Текст книги "Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе"

Автор книги: Борис Хотимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

11. ТУПИК

Несколько угрюмых латышских стрелкой вели арестованного Тухачевского. Куда?

Они удалялись от станции, шли по рыжим и потерявшим равнение шпалам, то и дело перешагивали через покрытые ржавчиной стрелки давно заброшенных путей. Видно было, как дрожит над рельсами все еще перегретый воздух. Вокруг – ни души, даже птицы попрятались, только два неугомонных голубых мотылька, играя меж собой беспечно, порхали низко над озаренной заходящим солнцем высушенной землей.

Даже в таком богом забытом закутке, даже на исходе столь изнурительного знойного дня, даже в невообразимо критический момент внезапно разыгравшихся событий… все равно жизнь была неповторимо хороша. Единственная жизнь, отпущенная человеку. И ведь прожито всего-то… Недурно прожито, но всего каких-то четверть века, это так немного. Кто верит в загробную жизнь или в переселение душ, тем, должно быть, легче. Или тем, кто оставил после себя детей – свое продолжение, им тоже есть чем утешить себя на исходе жизни. А что он оставит после себя?

Почему-то прежде, когда смерть не раз подступала совсем близко, в разных обличьях, он не задумывался обо всем этом так, как сейчас. Почему? Не потому ли, что не видит возможности сопротивляться? А немецкий плен? Но там был противник, с которым можно было и нужно было драться – в любом положении, самом, казалось бы, безвыходном. А сейчас… Сейчас его могут убить эти красноармейцы – свои.Драться с ними? Немыслимо!

Что же оставит он после себя? Так ничего особенного и не успевший совершить.

Не успел освободить Самару. Не успел перехватить и остановить страшный предательский нож, нацеленный и спину революции и Советской власти. Ничего не успел! Хотя бы предостеречь Варейкиса – и то не успел. Жив ли он, председатель комитета, в данный момент? А если жив – чем можно ему помочь, когда сам – безоружный, под стволами винтовок – делаешь, быть может, последние свои шаги…

Ну, ладно, выслушал он Муравьева до конца, тот раскрыл свои карты. И что же? Что сумел, что успел предпринять командарм Тухачевский?

Нет ничего томительнее вынужденного бездействия.

Нет ничего обиднее ощущения полной своей беспомощности.

И что может быть отвратительнее предательства?

Да, Тухачевский швырнул в самодовольную физиономию главкома-предателя все, что думал о нем. Но только назвать предателя предателем… этого еще явно недостаточно! Надо еще и обезвредить его, пока он не натворил беды непоправимой.

Не сумел, не успел обезвредить! Сам был обезоружен и арестован. Более того, сам был объявлен предателем, во всеуслышание. И ни в чем, конечно, не повинные красноармейцы поверили. Поверили, будто командарл намеревался арестовать их командиров. Поверили в байку, будто красный главком разоблачил бывшего гвардейского офицера, дворянина, оказавшегося якобы белым провокатором.

Что может быть хуже положения, когда нот хоть какой-нибудь возможности опровергнуть возведенную на тебя чудовищную напраслину и клевету? Хотя бы минуту такой возможности, а там – будь что будет!

Прямо с пристани Муравьев повез его с собой по городу, обезоруженного, под конвоем. Разыграл дурацкий фарс на митинге. И когда кто-то легковерный истерично потребовал «расстрелять на место белую сволочь», главком позволил себе снисходительно бросить через плечо:

– Всегда успеется…

Одни конвоиры передавали арестованного другим – теперь его ведут латыши. Эти шутить не любят. И не будут. По лицам видно: окаменевшие, неумолимые лица. Они сейчас видят в нем лишь заклятого классового врага, врага революции и народа.

Все. Дальше – тупик.

Железнодорожный тупик. И старый заброшенный вагой, трехосный. В полуразбитых окнах, там, где уцелела часть стекла, пламенеет оранжевое отражение светила.

Завели в пустой вагой, оставили сидеть на скамье. Как на скамье подсудимых. Но будет ли суд? Или – без суда и следствия?..

