Текст книги "Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

14. ТЕЛЕГРАММЫ

У командира бронепоезда, члена партии левых эсеров, волосы взмокли под фуражкой, когда он получил от главкома Муравьева небывалую телеграмму!

«…Я, главнокомандующий всеми вооруженными силами РСФСР, объявил войну Германии. Поворачивай на сто восемьдесят градусов и вместе с братьями-чехословаками двигайся через Москву к западной границе».

Не провокация ли? Никакого ведь не было приказа о назначении Муравьева «главнокомандующим всеми вооружейными силами РСФСР». И о каких «братьях-чехословаках» речь? Если о своих, красных интернационалистах, то в личном составе команды бронепоезда и в соседних частях их нет. Поблизости только белочехи. Чепуха какая-то!.. А может, все же провокация, и Муравьев тут ни при чем, просто запустили по проводам от его имени? А если… За невыполнение приказа в боевых условиях – к стенке, и пикнуть не успеешь. Затребовать подтверждение?

Командир снял фуражку, смял в кулаке и ею же вытер лоб.

Телеграммы о войне с Германией и мире с белыми получили все командиры частей, а затем – в Москве, в Киеве и даже в германском посольстве. Под всеми стояла подпись Муравьева.

«От Самары до Владивостока всем чехословацким командирам. Ввиду объявления войны Германии приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу. Занять на Волге линию Симбирск – Самара – Саратов – Балашов – Царицын, а в североуральском направлении Екатеринбург и Пермь. Дальнейшие указания получите особо».

«Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам. Сборная по всем городам… Всех моих друзей и боевых сподвижников наших славных походов и битв на Украине и на юге Россия ввиду объявления войны Германии призываю под свои знамена для кровавой и последней борьбы с авангардом мирового империализма – Германией. Долой позорный Брестский мир! Да здравствует всеобщее восстание!»

Чье восстание? Против кого? Краскомы ни черта не могли понять из этого неправдоподобного текста. Может, телеграфисты что-то напутали? Или главком спятил? Контужен? Может, убит или взят в плен и от его имени действует враг?

Красный командир Гай видел перед собой лишь одного противника: белых и прочую контру, угрожавших молодой республике. Побрататься с ними? Открыть им фронт, открыть путь на Москву?! И горячий Гай с ходу, по-кавалерийски дерзко дал ответ:

«На фронте я – солдат и скорее пущу себе пулю в лоб, чем перестану драться…»

Комиссар Калнин в связи с отъездом Тухачевского в ставку Муравьева и не зная пока, чем окончится встреча бывшего лейб-гвардия поручика с явно изменившим бывшим подполковником, решительно принял на себя командование 1-й армией, объявил о предательстве главкома и приказал продолжать боевые действия на прежних направлениях.

Не теряли часу и члены Реввоенсовета Восточною фронта – телеграфисты получили из Казани новый текст:

«Вне очереди. Провокационные телеграммы за подписью Муравьева под страхом строжайшей ответственности не принимать и не распространять».

«Москва, Кремль, Ленину… Оперативный штаб, Аралову… Бугульма, Мелекес, Саратов, Пермь… Всем, всем, всом.

Объявляем бывшего главнокомандующего Муравьева, бежавшего сегодня из Казани в Симбирск вместе с народными деньгами, безумным провокатором, изменником революции. Никакой войны Германии Советы не объявляли, о чем он всюду благовестит… Ввиду этой измены, всем соприкасающимся с ним вменяется в обязанность на место пристрелить его, как бешеную собаку – врага Советской России. Меры к изоляции Симбирска приняты.

Революционный военный совет…»

Совет Народных Комиссаров специальным декретом за подписью В. И. Ленина:

«…Муравьев сбежал из штаба Революционного военного совета в Симбирск и отдал по всем войскам приказ повернуть против немцев, которые будто бы взяли Оршу и наступают на нас. Приказ Муравьева имеет своей предательской целью открыть Петроград и Москву и всю Советскую Россию для наступления чехословаков и белогвардейцев. Измена Муравьева своевременно раскрыта Революционным военным советом…

Сим объявляется по войскам, по Советам и всем гражданам Советской республики:

1. Немцы нигде на нас не наступают, на немецком фронте все спокойно.

2. Всякие призывы к наступлению на немецком фронте являются провокацией и должны караться расстрелом на месте.

