Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. 1 том"
Автор книги: Борис Горбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
Я расскажу когда-нибудь, как и почему начал писать. Ребята смеялись надо мной:
– Сережа, брось. Ты Пушкиным не будешь!
Посмеивался и Валька Бакинский, признанный авторитет в этой области, читая мои опыты.
А я упрямо исписывал бумагу.
Когда я затеял писать книгу о моем поколении, сведущие люди стали отговаривать меня.
– Вам сколько лет? – спрашивали они насмешливо. – Куда вы лезете? Вы доживите сначала до тех годов, когда осмысливают свою молодость, и тогда уж валяйте пишите.
Я чувствовал, что сведущие люди правы. Я отбрасывал прочь в сторону планы «Моего поколения». Я хотел найти другие темы, других людей. Но какие у меня другие темы? Мне оставалось бросить перо и ждать седин.
Но и ждать я не мог. Они измучили меня, мои земляки и сверстники, они толпились вокруг, они росли вместе со мной и на моих глазах, я слышал, как хрустели их кости, – и мне мучительно хотелось писать, писать о них, только о них. Украдкой от сведущих людей я писал свою книгу.
«Ребята! – мысленно обращался я к своим сверстникам – к Алеше, Павлику, Юльке, Моте. – Ребята, вы уж простите меня! О вас должен был бы писать писатель опытный, убеленный сединами. Вы стоите этого. Мы стоим того, чтобы о нас хорошо написали. Но что же делать, ребята: о нас не пишут! И вы не ругайтесь уж, что взялся я. В свое оправдание я могу сказать, что сделал все, что умел. Я вложил сюда все, что у меня было. Вот я весь – больше у меня ничего нет, я все отдал. Страшно ли мне? Напишу ли еще что-нибудь, даже вторую часть этой книги? Не знаю! Но я вложил сюда все, что имел!»
Когда я кончил свою первую книгу и решил везти ее в свет, ребята пришли меня провожать на вокзал. Они смотрели на меня с теплым сочувствием, но – увы! – с малой верой.
– Ты не дрейфь! – ободряли они меня. – Чуть что – вали назад. Черт с ней, с литературой.
– Не зарывайся, Сергей! – наказывали они мне. – Знаешь, какая там среда! Пропадешь! Писателей много, затеряться тебе легко... – И ободряли: – Чуть что не так – вали назад. На дорогу соберем, вышлем, телеграфии только.
А я жал их теплые дружеские руки, обнимал их плечи и говорил:
– Ребята! Вы знаете меня: я не трепач. Вот я торжественно говорю вам: я был неплохим наборщиком, я был не очень скверным секретарем ячейки. Верно? Я знаю, писателей много. Но если я не стану хорошим писателем – я вернусь. Честное слово – вернусь. Готовьте встречу!
Они махнули мне вслед кепками. Сбившись по-комсомольски в кучу, они кричали мне вслед дружно, хором:
– У-да-чи, Сергей! У-да-чи!
– Спасибо, ребята! Я верю: удача будет. Я ведь из удачливого поколения. Я буду писателем, как Павлик стал мастером. Я напишу много книг. Все они будут о моем поколении.
А ребята всё махали мне вслед кепками. Эх, проводы, комсомольские проводы! Сколько раз провожали мы наших ребят! В армию, на учебу, на новую жизнь – все равно проводы всегда означали рост парня.
Мне вспоминается двадцать третий год, – это был год сплошных проводов: мы входили в жизнь. Первыми уехали Рябинин и Юлька. Они получили командировки: он – в рабфак, она – в профтехшколу. Это были первые комсомольцы нашей организации, которых мы отправили на техническую учебу. Даже Семчик согласился, наконец, что учиться надо. Сам он, впрочем, все же не пошел ни в какую школу.
– Дорогу будущим инженерам! – торжественно провозгласил я, впихивая корзинку Юльки в вагон. – Дорогу нашей интеллигенции!
Год назад мы яростно кричали новичку на собраниях:
– Не принимать! Не принимать! Он со средним образованием!
Мы знали, кто получал раньше среднее образование, – но сейчас наши, наши парни едут за образованием!
– Дорогу будущим инженерам! – кричал я. расталкивая народ в вагоне. – Дорогу!
А через месяц мы провожали Алешу. Он ехал в Белокриничную секретарем райкома комсомола. На вокзале, в ожидании поезда, он прокричал мне все свои планы. Именно прокричал, спокойно он не мог сейчас разговаривать. Он кричал, что будет работать, как черт! Что он район перевернет вверх дном! Что у него все продумано и записано, как надо теперь работать. Он снова был на гребне, на новом, еще более высоком, чем в школе, гребне. У него захватывало дух и кружило голову.
