Текст книги "Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

18. ФОМИЧЕВ

Рядом с дорогой темнел над утоптанным снегом колодезный сруб с воротом. Оледеневшая добротная бадья была прикована к барабану колодца железной цепью. Тут же валялось деревянное корыто, некстати напоминавшее детский гробик. Вода в колодце не замерзла, можно было опустить в него бадью – просто бросить, барабан сам раскрутится, освобождая намотанную цель, только успей отскочить от бешено завертевшейся железной рукоятки. Но сразу пить остерегись: вода ледяная, обожжет горло – но только голос, но и место в строю потеряешь. А захочешь коня напоить – вдвойне остерегись: запалишь верного товарища, загубишь ни за что, другого такого не добыть тебе…

– Они всенепременно к этому колодцу выйдут, – убеждал Фомичев.

А неразлучный с ним Митрохин добавлял уверенно, обращаясь к остальным:

– Уж это точно!

Остальные – трое молоденьких солдат в новых необмявшихся папахах – прислушивались к словам бывалых товарищей, охотно верили. Перед боем неопытный, малообстрелянный воин с особой остротой ощущает потребность поверить кому-то более бывалому, довериться безоговорочно.

Все пятеро притаились за полуразрушенным сараем, выставили трехлинейки в сторону колодца и дороги, набрались терпения.

Ждать, однако, пришлооь недолго. Вскоре показались направлявшиеся к колодцу всадники. Фомичев и Митрохин тотчас признали вильгельмовских конников: насчитали девять пар. Немецкие кавалеристы восседали на своих высоких с подстриженными гривами лошадях, вытянув выпрямленные в коленях ноги, упираясь каблуками начищенных сапог в стремена, уверегшо выпятив украшенную множеством пуговиц грудь. Рыцарская посадка со средних веков сохранилась, когда на турнире или в бою всадник и зо всех сил стремился не вылететь из седла от встречного удара. Эти и впрямь походили на средневековых рыцарей: в правой руке – длинное копье с ярким двухвостым значком, на голове островерхий шлем…

Прицелились в передовую пару и по команде Фомичева дали залп.

Одна лошадь вздыбилась «свечкой». Другая же, наоборот, рухнула на колени – и мордой в снег. Оба всадника – из седел вон, не помогла рыцарская посадка. Остальные сперва опешили, затем разом поворотили лошадей и – карьером прочь от гибельной засады. Вслед им – уже не залпом, вразнобой – снова ударили русские трехлинейки.

– Молодцы! – похвалил Фомичев. – А теперь…

И не договорил. У самого колодца взметнуло землю из-под снега, грянуло в уши.

– Ложи-ись! – крикнул Митрохин, схватив замешкавшегося солдатика за ремень, сшибая с ног и сваливая на снег. – Ложись, сейчас еще долбанет!

Еще долбануло. И еще. Затем вроде прекратилось.

– Дураки, зря колодец загубили, – заметил Митрохин, приподнимаясь и оглядываясь. – Ни себе, ни людям. Верно я рассуждаю, Фомичев? А, Фомичев? Ты чего?.. Ты чего это, а?!

Фомичов лежал, как лег, лицом вниз. Подтянув правую ногу, будто собрался ползти по-пластунски. Ничего снаружи не было заметно, только свалилась с головы старая фуражка, и снег под темным чубом стал алым.

– Ты чего, а? – тормошил его Митрохин, уже понимая «чего», но продолжая повторять кривящимся непослушным ртом: – Ты чего, а?..

Четыре года подряд не брали солдата ни пуля, ни штык. Ефрейтором стал, Георгия заслужил, в большевики вступил… Какой был герой, какой товарищ! Поищи теперь таких… Ох, война ненавистная, лучших людей ты отнимаешь у народа! Говорят, на место павших новые бойцы встанут. Да хватит ли богатырей на многострадальней Руси? Почти четыре года не выпускаем винтовку из рук, поим землю кровью своей. Кто же у нас останется, если такие орлы улетают?..

Трое молодых, сняв папахи, растерянные и бледные, слушали причитания Митрохина, смотрели, как скатываются по его скулам слезы. Поглядывали на расширявшееся под головой Фомичева алое пятно – будто подстелено уснувшему воину боевое знамя.