Сами все вышли. Слышно, как спорят по-латышски, ему ни слова не понять. И вдруг голос по-русски:

– Здесь и расстреляем.

В вагон вернулись двое, и тот же голос – опять по-русски:

– Вставай! Выходи!

Вот и все. Хватило бы сил держаться достойно, не перечеркнуть честно прожитые годы последними минутами неуправляемой слабости.

Обидно! Обидно умирать так рано, успев так мало. И главное, быть убитым своими же, погибнуть от своей руки! И никто ведь никогда не расскажет этим подло обманутым бойцам, кого они расстреляли у одинокого вагона в дальнем заброшенном тунике. Самому, что ли, сказать? Не поверят, сочтут за хитрость, за трусость.

Тупик. Дальше – пути нет. Нет пути, из тупика.

Знакомый металлический звук затворов… Ну, чего тянут?! Скорей бы уж!..

Вот снова заспорили по-латышски. И затем – по-русски – обратились:

– Знаешь, за что тебя?

– Знаю! За то, что большевик, – ответил со злостью, с нескрываемым вызовом. Пускай думают, что хотят, терять ему все равно нечего.

Ну что за народ латыши! Как медленно до них доходит! Глядят на него изумленно. И – ни слова. Да уж стреляйте, черт бы вас побрал! Не томите…

– Так… так ведь и мы тоже… большевики.

– А если вы тоже большевики, так знайте же…

И рассказывает все, что знает сам. Все, без утайки. Со всеми подробностями. Они сперва не верят, задают вопросы. Тухачевский отвечает на все их вопросы. Они слушают. И снова спорят мене собой по-латышски. Наконец:

– Вы свободны, товарищ комоидарм! Разрешите нам идти?

Нет слов ответить, нет дыхания.

Они тихо уходят. Кроме одного. Зачем этот один остался?

– Разрешите, я провожу вас, товарищ командарм? Куда прикажете…

Кто сказал, что нет пути из тупика?

12. ВРЕМЯ И ЛЮДИ

Нельзя было терять ни секунды. Задыхаясь от напряжения, перескакивая через две ступеньки, Иосиф Михайлович добрался до чердака. Отсюда – через слуховое оконце – хорошо видно, что с парадного входа все блокировано муравьевцами. С черных ходов, пожалуй, выйти можно, однако с тем лишь, чтобы упереться в каменную стену, окружавшую здание. Раньше в этом похожем на крепость здании был кадетский корпус, теперь – комитет партии, губисполком и редакция местных «Известий».

И все это – в осаде…

Поздно уже. И тишина нехорошая. Где остальные товарищи, что с ними сталось? Где член президиума губисполкома Шеленшкевич, где политкомиссар штаба Лавров, где политработники Чистов и Муратов? Не в лапах ли у Муравьева? Этот авантюрист ни перед чем не остановится…

Иосиф Михайлович вернулся на третий этаж, в комнату президиума, где не раз ночевал на диване – даже подушка в шкафу есть. Он снял трубку телефонного аппарата, покрутил рукоятку.

– Станция? Алло! Соедините меня…

– Никого не соединяем, – поспешно ответил бесстрастный голосок.

– То есть как это «никого»?!

– Дано распоряжение, – и отключилась. Он с досадой швырнул трубку.

Иосиф Михайлович шагал из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, найти выход. Нельзя же бездействовать! А что можно сделать? Судя по всему, весь город в руках мятежного главкома.

Нет, какой же все-таки подлец! В такой момент – и удар в спину. Открыть врагу фронт…

Но надо что-то предпринимать. Что конкретно? Как?

Кто-то вошел в кабинет. Иосиф Михайлович оглянулся резко, схватился аа кобуру – нелегко вам будет взять Варейкиса, сволочи!..

Увидав вошедшего, успокоился. Это был секретарь горкома Каучуковский.

– А, это вы…

– Что происходит, товарищ Варейкис?

– Вы что, с луны свалились? Измена, мятеж! Главком открыл фронт.

– Главком Муравьев?!

