Текст книги "Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

9. ВЫЗОВ

Рапорт главкому был составлен. Тухачевский подумал, что получился не просто очередной военный рапорт, а нечто выходящее, так сказать, за рамки. Что ж, пусть выходящее за рамки! В конце копцов пора ставить точки над «и». Он еще раз проверил свой текст:

«Сызрань оставлена. Хотел еще вчера начать наступление всеми силами, но броневому дивизиону было Вами запрещено двигаться, а потому наше наступление на Усолье и Ставрополь велось жидкими пехотными частями. Совершенно невозможно так стеснять мою самостоятельность, как это делаете Вы. Мне лучше видно на месте, как надо дело делать. Давайте мне задачи, и они будут исполнены, но не давайте рецептов – это невыносимо. Неужели всемирная военная история еще недостаточно это доказала?! Вы же командуете за меня и даже за моих начальников дивизий… Я думаю, что нам необходимо свидеться…»

Решил ничего в тексте не менять.

Да, свидеться было необходимо. И Тухачевский надеялся, что, получив подобное послание, Муравьев незамедлительно вызовет его для объяснений. И тогда уж…

Однако главком вызвал его еще прежде. И не в Казань, а в Симбирск, куда прибыл сегодня, десятого июля. Надо полагать, для непосредствепного руководства войсками. Тем более необходимо было договориться наконец о прерогативах каждого. Если главком, еще сидя в Казани, то и дело посягал на самостоятельность своего командарма, то чего же ожидать теперь, когда он будет совсем рядом? Нет, откладывать выяснение отношений далее нельзя. И то, что Муравьев сам его вызвал, даже к лучшему: теперь главком не посмеет упрекнуть своего командарма в каком бы то ни было нарушении дисциплины, оставлении войск в неподходящий момент и тому подобное. Разговор предстоит не из приятных, а в неприятной полемике такой человек, как Муравьев, наверняка будет выискивать, к чему бы прицепиться, придраться. Здесь, как в боевых действиях, каждый будет искать у противника ахиллесову пяту. Каждый будет стараться предугадать ответный шаг и продумывать по возможности побольше вероятных ходов наперед. Иптересно, умеет ли главком играть в шахматы?

Уж лучше бы в данном случае шахматная игра, чем… Воевать надо с противником. А когда – перед лицом общего неприятеля – затевается драка между своими же командирами, между начальником и подчиненным, тогда поражение неминуемо и не спасет никакой солдатский героизм, никакой энтузиазм…

Ладно! Текст он возьмет с собой, а там – по обстоятельствам: либо вручит, либо изложит устно, либо и то и другое. Пора собираться в путь!

Прибыв в Симбирск, Тухачевский прямо со станция отправился на пристань. Вечерело, но жара не ослабевала, и он подумал, что правильно сделал, оставшись в легкой гимнастерке. На улицах его внимание было привлечено необычным оживлением, около пристани – еще суматошнее. Какие-то отряды, множество матросов – надо полагать, прибывших вместе с главкомом. Ничего сверхъестественного в этом не было, но ощущалось нечто лихорадочное, настораживающее.

Главком принял его в своей каюте на верхней палубе быстроходного судна «Межень». В каюте было прохладно, на столике стоял небольшой самовар, тут же – сахар, хлеб, аккуратно нарезанные ломти копченой свинины. Стаканы в надраенных подстаканниках, бокалы, бутылка без этикетки…

Еще с порога Тухачевский козырнул, весь подобрался по давней гвардейской привычке, отчеканил:

– Товарищ главком фронта! Командующий 1-й армией Тухачевский по вашему приказанию явился!

– Чувствую военную косточку! – Муравьев поднялся со стула, пошел навстречу, в летнем белом кителе, радушный, приветливый. Пожал руку, пригласил к столу, и обратился к присутствовавшему нарядному адъютанту: – Вот, Нестор, при случае встань между мною и командармом, задумай любое желание, исполнится непремено. Мы ведь с Тухачевским тезки, он тоже Михаил.

