуры до печенок опостылевшего того же Пузырева-Суркиса, по существу иноземца. И кто низвергает! Крепкий, решительный молодой российский предприниматель, друг детей и престарелых – Александр Гордеевич Тюлев.

Иной принципиальный россиянин возмутится:"Но это же бандит!" Возмущенного обывателя тут же осадят: "А кто сказал, что Суркис не уголовник?"

Так, глядя на Кремль из окна квартиры курдистанки, Фидель Михайловаич размышлял и сам себя спрашивал: кто очередной на верхотуру? Кремлевское кресло пусто не бывает. Он думал о тех несчастных десятках, а может, и сотнях тюлевских рабов – их проклятье никто не услышит, они так и сгинут безвестными и не оплаканными своими родными и близкими. Полупьяные гвардейцы бросят в костер их окоченевшие трупы. Трупы сгорят, как швырки-поленья. Будут преданы огню и их паспорта с трезубцами и гербами со всем тем, что напоминало им о родных местах, о женах, которые послали их в Россию на заработки, о детях, ради которых они согласились завербоваться на север – на тюлевский лесоповал.

Многое, о чем сейчас думал Фидель Михайлович, он уже рассказал Тоне, но она, как ему показалось, глубоко не восприняла его слова: в Курдистане, в каменоломнях, она видела и не такое – она видела деяния турок: там курдам давали жить не больше месяца.

Тоня сейчас была под свежим впечатлением "ночевки днем". Разгоряченная, но все ещё не уставшая от жарких телодвижений, а только дав мужчине передышку, она лежала, рассеянно слушала партнера, как слушает старый, но ещё крепкий священник исповедь молодой женщины, просунув руку под её кофточку: смысл слов уже не улавливается, но четко ощущается биение женского сердца.

Так и Тоня. Она рассеянно слушала Фиделя Михайловича, после долгих дней молчания путь выговорится, а заодно и передохнет.

И вдруг он спросил, требуя осмысленного ответа: – Не слишком ли легко я вырвался от Тюлева? Откуда-то Алик появился и сразу предложил бежать? Ты мне рассказывала, как совершила побег из анатолийской крепости. Просто ли было?

"Просто ли?" – подумала она с горечью. Тогда её перед побегом целый месяц пытали. Держали обнаженную и распятую на солнцепеке. Сутками не давали воды. На груди, где расплавленным оловом ей выжгли соски, гноились раны. И вот тогда товарищи рискнули её выкрасть. Двое молодых ребят, почти подростки, были убиты турецкими полицейскими...

О том, что у Фиделя Михайловича закрадется сомнение относительно легкости побега, она не предполагала. Ему ли сомневаться, не имея опыта? Опыт был у нее. И потому ещё в офисе, перед тем, как увести Фиделя к себе на квартиру, она заглянула в кабинет-сейф к товарищу полковнику. Высказала предположение: а не распорядился ли Тюлев таким образом отпустить аналитика?

Товарищ полковник, похвалив свою помощницу за толковую догадку, сказал: – Эту версию я уже прорабатываю. Возьмемся за Алика. Обсудим потом. А тебе желаю всяческих приятностей. И ему тоже. Он их заслужил.

Кто "он", было яснее ясного. По её необыкновенно сияющим глазам товарищ полковник видел: она счастлива, что Фидель Михайлович благополучно вернулся.

И сейчас, когда он высказал догадку, что сомневается в легкости побега, она с удовлетворением про себя отметила: аналитик он уже не только в экономике.

Они готовились к визиту к Лозинским. Фидель Михайлович, словно загипнотизированный, опять загляделся в окно. В лучах закатного солнца Кремль казался огромным кровавым сгустком. Над ним возвышались пылающие золотом купола Успенского собора.

Антонина Леонидовна, как дрессированная тигрица, мягко подошла сзади, смуглой щекой потерлась о его упругое плечо. – О чем задумался? – Все о том же... – О сыне? – И о нем... Почему-то мне кажется, что виновники всех наших бед вон за теми краснокирпичными стенами. – Может быть, неопределенно ответила Тоня. – Но чтоб не казалось, надо самому там регулярно бывать. Если там твои враги, их лучше всего рассматривать с близкого расстояния. И не подавать виду, что ты им готовишь смерть. Врага заверь, что ты его друг, и тогда он – твоя добыча .