– Да, Муравьев! Я никогда ему не верил…

– Что же делать, товарищ Варейкис?

– Действовать! Непременно и решительно действовать… Вот что. Все партийные документы, все деньги надо убрать им здания, надежно припрятать. Ключи от сейфов у вас?

– Как всегда. Разрешите приступать?

– Сумеете выбраться? Ведь все блокировано.

– Сумею, не беспокойтесь. А вы как же?

– Не теряйте времени, действуйте. Главное – успеть!

Слышно было, как затопотал вниз по лестнице Каучуковский. Сейчас он уже на втором этаже, в парткоме… Открывает сейфы, быстро отбирает главное, складывает, заворачивает, аккуратно связывает сверток бечевкой… Сумеет ли выйти, проскочить?

Иосиф Михайлович не знал еще в те минуты, что все произошло именно так, как он себе представил: Каучуковский действительно связал отобранные бумаги бечевкой, затем деловито и непринужденно вышел из здания, усыпив бдительность стражей столь откровенной дерзостью, затем умудрился проскочить мимо заслона пулеметчиков…

Так. Что дальше? Спокойно. Прежде всего – спокойно!

Итак, на что и на кого можно рассчитывать? Симбирский коммунистический отряд – на позициях, Клим Иванов знал, когда и как отправить его из города под более чем благовидным предлогом. Если бы отряд остался в Симбирске… Если бы да кабы! Клим Иванов – такая же эсеровская штучка, как и главком. Все они одного поля ягоды! И щеголь Беретти – из той же компании, не случайно его бронедивизион, нужный на фронте никак не меньше, чем коммунистический отряд, оказался в Симбирске и теперь – к услугам Муравьева. Было бы болото – черти найдутся!

Но здесь, в самом здании, на первом этаже – казармы, там рота прибывших недавно из Москвы латышских стрелков. Он уже заходил к ним, предупредил, чтобы никаких активных действий без директив комитета не предпринимали. Нельзя подставлять бока. Удалось ли Муравьеву за последние немногие часы переманить латышей на свою сторону? Предположим худшее: допустим, что удалось. Как быть в таком случае? Выход один: попытаться прочистить им мозги. Рискованно, конечно…

А если предположить лучшее: латыши не поверили Муравьеву и сохранили верность Советской власти? Тогда тем более необходимо пойти к ним.

И он направился вниз, в казарму.

А в казарме митинговали. Среди множества выгоревших гимнастерок алела кровавым пятном черкеска все того же красавчика адъютанта. В данный момент он молчал, нервно теребя темляк шашки, слушая многоголосье предельно взбудораженных красноармейцев, среди которых были и латыши и русские.

– Да вы понимаете, товарищи, что всех нас расстреляют? В любом случае! За неподчинение приказу главкома…

– А если главком – изменник?

– Тогда – за содействие изменнику.

– Погодите, погодите! Что-то мы путаем. Давайте-ка разберемся…

– Давайте разберемся! – громко подхватил Иосиф Михайлович, внезапно появляясь среди митингующих.

– Гляди, сам товарищ Варейкис!

– Вот он нам все и растолкует.

– Товарищ Варейкис! Что же это творится? Значит, они не верят адъютанту, хотят знать правду, готовы слушать. Значит, не все потеряно.

– Спокойно, товарищи, спокойно! Сейчас все объясню.

– Товарищ Варейкис! – к нему протолкался здоровенный пулеметчик, которого называли Медведем (то ли фамилия такая, то ли кличка) за сходство с Топтыгиным. – Это правда, что главком всех большевиков – под арест?

– Да, правда, – твердо ответил Иосиф Михайлович. – Кроме тех, до кого пока не дотянулся.

– Так что же, ждать, пока дотянется? Что надо делать, товарищ Варейкис?

– Теперь, товарищи, наш с вами долг один – ликвидировать измену. Перед лицом этой чудовищной измены каждый из нас проверяется на верность революции. И надо оказать самое решительное, но вместе с тем и хорошо продуманное сопротивление…

– Это кто здесь агитирует? – прорезался наконец голос у адъютанта. – А, все тот же председатель… Вы лжете, председатель! Нечего разводить здесь агитацию, вам не положено находиться в частях. Вы арестованы!

