Текст книги "Царь Иоанн Грозный"

Автор книги: Борис Федоров

Соавторы: Олег Тихомиров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц)

Часть третья

ГЛАВА I
Рыцарский замок

Тонненберг и Шибанов ехали на конях возле повозки, закрытой навесом, в которой сидела княгиня с сыном. Дорога пролегала между болотами; с обеих сторон видны были равнины, казалось, покрытые травою, но один шаг на это мнимое поле подвергал опасности неосторожного путешественника.

Серые облака покрывали всё небо над местами печальными и пустынными; изредка видны были болотные птицы, перелетающие по кочкам, или вереницы диких гусей, которые, высоко поднявшись, неслись тёмною нитью к Пейпусу. Скоро показалось это обширное озеро, разливавшееся в необозримую даль; дремлющие воды его почти не колыхались, лениво омывая ровные песчаные берега.

«Не таков путь к белокаменной Москве, – думал Шибанов, – но не туда дорога нам; где вы, светлые дни наши? Было время, да миновало!..»

Печальные мысли его прерваны были топотом скачущих всадников.

   – Не погоня ли за нами? – сказал он Тонненбергу.

Повернув коня в ту сторону, откуда доносился конский топот, Тонненберг прислушивался.

   – Должно быть, погоня, – сказал он, – нам вместе опасно ехать; лучше повороти вправо по опушке леса, а мы повернём за пригорок; там мы снова съедемся на берегу озера. – Сказав это, Тонненберг закричал эстонцу, правившему повозкою. – Гони влево во весь опор! – И сам поскакал за повозкой.

Шибанов поворотил в лес; через несколько минут его настиг отряд всадников. Один из них требовал ответа, кто он и куда едет. Шибанов назвался боярским слугой из Таваста и сказал, что ездил в Юрьев.

   – Не видал ли, – спрашивали всадники, – высокого, смуглого человека в латах или в охабне?

   – Видел большого человека, – говорил Шибанов, – как богатырь на коне, а волосы как смоль, развеваются ветром. Он как стрела пронёсся мимо меня...

   – Куда же? – спрашивал объездный десятник.

   – Вот в ту сторону, – сказал Шибанов, махнув рукою на северо-запад, к Колывани.

   – К Колывани здесь и дороги нет, – сказал десятник.

   – Да разве я сказал твоей милости, что здесь его видел? – возразил Шибанов. – Он встретился мне недалеко от Юрьева.

Всадники поскакали назад.

Шибанов радовался, указав дорогу совершенно противоположную той, которой поехал Курбский. Оставалось настичь княгиню; но далее густота леса препятствовала пути. Наконец Шибанов увидел, что деревья, поверженные силою ветра, сплелись и образовали непроходимую стену. Тогда он, повернув назад, поехал влево, но и тут открылось непроходимое болото. Он увидел, что сбился с пути, и потерял надежду настичь княгиню, однако же через несколько времени выбрался на дорогу, ведущую к селению, и, расспросив о пути к Нарве, или, как называли русские, к Ругодиву, удивился, узнав, что лес, указанный ему Тонненбергом, вовсе ведёт не туда. Шибанов в недоумении решил продолжать путь к Нарве.

Между тем Тонненберг, объехав топь, повернул через лес на обширную равнину; в разных сторонах были видны огромные гранитные камни, казалось, руками исполинов разбросанные на песчаной степи, невдалеке один от другого; несколько бедных эстонских хижин, сложенных из булыжника, скреплённого землёю и мохом, видно было на высоте отдалённых пригорков; густой чёрный дым вился над ними, и здесь-то остановился Тонненберг, чтобы дать отдохнуть усталым лошадям. В первый раз ещё княгиня Курбская остановилась в селении после двухдневного пути; бедные жители хижин со страхом смотрели на Тонненберга. Княгиня была в чрезвычайном беспокойстве, видя, что Шибанов не возвращается, и спрашивала, может ли он догнать их? Тонненберг ободрял княгиню, но наступила ночь, Шибанов ещё не возвращался. «Нарва должна быть близко», – говорила княгиня; Тонненберг подтвердил её надежду, но убеждал продолжать путь.

Мало-помалу равнина стала приметно возвышаться, снова показались зелёные холмы; за ними вдали синелась пелена необозримых вод.

   – Не море ли это? – спросила княгиня.

   – Это Пейпус, – отвечал Тонненберг.