Фиделю Михайловичу почудилось, что это говорит не Тоня, а его внутренний голос. Этот голос в нем все настойчивей звучит после каждой встречи с Аркадием Семеновичем.

Уже давно Фидель Михайлович понял, что профессор, еврей по крови, ненавидит еврейство, засевшее в Кремле. Поискал причину. Нашел. Трагедия Клары. Мерзавец, её искалечивший, кто-то из сановитых евреев, забравшихся в Кремль. Но кто он?

Молчит профессор. Каменно молчит. Но не бездействует. И с ним, видимо, заодно Антонина Леонидовна.

"Ах, Тоня! Твой голос – это мой голос".

Фидель Михайлович все больше убеждался в том, что пытаются спасти Россию не только русские. Тот же Аркадий Семенович Герчик, выросший среди русских, в русской среде, для него с рождения стала землей обетованной Приосколье, небольшой город с его современным металлургическим заводом гордостью советской оборонки. Та же курдистанка Антонина Малахут ( её подлинное имя, под которым она известна как боец народной армии, ему все ещё не удалось узнать, да, собственно, он и не любопытствовал: Тоня так Тоня) – эта женщина любила и ненавидела русских: любила тех, для которых Россия великая самобытная держава с её сложной и загадочной историей, держава, способная противостоять богатой и спесивой Америке, и ненавидела тех, кто русский был по крови, но чуждый России по духу, кто жил грабежом своей же страны.

Но если Аркадий Семенович помогал России умом и хитростью, раскрывая глаза тем же русским и настраивая их на сопротивление продажному режиму, а сам оставался как бы в стороне, то Антонина Леонидовна, приобретя бойцовские качества в среде своего мужественного и свободолюбивого народа, здесь, в России, помогала обездоленным русским своей отвагой.

Оба они, и Аркадий Семенович и Антонина Леонидовна, обнаружив в лице Фиделя Михайловича истинно русского, со всеми преимуществами и недостатками, характерными для его нации, внушали ему, что победить продажный режим сегодня возможно не митингами и баррикадами – у режима силовые структуры в считанные минуты разгонят митинг и огнем танковых пушек сметут любую баррикаду, – победить продажный режим возможно только, разрушив его изнутри. А это значит, нужно сначала самому выбраться на вершину этого режима.

"Это нечестно, – однажды возразил своему другу Фидель Михайлович. Говорить в глаза одно, а думать другое". В ответ Аркадий Семенович сдержанно усмехнулся, но, видя, что усмешка не понята, с мягким упреком сказал: "Когда ты поближе познакомишься с теми, кто правит деньгами, посмеешься над своей наивностью".

Пока он не смеялся – он размышлял. Он колебался: принимать ли советы своих друзей как благое пожелание или как руководство к действию?

С детства он помнил слова, которые часто произносил отец: благими пожеланиями выстелена дорога в ад. Сам ли это отец придумал, или он откуда-то вычитал, уточнять не стал ни тогда, в детстве, ни потом, когда осознал смысл этого мудрого изречения. Чья это мысль – какая разница? Главное – она умная.

А вот воспринять совет, чтоб действовать... Тут мало умения анализировать потоки теневых капиталов, чем он, собственно, и занимался как служащий фирмы и за что получал деньги. Тут нужно обладать умом и хитростью психиатра Герчика и хладнокровной смелостью бывшей террористки Малахут.

События следовали одно за другим и каждое таило в себя все новые и новые загадки. Был бы рядом отец... Он старик мудрый, но жизнь его то и дело обессиливала. Как и любого советского пенсионера. Для борьбы он уже не годился – он и так всю жизнь боролся...Приехать к нему в Приосколье, хотя бы на один день, Фидель Михайлович не решался. Олежка все ещё за океаном. Так что разговор с отцом вряд ли и получится: вину за потерю внука отец взял на себя, дескать, недосмотрел. Они будут говорить, но только об Олежке...

