Текст книги "Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Верно, товарищ командир.

– Эх, братцы, знать бы хоть, какая она будет, эта новая наша жизнь!..

– А вот это, дорогой товарищ, – вступил в разговор Еремеев, – от нас с тобой зависит. От нас самих зависит. Новую жизнь, как новый дом, ставить надо. Сколотим сруб покрепче. Накроем понадежнее. Окна да двери вставим, печи сложим. А уж после стены побелим, мебелью обзаведемся.

– Скоро ли?

– Смотря как работать будем, – комиссар вынул из костра догорающую с одного конца, обломанную ветку и поднес огонь к своей затухшей трубке. – Если приналяжем артельно… От самих, повторяю, зависит. И главное, чтобы порядок в том нашем доме был, справедливый порядок. И чистота. Чтобы распределение было правильным, без обиды, чтобы добро нажитое, честным трудом нажитое, в жадных руках не скоплялось…

Муравьев слушал и дивился. Ну и комиссар! Хоть по боевой части, хоть по политической, на все руки мастер. И вперед командира не выскакивает, не подменяет, не подсиживает. С таким не то что воевать – побеждать можно!

Поехали дальше. Муравьев снова обернулся к Еремееву, спросил оживленно:

– А ведь вы, Константин Степанович, похоже, бывали в деле?

– Приходилось.

– Оно и чувствуется. Нет у нас этого плохо скрываемого страха перед боем, как у необстрелянных. Рад, что не ошибся. Комиссар-боягуз мне, откровенно говоря, был бы только в тягость.

– А ведь я боягуз, Михаил Артемьевич.

– Шутите!

– Напрасно не верите.

– Но верю. Потому что вижу: ни черта вы не страшитесь, ни пули-дуры, ни шрапнели.

– Насчет пули и шрапнели… тут у нас с вами все еще впереди. Сами увидите… А вот чего всегда боялся смертельно, так это мышей и пауков. Ничего ужасное нет для меня на свете.

Тут складка меж бровей комиссара стала глубже, в глазах увиделось страдание, даже боль скрытая. Наверное, припомнилось что-то. Так предположил Муравьев и не ошибся. Но откуда было знать ему, что, начав с шутки, с пауков да мышей, бесстрашный его комиссар вспомнил, как мерещились ему всюду эти омерзительные твари в те невыносимые дни, когда умерла его маленькая дочурка… Откуда было знать такое Михаилу Артемьевичу? Заповедные глубины своей души комиссар Еремеев главкому Муравьеву не показывал. И показывать не намеревался.

16. ЗАРЫТЫЙ ТАЛАНТ

Подольский большевик Чижов говорил, что зарывать свой талант – великий грех. И Поленов утверждал то же самое. Так не запечатлеть ли Иосифу окружающую натуру – и на непросохших этюдах отобразилось бы оживление екатеринославских пристаней, неудержимое движение днепровских вод, отразились бы неповторимые краски окрестных пейзажей, столь отличающихся от подмосковных…

О победе первой в истории социалистической революции Иосиф узнал, будучи уже на Украине, здесь, в Екатеринославе. Еще в августе прибыл он сюда по заданию партии – для участия в работе местной большевистской организации. Обстановка тут к его приезду была сложнейшей: мало того, что находившаяся пока у власти буржуазно-националистическая Центральная рада безоговорочно поддерживала Временное правительство, так еще вставляли палки в колеса меньшевики и эсеры. Дел и забот хоть отбавляй. Особенно с того момента, когда его избрали членом Екатеринославского комитета РСДРП (б).

Да ведь и зарабатывать на хлеб насущный приходилось. Устроился, правда, без особых хлопот; местному машиностроительному заводу Мантеля требовались опытные токари. Кстати, снова оказался в большом рабочем коллективе – было на кого опираться…

Предприятий в Екатеринославе действовало немало. Здесь, на пересечении железнодорожных линий с древнейшим Днепровским путем, по которому еще киевские князья хаживали в Византию, промышленность развивалась особенно интенсивно. Так, еще в конце предыдущего века зажглась первая доменная печь Александровского завода, завершилось строительство трубопрокатного, и тогда же двинулись первые локомотивы по новой дороге Кривой Рог – Донбасс. Возникали первые марксистские кружки, и высланный из Петербурга Бабушкин, ученик и соратник Ленина, создал местный «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», названный после I съезда РСДРП «Екатеринославским социал-демократическим комитетом». Отсюда, можно сказать, поднялся на трибуну 4-й Государственной думы большевик Петровский. Еще в дни первой русской революции здесь был создан городской Совет рабочих депутатов…

Вести из Петрограда и Москвы доходили сюда не сразу, нередко разрозненные, а порой даже искаженные. Но все же доходили. И Иосиф иногда ощущал внутреннюю готовность, более того – потребность изобразить на холсте тот или иной эпизод, который он как бы воочию видел взглядом прирожденного художника.