Смуглолицый Нестор улыбнулся шутке начальстиа, непринужденным движением откинул рукава алой черкески, взялся за бутылку, ловко и расторопно наполнил бокалы, после чего, поймав ему понятный взгляд главкома, бесшумно покинул каюту.

– По махонькой, а? – предложил Муравьев. – За сегодняшнюю встречу и завтрашнюю победу!

– Благодарю, – сдержанно ответил Тухачевский, не притрагиваясь к бокалу, который явно не соответствовал понятию о «махонькой».

– Ну, как знаете, – не стал настаивать хозяин. – А я уж, с вашего позволения, приму. Для взбодрения. А то всю ночь не спал, работал. Да еще помитинговали в пути. Пришлось кое-что разъяснить нашим ороликам… Эх, легко пошло! Напрасно отказались… Ну, а от чаю-то, надеюсь, не откажетесь?

– От чаю не откажусь.

– И на том спасибо, – хмыкнул Муравьев, собственноручно подставляя стаканы под кран самовара. – Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет. Правда только в революции. А мы с вами солдаты революции, стало быть, солдаты правды…

Главком болтал благодушно, а Тухачевский, прихлебывая горячий чай (весьма кстати, а то в горле пересохло), все никак не мог решить, вручать ли письменный текст рапорта или высказаться устно. И вообще, для чего этот вызов? Для пустопорожней болтовни за чаепитием? Или главком таким способом налаживает отношения и заодно прощупывает?

– Да, дорогой мой тезка, – продолжал тот, вгрызаясь и бутерброд с ломтем свинины и энергично жуя. – Мы с вами солдаты революции. Мы боремся за одно общее дело, за дело нашего русского народа. Или я не прав? Можете не отвечать, знаю, что прав. Я все знаю! Знаю и то, что иные, в Москве и даже здесь, на Волге, глядят в мою сторону косо. Дескать, бывший подполковник – раз. Левый эсер – два. Такой-сякой немазаный – три. Но из партии левых эсеров я теперь вышел. Потому что не поддерживаю того, что они натворили в Москве. Молодцы большевики, не стали разводить тары-бары, живо усмирили. Это вам комплимент, как большевику. А то, что я был подполковником, а не молотобойцем или грузчиком… Так ведь и вы, насколько мне известно, не из кузнецов. И в прошлом – не фельдфебелишко какой-нибудь, а?

И он подмигнул по-свойски.

– Разрешите доложить… – начал было Тухачевский, воспользовавшись долгожданной паузой и делая попытку встать, но Муравьев решительно нажал на его плечо, почти приказав:

– Сидите. Да сидите же!.. Вот это наше непроизвольное стремление вскочить перед вышестоящим начальством. И ваше «разрешите»… Какой-нибудь шпак: непременно сказал бы: «можно?». А вы – «разрешите»! Не скрою, мне эти ваши манеры импонируют. И я, честно говорю вам, рад, очень рад, что нам пофортунило вместе работать. Уж поверьте…

«Куда он гнет? Неспроста ведь», – настораживался Тухачевский.

– Мы с вами русские офицеры, – не умолкал Муравьев. – И в то же время солдаты революции. Одно другому не должно мешать, не так ли? Ведь мы оба служим народу и отечеству. Так давайте же говорить откровенно. Как офицер с офицером. Как революционер с революционером…

– Давайте откровенно, – торопливо согласился Тухачевский, ухватившись за внезапную возможность, и протянул главкому свой рапорт. – Прошу вас прочитать. Здесь все откровенно.

Да, так оно вернее, говорить все равно вряд ли удастся. Трудно толковать с человеком, который желает, чтобы все слушали его одного.

Муравьев читал, обиженно усмехаясь. То ли потому, что его поребили, не дали выговориться. То ли потому, что не по нутру пришлось прочитанное. Прочитав, сложил листок, упрятал в наружный карман кителя. Взглянул на Тухачевского задумчиво и грустно. Заговорил негромко, доверительно:

– Благодарю за откровенность, командарм. Благодарю… И отвечу такой же откровенностью. Вот вы тут написали… Полагаете, не знаю я всего этого? Знаю. И про Сызрань знаю. И вас в том не виню, вы сделали все возможное…

– Но бронецивизион?