"Ах, Тоня! Тоня!.. О чем я задумался? Да все о том же..."

Тоня словно читала его мысли. Читала и ... молчала.

За Кремлем солнце падало в бездну. – Ждут нас... Будем собираться. Да, конечно, – ответил он, сгоняя с лица тяжелую задумчивость. – Я пообещала перед выездом сделать звоночек. Дарьяна вышлет машину. – Возьмем такси. – Зачем? В такси тебе уже опасно. – Кому я нужен? – Ты уже в орбите чьих-то интересов. Как и все Лозинские. А мы их ближайшие друзья.

Фидель Михайлович вспомнил, о чем надо было сообщить шефу ещё в кабинете, но и сейчас было не поздно. – Не знаю, Тоня, это правда или треп, вроде отыскались следы Сузика. – Они и не пропадали, – ответила Антонина Леонидовна. – Он учится в лесотехнической школе. Как сказали бы в Китае, он в деревне на исправлении. – Вот и нет, – возразил Фидель Михайлович. Сузик оттуда уже давно сбежал. И знаешь, к кому он прибился? – К Тюлеву, что ли? – А откуда тебе известно? – В тех краях больше не к кому, ответила Антона Леонидовна. – Всю территорию России уже поделили между собой кланы. Северо-Западная зона досталась Тюлеву... А чем Сузик занимается в зоне? – В зоне его нет. По утверждению Алика, хозяин его переправил на Северный бумкомбинат, на тот самый, где на днях случилась авария. Об этом надо поставить в известность Дарьяну Манукяновну. Ты ей шепни. – Шепну. Только о Сузике никому ни звука. Разве что товарищу полковнику. Ну, об этом я ему сама доложу.

То, что она докладывает главному разведчику фирмы, для Фиделя Михайловича не было секретом. Он уже давно догадывался, что они работают в паре: товарищ полковник – коренник, она – пристяжная, но Тоня тянет агентурную работу не хуже коренника. А вот по субординации она ближе к шефу, она – глаза и уши Дарьяны Манукяновны. А с Дарьяной Манукяновной незримыми, но прочными нитями связан брат Анания Денисовича – Януарий Денисович. Януарий уже министр, назначен на этот пост вопреки мнению Государственной Думы самим президентом. А президент окружен советниками, которые говорят в основном по-английски с американским акцентом и у каждого в американском посольстве есть своя комната, где они готовят российскому президенту свои предложения.

Об этом , конечно, Фидель Михайлович скоро и не узнал бы, не будь с ним рядом Антонины Леонидовны, не чувствуя её горячего дыхания. Она питала его только точными данными, а до всего остального он доходил уже своим умом. Ведь капитал, солнечный он или теневой, обязательно преломляется в головах президентских советников.

Самым перспективным – не на президентское кресло, чуточку пониже – они считают Пузырева-Суркиса. Он и никто другой, по оценкам западных советников, способен заменить коряво говорящего премьера.

А премьера с его капиталами можно только столкнуть, но сталкивать должны не соратники, а противники. Противникам же было не до премьера. Когда-то они состояли в одной партии, а премьер был даже членом ЦК, теперь же их разделяла бездонная пропасть и к ней они даже не приближались – а вдруг кто столкнет? Противники премьера отошли от пропасти на безопасное расстояние и уже который год между собой выясняют, кто из них умней, кто весомей.

А ум, как и глупость, на вес не определяются. Пока они взвешивали в митинговых баталиях, их сторонников растаскивали по мелочевским партиям, среди которых не последнее место занимала Партия Дураков. Лидеры этой партии предложили: все левые силы объединить в единый союз, сохранив прежнее название.