– Кланяйся Павлику! – кричал я Алеше вслед. – Удачи!
Сколько проводов было за эти десять лет! И каждому, как мне сейчас, ребята кричали вслед:
– Удачи!
Спасибо, ребята!
И вот уже бегут километры. «Ходу! Ходу!» – мелькают станции... степь... шахты... Еду день. Второй. Еду! Еду!
Страшно ли мне? Боязно? Что впереди?
Скрипя новыми сапогами, пришел кондуктор и объявил:
– Следующая остановка – Москва!
1931 – 1933
Очерки, корреспонденции. 1932 – 1936
ЧУГУН
1Чернорабочего-башкира послали на колошники подобрать железный лом: гайки, болты, обрезки железа. Домна приводилась в пусковую готовность.
Башкир взял большой совок и медленно начал подниматься по крутым железным ступеням.
Над домной хрустело морозное январское утро. Колкий и ломкий шел снежок.
Чернорабочий остановился и перевел дух. Под ним далеко вокруг бежала белая мерзлая степь – легкий ветер шел по ней, завивая снежную пыль.
Башкир родился здесь, в округе; его отец гонял по пустынной степи косяки коней. Чужие косяки, своего ничего не было, только детей много, беды своей много.
Не табунятся теперь тут косяки – паровозы бегают по горе. Это башкир хорошо видит с высоты домны. Нет пустынной степи. Грохот и звон стройки стоит над степью.
Рабочий забыл, за чем его послали, – засмотрелся.
Под утренним солнцем багровая пылает гора Атач – миллионы тонн руды, не выплавленной еще в чугун, холодной, мертвой, ожидающей динамита, паровоза и доменной печи. На крутом скате Ай-Дарлы нависла рудодробильная фабрика. Хоперкары руды идут по жилам железных дорог к домне.
Башкир медленно переходит на другую сторону. Теперь ему видны стройные, как тополя, скруббера Коксо-химкомбината. Пар стоит над тушильной башней. Из печей синее рвется пламя. Одна батарея – шестьдесят девять печей – восемьсот тонн кокса в сутки. Всех батарей будет восемь. Темно-серый, дымчатый кокс лежит на платформах. Кокс идет к домне.
Башкир удивленно смотрит на степь, по которой отец его гонял чужие косяки.
С дорог идет синий пар. Скованная льдом и самой большой в Европе плотиной лежит бывшая казацкая река Яик, ныне большевистская река Урал. Стоят по степи корпуса цехов, электростанций, контор, жилищ.
– Це-це-це, – произносит башкир и замирает. Совок падает из его рук и звонко шлепается. – Це-це-це! – восхищенно качает он головой. Смотрит вниз, где копошатся люди, много, густо людей: почти двести тысяч село на эту землю, богатую рудой и будущим. Но внизу на бункерной эстакаде башкир замечает обер-мастера Бугая. Тот машет рукой, и чернорабочий думает, что это его торопят. Тогда он подымает совок и, все еще озираясь по сторонам, жадно и глубоко вдыхая морозный воздух, идет дальше.
Обер-мастер Бугай, Митрофан Кондратьевич, ходит вокруг домны легким своим молодым шагом.
Двадцать шестую на своем веку печь ладит он к задувке.
Он помнит числа: в сентябре 1926 года готовил к пуску косогорскую доменную печь. 20 апреля 1929 года пускал первую керченскую... Живая, на легких, не старых еще ногах, история доменного дела в России – ходит Бугай по своей двадцать шестой печи.
– Эта печь – всем печам печь... – говорит он, и горновые, смеясь, подхватывают:
– Да, печурка ничего...
Несколько месяцев уже присматриваются они к ней.
Горновые потеряли здесь обычное у доменщиков снисходительное отношение к «печурке». На эту Домну Иванну, которая в сутки будет давать тысячу тонн чугуна, смотрят с почтением. Ее изучают, к ней присматриваются, овладевают сложными ее механизмами.
Бугай осматривает еще и еще раз арматуру, лезет в печь, шарит рукой в фурменных рукавах.
Двадцать шестая готовка к пуску.
– Первая магнитогорская домна готова к пуску, – сообщает в НКТП начальник строительства.
2Утром 26 января на домне застучали топоры. Это во временном деревянном прикрытии, окружающем домну, ломали ворота – путь коксу.
Более семидесяти тонн отборного металлургического кокса лежало уже на парковых путях горячего чугуна.