– Да оставьте! – главком досадливо отмахнулся и чуть повысил голос: – Оставьте! Не в дивизионе причина… Вы вот пишете, что вам виднее на месте. А мне со своей колокольни еще виднее, потому что моя колокольня повыше вашей. И я знаю нечто, чего не знаете вы. И потому вынужден бываю… И вас это раздражает, понимаю, очень даже хорошо понимаю вас. Потому что… Да знаете ли вы, как меня, главкома, опекают и донимают советами? Как вмешиваются, как досаждают, – ежедневно и ежечасно! Вот вам, командарму, один только главком Муравьев палки в колеса ставит, и вы уже ершитесь, уже взбунтовались. А над моей бедовой головушкой сколько опекунов, сколько вставляющих палки в колеса! Так что же мне-то прикажете делать? Ершиться, бунтовать? Порой так и подмывает, поверьте.

Он сам налил себе еще бокал, заглотнул разом, перевел дыхание и вперился шалыми темными глазами в собеседника:

– Вот такие пироги, дорогой мой командарм. Понимаете вы теперь меня так же, как я вас?

– Откровенно говоря, не вполне.

– Не вполне? А что же неясно?

– Неясно многое, товарищ главком. Как будем наступать? Как договоримся о дальнейших отношениях? Я свои суждения высказал. Хотел бы услышать ваши.

– Сейчас услышите. – Муравьев придвинулся вместе со стулом поближе, заговорил почти шепотом, выдыхая в лицо Тухачевского пары только что выпитого. – Сейчас услышите… Я обращаюсь к вам, как русский офицер к русскому офицеру. До-ко-ле? Доколе, спрашиваю я, отечество наше будет расколото, подобно могучему дубу, в который ударила молния? Доколе русские будут убивать русских, вместо того чтобы сообща одолеть немцев? Ну, что вы так смотрите на меня, будто впервые видите? Знаете ли вы, что, пока мы здесь с вами торгуемся из-за какого-то несчасниого бронедивизиона, что пока мы изощряемся в том, как бы уничтожить славянское воинство по ту сторону фронта, а с той стороны стремятся к тому, чтобы разделаться с нами, – знаете ли вы, что в это самое время Германия… Та самая Германия, в борьбе с которой Россия отдала стольких лучших своих сыновей… с которой был заключен позорнейший Брестский мир… она нарушила этот мир! Немец не такой уж дурак, это вам известно. Немцы в немцев не стреляют. А русские в русских палят самозабвенно, до полного самоуничтожения! Так неужели кайзер такой непроходимый болван, что не воспользуется моментом? И он воспользовался! Он воспользовался тем, что все наши силы оттянуты сюда, на восток. И немцы перешли линию перемирия, они взяли Оршу, они идут на Москву и Петроград! Да, народ не зря прозвал англичанина мудрецом. Они были правы, наши союзники. Бывшие… Они предвидели, они не зря поторопились высадиться в Мурманске. А мы здесь с вами… Господи, что будет с Россией?!

Главком схватился за голову и застонал сквозь сцепленные зубы, раскачиваясь, как от нестерпимой боли.

Тухачевскому и самому захотелось вот так же схватиться за голову и застонать. Он не был трусом ни в сражениях с только что упомянутыми немцами, ни в час дерзкого побега из плена, ни в нынешних боях за власть Советов. Но сейчас он ужаснулся. Его ужаснула та чудовищная демагогия, которую услышал от Муравьева. Он, Тухачевский, знает, что и как ответить на каждую громкую фразу главкома. Но кто услышит его ответ? Он мог себе представить, как подействовала вся эта, с позволения сказать, аргументация на неискушенную в политике красноармейскую массу, когда по пути в Симбирск Муравьев митинговал и «разъясняя». Там, на митинге, не было Тухачевского, который сумел бы развенчать демагога при всех. Жаль, не было! Но ведь были политкомиссары. Где они, кстати? Почему ни одного не встретил на палубе и на берегу? Тухачевский вспомнил свой последний разговор с Варейкисом. Прав, трижды прав оказался в своих подозрениях председатель Симбирского губкома. Где он сейчас? Все могло статься… Здесь явно творится что-то неладное. И Муравьев, судя по всему, еще не все свои карты раскрыл. Значит, нельзя его спугнуть, надо выслушать до конца и… И – по обстоятельствам!