И об этом, оказывается, Антонина Леонидовна была хорошо осведомлена. Руководители партии каким-то хитроумным способом помогали премьеру держаться на плаву и это очень злило Януария Денисовича. Но когда она растолковала Фиделю Михайловичу, что деятели противоположных классов по-прежнему общаются друг с другом, на банкетах сидят за одним столом, из одних бутылок пьют коньяки, рассказывают друг другу анекдоты, она ждала, что Фидель Михайлович рассмеется, дескать, ничего себе враги, а он вдруг посуровел, с нескрываемой грустью произнес: "Жаль отца. По себе судил о партийцах".

Фиделю Михайловичу не довелось быть в партии, хотя и было желание. Не пустили, объяснив: на совслужащих – лимит. Становитесь к станку или поступайте в армию – там лимита нет. В те годы – сразу же после окончания университета – он увлекся математическим прогнозированием социалистической экономики. Считал и считал, не поднимая головы, а когда понял, убедился: а с державы-то крыша съехала! Он прогнозирует обвальную экономику. Работа не скучная. Много неожиданностей и много крови. Любой предприниматель он в потенциале и бандит, а любой бандит – он же в перспективе и предприниматель.

Все – дело случая. Представился и ему случай стать предпринимателем. Не получилось. Сам шеф, Ананий Денисович, подбадривал: Предпринимательство – это как женщина: далеко не каждая отдается с первого раза.

Кажется, подбодрил. Обнадежил. И – вроде бы успокоил: не всем суждено быть с большими деньгами, абсолютное большинство довольствуется малыми, радуется, что хоть такие да есть, а запротестуешь, что мало платят работодатель тебя под зад коленкой, и никакой суд не восстановит в должности: судьи тоже что-то имеют от работодателя.

Успокоить-то успокоил. Но внутренний голос время от времени напоминал: "Тебе нужны большие деньги – ровно миллион".

На неподатливую женщину можно махнуть рукой: эта не отдалась – другая отдастся. А вот заполучить недвижимость, чтоб она посулила миллион прибыли – тут соблазнишься и на вторую и на третью попытку...Коль есть цель, к ней стремятся, тогда она будет достижимой.

Печально, что цель навязана державным паскудством: разве раньше детей воровали для выкупа? Было: выкрадывали, чтоб усыновить, удочерить. Теперь воруют, чтоб от здорового ребенка отстегнуть, например, почку или вырезать глаз и подороже продать забугорному предпринимателю.

"Только бы Олежку не разрезали на части"...

В океане человеческих подлостей Фиделю Михайловичу казалось: он суденышко, которое буря гонит на скалы, и уцелеть возможно, если волею случая тебя вынесет в открытое море: там – спасение.

Свое спасение Фидель Михайлович видел в общении с нужными людьми: они его признали своим, а это значит, в чем-то и помогут.

С надеждой на помощь он в сопровождении Антонины Леонидовны переступил порог городской квартиры Лозинских.

Их встречала хозяйка, вся сверкающая и сияющая, одета со вкусом в соответствием с комплекцией и возрастом. На ней было бордовое платье и оно ей очень шло. Глаза её, как спелые, умытые дождем маслины, молодо блестели, выдавали трудно скрываемую радость.

Антонина Леонидовна давно изучила свою подругу, знала причину радости – подруга очень надеялась провести ночь с Фиделем Михайловичем. "И ты соскучилась", – ревниво подумала она, переступая порог квартиры. – А вот и мы!

Антонина Леонидовна великодушно разрешила Дарьяне Манукяновне обнять и поцеловать найденыша.

30

В палате, куда пригласили Аркадия Семеновича, Сузик лежал один. Большое в полстены окно выходило на широкое озеро. За озером цепочкой бежали огни – там проходила магистраль.

Рядом с койкой Сузика стояла такая же койка – ждала очередного бедолагу. Сузик, весь в бинтах, как спеленатый, – одни глаза до предела распахнутые после пережитого ужаса, свидетельствовали, что человек в сознании. А подключенная аппаратура напоминала, что под бинтами бьется сердце – на голубом экране синусоида вычерчивала волнистую дорожку.

Аркадий Семенович взглянул на Сузика и по его распахнутым глазам понял – узнал. – Сузик, привет! Я тебя забираю в Москву, – нарочито бодро заговорил профессор.