Как близко теперь алая черкеска с нарядными газырями, блестящие бляшки на ремнях, шашка, маузер, дна кольта… И – злые, темные с желтизной глаза, равнодушно-злые, как у садиста. С ним – два ординарца, Иосиф Михайлович узнал и их: были в муравьевской свите еще при первом появлении главкома в Симбирске. С такими – как с напавшими псами: чуть дрогнешь – тотчас вцепятся.

– Ошибаетесь, – по возможности спокойно и так, чтобы все слышали, возразил Иосиф Михайлович. – У меня больше прав находиться здесь, чем у вас. Так что еще не известно, кто тут разводит лживую агитацию и кого следует арестовать.

– Вас надо арестовать! – вскрикнул адъютант и обратился к ординарцам: – Взять его!

– Не трожь председателя! – к адъютанту и ординарцам потянулись гневно сжатые кулаки, кто-то замахнулся прикладом. – А ну, чешите отсюда!

Всех троих оттеснили от председателя, погнали к выходу. У тех хватило благоразумия и сообразительности не сопротивляться.

– Ишь, вырядился, фазан! – неслось им вслед. – Забудь дорогу к нам!

– Надо же, гнида какая!

– Товарищ Варейкис! Разрешите, мы прикончим Муравьева? Он сейчас здесь неподалеку. Одной бомбы в автомобиль достаточно…

– А вот этого я вам делать не советую, – предостерег Иосиф Михайлович. – Категорически не советую.

– Но отчего же? Дело верное.

– Нет, товарищи, не верное. Совсем в другую сторону будет истолковано. Вокруг нас бронеавтомобили, пулеметчики, не одна сотня штыков. Все они пока обмануты. Убьете главкома – подумают, что он был прав. Что не он предатель, а мы. Да весь гарнизон тогда просто сметет всех нас, мокрого места не оставит!

– Так что же прикажете делать нам?

– На рожон не лезть. Не выдавать себя прежде времени. Это для нас сейчас самая выгодная позиция. Мне ли вас учить солдатской смекалке?

– Значит, сидеть сложа ручки?

– Нет, не сложа ручки. Во-первых, надо направиться в части гарнизона для агитации, разъяснить обстановку. Я обращаюсь к членам партии большевиков. Кто пойдет?

Вызвалось немало.

– Очень хорошо. Отправляйтесь немедленно. Не попадитесь только…

– Не сомневайтесь, товарищ Варейкис! Все выполним в аккурат…

– А вы, товарищ, – обратился он к одному из стрелков, – разыщите во что бы то ни стало Гимова. Пускай уйдет из города и действует с внешней стороны. Так и передайте от моего имени. Передайте ему, что вся наша фракция может оказаться под арестом, парализованной. Надо, чтобы он сберег себя и организовал нам выручку извне… Далее. Если меня, паче чаяния, все же арестуют, прошу сразу же вынести протест. Это я уже всем остающимся говорю. Чтобы в других частях узнали, пускай на них подействует…

Он спешил отдать распоряжения, а сам все упорнее думал о том, что надо бы связаться с Тухачевским. Командарм крепко держит в руках свои части, пришел бы на выручку. Что бы тогда запел самонадеянный Муравьев? Если бы Тухачевский подоспел! В конце концов от Инзы, где штаб армии, до Симбирска не так уж долог путь…

Откуда было знать Иосифу Михаиловичу, что Тухачевский уже в Симбирске, но только без своей армии? Не мог он этого знать. И наскоро написал:

«Командующему 1-й армии М. Н. Тухачевскому: Симбирский комитет РКП (б) сообщает, что сегодня во второй половине дня в город прибыл Муравьев и под предлогом необходимости войны с Германией выступил против власти Советов. Мы изолированы в губисполкоме, надежных войск у нас нет. Измена командующего фронтом намного ухудшает нашу борьбу с белочехами и может стать сигналом для выступления левых эсеров в других городах Поволжья. Немедленно окажше помощь Симбирску. Желателен ваш приезд. Сообщите об измене Муравьева Ленину, Свердлову и Дзержинскому.