– Ваша рапортичка, – заговорил между тем главком, отняв ладони от головы, – все ваши тревоги и даже выпады против меня… все это, повторяю, мне понятна. Но уже неуместно! Ибо устарело. Просто вы были не в курсе новых исторических событий. Мы с вами – перед фактом, перед свершившимся фактом. И факт этот – возобновление войны с немцами.

– А Совнарком? Каковы его указания?

– Совнарком все еще колеблется, никак не решит, капитулировать или сражаться. А мы с вами колебаться и ждать указаний в такой ситуации не смеем. И не будем. Под нашим началом лучшие войска республики… Вы меня поняли наконец, командарм? Молчите? Вижу – поняли! Какой русский офицер не поймет этого? Солдаты и те осознали, когда услышали… Вижу – взволнованы. Да и какое русское сердце не взволнуется от того, что вы лишь сейчас узнали от меня? Кто же спасет Россию, кто? Где тот наш российский Бонапарт, который… Кстати, вы очень смахиваете на молодого Наполеона. Никто вам не говорил?

– Говорили. Но в Наполеоны я не стремлюсь.

– Не верю! Мы все глядим в Наполеоны, как заметил поэт. Мне бы вашу внешность… Но я не завидую, нет. Потому что не во внешнем сходстве суть. Вот у вас личико куда как похоже, а красным Бонапартом величают меня. Слыхали, надеюсь?

– Слыхивал… Но я не согласен с вашей оценкой обстановки. Если возобновившие войны с Германией факт, то наш с вами долг поскорее сокрушить белых здесь, на Волге, прежде чем придут им на выручку союзнички. Тем самым на востоке будет создан надежный тыл для успешного отражения немецкого наступления запада. Тем скорее мы высвободим лучшие наши части и перебросим их на запад. Вспомните, ведь сразу после известий об убийстве Мирбаха я предположил возможность возобновления военных действий с Германией. И предложил Реввоенсовету реальный план скорейшего разгрома белых на нашем фронте, скорейшего взятия Самары. Вам, надеюсь, доложили о моем плане?

– Сегодня это уже не имеет значения, – отмахнулся Муравьев. – Слушайте меня внимательно. Вот вы, кадровый офицер. Более того, не лишенный военного дарования. Рассудите-ка. Итак, немцы напали на Россию. Красная Армия желает с ними сражаться? Безусловно! Невзирая ни на какой навязанный ей Совнаркомом Брестский мир. А белая гвардия желает сражаться с немцами? Вне сомнений! Желает и умеет. Ну, а так называемые белочехи? Убежден, что лобызаться с немцами они не намерены. Но чем же все они заняты – красноармейцы, белогвардейцы, белочехи? Лупят друг друга без устали! И мы с вами, дорогой командарм, в этой братоубийственной потасовке принимаем живейшее участие. Растрачиваем свои силы, способности, время. Вместо того чтобы объединить все три названные мною силы в единый грозный кулак и нанести этим кулаком сокрушительный удар по… по германскому империализму! Выиграет от этого Россия? Выиграет! Выиграет русская революция, избавившись от самого грозного из своих военных противников? Безусловно! Выиграет мировая революция? Несомненно! Потому что проиграет мировой империализм – в лице своей главней военной силы…

«Какой, однако, демагог! – думал, слушая главкома, Тухачевский. – Теперь понятно, почему он так высоко взлетел… Но нельзя вспугнуть, надо не подавать виду, пусть выскажется до конца».