Сузик застонал, забормотал, но слова застряли в толще бинтов. Молодой бородатый врач с узким мальчишечьим лицом, не намного старше Сузика, пояснил:

– Он говорит, что его без Кати не увозите. – Кто такая Катя? – Его девушка. Невеста. – У него есть невеста? – Есть. Хорошая девчушка. Наша, поселковая. Кстати, моя соседка. Она, если вы слышали, из той самой династии Коноваловых. – К сожалению, слышать не доводилось. – Ну как же! Это её дедушка и братья дедушки начинали наш Комбинат.

О династии Коноваловых Аркадий Семенович слышал впервые. Подобных династий в России тысячи, и каждая что-то строила, восстанавливала, реконструировала если не комбинат, то завод или фабрику – не по-щучьему же велению Россия стала великой державой.

Пока санитары комбинатовской больницы готовили Сузика к транспортировке, – по их движеньям было видно, работают грамотно, – врач рассказывал о Коноваловых, не забыл напомнить, что отец Кати, словом, будущий тесть Сузика, дожидается в коридоре. – Может, вы его утешите? предложил юный бородач.

Аркадий Семенович следил за действиями санитаров – как бы чего не упустили, но обращение врача услышал. А утешить... не видя характера ожогов... – Я не специалист... – Но вы же профессор? Они уже знают, что вы профессор, притом, из Москвы. Они так на вас надеются! И разговоры о вас самые добрые: ещё пожар не потушен, а вы – быстрее "скорой помощи".

Аркадий Семенович хотел уточнить, что он спешил сюда, не зная ничего о Сузике. Ведь Сузика следовало искать за сотни километров отсюда, среди учеников лесотехнической школы.

А судьба – вот как она распоряжается... Безалаберный Сузик, сын известного миллионера и племянник олигарха, более того, внук швейцарского банкира – мало кто ведал, что отец Дарьяны Манукяновны в армянской диаспоре звезда чуть ли не первой величины, – этот безалаберный Сузик, внезапно исчезнувший студент МИМО, объявится в далеком рабочем поселке, окажется окружен таким вниманием.

Рабочие наверняка не знают, где он воспитывался и какая денежная у него родня, а Тюлев, хозяин комбината, не стал о нем распространяться. Видимо, Сузик уже крепко дружит с головой. Впрочем, Аркадий Семенович замечал и раньше, что парнишка он не глупый, но атмосфера семьи делала его негодным для жизни.

"Был бы он прежним, Тюлев не поставил бы его мастером", – подумал Аркадий Семенович. Покидая палату, он спросил у врача: – Как его имя-отчество? – Коновалова? Егор Донатович.

В просторном вестибюле у роскошного фикуса стояла группа рабочих. Они что-то оживленно обсуждали. Когда увидели спускавшегося по ступенькам незнакомого посетителя с кейсом в руке, враз замолкли, повернулись к незнакомцу, явно намереваясь вступить с ним в разговор.

Первым обратился к ним Аркадий Семенович, даже не ко всем, а к неказистому на вид пожилому мужчине в синей форменной куртке: – Вы – Егор Донатович? – Да. Ну как там, профессор, будет Сережка жить?

Времени на обстоятельный ответ не было, и Аркадий Семенович буднично произнес:

– Будет, – и уточнил: – Если вовремя успеем в ожоговый центр.

– В Питер?

– В Москву. Из Питера постараемся ближайшим рейсом.

– Постарайтесь, пожалуйста...

На волевом лице Егора Донатовича – глубокие складки, в них гнездилась печаль. Аркадий Семенович обратил внимание, что Сузика он назвал Сережкой, а вовсе не Сузиком. И чтоб крепче поселить в нем надежду, сказал: Сережкин отец – мой коллега. – А про себя подумал: "Какой он – мне коллега? Он – работодатель, хозяин". – Мы постараемся сделать все возможное. Но многое будет зависеть и от потерпевшего.

Что бросилось в глаза Аркадию Семеновичу: Егора Донатовича окружали молодые парни, они тоже были в рабочих, испачканных сажей спецовках. Оказалось, это были сыновья Коновалова-старшего: Дмитрий, Никита и Николай – Катины братья.