…Небо низкое, угрюмое, мчатся наперегонки тучи, сизые, как перья дикого голубя вяхиря… рябь то и дело проносится по лужам, почти сплошь покрывшим дорогу… и на дороге, трепетно отражаясь в колеблемой ветром воде, стоит подбитый броневик, недвижимый… он прикатил из Петрограда к Пулковским высотам, чтобы защитить революцию, но бой есть бой – и его подбили, и он стоят без движения – цвета жухлой травы, на мокрой бурой дороге… люки задраены… живы ли там, внутри?.. Никаких признаков жизни… и полусотня казаков Краснова в полевой форме, похожих на обычных солдат, а не на ярко-нарядных станичников, начинает окружать безмолвную боевую машину… враги подкрадываются со всех сторон, приближаются, намереваясь захватить, впрячь коней, увезти в свое расположение, и вдруг поворачивается молчаливая башня, оживает в ней пулемет и начинает дышать громко, часто-часто, выдыхая огонь и гибель недругам…

Вот этот бы момент запечатлеть! Иосиф не только будто глазами видит, он пальцами ощущает тонкую кисть, кладущую краску вдоль намеченной углем линии – черной линии поверх белой грунтовки. Но в пальцах не теплое дерево кисти – холодная металлическая заготовка. Привычные пальцы закрепляют ее в шпинделе станка, прилаживают резец, еще движение – шпиндель вертится и вертит заготовку, и тянется из-под резца витая красавица-стружка… И это мог бы он изобразить – так подобрать краски, чтобы заиграл своим блеском металл. А сумел бы так написать, чтобы увиделось стремительное вращение? Может, сумел бы…

Нет, Иосиф Варейкис, не кисть суждено тебе держать – древко знамени!

17. В ШТАБЕ И «В НАТУРЕ»

Муравьеву не терпелось. Упредить удар противника, не ждать у моря погоды! Двинуться по шоссе, за Большим Пулковом развернуться и – вперед!

– Успех неминуем, – убеждал он остальных, сняв фуражку и нервно почесывая начавшую седеть голову. – Надо только захватить казачьи батареи прежде, чем их установят на позиции. Быстрота и натиск! Так ведь учил Суворов? Ваше мнение, полковник?

Темные глаза главкома лихорадочно горели, блеклые от недосыпания щеки зарумянились. На него глядели с интересом и ожиданием находившиеся тут же прикомандированные к штабу солдаты и матросы.

– Мое мнение, – отозвался невозмутимый Вальден, поглядывая то на командующего, то на карту, то на аккуратно разложенные поверх нее записочки донесений, – не торопиться. Наша позиция для кавалерии неуязвима. Значит, придется им спешиться. Но спешенный казак все равно не пехотинец, в душе он остается кавалеристом. А посему предлагаю первым делом обстрелять коноводов, этого казаки не выдержат, коней пожалеют. Если же мы оставим позицию и выйдем на шоссе, там они смогут атаковать нас в конном строю. Зачем же предоставлять им такую возможность? Не говорю о том, что еще не вся наша артиллерия подтянулась…

Михаил Артемьевич с трудом выслушивал столь занудные рассуждения. Он то вскакивал со стула, то снова садился. А Валъден неумолимо гнул свое:

– Здесь мы скрыты, нашу численность можно определить, лишь подойдя на выстрел. Зачем же раскрываться прежде времени? Тем паче что численности противника мы тоже толком не знаем. А если у них дивизия в резерве? Долго ли обскакать на конях наши фланги?

– Волков бояться – в лес не ходить. – Муравьев заходил по комнате, стуча каблуками сапог и звеня шпорами. – Войска ждут моего приказа, полковник!