   – Пейпус! Нет, мы давно отъехали от берегов его. Куда же мы едем?

   – Туда, где княгиня Курбская будет в безопасности.

Такой ответ не успокоил княгиню. Тонненберг, казалось, был в замешательстве и наконец признался, что ночью они сбились с пути, но скоро выедут к Нарве.

Дорога пролегала дикими местами; с одной стороны, вдоль залива, темнели сосновые рощи, с другой – вспыхивали огоньки на болотах: кое-где на горных крутизнах мелькали озаряемые луною развалины рыцарских замков, опустошённых войною и междоусобием. Мрачные деревья, как великаны, стояли на пути, качая чёрными ветвями. Но уже приближался рассвет: красноватая полоса показалась на востоке, края туч вспыхнули огнистым пурпуром, и скоро весеннее солнце, яркими лучами расторгнув облака, осветило окрестности. Дорога по отлогому скату горы повернула в лес.

   – Ах, матушка, опять в лес, – сказал печально Юрий.

Княгиня спросила ещё раз, далеко ли они от Нарвы.

Тонненберг отвечал ей смехом, в глазах его видно было лукавство. Княгиня не знала, что подумать о своём спутнике, и тревожилась долгим отсутствием Шибанова.

Между деревьями показалось несколько эстонцев в рубищах; они бродили, как тени и, услышав стук повозки, бежали с пути, укрываясь от едущих. Тонненберг кричал на своего задремавшего эстонца, чтоб ехал скорее; повозчик в испуге очнулся и хлестнул малорослых лошадей; они помчались птицею, не отставая от скачущего Тонненберга. Скоро в лесу раздался свист, на который Тонненберг отвечал звуком медного рога, висевшего на цепи под его епанчой. Из-за кустарников чернела в горе пещера; княгиня услышала шум, и четверо сухощавых эстонцев высокого роста и угрюмого вида выбежали вооружённые топорами и дубинами. Тонненберг, подъехав к ним, что-то сказал; они скрылись в пещеру. Несколько далее открылись из-за деревьев, на возвышении утёса, чернеющие башни старого замка; зубцы их поросли мхом, подъёмный мост через ров вёл к заграждённым решёткой воротам.

   – Эрико, въезжай на мост, – закричал Тонненберг эстонцу.

   – Куда мы едем? – спросила княгиня.

   – Мы здесь остановимся, – сказал Тонненберг.

Лишь только они переехали мост, решётка ворот поднялась по звуку рога. Тонненберг поскакал вперёд на тёмный двор замка, и княгиня услышала стук опустившейся за ними решётки и звон цепей подъёмного моста.

Всё объяснилось. Тонненберг сбросил с себя маску...

Видя изумление, слёзы, слыша упрёки княгини, он говорил ей о невозможности супругу её возвратиться в Россию, говорил об угрожающих ей опасностях и восторгался красотой её.

   – Не одна страсть, – сказал он ей, – но и желание спасти княгиню Курбскую побудили меня удалиться в этот уединённый замок.

Княгиня с презрением слушала слова предателя, обличившие всю черноту души его.

   – Где твои клятвы? – сказала она ему. – Верь, что никакое преступление не укроется от небесного Мстителя; не прибегай к новым хитростям скрыть злой умысел; вспомни, что ты был меченосцем, где твоя честь? Прошу тебя, дай мне проводника до Нарвы.

Тонненберг улыбнулся.

   – Успокойтесь, княгиня, – отвечал он, – после трудного пути нужен отдых, но отсюда нет выхода; отвечая любви моей, вы будете повелевать замком и его владетелем. В этих старых стенах можно найти княжеское довольство.

   – Злодей, ты забываешь, что говоришь с женой князя Курбского, ты можешь держать меня в неволе, даже лишить жизни, но, кроме презрения, ничего не увидишь в глазах моих.

   – Я надеюсь. – Сказал он, – что через несколько дней гостья моего замка будет ко мне благосклоннее.

Княгиня бросилась в кресло, ломая руки в отчаянии. Юрий плакал.

   – Куда это, матушка, завезли нас? – спросил он. – Эта большая комната с круглыми сводами блестит позолотою, но и образа нет, а на стенах представлены охотники с собаками. Вот, – продолжал он, рассматривая украшения комнаты, – шёлковый занавес, как полог, раскинут над кроватью; наверху пучок пушистых перьев в золотом обруче; вот чёрный шкаф с решетчатыми дверцами; сколько и нем парчи, кружев и бархата! Вот стол с немецким зеркалом и возле него хрустальный ларчик; в нём всё жемчуг.