Катя, встревоженная, тяжело дыша, прибежала уже к самому трапу вертолета, когда санитары на руках заносили Сузика. Маленькая, в серой болоньевой курточке на искусственном меху, она тоже, как и отец, и её братья, смотрела на профессора с надеждой и болью.

"Любит Сузика".

С Сузиком прощалась, не скрывала слез, сняв варежку, нежно гладила бинты, приговаривала: – Поправляйся... поправляйся...Я буду ждать... Буду!

"А девчонка-то – красивая..."

Ее личико, мокрое от слез, было, как на иконе, скорбное и прекрасное. Как показалось Аркадию Семеновичу, её глаза излучали какой-то дивный загадочный свет. Он невольно сравнил эту поселковую девчонку со своей Кларой, в них угадывалось что-то общее, прежде всего, взгляд. Когда дочка видела Фиделя Михайловича, её глаза, но не серые, как у Кати, а черные, как у матери, большие, ласковые, излучали такой же дивный, но далеко не загадочный свет.

"Ах, женщины!.." Он завидовал Сузику, а ещё больше – незнакомой Кате Коноваловой. Не тронь Клару тот великовозрастный развратник, была бы и Клара с судьбой, как у Кати – жила бы, веря в свое счастье.

Уже в Пулково, в ожидании рейсового на Москву, в медпункте аэропорта, Аркадий Семенович спросил сопровождавшего их поселкового врача (звали его Миша): – Егор Донатович что-то недосказал? – Коноваловы хотели узнать о дальнейшей судьбе комбината. – То есть? – Вы там в Москве ближе к правительству. Вам, наверное, известно, что наш хозяин собирается комбинат продавать? – О продаже не слышал. – Как же! Продает англичанам. Вот уже которую неделю поселок бурлит. Начали увольнять рабочих. Остановили два цеха. Только непонятно, зачем хозяину было поджигать целлулозный? Без него комбинату – крышка. – А что рабочие? – Рабочие не сдадутся. Свой комбинат будут защищать. Может дойти до оружия. Своего, русского, ещё потерпят. Тем более, что он пообещал искоренить бандитизм. – И кто же так смело пообещал? – Аркадий Семенович не удержался от изумления. – Ваш хозяин? – Да. Александр Гордеевич Тюлев. Недавно выступал по телеку. Сказал, что комбинат собирается продавать не он, а ему приказала губернская власть. Но он ещё подумает. А с бандитизмом, сказал он, покончить не сложно. Он так и выдал в эфир: это, говорит, как два пальца обоссать. После такого заверения многие рабочие его зауважали. Слабый по натуре сильно не выразится. Он решительный... – Конечно, решительный, – согласился Аркадий Семенович. Говорить о том, что хозяин комбината не кто иной как вор в законе, не было смысла. В поселке судят не о том, о чем ходят разговоры, судят о поступках того же хозяина.

Прислушивался ли к их разговору Сузик, по его глазам было не понять. Он смиренно лежал, изредка просил пить и врач в прорезь марли просовывал ему трубочку, давал глотнуть лимонного сока.

В самолете Сузику стало совсем плохо. Пришлось вводить обезболивающее.

В полночь Сузика доставили в ожоговый центр. И бригада хирургов приступила к своим обязанностям.

Аркадий Семенович намеревался было позвонить Дарьяне Манукяновне: присутствие матери облегчило бы страдания сыну. Ведь сын вряд ли догадывался, что это она, его родная мать, его отправила в тайгу на перевоспитание.

Аркадий Семенович не позвонил – не насмелился прерывать её здоровый сон. Он не предполагал, что в эту ночь Дарьяна Манукяновнва глаз не смыкала – сама не спала и не давала уснуть молодому и сильному мужчине.

31

В то время, когда Аркадий Семенович в сопровождении врача поселковой больницы доставлял Сузика в ожоговый центр, Дарьяна Манукяновна принимала гостей – свою верную и безотказную подругу Антонину Леонидовну и её мужа Фиделя Михайловича.