– Теперь посудите сами, – увещевал Муравьев. – Мог ли я, как русский офицер и патриот, небезразличный к судьбам народа и отечества, как все же не последний из героев нашей резолюции, мог ли я равнодушию взирать на подобное и плыть по течению? Нет, я решил плыть против течения! И для этого поплыл, хе-хе, вниз по течению, из Казани в Симбирск. Но это, сами понимаете, шутка, каламбур… А дело-то не шуточное! Так мог ли я не использовать тех возможностей, той силы, которую вручила мне Фортуна…

– В лице Советской власти, – не удержался от реплики Тухачевский.

– Пускай! И вы на моем месте не стали бы сидеть сложа руки, уверен. Поэтому я решился. Я решил придать свершившемуся факту юридическую силу. Чтобы закон был на нашей стороне. Я объявил войну Германии, которая нарушила мир. Я объявил войну немцам и мир исем славянам. Я призываю всех немедленно прекратить братоубийственную гражданскую войну, восстановить в России гражданский мир и, объединив свои силы, выиграть единоборство с германским империализмом. Вот послушайте, какой я приказ набросал. Слушайте же!.. От Самары до Владивостока, всем чехословацким командирам! Ввиду объявления войны Германии приказываю вам повернуть эшелоны, двигающиеся на восток, и перейти в наступление к Волге и далее на западную границу… Занять на Волге линию Симбирск – Самара – Саратов – Балашов – Царицын… в североуральском направлении Екатеринбург и Пермь… Вот, командарм, вручаю вам этот текст. Причешите его, и через час он будет передан. Это лишь первые наши шаги…

Тухачевский взял текст и глядел в него, не веря своим глазам. Открыть весь фронт противнику?! Открыть дорогу белым на Москву?! Чудовищная измена!..

А главком, уже уверенный в себе, поднялся со стула и вещал торжественно:

– Я спас Петроград, Киев, Одессу… Теперь я спасу Россию и революцию! Я или никто! Теперь или никогда! Все, кто встанет на моем пути, будут растоптаны и сметены на свалку истории. Все, кто поддержит меня, заслужат мою и всенародную признательность, вместе со мной войдут в историю. Лично вам я обещаю любой ответственный пост в новой объединенной армии, которую я создам здесь, на Волге. Выбирайте же, поручик Тухачевский! Я все сказал и жду ответа.

10. КАК ТАК?

Уж скоро вечер, а пыль и духота никак не оставят города.

Иосиф Михайлович расстегпул верхние пуговицы гимнастерки, посмотрел на Гимова, томившегося в пиджаке, – тот невозмутимо шевельнул закрученными усами, как бы соглашаясь: да, действительно, не слишком прохладно.

И все же здесь, в губисполкоме, было прохладнее, чем на улице. И жаль было покидать помещение, отправляться навстречу пыли и зною. На встречу с главкомом Муравьевым, внезапно прибывшим в Симбирск.

Из Казани пока ничего не сообщали. Оставалось лишь предположить, что главком прибыл, дабы лично возглавить предстоявшее наступление на Самару. То, что с ним прибыли отряд матросов и большая красноармейская часть, лишь подтверждало это. Всех представителей местной власти главком пригласил к себе на пароход «Межень»; Пригласил на сей раз в основном большевиков: председателя губисполкома Гимова, председателя комитета партии Парейкиса, председатели; чрезвычайной следственной комиссии Вельского, начальника связи Измайлова, а также других членов президиума Симбирскою совдепа. Многие из них уже собрались в штабе Симбирской группы войск, чтобы оттуда отправиться к главкому.

– Прогуляемся до штаба, – предложил Гимов, – а уж оттуда двинемся на пристань, все вместе.

– А может, ни к чему всем вместе? – усомнился Иосиф Михайлович, сосредоточенно думая о своем, опасаясь подвоха. – Оставались бы лучше все на местах, а я один бы съездил. В моем лице все же представлены и партия и Советы, к тому же мы с главкомом уже знакомы.

– Пройдемся до штаба, там решим окончательно.

Они быстро дошагали до штаба и первым делом спросили, где Клим Иванов. Оказалось, что тот уже отправился на пристань.