– Ну-ка взяли его, – скомандовал Митрохин. – Понесем. Здесь не оставим…

19. ВЕСТИ С ФРОНТА

Начало весны всегда радует, так было испокон веку. Но мартовские дни восемнадцатого года вызывали в душе Иосифа Михайловича не радость, а напряженность. С растущей тревогой воспринимал он каждую новую весть с фронта.

На второй день марта телеграф передал из Киева – всем Советам Украины:

«Имея перед собой превосходную в числе армию противника и не желая давать в г. Киеве бой, мы решили отступить на время за Днепр и оставить Киев. Рабоче-крестьянское правительство Украины выехало в Полтаву… Все Советы должны направлять свои вооруженные отряды в этот город. Спешпость и энергия прежде всего.

Народный секретарь Коцюбинский»

В тот же день другие телеграфные аппараты передали из Брест-Литовска совершенно иной текст – от «Председателя Совета министров Украинской республики» господина Голубовича германскому канцлеру:

«Я пользуюсь случаем своего однодневного пребывания в Бресте в гостях у главнокомандующего германскими войсками на Восточном фронте для того, чтобы с большой радостью сообщить вам о вступлеяии украинских и германских войск в нашу старую и новую столицу Киев… Мы приписываем освобождение нашей страны главным образом помощи, которую мы просили у германского правительства и которую нам оказали победоносные германские войска. Сердечно благодарю вас от имени украинского народа и его правительства. С неподдельной радостью я встретил весть об освобождении Киева… Германские войска еще находятся в нашей стране, но, как только они исполнят свой долг, будет отдало распоряжение об их отозвании».

Чуть позднее Иосиф Михайлович вспомнит это возмутительное послание. Не пройдет и двух месяцев, как германские оккупанты разгонят за ненадобностью призвавшую их Центральную раду и заменят ее другой марионеткой – новоявленным гетманом Скоропадским… Символическая фамилия!.. Не оценили немцы «сердечной благодарности» в свой адрес. И сами оказались неблагодпрными. Такое случается с хозяевами по отношению к холуям.

А сейчас, только что ознакомившись с текстом телеграммы на Бреста, Иосиф Михайлович думает о другом. Господин Голубович распинается в своей любви к Киеву и «от имени украинского народа» выражает «неподдельную радость» по случаю вступления в город вражеских: полчищ, позванных Центральной радой на подмогу, поскольку собственными силами самозваные «представители народа» совладать со своим народом не сумели. В то же время сын видного украинского писателя, первый главком Советской Украины Юрий Коцюбипский скрепя сердце принял решение оставить юрод, чтобы не вести бои на улицах, не превращать в руины неповторимые строения, не превращать в калек и покойников мирное население. Так кому из них дороже Киев? Кому из них блкяе народ? Ответить не так уж сложно.

Чем дальше на восток продвигались интервенты, чем ближе к Харькову продвигалась линия огня, тем острее ощущал нарком соцобеспечения Донецко-Криворожской республики противоестественность своего «тылового» положения, тем нетерпеливее продолжал рваться туда, где красные войска, истекая кровью, вели неравный бой.

Он подходил к висевшей на стене карте и, глядя на ее условные знаки, представлял себе безрадостную картину вынужденного отступления, горящие камышовые кровли хат, взорванные мосты и брошенные на обочинах повозки. Видел, как заливает украинскую землю темная лавина вражеского нашествия.

Австро-германцы заняли Черкассы, Бахмач, Жмеринку, подошли к Золотоноше. Красные части откатывались на Ромодан. У Знаменки, встык между левым флангом передовых кременчугских отрядов и правым флангом армии Муравьева, ударили гайдамацкие полки.

Иосиф Михайлович знал, что едва начавшая создаваться Красная Армия еще слишком немногочисленна, а прежние фронтовые соединения предельно обескровлены. Что же касается красногвардейских дружин – их возможности были ему особенно хорошо знакомы. Поэтому не удивлялся, когда слышал, что держатся красногвардейцы по-разному: отряды, сформированные на крупных предприятиях, сражаются стойко, но собранные на мелких – недостаточно дисциплинированны. Не удивлялся. Огорчался. Удивляло же другое: необъяснимое, непоследовательное поведение чехословацких частей, которые против немцев стояли насмерть, а стычек с гайдамаками всячески избегали. Иосиф Михайлович подозревал, что там ведется какая-то нехорошая агитация…

Война шла преимущественно вдоль железных дорог: разрозненные силы красных, ощущая явный численный перевес неприятеля, пока еще не решались отрываться от своих эшелонов. И эшелоны один за другим откатывались все дальше на восток, все ближе к Харькову. Относительно успешно защищались лишь узловые станции и заводские районы. Не было единой линии фронта, единого командования. Поэтому Иосифа Михайловича обрадовало известие о назначении испытанного большевика Антонова-Овсеенко главковерхом Украинского фронта.