В гостиной Антонина Леонидовна тихо спросила: – Что-то не видно хозяина? Мы же по его приглашению.

Хозяйка взглянула на подругу с упреком, но не осуждающе.

– Не нужно было шефа поить коньяком.

Гостья усмехнулась: – Он сам распорядился. Вот – свидетель, – показала на Фиделя Михайловича. – А ты для чего там? Не хитри. Знала о последствиях. – Он что – опять рыдал и признавался в любви к президенту? – У него одна пластинка... – Ну прости, – извинилась подруга. – Повод неординарный. Как было не послушаться?.. Он – спит? – Дрыхнет. – А что мы? – Будем веселиться. Повод, сама говоришь, неординарный.

Вскоре на столе появился коньяк, но почему-то на этот раз была скудная закусь: нарезанные дольками лимоны, черная икра и черный хлеб.

Дарьяна Манукяновна сидела рядом с гостем, следила, чтоб он добросовестно пил и так же добросовестно закусывал, расспрашивала гостя, как он бежал из бандитского плена и словно ненароком, как бы случайно мягкой подошвой своей маленькой ступни попадала на ступню Фиделя Михайловича, при этом заглядывала ему в глаза, пытаясь за стеклами очков уловить его взгляд.

Антонина Леонидовна на мужа – ноль внимания, полностью предоставив его своей подруге.

От назойливого заигрывания хозяйки Фидель Михайлович испытывал неловкость. Вот сейчас проснется Ананий Денисович, выйдет из спальни и увидит, как его супруга воркует над гостем – служащим его фирмы и...

Гость представил: что же будет? По всей вероятности, шеф открыто возмущаться не станет. Он с улыбкой пожмет своему служащему руку, будет, как и его жена, угощать коньяком, а завтра даст поручение товарищу полковнику ликвидировать аналитика и даже укажет причину смерти – инфаркт миокарда. И этого служащего похоронят, конечно, с почестями, как недавно похоронили Андрея Лукьяновича Красия, бывшего офицера особого отдела танковой армии, лазутчика вора в законе Тюлева.

Спасибо Аркадию Семеновичу – просвещает. Единственно, о чем он помалкивает, но до чего Фидель Михайлович дошел своим умом, – так это о том, что ещё ни один служащий этой фирмы не умер своей смертью – как будто все тут безнадежные инфарктники. Впрочем, это объяснимо: у каждого есть сердце, и оно, как любые часы, в любой момент может остановиться.

Ближе к полночи, приняв солидную дозу коньяка, Фидель Михайлович почувствовал, что он пьян. Такое с ним случалось редко, в чем он однажды признался Кларе, но случалось. Значит, не исключением будет и сегодняшняя выпивка.

"Домой не поеду...", – подумал, поднимаясь.Его шатнуло. – Тоня, нам пора... – А может, заночуете, Фидель Михайлович. – Это голос Дарьяны Манукяновны. Голос – как сквозь вату. – Как Тоня.

Тоня возражать не стала. Она ввела мужа в спальню. Как он раздевался он уже не помнил. Упал в постель – словно провалился.

Проснулся – не сразу сообразил, где он: то ли в своей однокомнатной во Внуково, то ли в высотке на Котельнической. Но и там и там постель источала запах не такой, как здесь. К тому же здесь окна были плотно зашторены. Даже городские огни где-то там, за непроницаемой шторой.

Рядом – дыхание женщины. Тоня?.. Положил руку на грудь. Грудь крупная с тугими сосками. У Тони вообще нет сосков – турецкие контрразведчики выжгли раскаленным оловом. Здесь, на пышной груди, сосок с мизинец. У Тони грудь гораздо меньше, но плотней. А эта – как студеннь. А может, после крепкой выпивки все кажется крупней? У Тони и живот намного меньше и не очень мягкий, и ноги не такие толстые, и не такие податливые. Он только шевельнулся – а нога уже под его бедром.