– Давайте автомобиль, и нам туда же.

– Свободного сейчас нет, придется обождать.

– А, черт! – в душе Иосифа Михайловича подиималоь раздражение, перерастало в тревогу. – Нет хуже – ждать и догонять… Что ж, делать нечего, подождем на предзакатном солнышко. Уже не так припекает.

Они все вышли из здания и стояли у подъезда, ждали обещанного автомобиля, когда неподалеку внезапно рвануло.

– Лимонка, – определил один из сопровождавших красноармейцев.

– Совсем близко.

– Похоже, на Гончаровской.

– Скорей туда! – Иосиф Михайлович сдвинул кобуру и, расстегивая ее на бегу, помчался первым.

Добежав до Гончаровской, увидели кучку матросов. Один из них, устрашающе-толстый, в фуражке-мичманке с миниатюрным ковырьком, весь в пулеметных лентах, едва держался на широко расставленных коротких ногах. Расклешенные брюки придавали ему сходство с приседающим цирковым слоном. Другой, усевшись прямо в пыль и вытянув перед собою ноги в еще более невообразимых клешах поверх стоптанных сапог, отмахивался маузером от своих товарищей, неловко пытавшихся поднять его и нахлобучить свалившуюся бескозырку. Еще несколько сосредоточенно покачивались на месте, будто колеблемые ветром, хотя ветра не было.

– Нализались, дьяволы!.. Кто такие, из какой части?

– А пош-шел ты, комиссар!.. И-эх, ябы-лачы-ко! Куды ты кот-тишь-си…

Иосифа Михайловича захлестнула ярость:

– Предъявить документы! Сдать оружие!

– Полундр-ра!

Увидев в руках явно не намеревавшегося шутить молодого комиссара наган и наставленные штыки подоспевших следом красноармейцев, пьяные матросы кое-как подняли из пыли сидевшего и поволокли его прочь, все пытаясь пристроить на мотавшейся голове бескозырку и отобрав на всякий случай маузер. Один лишь толстяк в пулеметных лентах и мичманке все еще стоял, покачиваясь и тупо глядя перед собой. Убегавшие остановились, оглянулись.

– Полундра! Боцман остался! Бо-оцман, эй!

– И-й-я н-не б-боц-ман, – с превеликим усилием сумел выговорить тот, по-младенчески пуская пузыри из губастого рта. – И н-не л-лоц-ман… Я п-р… пр-р… пр-ро-сто К-кацман…

Красноармейцы невольно рассмеялись, а толстый боцман вдруг повернулся к ним широченной, в лентах, спиной и, почти не шатаясь, с неожиданной легкостью и скоростью зарысил к ожидавшей его братве, там подхватил одной рукой того, который упорно валился в пыль, понес его, брыкающегося, опередив остальных. А те, удаляясь вслед за боцманом, пальнули наугад из маузера, но, к счастью, ни в кого не попали.

– Не отвечать огнем! – приказал Иосиф Михайлович. – Попробуем задержать их.

Но тут, откуда ни возьмись, выкатился шальной извозчик с бравыми, как у ротмистров, усищами. Он осадил высокую костлявую клячу так, что дуга и хомут едва не наползли ей на безнадежно грустную морду. И вся компания матросов тотчас умудрилась взгромоздиться в осевший под их тяжестью экипаж. Извозчик лихо гикнул, кто-то свистнул, и облепленный матросней экипаж укатил прочь, скрывшись за ближайшим поворотом.

Иосиф Михайлович убрал наган, застегнул кобуру. Красноармейцы все глядели туда, где только что еще виден был экипаж с матросами.

– К пристани ускакали.

– Это не из тех ли, которых главком за решетку упрятал?

– Вряд ли. Откуда тем взяться? Эти при оружии, а тех разоружили.

– Все же молодцы матросики. Своих в бедо не оставляют. Без боцмана не ушли. Ей-ей, молодцы!