   – Не прикасайся, Юрий, к сокровищам злодея! – сказала княгиня. – Лучше молись, чтоб мы их не видали.

Тут вошла красивая, нарядно одетая эстонка с корзиною столового прибора, а за нею два служителя несли несколько оловянных блюд с яствами; княгиня не хотела касаться до них, но Юрий упрашивал её. Чтоб успокоить его, она согласилась подкрепить свои силы.

Молодая эстонка смотрела на неё с участием, и княгиня задала ей несколько вопросов, на которые Маргарита, однако же, не могла отвечать. Мало понимая русский язык, она краснела и перебирала разноцветные ленты, спускавшиеся с её пёстрой шапочки, обложенной серебряною сеткою, то оправляла свой передник с цветною накладкою, то сбористые рукава, белевшие около полных рук, из-под красивого нагрудника; бисерное ожерелье с корольковыми пронизями дополняло её наряд. Маргарита налила в кубок вина и знаками упрашивала княгиню выпить, но Гликерия отклонила кубок и была рада, когда эстонка ушла.

Ничего утешительного не представлялось в её мыслях; вопросы Юрия, расспрашивавшего об отъезде отца, его страх при малейшем шуме разрывали сердце Гликерии. Ночь привела с собою новые опасения, но сон, овладев изнурёнными силами, на несколько минут возвратил княгине спокойствие.

Шум и крики пробудили её. Они раздавались за стеною, отделявшею этот покой от столовой залы в башне замка, где Тонненберг пировал с приехавшими гостями. Ещё вечером княгиня слышала топот коней и замечала свет на дворе замка, она догадалась о прибытии гостей к Тонненбергу. Буйные крики привели её в ужас; она не могла объяснить себе этого ночного явления, и, приблизившись к стене, слышала песни и хохот. Вдруг раздался страшный стук, зазвенели сосуды и оружие; ей нельзя было ни понять, ни расслышать слов, но она нечаянно приметила в досчатой стене круглую скважину – давний след ружейного выстрела. Наклонясь к ней, она увидела в освещённой зале, за длинным столом, около расставленных чаш и кубков несколько человек в замшевых одеждах, подпоясанных разноцветными шёлковыми шарфами, за которыми сверкали охотничьи ножи и стволы пистолетов; некоторые сидели, другие уже лежали на лавках, постукивая огромными кубками. Брань мешалась с дружескими приветствиями и проклятия с радостными восклицаниями. В багровых лицах разгульных гостей глубоко врезались следы пороков, во взглядах их выражались или дерзость, или жестокость. Многие из них прежде принадлежали к обществу рыцарей, но это собрание более казалось шайкой разбойников.

Имя Курбского нередко слышалось в речи их.

   – Мы не думали, – говорил рыжий Юннинген Тонненбергу, – чтоб ты, удалец, так скоро возвратился в свой замок, а нагрянули к тебе для ночлега. Как видишь, приятель, мы не с турнира, а с охоты, и собрались потешиться в лесах за волками и зайцами.

   – Не привёз ли какой добычи? – спрашивал Зеттенрейд.

   – У него не добыча на уме, – сказал Юннинген. – Он гоняется за красавицами, как собака за зайцами; жаль только, что орден меченосцев распался, а то он всё щеголял бы в рыцарской мантии.

   – Рыцарская мантия, – сказал Тонненберг, – у меня была только для наряда; впрочем, я ничего не теряю. Не для чего носить орденского креста, так велю вышить на епанче золотой кубок, который выбираю себе гербом.

   – Вот это славно, – сказал Брумгорст, – посвяти и нас в рыцари золотого кубка!

   – За чем дело стало? – спросил Юннинген. – Эй, Шенкенберг, сорвиголова, наливай большие кубки для нового посвящения в рыцари.

   – Наливай через край, – закричал Тонненберг, – да и сам выпей кубок одним духом; я недаром прозвал тебя Аннибалом.

Слова эти относились к высокому, быстроглазому мальчику с приплюснутым носом и чёрными курчавыми волосами. С необыкновенною силою приподнял он большой кувшин вина, с необыкновенным проворством обежал вкруг стола, и в одну минуту все кубки были налиты; в доказательство своей ловкости он с усмешкой опрокинул кувшин и выпил одним глотком остатки; глаза его запрыгали от радости.