И когда он навалился на мягкий толстый живот, ощущая под собой гутаперчевые груди, он окончательно убедился, что это не Тоня. Та в подобных движеньях стремительна, как эстрадная танцовщица. Эта – шевелилась не очень, но скоро её тело покрылось испариной и вся она источала пронзительно тонкий аромат приятных незнакомых духов.

Тоня пахла своим крепким здоровым телом. А эта... Зачем её к нему подсунули? Выходит, все это: и приглашение в гости, и обильная выпивка под скудную закусь – все было подстроено?

Женщина скоро выдохлась – устало отвечала на его движения.

Уснул он под утро и уже не пьяным, а вполне протрезвевшим.

Проснулся, открыл глаза: солнечные лучи упирались в тяжелые плотные шторы. В спальне было светло. Высокие ребристые потолки с нарисованными розовыми ангелами напоминали собой купол собора. На стенах – виды африканских джунглей. Мебели – никакой, за исключением разве что несуразно широкой кровати из красного дерева и в обрамлении бронзы овальное трюмо.

Откуда-то из-за портьеры доносилась тихая музыка.

"Если есть рай, то примерно такой", – невольно подумал Фидель Михайлович, продолжая обозревать спальню. Злость на Тоню не проходила. Он ещё ночью понял, где он. Чувствовал себе неловко. Спать с женой шефа, когда шеф где-то рядом, по-другому чувствовать себя не будешь. К тому же побаливала голова.

Шеф по утрам, как правило, в хорошем здравии: не рыдает, не показывает своим ближним, как он страстно любит президента.

Штора слегка колыхнулась, в дверях – Тоня. – Как спалось? – Как после выпивки. – Что снилось? – Женщина. – Приятная? – Не разобрался. – Тогда подъем, и – в бассейн. Тебя заждалась Дарьяна. – А что Ананий Денисович? Он уже на Арбате. – Он знает, что мы здесь? – Ему это ни к чему... Но ты поторопись. У нас тоже впереди рабочий день.

В бассейне Дарьяна Манукяновна резвилась, как моржиха – с шумом и фырканьем. Увидела Фиделя Михайловича – из-под резиновой шапочки улыбнулась глазами-маслинами.

Завтракали спешно: надо было торопиться. Но хозяйка отпускала их неохотно. Настроение у неё – превосходное, как будто не Фидель Михайлович, а она вырвалась из бандитского плена и теперь наслаждалась свободой.

"Сказать ей, что отыскался Сузик?" Решил: пусть это скажет не он, а Тоня, и то не сейчас, Алик мог и соврать. Вот когда товарищ полковник наведет о нем справки...

Но наводить справки не потребовалось. Вскоре после отъезда гостей приехал Аркадий Семенович. Всю ночь он провел в ожоговом центре.

32

Будь на месте Дарьяны Манукяновны любая другая женщина, узнай она страшную новость о сыне, рвала бы на себе волосы: это, дескать, её бог наказал. Но Дарьяна Манукяновна это же Дарьяна Манукяновна – отцовская кровь: умеет в любой ситуации не падать духом.

Так поступила и сейчас. Видимо, рассудила: кто такой сын? – человек. И коль человек не способен отвернуться от удара судьбы, значит, наша действительность, где все перетекает от нищеты к богатству и наоборот, ему не по плечу.

Поэтому первое, о чем она спросила, было: – Он выживет? – Должен выжить, – с долей неуверенности ответил Аркадий Семенович. – Стоит за его жизнь бороться? – Вы же мать... – Я его готовила к большому бизнесу... Выходит, мои надежды рухнули? – Я бы так сейчас вопрос не ставил. – И что мне предпринять? – Увидеть Сузика. И как можно быстрее. – Хорошо. Я только чашечку кофе...

Дарьяна Манукяновна собралась быстро. Кофе она проглотила как спирт. Аркадий Семенович за компанию пил не спеша. Кофе был обжигающий. Пил отхлебывал маленькими глотками. Недоумевал: "Почему не интересуется, нашел ли я Фиделя Михайловича? Командировка была по её настоянию". Объяснение напрашивалось как бы само собой: ей не до аналитика, коль сын в беде.