Доменщики нетерпеливо ждали приказа: начать загрузку. Они приехали сюда с южных заводов, – братская помощь старого металлургического Юга новой, молодой угольно-металлургической базе – Урало-Кузбассу.
В машинной будке нервничал машинист скипового подъемника Вербенчук.
Он то и дело срывал телефонную трубку и кричал сердито:
– Ну, что же ток? Ток давайте...
Или нетерпеливо смотрел через большое окно на наклонный мост. Рельсы покрывались легким снежным пухом.
Наконец ток дан.
– Ну, значит, нам начинать! – торжественно сказал Вербенчук своему помощнику.
Часы показывали час двенадцать минут дня по местному времени.
Вербенчук повернул рукоятку регулятора и озабоченно, напряженно посмотрел в окно. Из скиповой ямы медленно выполз скип с углем. Грохоча и подымая снежную пыль, он пошел по наклонному мосту. Пошел осторожно, недоверчиво, словно проверяя готовность механизмов.
– По-о-ше-ол! – засмеялся, наконец, Вербенчук и закурил папироску.
Загрузка первой магнитогорской домны началась. И пока летели об этом во все концы мира «молнии» и радиограммы, у горна шло тихое и короткое совещание.
Седой обер-мастер Иов Тимофеевич Кабанов говорил своей смене:
– Так, ежели нужно, останемся сверх смены? И встречный план: на четыре часа сократить загрузку. Так, что ли?
– На том согласны.
– Конченное дело. По местам.
Свиридов, Митюк, Лактионов лезут в печь. Карпушенко, Филонов, Оленев становятся у леток.
Идет загрузка.
Чтобы предохранить от побитости дно печи – лещадь, – вручную создается защитный угольный слой миллиметров в триста. Поверх этого слоя ляжет кокс. Его тоже сначала будут загружать вручную до фурменных отверстий, чтобы не побить огнеупорную кладку печи.
Мастер Кабанов руководит загрузкой. Растрепанная его капелюха съехала набок.
– Не опущайте крыльев, товарищи! – кричит он то тут, то там. – Не опущайте крыльев, пожалуйста!
Он кричит это больше для порядка. Горновые работают с увлечением.
Вокруг горна рождается конвейер. Со двора через пробитые во временном прикрытии ворота идут по рукам полные ведерки с углем. Через отверстие шлаковой летки их подают в печь, горновые рвут их из рук, разбрасывают уголь по лещади, подымая облака липкой, горькой угольной пыли, и бросают пустые ведерки в резервную летку.
– Эй, дава-ай! – сердито кричит Свиридов.
Лицо его в угольной пыли. Он задыхается, кашляет, но сменяться не хочет. Потом машет рукой и вылезает. На смену лезет Филиппов, а Свиридов, отплевывая густую, черную мокроту, становится к летке.
Смена осталась работать еще на четыре часа.
– Вы ж смотрите, – говорила она заступавшим на их место товарищам, – встречный-то...
Потом толкались около Щербины – секретаря партячейки, подавали заявления о вступлении в партию «по случаю пуска».
Двадцать восьмого, в четыре часа утра, на загрузке начали работать механизмы.
Из хоперкаров, застывших на бункерной эстакаде, ползла в бункера руда. К бункерам подъезжал вагон-весы. Машинист Ивандюк управлял этой сложной, недавно еще появившейся в нашей технике штукой. Руда из бункеров шла в вагон, автоматически взвешивалась. Ивандюк внимательно следил за правильностью дозировки.
Потом вагон шел к скиповой яме. Там стоял уже тупорылый пустой скип. Легко подымалась дверка в вагоне, и руда все тем же торопливым, шумным потоком сползала по железным рукавам в скип.
Вербенчук поворачивал рукоятку, и скип легко и весело взбегал по наклонному мосту, взбирался на колошники, под самое доменное небо, задерживался чуть-чуть на конусах и, наконец, решительно наклоняя вперед голову, сам опрокидывался. Руда попадала в печь.
Вчерашний землекоп, пензенский колхозник, молодой, голубоглазый парень. Ионов поставлен сейчас у механизма.
– Гризли – машине этой название, – говорит он, очень довольный тем, что находится при механизме, который он в усердии назвал даже машиной «гризли».
У него несложная работа. Он поворачивает руль, подымается задвижка, и по небольшому скату устремляется идущий из бункеров поток кокса. Он ползет все туда же, в скип, жадно разинувший рот.
Ионов ревниво следит за потоком кокса.
– Стоп! – Вербенчук выключил гризли, и Ионов быстро опускает задвижку.