3. Бывший главнокомандующий… левый эсер Муравьев объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте…»

15. В ЧАС ПОЗДНИЙ

В комнате № 4 собралась большевистская фракция – здесь будет заседать губисполком. А в соседних – № 3 и № 5 – расположилась засада: сто двадцать верных бойцов.

– Товарищ Спирин, – обратился Иосиф Михайлович к коменданту, – откройте кладовую, выдайте все пулеметы… Установите их в третьей и пятой комнатах. А также в зале, через который проходят в четвертую комнату.

Установленные в зале пулеметы накрыли колпаками от пишущих машинок «Ундервуд», чтобы не насторожить проходящих.

Стеклянную часть двери четвертой комнаты завесили газетой, но уголок оставили открытым – вроде по небрежности…

Иосиф Михайлович отдавал последние распоряжения:

– В случае чего – пускай Муравьев явится даже с полусотней – никого не выпускать. Вплоть до… Короче, если потребуется, открывайте пулеметный огонь. Чтобы ни один отсюда не ушел.

– Так ведь и вы под огнем окажетесь.

– Повторяю! Чтобы ни один не ушел!

Он проверил, заряжен ли наган, приоткрыл ящик председательского стола – убедился, что «лимонка» на месте, под рукой, на случай…

Исполнительный Медведь доложил, что все готово. В зале и и комнатах с засадой выключили свет.

Теперь – ждать. Самое томительное…

Наконец послышались шаги, множество шагов. Дверь распахнулась, первым вошел Муравьев, в белом кителе, бодрый, бравым солдатским шагом – ать-два, ать-два! За ним – адъютанты и ординарцы, Клим Иванов, прочие левые эсеры – почти вся фракция.

– А, товарищ Варейкис! – Муравьев подмигнул весело, как ни в чем не бывало. – Рад снова видеть вас. А помните, как мы с вами на Украине воевали?

Понимай как знаешь: то ли вместе против общего врага, то ли меж собой… Не отвечая на заигрывание главкома, Иосиф Михайлович обратился ко всем:

– Рассаживайтесь, товарищи. Теперь все в сборе, кворум есть. Предлагаю не тянуть и начать. А то час поздний.

Муравьев уселся, закинул ногу на ногу, поправил кобуру маузера, положил левую ладонь на эфос шашки, хоть портрет с него пиши. Неторопливо обвел всех взглядом, в глазах – уверенность победителя.

А вот у Клима Иванова лицо встревоженпое, все время озирается, явно неуютно ему. Неужели что нибудь заметил, проходя через зал? Да, похоже, что-то заподозрил. Вот обратился – не к председательствующему, а как бы ко всем:

– Может, перейдем в другую комнату? А то… тесновато здесь.

– В тесноте, да не в обиде, – отшутился Иосиф Михайлович и, не давая опомниться: – Не будем терять времени. Заседание губисполкома объявляю открытым. Вы знаете, товарищи, положение дел на фронте не может не вызвать беспокойства. Поэтому мы и пригласили сюда главнокомандующего. Предоставляю ему слово для сообщения.

Не снимая левой руки с эфеса шашки, Муравьев поднял правую, как бы требуя внимания.

– Прежде всего, – начал он торжественным тоном, – я должен подтвердить наш лозунг: вся власть – Советам! Но – без большевиков.

– Спокойно! – предупредил Иосиф Михайлович зашумевших товарищей. – Дайте главкому высказаться.

– Да, без большевиков! – продолжал тот. – Потому что Совнарком, возглавляемый Лениным, продал Россию германцам. За сколько – не знаю…

Опять шум, и опять Иосиф Михайлович вынужден вмешаться:

– Где ваша выдержка, товарищи? Продолжайте, Муравьев. И по возможности не отклоняйтесь от повестки. Ближе к делу.

– Ближе некуда! Я обвиняю большевиков в том, что они продали нас германскому империализму. Они поссорили Россию с боевыми союзниками по общей борьбе против кайзера. Все это имеет самое прямое отношение к положению на фронте, о котором я докладываю…

Снова и спова приходилось Иосифу Михайловичу сдерживать нетерпеливых, призывать к порядку. И с каждым разом это становилось все труднее, ибо все труднее было сдерживаться самому.