Варейкис,10 июля. 9 часов вечера».

Доставить записку командарму взялся большевик Вахатов.

…К полуночи в председательском кабинете собралось несколько членов губисполкома.

– Предлагаю, – сказал им Иосиф Михайлович, – немедленно, прямо сейчас, созвать экстренное заседание исполкома.

– Ночью?!

– Да, ночью.

– Но ведь мы блокированы.

– Однако вы-то проникли в здание, вон сколько вас уже собралось! Давайте-ка не терять времени и готовить повестки, сразу разошлем.

– На какой час вызывать?

– Как можно скорее. Не указывайте часа. Хоть через минуту!

Тем временем вернулся Каучуковский, который должен был припрятать документы. Шепнул на ухо:

– Все в порядке, товарищ Варейкис, Зарыл возле первой гимназии.

– Молодец! Незаметно? Сами потом найдете?

– Найду.

Вслед за Каучуковским явились Иванов (однофамилец эсера, мало ли Ивановых на Руси…) и Фрейман, затем влетел Саша Швер, готовый ко всему, кок всегда.

– Ну вот, – повеселел Иосиф Михайлович, – почти вся наша фракция в сборе! А что же левые эсеры?

– В Троицкой гостинице, с Муравьевым совещаются.

– Все ясно. Заглянем-ка к тебе в редакцию, Саша. Пойдемте, товарищи, там все и обсудим. Надо подготовить воззвание к войскам и населению.

– Пиши ты, Иосиф, только покороче, – сказал Швер, когда пришли в редакцию. – Слов двадцать, не более. А я пока раздобуду наборщиков.

– Надо, чтобы – свои.

– Что же, я не понимаю? – обиделся Швер. – Одного ты наверняка помнишь. Это Абросимов, большевик. Ну, я пошел.

Иосиф Михайлович тут же принялся писать: «Муравьев изменил революции…»

В дверь постучали. Вошел все тот же великан Медведь:

– Товарищ председатель! К вам делегация от бронеотряда, потолковать желают.

– Так пускай входят.

Вошли двое – политкомиссар отряда Федор Иванов ((еще один Иванов!) и шофер.

– Товарищ Варейкис! Что там такое? Ведь главком, как мы догадываемся, что-то затевает против вас.

– Не затевает, товарищи. Уже затеял. И не что-то, а измену.

– Так мы и думали! Вот гад!.. В таком случае разрешите заявить, что ни один наш броневик ни одного снаряда по зданию Совета не выпустит. А этого фрукта Беретти я, как комиссар, отстраню к чертовой матери и возьму командование на себя.

– Спасибо, товарищи! От имени большевистской фракции, от всей нашей партии объявляю вам благодарность. И – просьба к вам. Свяжитесь с пулеметчиками и со всеми, кто нас окружил здесь, кто на Гончаровской, кто держит почту и банк… Растолкуйте им…

– Не сомневайтесь, товарищ Варейкис! Все сделаем.

Не успел еще Иосиф Михайлович дописать лаконичное воззвание, как снова прервали: ввалились представители от пулеметной команды. И – с порога:

– Вопросов нет, товарищи! Мы с вами!

Следом за ними – стремительный Саша Швер, с двумя наборщиками.

– Готово, Иосиф? Давай сюда. А за нами дело не станет. Через час можно будет рассылать.

– Если удастся… – вздохнул кто-то.

– Никаких «если»! – откликнулся Иосиф Михайлович. – Веселее глядите, товарищи! Мы еще поборемся! Бронеотряд – с нами, пулеметчики – с нами, латышские стрелки – с нами…

Вскоре – после бесед с агитаторами, которых разослал Иосиф Михайлович, – о своей верности Советской власти и готовности выступить против Муравьева заявили отряд 1-го Симбирского полка, Интернациональный отряд имени Карла Маркса и две сотни балтийских матросов, которых временно возглавил политкомиссар Лев Берлин. Удалось также вооружить несколько сотен местных рабочих, но это был резерв.