Не сразу овладел Ионов этой простой техникой. У него не ладилось сперва, – все-таки раньше он знал только лопату. Теперь ему хотелось стать машинистом. Он восхищенно смотрит, как проносится Ивандюк на вагон-весах.
Плавно, четко, без задержки идут по наклонному мосту скипы.
– Техника! – радуется Вербенчук, сам удивляясь, как красиво все идет: вагон-весы, транспортер, гризли – все эти детали рассчитанные, обдуманные. – Техника! – произносит Вербенчук и этим словом объясняет себе все.
И вдруг он замечает, что в правом скипе не вертится передний скат. Он еще и еще раз всматривается... Так и есть – не вертится!
Сразу останавливается вся великолепно слаженная, четкая машина.
– Стоп!
К скипу бросаются монтажники.
Выясняется: рабочий, ухаживающий за скипами, не произвел достаточной смазки.
– Техника! – сердится Вербенчук и строго говорит помощнику. – И люди.
Задержку ликвидируют дружно. Работает бригада Калишьяна, не покидающая уже почти сутки домны.
Вечером 29-го загрузка кончается. Домна готова к задувке.
– Еще как вода себя окажет, – беспокойно говорят доменщики и подымают глаза на холодильники, – как вода...
3Все эти дни вода «оказывала» себя плохо, на водопроводах не ладилось.
Но к моменту задувки, то есть к вечеру 29-го, все было как будто в порядке.
И все же руководство не торопилось задуть домну, не проверив тщательно, как работает водоснабжение.
В десять часов вечера на домну принесли весть:
– На южном водопроводе авария.
Все бросились смотреть; даже не сходя с домны, можно было видеть: тугой столб воды бьет из земли.
Свиридов тоскливо смотрел, как копошились люди вокруг места аварии.
– Тьфу! – сплюнул он, – не нашей смене задувать. А надеялись!
И обер-мастер Кабанов, тоже разочарованный, сдает смену.
– Ну, мы загрузку зачинали, – говорит он огорченно, – нехай уж вам задувать выйдет.
На водопроводе началась горячая работа. Сюда стянули водопроводчиков, пожарников, землекопов. Землекопы колотили лопатами о мерзлую землю, пытаясь докопаться до трубы. Шесть метров вглубь нужно прорыть.
У самого места аварии работали по колено в воде, часто меняясь.
Работали молча. Только чавкала вода и звенели лопаты. Поработав немного, землекоп молча передавал лопату другому, и тот, не говоря ни слова, лез в воду.
Но и к утру еще не дорылись до трубы. И причина аварии была неясна. Гадали:
– Сток выбило...
– Трубу разорвало...
Панический пустил кто-то слух:
– Грунтовые воды бунтуют...
Днем уже стала ясна причина аварии. Она была очень проста. Проста до обиды: при укладке водопроводных труб слесарь не зачеканил стыка. Все стыки зачеканил, а этот пропустил.
Три простоя было в пусковые дни. Первый – из-за того, что рабочий не смазал передний скат скипа. Второй – из-за того, что слесарь не зачеканил стыка труб. Третий раз семь часов стояли из-за того, что при монтаже в клапане на кауперах рабочий неправильно положил асбестовую прокладку, небольшую пустячную прокладку.
Дежурный слесарь-водопроводчик на домне, старик, узнав о причине аварии на водопроводе, пришел в ярость. Размахивая большим – три четверти – французским ключом, он кричал:
– То ж не слесарь, то ж шляпа...
В ночь на 31-е в охладительной сети на домне появилась вода.
Ее встретили как именинницу.
– Вот и вода, – сказал слесарь-водопроводчик и, не найдя никаких других слов, ласково добавил: – Водичка...
Но вода шла плохо, вяло. На северном водопроводе плохо еще работал фильтр. Вода шла в арматуру мутная, засоряя и забивая трубки.
Некоторые трубы замерзли. На дворе стоял крепкий уральский мороз.
Волоча огромные тощие шланги с горячим паром, поползли по арматуре рабочие продувать холодильники. Пар бился в кишке, иногда вырывался, и кишка хлопалась оземь, обдавая всех паром. Рабочие наступали ей на горло, и она визжала, как зарезанный поросенок. И снова волокли шланг наверх продувать трубы.
Монтажники работают все время в воде. Мастер их Белышев меняет уже четвертый кожух. Мокрые кожухи валяются на полу.
Люди борются за воду всю ночь.
На домне исключительное спокойствие, дисциплина, уверенность в победе.
Всю ночь несет вахту у печи руководство комбинатом: начальник Магнитостроя Гугель и его заместители. Прилег было на полу в скиповой подремать с часок замсекретаря горкома партий Тараканов, и не удалось: вызвали на домну.