Вселяло надежду и то, что по всей Украине начали действовать партизаны. Один из товарищей Иосифа Михайловича по Донецкому Совнаркому, вожак харьковских красногвардейцев, народный комиссар Кожевников по приказу главковерха приступил к планомерной организации партизанской борьбы. Восемьдесят человек отправились с этой целью в Сумской, Лебединский, Ахтырский, Глдянский, Зеньковский, Полтавский и Богодуховский уезды, провели там многолюдные собрания и митинга более чем в ста населенных пунктах, распространили более тридцати тысяч листовок и прокламаций. Постоянную связь с Кожевниковым поддерживали посредством шифров по телеграфу и телефону, а также через связных. В результате более восьми с половиной тысяч бывших фронтовиков добровольно вступили в создававшиеся части регулярной Красной Армии, а более полутора тысяч, получив оружие и боеприпасы, влились в партизанские отряды.

Запланированная кайзеровским командоваакем легкая и быстрая «прогулка» по богатой украинской земле срывалась. Полковник Штольценберг докладывал вышестоящему начальству; «Имеющиеся в наличии войска недостаточны как по своему личному составу, так и по вооружению. Для продолжения операций необходимы дополнительные части». И дополнительные части оккупантов перебрасывались с запада на восток, в то время как новые формирования Красной Армии и партизанских отрядов в свою очередь продолжали наращивать контрудары по врагу.

Иосиф Михайлович знал, как неустанно следит за событиями на Украине Ленин, как заботится о том, чтобь получившая передышку Россия по возможности поддерживала не прекращавших борьбы украинских товарищей. Знал, что лишь за первые полтора месяца весны в распоряжение Антонова-Овсеенко было отправлено 112 тысяч винтовок, 378 пулеметов, 150 минометов и бомбометов, множество боеприпасов и перевязочных средств.

Валерий Межлаук рассказывал Иосифу Михайловичу, что Орджоникидзе привез от российского Совнаркома несколько миллионов рублей и позже дважды увеличивал текущий счет главковерха, – все эти средства пошли на ведение боевых действий против захватчиков.

И все же, несмотря на все отрадные сдвиги, несмотря на панические доклады немецкого полковника Штольценберга, Иосиф Михайлович осознавал, что силы попрежнему неравны. Слишком неравны! Он уже слыхал, что многодневный бой пятитысячного отряда харьковских и донецких красногвардейцев против двух корпусов германской армии закончился в пользу врага, который занял Полтаву и теперь неудержимо приближался к Харькову.

Доколе же он, боеспособный мужчина, будет просиживать штаны за канцелярским столом и узнавать о сражениях, в которых сам участия не принимал? Его место – на линии огня. Но Артема не переупрямишь, а нарушать партийную дисциплину в такое нелегкое время… нет, этого он себе позволить не может. Что же придумать?

20. ВОЗЗВАНИЕ

Перед Иосифом Михайловичем текст написанного Артемом воззвания Совнаркома Дснецко-Криворожской республики.

«Ко всем!

Движение германо-гайдамацких банд в южные республики делается все более и более упорным. Это движение сопровождается самыми зверскими насилиями над беспомощным и беззащитным населением. Советы разгоняются и расстреливаются. Земли у крестьян отбираются и возвращаются помещикам. Восстанавливается царство попов, крепостников и эксплуататоров. Такая же участь – участь восстановления самодержавия капиталистов, заводчиков и помещиков – грозит и населению Донецкой республики. Кабала грозит крестьянам Харьковской и Екатеринославскоп губерний, рудничная каторга с произволом десятников и ставленников капитала грозит шахтерам. Немецко-гайдамацкие банды несут с собой расправу, произвол и ужасы белого террора.

Озабоченный защитой социалистических завоеваний революции, Совет Народных Комиссаров Донецкой республики не видит другого выхода для спасения этих завоеваний, как только в самой решительной борьбе с насильниками.

Борьба с палачами революции и предателями бедноты и рабочего класса – борьба с ними не на живот, а на смерть – это было первым словом Совета Комиссаров Донецкой республики, это же будет и последним нашим словом.