– Молодцы агитаторы! – удовлетворенно воскликнул Иосиф Михайлович. – Отлично поработали. Убежден, что и прибывший с главкомом Уфимский полк в конце концов примкнет к нам. Но пока еще силы остаются неравными. Самая надежная сила – здесь у нас, на первом этаже, в казарме. Это латышские стрелки и те русские красноармейцы, что с ними. Даже в случае полной неудачи они готовы к самопожертвованию. На них прежде всего и будем опираться… Какие вести из гостиницы? Что там левые эсеры?

– Поддержали Муравьева. А он объявил Поволжскую республику.

– Этого негодяя надо арестовать. И скорее.

– Но как это сделать, товарищ Варейкис?

– Давайте думать. Только время не ждет.

– Вы сами что предлагаете? Как председатель…

– Предлагаю… Предлагаю вызвать его сюда, к нам. На заседание исполкома. Сегодня же почью. И как только явится – арестовать.

– Кто будет арестовывать? Нас слишком мало.

– Не беда. Привлечем человек тридцать латышских стрелков и… и человек двадцать, не менее, из других отрядов. Надо только продумать операцию во всех деталях. Кто возглавит?

– Вы и возглавите, товарищ Варейкис. Фактически уже возглавили.

– Других предложений нет?

– Нет!

– Так не будем же терять время, товарищи…

13. ГЛАВКОМ

Своими действиями по приезде в Симбирск Михаил Артемьевич был доволен.

Еще в пути он выступил перед сопровождавшими его частями и, судя по загоревшимся глазам бойцов, по громкому и грозному «ура», сумел навязать им свой взгляд на события, дать новый импульс их энтузиазму, воодушевить на новые подвиги.

Чистое небо и горячее летнее солнце – добрые знаменья! – сопровождали его на всем пути и встретили в Симбирске, когда «Межень» и другие суда пришвартовались к пристани бывшего пароходного общества «Самолет».

Под бодрые звуки встречного марша, в сопровождении адъютантов и ординарцев, главком сошел на берег. То, что он здесь увидел, порадовало военную душу.

В начищенных трубах оркестра многократно отражалось солнце. Ровная щетина штыков над выстроенными частями гарнизсъа казалась недвижимой, и только наметанный глаз главкома углядел едва заметное их колебание. Чеканя шаг – совсем как в давние времена, – подходила навстречу прибывшему группа командиров. Ее возглавлял Клим Иванов, загорелый, в глазах – торжественная радость. Левый эсер, в доску свой, надежный!

Ничего, еще отольются большевичкам слезы Маруси [7]7
  М. Спиридонова.


[Закрыть]и кровь ее соратников, пролитая в Москве…

После первых актов церемонии Иванов, набравшись духу, решился спросить:

– Вы действуете по решению нашей партии?

– Видишь ли, дорогой Клим… В данный момент я действую самостоятельно. Но ЦК партии левых эсеров поддержит меня.

– Разрешите еще вопрос?

– Спрашивай!

– Правда это, что… будто вы заявили о разрыве с нашей партией? Или это большевистская провокация?

– То, что я так заявил, – правда. Но то, что я порываю с партией, – неправда. Это мой тактический ход, в ответ на провокационные демарши большевистских комиссаров. А тебя, Клим, я назначаю командовать Симбирским укрепрайоном. Есть еще вопросы?..

С первых же минут по прибытии Михаил Артемьевич действовал с присущей ему энергией и решительностью. На железнодорожной станции он встретился с командиром бронедивизиона Беретти. Бравый, щеголеватый Беретти в мгновение ока выстроил своих орлов, и главком обратился к ним с краткой и пламенной речью:

– Воины революции! Вам доверена грозная бронированная сила. Но весь вопрос в том, куда и против кого эта ваша решающая сила направлена. До сих пор, по злой воле предателей революции, пулеметы ваших боевых машин были почему-то нацелены на восток. В то время как главная опасность грозит нам с запада. С запада, а не с востока надвигаются на нашу молодую республику вооруженные до зубов полчища германскою империализма, вероломно разорвавшего Брестский мир. Разве не наш святой долг дать им достойный отпор? Но для этого наши силы должны быть высвобождены, братоубийственная гражданская война должна быть прекращена! Я взял на себя историческую миссию прекратить гражданскую войну перед лицом внешнего врага! Да здравствует красное знамя! Да здравствуют Советы без большевистских предателей! Да здравствует скорая победа над всеми врагами мировой революции!