Шатаясь от усталости, ходит начальник доменного цеха Соболев. Несколько суток он вовсе не спит.
К утру приходит победа: вода правильно циркулирует в охладительной сети.
В восемь часов утра по московскому времени 31 января мастер Фищенко отдает команду:
– Соппела вставить.
Эту команду горновые давно ждали. Она означает: сейчас задувка. Соппела – трубы, через которые будет идти в печь горячий воздух, – устанавливаются с рекордной быстротой и четкостью.
Воздуходувная станция дает воздух. С резким шумом врывается он через клапан холодного дутья в каупера. В кауперах температура плюс восемьсот двадцать градусов.
В девять пятнадцать утра газовщик Куприянов открывает клапан горячего дутья. Гудя, идет в домну горячий воздух. Из печи вырывается черное душное облако: угольная пыль. Облако рассеивается, оседает. На фурмах появляется огонь. Из свечей домны идет первый легкий сизый дым. Он волнуется над печью, и сотни глаз в Магнитогорске следят за ним.
Над зданием воздуходувки вспыхивает электрический транспарант:
– Даешь чугун!
4Митрофан Кондратьевич Бугай кладет синее стеклышко на стеклянное отверстие в фурме и прижимается к нему глазом. Давно знакомая картина: в печи подпрыгивает иссиня-красный раскаленный кокс, оседает истекающая чугуном руда. Пламя колеблется, как стекло.
Плавка идет нормально.
Первого февраля в час дня из шлаковой летки вырывается первый шлак. Он течет по желобам в ковши, шипя и брызгаясь яркими горячими золотыми звездами.
Бугай берет на лопату немного золотой жидкости, и она сразу застывает белым студнем.
Над лопатой склоняются люди.
– Хороший шлак, – говорят они, наконец, и озабоченные лица освещаются улыбкой.
Желоба, по которым пойдет горячий чугун, уже обмазаны известью, прикрыты железными листами, на которых горит кокс. По всему литейному двору пылают костры. Пламя их мечется в сумерках, которые все больше и больше окутывают домну.
Бугай опять прижимается глазом к синему стеклышку: робкими белыми ручейками стекает вниз чугун, руда оседает ниже.
Горновые и рабочие чугунной летки Королев, братья Андросовы, Чугунов и другие одевают асбестовые халаты и войлочные шляпы.
Мастер Ус, усатый, молчаливый, отдает им последние распоряжения.
– Да дружней работать! – поучает он. – Да порядок чтоб был.
Вооруженные ломом горновые выстраиваются у чугунной летки. Ее прожигают сначала кислородом, а потом ломают ломом.
– Э-эх, ра-аз... Э-эх, ра-аз...
Их движения ритмичны, дружны, головы у всех повернуты в сторону, чтобы искры не поранили глаз.
И вдруг из летки вырвалось белое ослепительное пламя.
– Чугун! – закричал кто-то взволнованно, не выдержав.
В желобе показался чугун. На бункерной эстакаде, во второй домне, на холмах, окружающих домну, – всюду толпился народ, напряженно наблюдающий, как сначала медленно, потом быстрей и быстрей белой огненной рекой шел по желобу чугун. Вот дошел он до конца желоба, несколько капель уже упало в ковши, стоявшие внизу на железнодорожных путях, потом, шипя, разлетелись золотые брызги и погасли в темноте. И, наконец, тонкая, как лезвие шашки, струя упала в ковш. Она текла беспрерывно, и казалось: это пламенная шашка застыла в синих вечерних сумерках.
Огромный, высокий Королев – первый горновой – смотрел, как тек чугун. Пламя бегало по его потному, взволнованному лицу.
– Белый какой, – произнес Королев, – горячий... – и из этих двух фактов сделал уверенный вывод: – хорош чугун.
И не ошибся: марка О – высшее качество – установили специалисты.
– Хорош чугун, – еще раз мотнул головой Королев.
Ему хотелось ваять немного чугуна в руки и растереть его между пальцев, как крестьянин растирает влажный, жирный комок чернозема. Он засмеялся и пошел к своим.
Там уже гремело «ура», в воздух взлетали Гугель, Соболев, Бугай, Ус... Незнакомые люди пожимали друг другу руки, по их лицам бегало зарево первой плавки.
Над воздуходувкой в ответ на первый транспарант «даешь чугун» зажглось короткое, ожидаемое всей страной «есть!», за которое недаром бились доменщики.
Последние струйки чугуна стекли в ковши, и паровоз повез первый магнитогорский чугун к разливочной машине.
1932
Магнитогорск