Мы не намереваемся сдать без боя ни одной пяди земля, ни одной позиции рабоче-крестьянского социалистического отечества, мы намереваемся отстаивать со всом пролетариатом и крестьянами Юга каждый мост, каждый переход, каждую деревню и улицу города.

Братья рабочие и крестьяне! Пусть каждый из вас поймет опасность вражеской победы, не скрывайте от себя того, что враг будет захватывать каждый клочок земли, заливая его кровью. Но он зальет кровью, задавит насилиями весь край и тогда, когда население широко откроет ему свободную дорогу.

Вот почему мы не должны без борьбы пустить его. Вот почему мы должны употребить все силы, чтобы сломить его движеаше, разбить его силы, уничтожить его без остатка!

Все для этого должны окружить его беспощадными, неусыпными, вечно подстерегающими со всех сторон нападающими на него отрядами.

Не может быть места для колебаний. Не может бы места для промедления!

Все против разбойников империализма, все протш душегубов рабоче-крестьянской свободы!

Совет Народных Комиссаров Донецкой республика призывает все честные элементы общества, все, что есть лучшего и беззаветного среди идейной молодежи, под ружье для борьбы с врагом.

Есть ли в социалистическом отечестве самоотверженная молодежь?

Совет Народных Комиссаров Донецкой республики объявляет трудовую повинность.

Совет Народитых Комиссаров приступает к ряду мероприятий по ликвидации остатков капиталистических отношений.

Совет Народных Комиссаров объявляет, что в этот критический момент, когда решается судьба Юга, он сам отдаст свои личные силы на дело защиты революции и социализма.

Совет Народных Комиссаров Донецкой республики приступает к образованию Полка совета комиссаров и объявляет, что при первом же известии о приближении к центрам Республики банд врага Совет Народных Комиссаров во всем своем составе выйдет на позицию, чтобы принять в борьбе с врагом непосредственное участие.

Мы хотим отстоять нашу свободу.

Мы хотим разделить судьбу всех наших товарищей, сражающихся на фронте.

Да здравствует социализм!

Да здравствует борьба пролетариата и трудовой бедноты против его врагов!

Совет Народных Комиссаров Донецкой республики

Председатель Артем (Сергеев)».

Ниже шли подписи наркомов.

Чем дальше Иосиф Михайлович читал, тем больше волновался. Разве сам он не причисляет себя к самоотверженной молодежи, разве не стремится ежедневно и ежечасно встать под ружье? И как это правильно, как по-большевистски – чтобы сами наркомы в составе своего полка, вместе со всеми вышли на позицию. Вот в таком первозданном виде, ничего не меняя, надо будет незамедлительно опубликовать это воззвание в «Донецком пролетарии». В набор, время не ждет!

Иосиф Михаилович решительно ставит свою подпись между подписями комиссара финансов Межлаука и комиосара почт и телеграфа Кожевникова.

21. ГОРЕЧЬ И МУЖЕСТВО

Все чаще доносится грохот отдаленной канонады. Иосиф Михаилович невольно прислушивается к пока еще глухим, но будоражащим звукам. И тут же заставляет себя не отвлекаться. Он – на последнем заседании Харьковского Совета рабочих и солдатских депутатов. Выступает Артем.

– Громкие слова ни к чему, – говорит он, и в голосе его горечь и мужество. – Суть в том, что приходится выступать здесь, на нашем пленуме, последний раз. Конечно, каждый из вас, вероятно, думает о том – и, надеюсь, думает так большинство, – что Советская власть, которая взяла в руки управление всей страной, власть, которая стоит во главе Харькова, что она, поскольку могли вы наблюдать, не является кучкой авантюристов, как ее любили называть наши враги, а людьми, преданными делу, за которое боролись и умирали лучшие люди человечества…

«А завтра, – думает Иосиф Михайлович, слушая эти слова, – быть может, настанет и наш черед умереть. И мой, и всех товарищей, кто сейчас вот здесь, рядом, справа и слева от меня. Что ж, я готов. Готов ли? Да, готов, хотя и невесело это, и не хочется, и страшновато даже… Но если нужно… Всем трудно сейчас, не тебэ одному. Вон Артему не легче, даже еще тяжелее, чем нет там».