– Не молодцы, а свиньи! – вскипел Иосиф Михайлович. – Пропивать революцию…

Решено было вернуться к зданию губисполкома и дожидаться автомобиля там. Гимова уговорили пойти домой. Варейкис сам отлично управится. Ехать всем – слишком много чести главкому, который совсем еще недавно наглейшим образом всех их игнорировал.

В само здание входить не стали, собрались у подъезда, все еще возбужденные стычкой с пьяными матросами. Иосиф Михайлович подумал, что при встрече с Муравьевым надо будет непременно сказать об этом инциденте.

А тревога в душе усилилась – то ли от непонятной задержки с автомобилем, то ли от брошевлой нетрезвой рукой «Лимонки» на Гончаровской. Тут подбежал молодой чекист, запыхавшийся от волнения и спешки.

– Товарищ Варейкис! Товарищи!.. – бедняга никак не мог отдышаться. – В городе неладно… Вооруженные матросы заняли почту и телеграф…

Так вот почему из Казани и из Москвы – никаких вестей! Иосиф Михайлович почувствовал, как деревенеют губы и сжимается все внутри – нечто подобное он испытал еще под Харьковом, перед первой своей рукопашной. А сейчас, похоже, предстоит схватка почище той. Там он сражался как один из многих пехотинцев, справа и слева были солдаты, бывалые солдаты, а впереди был явный враг. Здесь же предстоит и самому сражаться, и другими командовать. И решать, где друг, а где недруг. Решать мгновенно и безошибочно. За ошибку – расплата, нет у него ни времени, ни права на ошибку. И прежде всего – совладать с собой, чтобы никто не заметил его состояния, не догадался, как ему трудно. Не уронить, себя!

– …А на Гончаровской ставят пулеметы, – говорил чекист. – На всех перекрестках.

– Товарищ Варейкис! – обратился один из охранявших здание латышских стрелкой. – Прикажите, мы снимем эти пулеметы.

– Товарищ Варейкис! Пусть Совет только прикажет, мы…

Их столпилось с десяток, славных прибалтийских парней. Они требовали приказа, сжимали крепкими пальцами лоснящиеся ложа своих видавших виды трехлинеек, готовые ввязаться в бой при любом соотношении сил.

– Спокойно, товарищи, спокойно! – сдерживал их Иосиф Михайлович. – Сейчас все выяснится.

Он успокаивал их, бывалых бойцов, и они дивились невозмутимости товарища Варейкиса, даже не подозревая, каких усилий стоило ему выглядеть спокойным да еще успокаивать других.

– А это что еще за отряд?

К ним приближалась колонна красноармейцев и матросов, более роты, почти батальон. Шли стройно, мерно топча мостовую. Вот вышли из-за угла замыкающие, деловито везя за собой облезлые «максимы». Впереди строя вышагивал красавец командир в алой черкеске, над смуглым лицом – белый мех невысокой шапки, весь в ремнях, при всевозможнейшем оружии: шашка, наган, два кольта, кинжал… Ну и ну!.. Приблизившись, он пропел небрежно, даже не оглянувшись:

– Отря-ад! Стой!!

Отряд дружно притопнул и стал. А великолепный командир, подойдя вплотную к стоявшим у зданил и не спуская огненных глаз с Варейкиса, козырнул:

– Старший адъютант главкома Муравьева. Действую от его имени и по его приказанию. – Слушаем вас, – сдержанно отозвался Иосиф Михайлович. Он узнал этого красавчика, который был при Муравьеве еще тогда, в Харькове. Но если так, то и тот должен был вспомнить и узнать, однако виду не подает. Забыл или притворяется?

– Кто здесь большевики, а кто левые эсеры? – громко обратился адъютант к остальным. – Разберитесь, эсеры налево, большевики направо!

Никто, однако, такой команде не подчинился. Кто-то даже отозвался насмешливо:

– А здесь не большевики и не эсеры. Просто так… частная публика.

– Издеваетесь? – черные глаза адъютанта угрожающе сузились, он поиграл побрякушками, украшавшими его ремешки, будто конскую сбрую. – На-пра-сно. Кто из вас председатель Совета?

