Текст книги "Кровью омытые. Борис и Глеб"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Я хочу жить в мире с урусами. Нам, печенегам, степь, вам, урусам, лес.

А когда гридни собрались уезжать, мурза обратился к десятнику:

– Скажи воеводе Александру, Боняк не покинет низовье Дона. Орда не собирается в набег. Хазары дали хану много золота…

Слова мурзы дозорные передали Поповичу, а вскоре это стало известно и великому князю, на что Владимир Святославович сказал:

– Словам печенега не слишком доверяю, но если это так, тогда не должно быть помехи в нашем походе на Новгород.

* * *

К концу листопада месяца, когда прижухла трава и начала осыпаться листва, редкие запоздавшие торговые гости, возвращавшиеся из Скирингсаама, бросали якорь в Волхове. Затих шумный торг, и теперь только по весеннему теплу, когда сойдет лед с Волхова и потянутся купеческие караваны, оживет торговый Новгород.

Накинув на плечи корзно и надев отороченную соболем круглую шапку, Ярослав вышел из детинца, направился к мосту. Князь был возбужден, у них с Добрыней в коий раз произошел серьезный разговор. Воевода снова требовал созвать вече и уговорить новгородцев замириться с Киевом, выплатить дань, не начинать войны. В этом Добрыня был не одинок, его поддерживал епископ Теофил.

Ярослав был упрям, замириться с великим князем он не против, но уплатить дань – нет.

У берега князь остановился. От Волхова тянуло холодом, и Ярослав запахнул корзно, вернулся к разговору с Добрыней. Он любил воеводу и уважал его за честность. Как-то Добрыня сказал, что не поведет полки против великого князя, но ежели Бог приберет Владимира Святославовича, то он будет заодно с Ярославом и киевский стол должен принадлежать ему, Ярославу.

Много лет назад, когда Ярослав еще малолетним отроком жил с матерью Рогнедой в Предславине, приехал Владимир Святославович. С Ярославом отец почти не говорил, только и спросил, не болит ли нога. Ее Ярославу повредили еще при родах, и стой поры он прихрамывал. А ночью Ярослав пробудился от шума. Он доносился из опочивальни Рогнеды. Когда Ярослав вбежал к матери, отец сидел на постели и вертел в руке нож, а Рогнеду держали гридни. Владимир грозно спрашивал:

– Зачем ты, Рогнеда, пыталась зарезать меня?

И та ответила:

– Ты взял меня силой, ты убил моего отца и братьев, разорил мой город Полоцк. Так почему ты бросил меня?

Владимир крикнул:

– Я взял в жены греческую царевну и, как христианин, обязан иметь одну жену!

– Но я тоже царского рода!

Владимир велел слугам:

– Оденьте ее в лучшее платье, и пусть она ожидает моего решения.

Все поняли, Рогнеду ждет смерть. Догадался и Ярослав. Он кинулся с кулаками, но Добрыня удержал его, прошептав:

– Великий князь пощадит мать.

То ли Добрыня заступился, то ли проснулось у князя чувство вины перед Рогнедой, но Владимир помиловал ее. А когда настала пора сажать Ярослава в Ростове, то великий князь выделил ему в наставники Добрыню.

С отцом Ярослав виделся редко, а еще реже с меньшими братьями Борисом и Глебом, и потому письму Бориса удивился. Тот уговаривал повиниться перед отцом, выплатить дань и жить в мире.

К какому миру взывал Борис? Нет, он, Ярослав, никогда не смирится, если великим столом киевским овладеет Борис или Святополк. Там, в Киеве, место Ярослава.

Ветер поднимал волну в Ильмене, и она, свинцовая, холодная, плескала через мост. По бревенчатому настилу потянулся обоз с тесом. Ездовые опасались за колеса, сдерживали коней. Постояв еще немного, Ярослав пошел к детинцу.

* * *

Октябрь-назимник, октябрь-грязевик шествовал по Киевской земле. Побурела степь, с тихим шорохом осыпался лист в лесах и перелесках. Дали стали прозрачными, голубыми, и по утрам долго держался молочный туман. Низкое солнце редко проглядывало сквозь рваные тучи. Скоро зачастят дожди, и земля превратится в месиво.

Задул ветер бурей, злой, колючий. Клиньями тянулись на юг журавли, курлыча, стонали, и оттого было уныло и грустно. Расставались с родными краями лебеди и гуси, сбивались в стаи перелетные птицы, жировали в дальнюю дорогу.