– Весьма возможно, – говорит Артем, теперь голос его звучит совершенно спокойно, деловито так. – Весьма возможно, что успех, который немцы имели в начале наступления на Киев, на Украину, будет продолжаться. Но около двух дивизий уже завязли в своем стремительном шествии, когда дошли до пределов нашей республики. Это понятно. Донецко-Криворожский бассейн – это не бесформенная страна, это не бесформенное население… Как бы ни были плохи наши отряды, как бы мало они ни были обучены, недостаточно знакомы с техникой военного дела, степень быстроты продвижения немцев сейчас в пятьдесят раз меньше, чем тогда, когда было их наступление на Петроград… Повторяю, весьма возможно, сейчас мы обращаемся к пленуму Совета в последний раз. Придется идти на следующие позиции: базироваться на рабочих Донецкого бассейна – горнорабочих и рабочих металлургической промышленности…

Да, соглашается с этими словами Иосиф Михайлович, надо опираться на рабочих. Сам в недавнем прошлом рабочий, сын рабочего, он не может не соглашаться в этом с Артемом, не может мыслить иначе.

Выступление Артема продолжается.

22. «ВЕЛИКИЙ ИСХОД»

– А с готовой продукцией как быть? – спрашивал представитель завода, коренастый, со степным прищуром. – И с ценнм сырьем? Может, ликвидировать? Чтобы врагу не досталось. А?

– Что еще за настроение! – Иосиф Михайлович хотел произнести эти слова построже – не получилось: челюсти свело неудержимой зевотой. Только и удалось не слишком явно раскрыть рот, отчего выжались непроизвольные слезы.

Он потерял счет бессонным ночам. Хорошо еще, если хотя бы часа три беспокойного сна наскребешь за сутки.

Справившись с еще одним зевком и не пытаясь больше говорить строгим тоном, сказал как сказалось – деловито и устало:

– Товарищ Артем дал четкое указание. Готовую продукцию и ценные материалы упаковать. Будем вывозить. Кстати, много у вас семей фронтовиков?

– Хватает, товарищ Варейкис. Большевики у нас почти все на позициях. И беспартийных рабочих немало.

– Все эти семьи взять на учет. И тоже подготовить к эвакуации. Семьи ушедших на позиции – в первую очередь. Постараемся в пассажирских составах. А товарняки – под оборудование, для воинских частей, с вооружением и боеприпасами…

– Обидно, товарищ Варейкис! – вздохнул тот, опуская свои степные глаза. – Невозможно обидно.

– Знаю, что обидно. – Иосиф Михайлович тоже вздохнул, но глаз опускать не стал, хотя глядеть было больно, будто мелким песком запорошило. – Да иного выхода у нас нет.

– Что же, выходит, так и отдадим город? Без боя даже?

– Нет, товарищ, не без боя. Будем драться.

В эти далеко не радостные, бессонные дни и ночи Иосиф Михайлович держался со спокойной уверенностью. Непозволительно большевику выглядеть скисшим. Тем более что такими бравыми молодцами глядят бойцы вновь сформированных не без его участия отрядов.

Даром, чю иные в пальтишках да фуражках. Не беда, что винтовки и пулеметы разных систем. Главное, все одеты и обуты, накормлены и вооружены. И к казармам своим идут бодро, под развернутым кумачовым знаменем, с лихой старинной песней.

 
Ой, хмэлю ж май, хмэ-элю!
Хмэ-лю-у зэлэ-нэ-энький…
 

Тонкий голосок у запевалы – на высоких нотах будто женский, зато слышен во всех шеренгах. И с детства привычные к пению глотки малороссиян зычными басами, с отчаянным присвистом, дружно подхватывают:

 
Дэ ж ты, хмэ-элю, зыму зымува-ав
та й нэ ро-озвыва-ав-ся!
 

Теперь все – на казарменном положении. Особенно тесно в Ващенковских казармах, где не так давно Иосиф Михайлович проводил беседы в оружейных мастерских. Вчера они с Артемом были там на митинге. После недолгих речей сформировали Первый Харьковский пролетарский полк – уже не красногвардейский, а красноармейский, с надежным большевистским ядром – коммунистической ротой. Командиром полка избрали товарища Нехаенко, председателя завкома у паровозостроителей. Вскоре его заменит Александр Воронин, тоже большевик, но помоложе… Полку этому, как самому надежному и стойкому, предстояло прикрывать отход красных частей.