«Слава богу, нет здесь Гимова, а то бы вызвался, – подумал Иосиф Михайлович. – В конце концов я его официальный заместитель и, кроме того, председатель партийного комитета. Вполне достаточно для них…»

– Я председатель, – заявил он, не уточняя. – Можете сообщить мне все, что вам надо.

– Мне надо… мне надо объявить вам, что вы арестованы. Временно, конечно.

– Спокойно, товарищи! – Иосифу Михайловичу снова пришлось сдержать нетерпеливо надвинувшихся латышей. – Спокойно… Мотивы ареста?

– Мотивы ареста узнаете у главкома.

– Ордер на арест, – потребовал Иосиф Михайлович. И тут же с удовлетворением заметил, что к такому обороту нарядный адъютант явно не подготовлен.

– Видите ли, – ответил тот вполне вежливо и не вполне уверенно, – дело в том, что… сейчас я все разъясню…

Приведенный адъютантом отряд, хотя соответствующей команды не было, потерял строй и, придвинувшись, плотной толпой окружил и своего командира, и всех остальных. Кто-то из отряда уже прикуривал у латышского стрелка, обстановка заметно разряжалась. Иосиф Михайлович, однако, понимал все неравенство сил и всю невыгодность своего положения. Решил выигрывать время. Терпеливо, никак не показывая своей предельной настороженности, выжидал, что еще вымолвит и что предпримет сей старший адъютант, столь похожий на опереточного статиста. А тот, преодолев свою первую растерянность, поднял руку – широкий рукав черкески при этом движении картинно соскользнул с локтя – и заговорил громко, решительно, как на митинге, обращаясь теперь не столько даже к председателю, сколько к окружающим их бойцам, и в первую очередь к латышам:

– Товарищи! Наш главком Муравьев объявил войну Германии. Которая вероломно нарушила перемирие и вторглась в пределы республики. Так что все мы будем теперь воевать только с немцами…

– А с беляками?

– Ни с беляками, ни с русаками, – скаламбурил адъютант, – воевать отныне не будем.

Он явно подражал своему главкому, возможно даже слышал от него этот каламбур. Но задавший вопрос красноармеец не оценил остроты и произнес неудовлетворенно:

– Как так?

– А вот так, дорогой товарищ! – охотно откликнулся адъютант и продолжал вдохновенно разглагольствовать, швыряя в напряженные лица бойцов гладенькие словосочетания, вне сомнений не им сочиненные, а заимствованные из уст все того же главкома Муравьева. – Перед возникшей угрозой мирового империализма в лице его немецкого авангарда… перед лицом этой смертельной угрозы… чтобы спасти Россию и революцию… наш непобедимый главком Муравьев, наш красный Гарибальди… этот русский Бонапарт, понимаете… он принял единственно правильное, исключительно мудрее решение! Мы заключаем мир с чехословаками и со всеми русскими офицерами… все они наши братья…

– Как так? – снова не понял все тот же красноармеец.

– Потому что все они тоже ненавидит немчуру и желают воевать с Германией. Поэтому продолжать междоусобную гражданскую войну нет никакого смысла…

– Вздор! – не выдержал Иосиф Михайлович. – Чистейший вздор!

– А впрочем, – тут оратор сбился. – Впрочем… Вы, председатель, войдите пока в здание, обождите там, с вами после разберемся…

Иосиф Михайлович не стал ни возражать, ни мешкать. Он успел заметить, что за спинами столпившихся бойцов собралось немало случайных прохожих. А может, не случайных?.. Он успел увидеть, как, пыхтя и дымя, будто паровозы, подкатили один за другим три бронеавтомобиля с задраенньми зачем-то люками. Поэтому, воспользовавшись явно непродуманным предложением адъютанта, он поспешил скрыться в здании Совета. Вслед ему донесся вновь окрепший голос вдохновенного витии-муравьевца:

– …Сегодня мы заключаем блаженный мир со всеми вчерашними противниками! Чтобы завтра сообща навалиться на общего врага! На кровожадный немецкий империализм! Мы спасем от него Россию, спасем нашу и мировую революцию!..