   – Молодец! – сказал Юннинген. – Славно пьёт.

   – И промаха в стычке не даст, – сказал Тонненберг. – Это не мальчишка, а чертёнок; пуля его всегда сыщет место; ему всё равно, стрелять ли в зайца или в охотника.

   – Я не знаю, чего в нём больше, – сказал Юннинген, – силы или лукавства. Скажи, сорвиголова, чем ты берёшь?

   – Чем? – пробормотал Шенкенберг, оскаля зубы. – Всё, что силой возьмёшь, – твоё; где не станет силы, там возьмёшь хитростью.

   – А не боишься петли? – спросил Ландфорс.

   – Без череды и в петлю не попадёшь; маленький плут, как муха в паутине, завязнет, большой – проскользнёт.

   – Разбойник! – сказал Юннинген. – А на вид пигалица.

   – Что за пигалица? Не шути с ним. Он Шенкенберг, даровая гора, – сказал Зигтфрид.

   – Что за прозвище? Скажи, сорванец, кто тебе дал его? – спросил Юннинген.

   – Так прозвали меня после дяди Плумфа, – забормотал Шенкенберг скороговоркой. – Он был проволочник и тянул вино, как проволоку. Жили мы в трёх милях от чёртовой пасти, одной пещеры; все обегали этой воронки; а смельчак дядя побился об заклад, что перед закатом солнца пойдёт со мною ночевать к пещере; мне тогда было десять лет. Сказал и пошёл. Уж то-то была дорожка! Мы вязли в песке, а вдоль пути чернела река в глубине песчаного желоба. Дядя шептался с флягою, а я похлёстывал галок. Луна торчала фонарём на небе, но скоро ветер взбесился и погнал облака, как зайцев; дяде казалось, что луна качалась от ветра, а сам он качался от вина; около леса мы повернули к горе, тут камни и сосны перетолкались, как гости после пира. Воздушные трубы ревели в утёсах горы, и скоро мы очутились перед чёртовой пастью. Из глубокой впадины слышались свист, вой и грохот, а сосны перед пещерой светились искрами. Мы отыскали ощупью мшистый камень и присели на нём. «Спи себе, – сказал дядя, – бояться нечего, чёрт мне кум»! Правду сказать, после таких слов немного страшно было, однако я прилёг возле дяди. Вдруг мерещится мне страшилище, чёрное, косматое, вышиною с добрую сосну; оно смотрело на меня, похлопывая огненными глазами, и показало мне гору серебряную, – «Здравствуй, кумов племянник! – зарычало оно. – Я подарю тебе эту гору, но прежде добудь сто котомок ста пулями». Тут скала грохнула, камни полетели на камни, я вскочил, хотел будить дядю, но дядя пропал!.. На другой день я нашёл его; он лежал на песке, опрокинувшись головою в реку, возле него валялись пёстрая фляга и рогатина, с которой он ходил на волков. Загулял он у кума! Видя это, пошёл я бродить по свету, добывать котомки, и забрёл в Верьель. С тех пор меня прозвали даровою горою.

   – Ну, Тонненберг, – сказал Юннинген, – нашёл ты по себе молодца; только ему ещё долго у тебя учиться, сам чёрт не узнает, как ты посетишь праведника.

   – Да! Могу похвалиться, – сказал Тонненберг, – мне верил Адашев, и сам Курбский поверил мне ненаглядную жену свою.

   – Да как же сумел ты вползти к ним в душу? – спросил Ландфорс.

   – Эх, простаки! – отвечал Тонненберг. – Умейте скрывать себя и угождать людям и будете повелевать ими.

   – Так ты не всё брал силою, а подчас и хитростью! – воскликнул краснолицый, широкоплечий Брумгорст.

   – Что твоя сила! – сказал Тонненберг. – Хитрость – вот та золотая цепь, которою легко притянуть все сокровища Ливонии.

   – Не говори о Ливонии, – сказал, покачиваясь, Ландфорс, – ты её продавал московским воеводам; у тебя нет ни совести, ни отечества.

Тонненберг захохотал.

   – Молчи, седой медведь! – сказал он. – Там и отечество, где весело жить, а совесть – хорошее словцо для проповеди.

   – Так для тебя всё равно, что новгородцы, что мы? – сказал Ландфорс, встав со скамьи, и пошатнулся на Юннингена.