– Я всего-навсего начальник штаба, – сдержанно ответил Вальден. – Моя обязанность – суммировать все данные и высказать свое мнение. Мое дело – оформить вид приказ. А решать и приказывать – вам, вы командующий.

«К чертям! – подумал командующий. – Продиктую приказ о генеральной наступлении». Но все же овладел собой и заставил себя говорить примирительным тоном:

– Все это я знаю, полковник Вальден. Но согласитесь, бывают же моменты, когда выгоднее всего суворовские быстрота и натиск…

– Суворов говорил еще и о глазомере, – напомнил Вальден.

– А вот это уж по вашей части, полковник. Семь раз отмерить – ваша задача. Моя задача – один раз отрезать.

Начальник штаба теперь непроницаемо молчал, и в его молчании не чувствовалось какою-либо согласия.

– Ну ладно! – Михаил Артемьевич вздохнул шумно. – Нашла коса на камень. Давайте спросим у других. Как видите, я не против демократии… Ваше мнение, товарища?

– Да поскорей бы наступать, товарищ командующий! – откликнулся один из солдат. – Пора кончать всю эту волынку.

– Точно, браток! – поддержал его матрос. – Корабли нас заждались, да и мы по ним соскучились, У нас тут в бушлатиках, извиняюсь, ж… мерзнут. Так поскорей всадим штык в ж… Керенскому и – амба!

Против этих двоих высказались трое, им соображения начштаба представлялись резонными.

– А вы что скажете, Константин Степанович? – обратился главком к комиссару, который знай себе помалкивал.

Еремеев неторопливо вынул изо рта трубку и негромко, будиично произнес:

– Что скажу? Скажу, что мнение полковника Вальдена достаточно обоснованно.

Ссориться одновременно и с начальником штаба и с комиссаром было бы, мягко говоря, неразумно, И Муравьев невероятным усилием воли принудил себя продолжать разговор по возможности веселым голосом, как бы о облегчением:

– Вот и отлично! Пишите приказ, полковник…

Не успели разослать приказ, как с правого фланга донеслись звуки нарастающей перестрелки. Все ближе, ближе… Неужто началось?

Муравьев весь подтянулся, насторожился, прислушиваясь. Как боевой конь при звуке трубы, решительно направился к дверям, бросив на ходу:

– Где шофер? Заводи свой драндулет! Поехали со мной, комиссар. Поглядим в натуре.

И, усевшись, как всегда, рядом с шофером, скомандовал:

– Гони на Кузьмино! Чтобы в ушах свистело, мать его в душу!

Еремеев только трубочкой попыхивал, слушая разудалого главкома.

На пригорке они вышли из автомобиля. Пули здесь посвистывали редко и видно было далеко. Вон подтягиваются резервы, вкатываясь в окопы. На правом фланге матросы палят без передышки.

– Взгляните-ка, Константин Степанович. – Муравьев передал комиссару свой бинокль. – Что видите?

– Вижу цепь спешенных казаков за деревьями… Еще одна цепь перебежками подтягивается… А вот и всадники в стороне, тоже за деревьями. Посмотрите сами.

– Ну-ка, ну-ка. – Муравьев снова приник к биноклю. – Ага, вижу! Это… это не коноводы. Это, пожалуй, начальство. Наверняка начальство! Ну, сейчас мы их пуганем…

Он обернулся к расположившемуся поблизости резервному взводу:

– Командира ко мне!

Подбежал взводный, козырнул. Главком указал ему на всадников за деревьями, их и без бинокля было видно, отдал приказание. Молодой офицер, истомившийся ожиданием, обрадовался возможности отличиться и заорал самозабвенно:

– Взво-од! Первая шеренга с колена-а… вторая шеренга стоя-а! Прице-ел!.. Залпами-и!.. То-овсь!.. Пли!!

Взвод грянул дружно, как на учении.

– Залпами их, залпами! – Муравьев не отрывал от далеких деревьев горящего взора. – Возьмите бинокль, комиссар, я и так вижу… Ага, не нравится! Ага, лататы!..

Еремееву видно было в бинокль, как врассыпную удирали всадники.

И вдруг над тылом правого фланга возникло белое облачко шрапнели – как нарисованное, через секунду донесся звук выстрела.

– Ну, сволоча! – главком досадливо оскалился. – Теперь будут жарить, на испуг брать.