Сбитые с панталыку бойцы привычно крикнули «ура!», затем по команде Беретти скатили с платформ бронеавтомобили, заняли в них свои места, завели моторы и, дымя, направились к Кадетскому корпусу – блокировать губисполком и комитет большевиков, возглавляемых столь знакомым главкому Варейкисом.

В ту же сторону были направлены более ста матросов-анархистов, отчаянных головорезов. Еще в первый свой приезд сюда Михаил Артемьевич вынужден был согласиться с их разоружением, расформировать отряд и даже упрятать всех за решетку – до лучших времен. И вот долгожданные лучшие времена наступили. Теперь он же выпустил их, дозревших, на волю и вернул им оружие.

– Братцы матросы! – обратился он к иим. – Я хочу, чтобы вы знали правду. Вас незаслуженно арестовали и унизили по распоряжению Симбирского комитета большевиков во главе с неким Варейкисом. Но теперь власть в городе принадлежит не какому-то Варейкису, а мне. Меня вы знаете, матросы! Я возвращаю вам свободу и возвращаю вам оружие. Я возвращаю революции ее самых отважных и прославленных защитников!

Яростное «ур-ра-а!» было ответом на его речь. Теперь эта братва предана ему безраздельно и по одному лишь его намеку вырвет глотку любому вставшему на пути. Вот так, черт возьми, надо завоевывать верность масс. Так поступали во все времена великие полководцы и дальновидные политики.

На фоне таких блестящих успехов неприятно темнело одсю лишь пятно: неудача с Тухачевским. Впрочем, Мнхаал Артемьевич и не обольщал себя особо. Жаль, конечно, такие офицеры, как Тухачевский, на дороге не валяются и всегда могут пригодиться в каком-нибудь крупном и дерзком предприятии. Но может быть, что бог ни делает, все к лучшему? Интересно, его уже расстреляли?.. Скорее всего да. Хотя главком прямого указания не давал – преднамеренно. Но люди и так накалены предельно, а тут еще жара…

Вечерело, когда Михаил Артемьевич – в сопровождении всей своей свиты – сел в поданный открытый автомобиль и отправился в Троицкую гостиницу, чтобы выступить на собрании актива левых эсеров Симбирска. По дороге на улицах города он видел множество жителей, наверняка вышедших приветствовать его. Он слышал возгласы «ура». В автомобиль были брошены букеты цветов. Хорошо, что ни в одном не оказалось бомбы…

Опершись на плечо одного из своих адъютантов, Михаил Артемьевич привстал с сиденья, он улыбался встречавшим его обывателям, приветливо махал им фуражкой. Лучше бы, конечно, въехать на белом коне. Но сойдет и в белом кителе, который хорошо выделяется на фоне синих и красных черкесок свиты. Правда, получаются три цвета царского флага: белый, красный и синий. Ну и что с того? В конце концов под теми же тремя цветами одерживал свои победы и великий Наполеон…

У центрального подъезда гостиницы, едва главком вышел из автомобиля, ему пришлось принять традиционное подношение: хлеб-соль. По давнему русскому обычаю, Михаил Артемьевич склонился, поцеловал возлежащий на белом полотенце смуглый каравай, с наслаждением вдохнул аппетитный запах свежего хлеба и уютный запах чистого льна. Отщипнул краешек, прожевал с удовольствием, остальное передал адъютантам.

В гостинице собралась вся фракция левых эсеров. Все они напряженно ждали, что же скажет им главком Муравьев – человек в белом кителе, овеянный множеством легенд, в руках которого сосредоточилась отборнейшая вооруженная сила республики.