   – Вот о чём спрашивает! – возразил Тонненберг. – С новгородцами я жил с детства, а с вами я грабил новгородских купцов. Отец мой повешен в Новгороде на вечевой площади, а я с удалыми новгородцами разгуливал по Волхову, по Мете, дрался на кулачных боях, потом захотелось мне пожить с рыцарями; я попал в милость к его светлости, епископу Дерптскому, служил у него на посылках. У меня был ещё старый дядя, которому удалось сделать очень умное дело: умереть и оставить мне замок; тут-то я запировал.

   – Особенно, когда подманивал с товарами богатых новгородских купцов...

   – Я угощал их, – сказал Тонненберг с ужасным смехом. – Разумеется, что они уже не возвращались...

   – Вот это по-рыцарски! – сказал Ландфорс. – Уф, мне страшно с тобою, вокруг тебя всё мне чудятся сатанинские головы.

   – Немудрено, – сказал, захохотав, Юннинген. – Это наш Аннибал из-за твоего плеча его дразнит.

   – Да ты и в кирку входил с собаками, – продолжал Ландфорс.

   – Молчи, проповедник, – закричал Тонненберг, вспыхнув от досады, – вот тебе подарок от сатаны. – И бросил в Ландфорса оловянное блюдо, которое, ударив старика и плечо, погнулось и покатилось на пол.

Эхо разносило по замку дикие крики буйных товарищей Тонненберга. Когда ссора утихла, звук кубков смешивался с нестройными песнями; долго ещё говорили о грабежах и убийствах, стуча по столу мечами и бросая на пол опорожнённые кубки.

Всё это слышала несчастная княгиня Курбская, и ужас её ещё увеличился от пробуждения Юрия, который прижимался к ней в испуге. Ему чудились страшные лица, и он боялся открыть глаза, думая, что уже злые люди ворвались в комнату.

Наконец всё затихло в замке... Наставшее утро прошло спокойно, но в полдень появился Тонненберг. Красивое лицо его обезображивалось следами безумного разгула; забыв всякое приличие, он схватил княгиню за руку и сказал:

   – Одумалась ли ты, моя прекрасная Гликерия? Ты смиренна и робка, но здесь, в замке, нет принуждения; предайся весёлости, забудь твоего беглеца, корми сластями маленького сына и будь благосклоннее к твоему обожателю; в моём замке есть пастор, который нас обвенчает.

   – Чудовище! – сказала княгиня, отдёрнув с негодованием руку, прижав к себе Юрия.

   – Ого! – сказал Тонненберг. – Ты любишь гневаться, но должна уступить судьбе; здесь затворы крепкие, леса дремучие.

   – Вижу твой умысел, – сказала княгиня, – но пока дышу, до тех пор буду гнушаться тобою, презренный злодей.

   – Посмотрим, гордая княгиня, – сказал Тонненберг, – не будешь ли ты благосклоннее? – Он схватил Юрия и потащил его на террасу.

   – Смотри, – сказал он, – если ты ещё будешь противоречить мне, то я сброшу твоего сына с башни.

Слова эти были для неё громовым ударом; едва не упала она без чувств, но отчаяние возвратило ей силы; она бросилась к Тонненбергу и, силясь вырвать Юрия из рук его, схватилась за железную решётку террасы; волосы её рассыпались по плечам. Тонненберг смотрел на неё с нерешимостью, наконец сказал ей:

   – Я беру твоего сына с собою; жизнь его будет залогом за твоё повиновение. Два дня даю тебе на размышление; на третий он будет сброшен с башни или ты будешь моею.

Прошло два дня слёз и ужаса; рассвет третьего дня Гликерия встретила молитвою; тяжкие вздохи вырывались из груди её. Когда Тонненберг вошёл к ней, она сидела неподвижно.

   – Отдай, отдай мне моего сына! – сказала она изменнику.

   – Он возвратится к тебе, верь моему слову.

   – Возврати и ты не услышишь моего ропота, – сказала княгиня.

   – Могу ли я надеяться на любовь твою?

   – Не требуй любви кинжалом... Дай мне забыть мою беду.

   – Княгиня, я возвращу Юрия, но клянусь, если через два дня ты не согласишься носить имя супруги моей, он погибнет.

Тонненберг удалился. Скоро незнакомый человек привёл маленького Юрия, который со слезами и радостью бросился к матери. Незнакомец, который, по-видимому, был один из служителей замка, при грубой наружности своей не мог скрыть сострадания.

   – Несчастная боярыня! – сказал он. – Куда это привела тебя злая судьба.