– То мы их пугаем, – усмехнулся Еремеев, – то они нас.

– Где же, черт побери, ваши батареи завязли? А это что еще там?! Никак, сдрейфили?

Шрапнель подействовала на красногвардейцев. Иные, покинув залегшие цепи, отбегали – поодиночке и группами – к задам деревни, прятались за сараями.

– Необстрелянные, – вздохнул Еремеев и молча направился к сараям. Михаил Артемьевич не слышал, что он там говорил своим разлюбезным братьям по классу, только увидел, как побежали обратно к покинутым цепям фигурки в перепоясанных цивильных пальтишках. «А что? – подумал он. – Из них еще отличных солдат воспитать можно. Уж если нашу деревню серую, забитую обучили воевать, то этих, городских, бойких…»

Тут главком увидел, что противник выкатил две батареи к самому склону. Ну, наглецы! Одна из батарей тотчас шарахнула по приближавшейся роте прямой нлводкой – солдаты повернули вспять, побежали. Одни лишь пулеметчики не растерялись, залегли и открыли ответный огонь.

– А вот это уже по вашей части, Михаил Артемьевич, – ехидно заметил возвратившийся перед тем Еремеев и повел своей трубкой в сторону драпавших солдат.

Муравьев побагровел. Выдернув из кобуры наган, он помчался наперерез бегущим. Полы шинели развевались, главком скакал по бездорожью, как борзая, длинными энергичными бросками. Сейчас ему удобнее было бы в кожаной куртке, но только позавчера сменил ее на более теплую и более привычную шинель.

– Ротного ко мне! – орал он, размахивая револьвером. – Господа офицеры, мать вошу растуды и разэгак!!!

Офицеры, отбегавшие вслед за солдатами, смутились и спешно начали кое-как собирать рассыпавшуюся роту, с грехом пополам выстраивать. Перед главкомом, держа у козырька дрожащие пальцы, вытянулся ротный в чине штабс-капитана, в новеньком обмундировании, с побелевшим холеным лицом.

– И это… это русские офицеры?! – Муравьев задыхался от бега и ярости. – Под трибунал!.. Расстреляю перед фронтом, так вас и равзтак!! Разжалую всех к такой-то матери и назначу унтеров… Ко всем чертям на рога, к дьяволу!

Рота, собранная наконец и выстроенная, не шевелилась и молчала. Муравьев перевел дыхание, спрятал наган в кобуру, бешено взглянул на солдат – на одного, другого, третьего… И снова – к офицерам, уже несколько потише, но так, чтобы слышно было всем:

– С такими великолепными солдатами, с такими орлами и не сумели расстрелять батарею? – Тут он сорвался и снова перешел в крик. – Ну, что вы стоите столбом, штабс-капитан? Там бой идет, а он здесь торчит, как болван тьмутараканский!.. Приказываю, ведите роту! Колонной, так и растак! На сближение!.. Пальба повзводно, залпами!.. Чтобы этих батарей здесь и духу не было! Исполняйте! Ма-арш!!!

Несчастный штабс-капитан судорожно хватанул воздух, с безукоризненной четкостью повернулся на каблуках, бросив при этом руку от козырька к бедру, и начал в свою очередь выкрикивать команды. Рота двинулась, на ходу подтягиваясь и подравниваясь.

– Даю десять минут! – зычно крикнул вслед Муравьев. – Не прогоните огнем, прикажу идти в атаку и брать батарею штыками, на ура!

Проводив роту взглядом, он повернулся к подоспевшему Еремееву и, неожиданно подмигнув, сказал весело.

– Слыхали, как я их? После моего разноса им теперь никакая батарея не страшна. Ха-ха!.. Фендрики тыловые, Растуды их! Сидят по тылам, пьют, жрут да с мамзелями развлекаются… Ну, ничего, я их научу воевать. Еще с командира полка стружку сниму! Пошли-ка обратно в штаб, Константин Степанович. И в штабе надо быть, и здесь без нас не обходятся, хоть разорвись. А?

Еремеев не ответил, сосал погасшую трубку.

В штабе их встретил встревоженный Вальден: артиллерия и грузовики с боеприпасами застряли где-то в пути, когда прибудут – неясно, а время идет, и Краснов проявляет все большую активность.

Набившиеся в тесную комнату солдаты и матросы возбужденно шумели.