Время было позднее, Михаил Артемьенич изрядно устал за день, отдохнуть с дороги не успел, но без какою-либо промедления приступил к главному, ради чего прибыл.

– Товарищи! – сказал он. – Друзья! Я человек военный и с вашего позволения буду говорить по-военному, без обиняков и экивоков. Прежде всего, чтобы не было никаких кривотолков. Заявляю, что я сторонник власти Советов. Как, надеюсь, и каждый из вас. Но я не сторонник нынешнего Совнаркома, готового лизать задницу германскому империализму и расстреливать наших товарищей по партии. Расстреливают их за верность идеалам революции, русской и мировой!

Эти слова, как он и рассчитывал, чрезвычайно взбудоражили присутствующих, возник шум. Выждав с минуту, главком поднял руку успокаивающим жестом и продолжал:

– Тише, товарищи! Я понимаю ваше волнение, ваши чувства. Понимаю и разделяю. И повторяю: все мы за Советы, но без большевиков. Хватит, доигрались! Именно события в Москве, которые поначалу многих из нас шокировали… да, именно разыгравшаяся там трагедия побудила меня не медлить более ни часу и приступить к решительным действиям. Обстановка требует ареста большевиков, всех поголовно, и передачи всей власти в руки одной партии – нашей партии левых эсеров в союзе с анархистами и другими истинно революционными партиями, которые нас поддержат. Кто не поддержит, пусть не обессудит, законы военного времени суровы. Действовать надо немедленно, сегодня же ночью, сей же час!..

Аплодисменты прервали его речь. Кто-то крикнул:

– Наконец-то!

Другой отозвался:

– Давно пора!

– Товарищи! – заговорил далее Михаил Артемьевич, вдохновленный поддержкой. – Друзья! Я предлагаю следующее. Объявить Брестский мир недействительным, а Германии объявить войну. Братоубийственную и бессмысленную гражданскую войну прекратить. Направить все высвободившиеся и воссоединенные боевые силы России, совместно с чехословацким корпусом, на запад, на борьбу с Гермаиией – этим авангардом мирового империализма, И бороться до полной победы! Я сам поведу войска и победу гарантирую…

Его снова прервали аплодисменты, Михаил Артемьевич ждал их именно в этом месте своей речи.

– Отсюда, – сказал он в заключение, – с берегов великой русской реки, я начну свой последний поход, до полного разгрома врага, до полной победы революции! Здесь, на берегах великой матушки Волги, я предлагаю создать Поволжскую Советскую республику – прообраз новой, свободной России!

Это его предложение было принято с особым энтузиазмом. Многие из присутствовавших, вероятно, почувствовэли себя лично причастными к отечественной и мировой истории.

Михаил Артемьевич прекрасно понимал психологию этих людишек, их состояние, он мог сейчас делать с ними все, что угодно, как опытный гипнотизер с безвольным пациентом. Он чувствовал себя на коне. И позволил себе роскошь сделать изящнейший пируэт на манежном галопе – одно из труднейших упражнений выездки. Он предложил поставить во главе правительства Камкова, а членами – Спиридонову, Карелина и других иже с ними.

Реакция была именно той, на какую он рассчитывал: покоренные неожиданной скромностью главкома ему готовы были предоставить неограниченные диктаторские полномочия, его готовы были хоть сейчас признать и провозгласить главой вновь создаваемого государства.

Подобной высоты Муравьев еще никогда не достигал, никогда прежде не бывал он так близок к осуществлению своих заветнейших мечтаний. Сейчас надо было взять себя в руки, не показать своего возбуждения, не допустить ни малейшего промаха.

Тем временем в Троицкую гостиницу пришла телефонограмма на имя главкома: Варейкис приглашал его на экстренное заседание губисполкома. Приглашали прямо сейчас, среди ночи! Как же им удалось дозвониться? Впрочем, это уже не имело особого значения.

Михаил Артемьевич возликовал. Это наверняка капитуляция! Значит, установленная блокада все же принесла свои плоды: не выдержали нервишки у хваленого Варейкиса!