– Я объявляю прекращение гражданской войны! – витийствовал главком. – Я объявляю гражданский мир! И объявляю всенародную войну против германского империализма, до победного конца! Я призываю весь русский народ прекратить междоусобицу и повернуть штыки против Германии. Я сам поведу наши доблестные войска. Я освобожу Украину и спасу Россию!.. Сейчас мы создали Поволжскую республику. Следующий этап – создание центрального Российского народного правительства…

– В каком составе? – спросили с места.

– В надлежащем составе, – ответил Муравьев. – Новое правительство возглавят левые эсеры. Но все, кто какочет быть с нами, тоже смогут войти туда. А тех, кто против нас, революционный народ сметет со своего пути! Хочу предупредить, что никакого сопротивления мы не потерпим!..

Тут поднялось нечто невообразимое. Один аплодировали, другие стучали кулаками, многие требовали слова. Надо было овладеть положением, утихомирить страсти, во что бы то ни стало. И в то же время нельзя было оставить без ответа беспрецедентную выходку главкома. Иосиф Михайлович вдохнул побольше воздуха и, перекрывая все прочие голоса, зычно крикнул:

– Ти-хо! Сейчас же прекратите! Здесь заседание губисполкома, а не Новгородское вече! Высказываться по одному! Предоставляю слово…

Даже не верилось, что удалось наладить ход заседания. Хотя в любую минуту он мог вновь разладиться. Председатель давал слово попеременно то большевикам, то левым эсерам.

– Кто за народ и революцию, – выкрикивали одни ораторы, – тот пойдет с нами, за Муравьевым!

Авантюристы! – кричала в ответ другие. – Предатели революции!

– Ваш Муравьев – типичнейший бонапартист, а сами вы отъявленные контрики!

Главком теперь помалкивал, сидел все в той же картинной позе, но прежней уверенности во взгляде не осталось. Вертел головой, кусал губы.

Иосиф Михайлович, следя за разгоревшимися прениями и все еще стараясь по возможности сдерживать страсти, в то же время напряженно следил за незакрытым уголком стеклянной двери. Он знал, что, как только она затворилась за вошедшими, гимнастический зал тотчас же заполнился стрелками и пулеметчиками, вышедшими из соседних, третьей и пятой, комнат. Он видел то и дело возникавшее за стеклом озабоченное лицо Медведя. Наконец оттуда послышался нарастающий шум, дверь приоткрылась, там замахали рукой, вызывая председателя. Он встал со своего места и направился к дрери, непринужденно бросив на ходу:

– Продолжайте, я сейчас.

Выйдя в зал, поскорее затворил за собой дверь.

– Ну, что тут за паника?

– Товарищ Варейкис! Сколько можно ждать? Заседаете там…

– Кончай волынку!

– Спокойнее, товарищи! И потише, пожалуйста, спугнете раньше времени, все поломаете. Где ваша выдержка? Не узнаю!

– Да ведь поймите, товарищ Варейкис! Мы же здесь каждое слово слышим. Как можно терпеть? Только прикажите, мы его кончим!

– Мне терпеть там не легче, чем вам здесь. Но могу я на вас положиться? Мне казалось, что могу…

И еще не раз пришлось вот так же выходить и успокаивать.

Но вот за дверью зашумели громче прежнего. Очередной оратор осекся на полуслове, все обернулись на шум. И не успел Иосиф Михайлович что-либо предпринять, как вскочил с места Клим Иванов:

– Что там за бордель?

И быстро вышел. Через секунду шум за дверьми резко усилился.

– Прошу всех оставаться на местах! – потребовал председатель, торопясь вслед за Ивановым. – Сейчас все выясним.

Не успел он дойти до двери, как оттуда навстречу показался Иванов – на смуглом лице побелевший треугольник вздернутого носа.

– Товарищ Варейкис! Сюда, скорей!

Иосиф Михайлович вышел в зал, спросил недовольно:

– Ну, что опять?

Все поглядывали на Каучуковского, находившегося здесь же в зале. Тот смущенно признался:

– Да понимаете, товарищ Варейкис, этот контрик Иванов к нам выскочил, я и подумал, что неладно там у вас… Ну, и приказал арестовать его…

– Поторопились, явно поторопились. – Иосиф Михайлович вздохнул укоризненно, затем кивнул на зажатого между латышскими стрелками молодого военного: – А этот кто?