– Здесь штаб или бордель?! – вскипел Муравьев. – Всем посторонним очистить помещение! Расставить часовых! Без доклада никого не впускать!

Солдаты и матросы покидали штаб неохотно, ворчали:

– Опять офицерские замашки! Запрутся тут и втихаря наворотят делов. Начаальство!..

Работать, однако, теперь стало легче. Но по-прежнему не легче было из-за нехватки артиллерии.

– Надо либо получить артиллерию, – сказал Вальден, – либо… Либо атаковать, никуда не денешься. Атаковать обходом с левого фланга.

– Должны же, черт возьми, прийти орудия! – нервничал главком. – Из Петрограда-то они вышли, сам проверял. А на маневр… нет, не решаюсь. Вы же меня тогда отговорили от генерального наступления, а теперь момент утерян… Знать бы хоть, что у Краснова только две дивизии. А ежели больше, ежели резервы за это время подошли и нам сюрприз готовится? Что тогда? Ну, допустим, прикажу сделать маневр. Фронт в результате неизбежно раздвинется. И весь удар противника примет на себя центр, а там красногвардейцы. Видел я их! Одеты кто во что, обуты плохо, боеприпасы на себе таскают – подвоза-то нет. В душе все они герои, не сомневаюсь. Но что умеют? Ну, с пехотой еще кое-как подерутся, не умением – числом возьмут. А против кавалерии? Знаете, как действует атака конницы на пехоту, даже на бывалую? Я-то знаю, изведал в свое время… Нет, пролетариям казачью лаву не сдержать, прорыв фронта будет неминуем. А такое недопустимо, ни в коем случае!

Он походил, звеня шпорами, из угла в угол, вскинул запавшие глаза на комиссара:

– Константин Степанович, выручайте! Отправляйтесь навстречу артиллерии, разыщите ее, приведите. Вся моя надежда на вас.

Еремеев тут же отправился, и Муравьеву стало легче, он верил в этого комиссара. Не в комиссаров вообще, а именно в этого, своего.

Тем временем подкрался со стороны Гатчины бронепоезд и, сам недосягаемый, начал бить через гору из шестидюймовок. Едва ли не по штабу. И все настырнее проявляли себя полевые батареи Краснова. Санитарам и медсестрам сразу прибавилось хлопот. Матросы установили на своем фланге тяжелое морское орудие и лупили из него по вражеским тылам, но этого было явно недостаточно.

– Что делать, полковник? – обратился главком к Вальдену. – Ведь вы артиллерист.

– Взгляните-ка в окно, Михаил Артемьевич.

Со стороны Красного Села на дорогу вылетали упряжки – одна, другая, третья… Противник тоже заметил их и наспех обстрелял – несколько снарядов взметнули землю у самой дороги. Но упряжки шли на рысях, соблюдая достаточную дистанцию, – ни одна не пострадала.

В штаб ворвался запыхавшийся, взмокший Еремеев, в светлых глазах – победный блеск.

– Разрешите доложить? Батареи прибыли! Снаряды – в ящиках…

Муравьев порывисто обернулся к Вальдену:

– Готовы места для батарей, полковник? Давайте приказ!

– У меня все готово, – и безотказный Вальден проткнул главкому бумагу: – Можете подаисывать.

Вскоре прибывшие батареи подали голос.

– Вот это другой коленкор! – радовался Муравьев. – Теперь мне в штабе киснуть незачем, полковник Вальден здесь сам управится. В организации артогня он дока. Пойдемте-ка лучше на позиции, Константин Степанович.

– Поглядеть в натуре? – усмехнулся тот добродушно.

– Вот именно!

Не успели они подняться на все тот же пригорок, как подбежал офицер, козырнул, крикнул:

– Товарищ командующий! Казаки атакуют!

– А вы чего ждете? – набросился на него главком. – Вызывайте резервы и отражайте атаку!

– Не здесь, товарищ командующий! Вон там атакуют… Видите?

– Теперь вижу. За мной, комиссар! – И, не оглядываясь, главком побежал туда, откуда доносились лихой свиет и частые выстрелы. Еремеев не отставал…

Мчавшаяся на окопы казачья лава не выдержала встречного огня, повернула, пронеслась вдоль первых треншей и отхлынула. Лошади спотыкались и, взметнув копыта, грохались наземь. Вылетали из седел всадники, катились кубарем. Иные, тут же вскочив, во все лопатки улепетывали к ближайшему кустарнику. С обеих сторон неистовствовали пулеметы, били орудия.