Вскоре отход начался. Отходили не сразу, не все…

Ночью, в темноте, почти на ощупь, рота заняла позицию на Холодной горе. Здесь было и впрямь прохладно. Иосиф Михайлович, беря свою винтовку на предохранитель, ощутил правой ладонью неприятный холод вспотевшего от ночной сырости металла. Деревянное ложе в левой руке тоже повлажнело, но все же казалось теплее, не таким неживым.

Еще с вечера на южной окраине Харькова разорвались первые снаряды. А на утренней заре с разных сторон затараторили пулеметы. И, будто вспугнутый ими, рассеялся туман. Теперь Иосиф Михайлович мог видеть Холодногорский мост и склоны самой горы, усеянные томными кучками брустверов. Поначалу ему даже почудилось, будто это лежат убитые, не по себе стало, но в колце концов разглядел, что всего-навсего выброшенная перед окопами земля, не успевшая зарасти травой.

Итак, сбылось наконец-то! Сбылось то, к чему он так упорно стремился: он – на позиции, в руках – винтовка!

Теперь, когда все обрело предельную конкретность – вплоть до неживого холода вспотевшего металла под ладонью, вплоть до кучек выброшенной земли, показавшихся было телами убитых, – теперь Иосиф Михайлович осознал то, о чем прежде как-то не задумывался. Он впервые как следует понял, а точнее – ощутил всем своим еще не насытившимся жизнью существом, что все испытанное до сих пор – в юношеских ли потасовках на задворках Подольска или когда обучался приемам штыкового боя, при встрече ли с громилой-анархистом на улице или с воинственным Муравьевым в кабинете – не идет ни в какое сравнение с тем, что предстояло теперь. И, викуда не денешься, не по себе становилось от изнурительного ожидания зтого предстоящего.

Иосиф Михайлович старался следить за собой, но не знал, что улыбается слишком часто и принужденно, что слишком охотно и поспешно откликается на любое обращение, на любой разговор, что сам говорит больше обычного и с неестественной бодростью. Однако бывалые солдаты, которых немало было в роте, знали, что именно так ведут себя перед первым своим делом многие необстрелянные, они видели состояние своего комиссара, понимали его и относились сочувственно, тактично. В свое время каждый из них сам прошел через такое.

Наконец – скорее угаданная, чем услышанная, – команда:

– А-о-гонь!

И – лихорадочная пальба, когда едва успеваешь ударом ладони двигать уже согревшийся затвор… и пальцы неловко досылают еще обойму и еще… и вот уже нет ни одной обоймы, все израсходованы… Теперь – в контратаку, и опять почему-то не расслышал команды, только увидел, как справа и слева поспешно выбираются из окопов бойцы. И тогда сам – животом на бруствер, винтовку – вперед, помогая коленом встать, тут же устремиться туда, куда все. И делать то, что делают все – справа и слева… И крикнуть «ура!», но при этом не услышать своего голоса, а лишь ощутить его горлом.

И – то, что уже после будет осознано как рукопашная, недолгая и яростная, когда действуешь прежде, чем сообразишь, что именно следует делать. И не до страха в те бессознательные секунды – страх одолевает перед боем и осознается после; вовсе не испытывают никакого страха, наверно, только психи. Главное тут – не уронить себя…

После, возвращаясь на свою позицию, долго не могли отдышаться, торопливо, кашляя, затягивались махоркой, чтобы унять неподвластную дрожь.

– Возьми огонька, комиссар.

– Спасибо, товарищ… Спасибо…

– Ничего, комиссар! Не подкачал…

Для первого такого раза большей похвалы не бывает.

Сражавшийся до последнего дня на Холодной горе Николай Руднев доложил Антонову-Овсеенко:

«Оборонять Харьков было невозможно, немцы глубоко обошли с левого фланга, ценные грузы успели вывезти. Большая часть войск с Основы и Холодной горы вывозится эшелонами на Змиев и Купянск, часть войск отступает походным порядком на Купянск. С правого фланга войска прорвались через Дергачи на Казачью Лопань».

Эшелоны с войсками и беженцами, с оружием и боеприпасами, с продовольствием и обмундированием спешили к донецким копрам – все еще надеялись, что туда немцы не доберутся. Но на войяе всего не предусмотришь…

До ста тысяч красных бойцов – иные с семьями – покидали Украину. Примаков назвал это «великим исходом».

Иосиф Михайлович уходил одним из последних в число товарищей, державших путь на Ростов.