– Да из той же компании, – охотпо объясняли ему. – Решили задержать.

– Товарищ Варейкис! – взмолился задержанный. – Я адъютант главкома. Принес ему срочные телеграммы на подпись. Распорядитесь, чтобы мне вернули оружие.

– Сейчас разберзмся. Давайте сюда телеграммы, я передам их главкому. А вы пока подождите здесь. – Иосиф Михайлович быстро проглядел телеграммы, тихо присвистнул от изумления, приказал не спускать глаз с адъютанта и вернулся в четвертую комнату.

По встретившим его напряженным взглядам понял, что играть дальше в прятки нет смысла. К окаменевшему главкому теперь вплотную придвинулись три увешанных оружием телохранителя. Рука самого Муравьева – на кобуре маузера.

– Товарищи! – решительно заявил Иосиф Михайлович, пройдя на свое председательское место, поближе к ящику с «лимонкой». – Разрешите огласить тексты телеграмм главкома… Всем частям… В Лондон… В Париж… Вот так! Теперь вам ясно, что главком Муравьев перешел от слов к делу. Теперь вам понятно, почему был блокирован губисполком, почему арестованы наши товарищи. Теперь не может быть сомнений, что главком Муравьев не за революцию, как он уверяет, а против нее. Это не что иное, как бонапартистская попытка задушить революцию, опираясь на ею же порожденные силы. Это неслыханное предательство! Не обольщайтесь, Муравьев, – мы не за вас, мы против вас! Мы будем с вами бороться!

Муравьев, побледневший, молчал. Его телохранители растерянно озирались. Раздался голос с места:

– Фракция левых эсеров требует объявить перерыв! Это наше право! Мы должны посовещаться.

Их здесь было большинство, левых эсеров.

– Хорошо, – неожиданно для них согласился председательствующий, не отрывая взгляда от Муравьева. – Объявляется перерыв в заседании.

Муравьев встал – правая рука на раскрытой кобуре маузера – и впился в председателя бешеными, ненавидящими глазами. Иосиф Михайлович тоже глядел в упор. Они уже играли однажды в такие вот «гляделки», еще при первой своей встрече в Харькове. Что ж, сейчас выяснится, чьи нервы крепче.

– Ну, мне тут больше делать нечего, – процедил наконец главком. – Все ясно! Пойду успокою отряды.

Он повернулся и, придерживая шашку, направился к закрытой двери – своим бравым солдатским шагом. Ать-два, ать-два… Телохранители – за ним, вплотную.

В незакрытом углу дверного стекла виднеется выжидающее лицо Медведя. Рука Муравьева снимается с кобуры и тянется к ручке двери… Пора! Иосиф Михайлович делает условное движение – лицо Медведя тотчас исчезает: сигнал принят!

Не успевает Муравьев взяться за ручку – дверь сама распахивается. Навстречу главкому – недобрые глаза, наставленные стволы, штыки.

– Вы арестованы!

– Ка-ак?! – Муравьев, отпрянув, мгновенно выхватывает маузер. – Провокация?!

Руку главкома с маузером успевает перехватить силач Медведь. Тогда другой своей рукой, свободной, Муравьев вмиг достает короткоствольный браунинг и открывает огонь. Кто-то вскрикивает. Несколько выстрелов раздаются одновременно, с обеих сторон, и тут же прекращаются.

Иосиф Михайлович видит, что Муравьев упал – поперек порога. Из-под коротко остриженной седоватой головы, огибая свалившуюся фуражку, выбегает и бесцельно торопится темный ручеек. Цвета вишневой наливки.

16. ВЫДЕРЖКА

Трудно сказать, сколько длилось оцепенение. Только что – многоголосый шум, стрельба… и – тишина неживая.

Нагибались над лежащим в дверях, переглядывались потрясенные. Послышались первые голоса, все шепотом:

– Убит!

– Какого человека убили…

– Он бы все равно живым не дался…

Иосиф Михайлович взял себя в руки, выбежал в зал, минуя лежащего на пороге и стараясь не глядеть на прекративший свой бесцельный бег вишневый ручеек.

Перед ним расступились. Вокруг – белые лица, напряженные глаза. Многие отвернулись.