Княгиня удивилась, услышав человека, говорящего по-русски, в эстонской одежде.

   – Кто ты, мой друг? – спросила она его. – Неужели ты из эстонцев, слуга этого злодея?

   – Нет, – сказал печально служитель, – я прежде был в кабале у русского боярина, но жестокость его заставила меня бродить по Ливонии, и я нашёл здесь пристанище, у рыцаря или у разбойника, не знаю, как сказать. Ему нужен был русский слуга, и новый мой господин, поручив мне надзор над замком, женил меня на эстонке. Маргарита тобой не нахвалится. Жаль тебя, добрая боярыня, а нельзя спасти! За мной сотни глаз примечают, а больше всех этот пострелёнок, сорвиголова. Не знаю, когда вынесет Бог из этого адского гнезда, а уж жизнь надоела мне. Попал я из огня в полымя.

   – Спаси меня, – сказала княгиня, – я тебе отдам дорогие камни мои; возьми моё ожерелье; найди только средство вывести нас отсюда.

   – Нет, боярыня, не вижу никакой надежды; мой господин и без вины рад кожу снять, а за вину и подавно; не одна ты попала сюда в западню; здесь есть ещё прекрасная девушка, дочь богатого человека, её зовут Минна... Тоже как птичка в клетке!.. Заговорился я, княгиня; без памяти рад, что есть с кем русское слово промолвить!

   – Зачем же Тонненберг держит в заключении эту несчастную? – спросила княгиня.

   – Вот видишь ли, боярыня, он увёз её от отца, кажется, из Юрьева, а у ней был жених, немец, которого она не любила; вот этого-то немца наш ястреб тоже захватил и держит здесь в подземелье; иссушил бедняка, в чём душа в теле! А и немочка-то с ума сходит, как узнала, на кого променяла отца; хотела не раз броситься из окна, но к окну приделана железная решётка. Бедняжка обманулась, увидев, что худо, но было поздно; теперь плачься Богу, а слёзы – вода.

Всё это говорил он вполголоса, и слова его ещё более увеличили в душе княгини омерзение к Тонненбергу.

   – Боже! – воскликнула она, упав на колени. – Ты один можешь спасти нас. Не дай совершиться злодейству или прекрати нашу жизнь. Ах, что говорю я, прости мне Милосердный! Жизнь – Твой дар и воля Твоя во благо; я верю, что Ты спасёшь нас!

Она отирала слёзы, катящиеся по щекам её; молитва укротила волнение души её.

Пиры продолжались в замке. Тонненберг и друзья его собрались на охоту, вывели со двора коней, покрытых богатыми чепраками, выгнали свору борзых и гончих собак, вооружились копьями и алебардами, затрубили в рога и понеслись толпой на равнину.

Княгиня видела шумный отъезд их и узнала от Юрия, что они возвратятся через два дня, как говорил ему русский слуга. Гликерия с содроганием подумала о возвращении Тонненберга.

   – Князь Андрей Михайлович, супруг мой, не придёшь ты избавить меня! – восклицала она. – Знаешь ли ты, что жена и сын твой в вертепе разбойников?

Всю ночь шумел порывистый ветер и к утру усилился. Крики птиц предвещали бурю. Разорванные тучи быстро неслись от моря над замком, усиливая стремление ветра, воющего в лесу. Волны страшно воздымались, стремясь с яростным рёвом к отлогому берегу; наконец вихрь закрутился столбом и, сшибаясь с морем, погнал валы пенными горами; всё предвещало наводнение.

Волны быстро устремились на равнину и, возрастая, поглощали поля и кустарники. Буря, свирепствуя, ломала верхи деревьев, стволы которых были уже залиты водою. Обломки сосен и берёз неслись по волнам, хлещущим с яростью на всём пространстве долины пред замком; казалось, море, разорвав берега, стремилось потопить землю. Из леса быстро неслись всадники к замку, погоняя своих коней и стараясь спастись от грозящей опасности; впереди них можно было узнать Тонненберга. Между тем море настигло их; кони разбивали копытами волны, но, выбившись из сил под тяжестью всадников, не могли выдержать усилия вихря; напрасно Тонненберг понуждал шпорами коня своего; конь сбросил его с себя; страшно кричал он, прося помощи, но холодные волны заглушают его крик, и злодей, отягощённый железным доспехом, тонет пред глазами княгини Курбской и выбежавших на башню служителей замка.