– Что, не нравится наш ответ? – азартно орал Муравьев. – Ага, притихли! Не верьте им, они позицию мотают! Но давайте установиться, бейте! Не ослаблять огня! Еще батарею сюда!.. Правый фланг, впере-од! В ата-аку-у! Ур-ра-а!

– А-а-а-а!!! – отозвались на правом фланге цепи и перебежками двинулись вперед.

Тогда Краснов сосредоточил огонь по центру. Били его полевые батареи и шестидюймовки бронепоезда. Но теперь было чем отвечать. Огонь противника явно выдыхался, стал беспорядочнее, реже и, наконец, подавленный, прекратился.

Главком, сверкая глазами, оскалив зубы, не кричал – почти пел, растягивая и смакуя каждую гласную;

– Це-епи-и в ата-аку-у! Резервы впере-од! Колонну вдоль шоссе-е!.. Колонну на Большое Кузьмино-о!.. Впере-о-о!..

– О-о-о!!! – откликались цени. – А-а-а!!! – неслось в ответ, теперь уверенно, победно.

…Под вечер, возбужденный и довольный, еще не успев ощутить усталость, Михаил Артемьевич вернулся в штаб. Ульзбнулся осунувшемуся Вальдену:

– Спасибо, полковник, вы очень помогли мне… Сейчас смеркается, необходима осторожность. Наступление на Кузьмино приостановим. Подтянем резервы и разведаем, где противник. А то могут быть засады. И скажите вестовым – хорошо бы нам чаек… Опять дождик пошел, слышите? Ну, к утру все вымокнут. Всем офицерам передайте, чтобы оставались с солдатами, пускай вместе мокнут. А ля гер ком а ля гер, как говорят французы. На войне как на войне. А то знаю я этих столичных фертов, разбегутся по избам греться да к хозяйкам липнуть, а солдату – терпеть… Что, Константин Степанович, правильно я рассуждаю?

– В принципе правильно, – поддержал комиссар. – Разрешите и мне пойти на позиции, к солдатам?

– Успеете. Попейте сначала горяченького. Вестовые раздобыли чаю и хлеба.

Вскоре явились разведчики и доложили, что в Царском Селе казаков нет, а солдаты готовы перейти на сторону Советов.

– Благая весть! – еще больше оживился главком. – Чего же ждать? Вступим в Царское, а? Ваше мнение, полковник?

– Согласен, – ответил Вальден. – Там богатые склады, боепитание будет обеспечено, И плацдарм расширим. Прямой смысл.

– Решено, вступаем в Царское! – Муравьев встал из-за стола, поправил амуницию, подтянулся. – Пишите приказ, полковник. Я сам продиктую. Пишите…

– Кому приказ? – уточнил Вальден.

– Частям Пулковского отряда. Номер, дату, час, место и все такое прочее сами проставьте. Пишите… После ожесточенного боя части Пулковского отряда… одержали полную победу над силами контрреволюции… Которые в беспорядке покинули свои позиции и под прикрытием Царского Села отступают к Павловскому-Второму и… Написали? И к Гатчине. Пишите дальше…

Диктуя, главком все время расхаживал. Звенели шпоры на его сапогах, скрипело перо в руке Вальдена, шумел за окном дождь. Спать хотелось до невозможности, но все бодрились кто как мог. Комиссара, видимо, спасала от сонливости неразлучная трубка.

– Все, полковник. Ставьте мою подпись. Главнокомандующий войсками, действующими против контрреволюционных отрядов Керенского, подполковник Муравьев. Давайте подпишу…

Подписав приказ, он обратился к Еремееву!

– Как вы считаете, Константин Степанович, должен я съездить в Смольный, доложить об успехе?

– Нэ повредит.

– И я так полагаю. Полковника Вальдена предлагаю назначить командиром Пулковского отряда. Нет возражения, товарищи?.. Вот и отлично! Надеюсь, и Смольный возражать не станет. А то я застрял тут на одном участке. Горячий был денек… Но надо по всему фронту проехать, поглядеть в натуре… Когда предполагаете вступить в Царское, полковник?

– Через три часа, – ответил Вальден.