Заставил себя заговорить, получилось слишком даже гулко – то ли не овладел голосом, то ли в тишине так прозвучало:

– Товарищи! Слушайте меня… Как бы ни были неожиданны… как бы ни были для многих тяжелы эти моменты… Но мы не должны… мы обязаны владеть собой! И довести начатое до конца! Обязаны!!

Последнее слово крикнул на весь зал – и те, кто поначалу отвернулся, чтобы не глядеть на мертвое тело, обратились теперь к говорившему.

– Сейчас, – несколько спокойнее, но все еще громко, продолжал Иосиф Михайлович, – ввиду серьезности положения мы должны действовать. Поэтому еще раз призываю к порядку! К выдержке! К дисциплине! Командование в Симбирске беру на себя. Приказываю… Раненые есть? Окажите им немедленную помощь, после доложите о состоянии каждого. Часовые, по местам!..

Он не был уверен, не знал, как воспримутся его слова. Не успел даже толком подумать об этом. Сказал, как сказалось. Ничего другого сейчас все равно сказать не смог бы. Но увидел: его не просто слушали – послушались! Увидел, как засуетились вокруг нескольких бойцов санитары с красными крестами на сумках, как заторопились на свои оставленные посты часовые с трехлинейками.

Значит, сказал то, что нужно было сказать. Значит, люди ждали именно этих слов, желали услышать именно такие слова. И потому послушались. И пойдут за ним.

Иосиф Михайлович видел, чувствовал, что от него ждут новых, дальнейших распоряжений, что готовы беспрекословно выполнить любой его приказ. У него не было опыта командования. Тухачевского бы сюда! Но где сейчас Тухачевский, жив ли?.. А медлить, колебаться нельзя, ни в коем случае. Осознавая это, Иосиф Михайлович отдает одно распоряжение за другим. Четко, уверенно. Никто ни на миг не должен ощутить ни сомнений, ни колебаний того, кто командует.

Он приказывает занять все выходы из здания. Он слышит, как повторяется и передается команда. Видит, как бегом направляются к выходам группы красноармейцев, как укатывают в разных направлениях пулеметы.

Интернационалисту Раису он приказывает незамедлительно приступить к разоружению частей, оставшихся мятежными. Подтянутый Раис козыряет изящно и с мадьярским акцептом откликается:

– Разрешите приступить к исполнению?

– Приступайте!.. А вы, товарищ Предит, – обращается Иосиф Михайлович к командиру второй роты латышских стрелков, – возьмите на себя руководство обороной нашего здания. Если нападут…

– Слушаюсь! – охотно и деловито отвечает Предит, тоже козырнув, и добавляет как бы лично от себя: – Не сомневайтесь, товарищ Варейкис, долг свой мы выполним. Враги сюда не ворвутся, не допустим.

Иосиф Михайлович выходит на лестничную площадку второго этажа. И здесь видит перед собой Сашу Швера.

– Воззвания отпечатаны. – Швер протягивает пачку листовок. – Эти экземпляры пусть будут у тебя, пригодятся.

– Молодец, Саша! Наладь распространение.

Перейдя затем в комнату парткома, Иосиф Михайлович продолжал работать там. К тому времени члены фракции левых эсеров, потрясенные и напуганные, заявили о своей лояльности. А члены большевистской фракции спешно направились в части гарнизона – разъяснить обстановку, С одним из них Иосиф Михайлович передал записку тем самым матросам-анархистам, которых освободил из-под ареста Муравьев, – предложил им немедленно перейти на сторону Советской власти либо добровольно сдать оружие.

Услышав донесшийся из коридора топот многих ног, Иосиф Михайлович схватил стоявшую в углу винтовку и поспешил туда. За ним – Саша Швер и Каучуковский. В коридоре они увидели широкие спины латышей-красноармейцев, тщетно пытающихся удержать ворвавшуюся в здание толпу матросов. Искаженные злобой лица, маузеры и гранаты в руках. Как удалось им прорватьел? Есть ли жертвы? Что произойдет через секунду?

С винтовкой наперевес, готовый ко всему, Иосиф Михайлович встал перед матросами и возмущенно крикнул:

– Стой! Кто дал вам право?! Кто дал вам право вламываться… в таком виде… сюда?! В Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов?! Кто привел вас? Где эти провокаторы? Пусть выйдут вперед! Нечего им прятаться за ваши спины!

Матросы, ошарашенные внезапным и решительным отпором, оружие убрали, остановились. Один из них спросил:

– Кто убил Муравьева?

– Почему убили главкома? – раздались следом другие голоса. – Где тело главкома?

– Он уже не главком, – ответил Иосиф Михайлович, теперь без крика, но достаточно громко. – Он оказался предателем революции. И за предательство должен был отвечать. Но оказал сопротивление…

– Кто же теперь главком?

– Командование я принял на себя. Пока не назначат нового.

Кто-то из матросов оторопело присвистнул.

– Приказываю, – продолжил Иосиф Михайлович, – немедленно вернуться в свое расположение. И ждать моих дальнейших указаний. Приказываю именем революции!

Матросы, судя по всему, были в шоке. Переглядывались недоуменно. Из их рядов вышел один, самого лихого вида, и отнюдь не лихо заявил:

– Извините, товарищ! Нас ввели в заблуждение. Не знали…

– Вы эсер или анархист? – прервал его Иосиф Михайлович.

– Лично я большевик. У нас в отряде не только я.

– Выведите отряд из здания и ждите распоряжений.

Уходили матросы тихо. К счастью, инцидент погас и обошелся без жертв.

Одна за другой прибывали теперь делегации из разных частей гарнизона – все с одним и том же вопросом:

– Где Муравьев, что с ним?

Иосиф Михайлович снова и снова терпеливо сообщал об измене и гибели бывшего главкома, раздавал отпечатанные Швером воззвания.

И наконец – первая в эту невероятную ночь целительная радость! В кабинет вошел молодой командир с осунувшимся красивым лицом, по-прежнему подтянутый. Иосиф Михайлович бросился к командиру, они крепко пожали друг другу руки, затем, помешкав недолго, обнялись.

– Михаил Николаевич! Живой…

– Как видите.

– Вижу, вижу… – других слов у Иосифа Михайловича в ту минуту не нашлось. Он еще раз обнял Тухачевского, усадил, распорядился принести чаю – покрепче.

Сначала Тухачевский коротко поведал о своих приключениях, затем выслушал обстоятельный рассказ о происшедшем здесь и, вздохнув, заметил:

– Жаль, не было меня с вами в эти минуты.

– Зато теперь вы с нами. И я рад сдать вам командоваиие, которое принял на себя. Я ведь не военный, но не было другою выхода.

– Никакой военный не распорядился бы лучше, – позразил Тухачевский. – Продолжайте командовать. И считайте, что я прибыл в ваше распоряжение. Приказывайте!

– В таком случае. – Иосиф Михайлович впервые за эту ночь улыбнулся. – В таком случае приказываю: принять командование фронтом!

– Без приказа из Москвы? Нет, не могу.

– Понимаю, Михаил Николаевич. Но ведь и я без приказа из Москвы не могу. Как же быть?.. Вот что! Москву запросим, а пока приступайте к временному исполнению обязанностей главкома.

Тухачевский согласился и, снова вздохнув, повторил упрямо:

– А все же жаль, что не был я здесь с вами.

– Не переживайте, Михаил Николаевич, вы и так немало помогли нам. Во всяком случае, с вашим приходом в 1-ю армию она стала для нас надежной силой. Поверьте, это сказалось и на нашей борьбе. И еще скажется – в предстоящих боях, где вас еще ждут многие славные победы. А за эти сутки вы, судя по всему, тоже одержали немаловажную победу. Не мастерством полководца, но мастерством агитатора.

– Так и вы, Иосиф Михайлович, тоже победили оружием агитации…

– Ну да, «кукушка хвалит петуха»…

Оба рассмеялись, чувствуя – после всего пережитого – душевное облегчение.

– А электричество, пожалуй, можно выключить. За окном совсем светло.

На стеклах множества высоких окон бывшего Кадетского корпуса, на золоченых куполах Троицкого собора и Покровского монастыря, в чистых волнах Волги и Свияги, в тихой воде озер и стариц левобережья – всюду отразился ясный лик возвращающегося в город солнца. И где-то на Венце, в непроглядной листве вековых деревьев, то здесь, то там подавали голос пробудившиеся зяблики: «Цив-цив-цив-чицив-чивичиу!»

Эту концовку их песни знатоки называют «росчерком». И теперь, азартно соревнуясь меж собой, птицы своими звонкими «росчерками», казалось, торопились возвестить рождение нового дня.