В княжьих хоромах и боярских теремах, в домах и избах затопили печи, и сизые дымы стлались по сырой земле. А в Дикой степи печенеги подгоняли табуны и стада ближе к улусам, пастухи ночами жгли костры, отпугивая волчьи стаи.

Слякотная осень – не время печенега, а потому на засеках жизнь делалась спокойней, ратники передыхали, охотились, стреляли на плесах уток, а на тропах в камышовых зарослях караулили дикого вепря.

Борис возвращался из Берестово один. Сытый конь нес его легко, мягко били копыта сырую землю, не мешая думать княжичу. Он не бывал в Берестове с лета и в нынешний приезд обратил внимание на обновленную клеть, перекрытую тесом, с пристроенными сенями, с печью и полатями, малым оконцем, затянутым бычьим пузырем и взятым в решетку. Борис догадался, для кого приготовлено это жилье, отец намерился держать в клети Святополка.

Чем помочь князю туровскому, как облегчить его участь? Отца просить, но он неумолим, владыку, так ответ митрополита Борису ведом. Остается одно, уповать на милость Господню. Борис решил, он непременно повидается со Святополком. Ему и думать не хотелось, что туровский князь измену таит, его оговорили, а великий князь тем наветам дал веру. Справедливости ждал Борис и о том Бога молил.

Показался Киев. Погода начала портиться. Налетел порывистый ветер. Упали первые крупные капли дождя. Княжич пустил коня в рысь. Уже в городские ворота въехал, как дождь зачастил, перешел в затяжной…

Отец вошел в горницу к Борису вечером, уселся в кресло, постучал ногтями по подлокотнику. Посмотрел на сына из-под седых нависших бровей.

Приход великого князя для Бориса был неожиданным. Он стоял, готовый выслушать отца.

– Ты возвратился из Берестова и не побывал у меня. Как Предслава? В прошлый раз я застал ее больной, у нее был сильный кашель.

– Она здорова, отец, и велела кланяться.

– Почему ты не спросил меня, зачем я велел обновить клеть?

– Догадываюсь.

– Дай Бог ошибиться мне. Однако пока не услышу истину, сидеть Святополку в клети.

– Дозволишь ли поговорить со Святополком?

– О чем? Однако, коли пожелаешь, не возражаю.

Дождь продолжал назойливо барабанить по крыше, потоки воды стекали бурно. Владимир Святославович покачал головой:

– Льет. За ним жди заморозка и снега. Устоится погода, пошлю за Святополком.

* * *

На престольный праздник Покрова приехали в Киев вышгородцы и от заутрени сразу же направились в гости к Блуду. Воевода встретил бояр в сенях. Те отвесили хозяину поклон. Тут и Настена появилась, губы поджала, на поклон едва ответила.

– Почто грозна боярыня? – удивился Еловит.

– Не грозна, строга. – Воевода указал вышгородцам на трапезную. – Входите, гости.

Направились гости в трапезную, а боярыня вслед им прошипела:

– Черви-короеды, гнусь болотная. – Поморщилась. – Небось сызнова шептаться почнут.

А бояре за стол уселись, на пироги глазеют.

– Поди, с печи!

– Горячи. Эвон с капустой, а те с грибами. Вы, бояре, прежде гуся с яблоками отведайте. Иль, может, бочок поросенка, запеченного в тесте, либо сомятинки?

Ели бояре, чавкали, утирали беззубые рты холстинками, а когда насытились, Блуд сказал:

– Потерял покой великий князь.

Тальц жевать перестал, спросил:

– Отчего бы?

Еловит в разговор вмешался:

– Аль не от чего! Муха зла егда бывает?

– Сдает Владимир Святославович, по всему, конец пути чует.

– Вестимо. Да вот кому стол оставит? – снова спросил Тальц.

– Бориса мостит, чать, ведомо, – сказал Еловит.

Воевода набычился.

– Так ли? Как мы поступим. Примем Бориса – Борис сядет. Ан я Святополка руку держу. Молодой княжич дружину старейшую честить не станет.

– Оно так, – согласились вышгородцы. – Эвон и Владимир в последнее время не слишком нас потчевал. Прежде и советы с нами, и пиры знатные.

– Борис – жеребенок, откуда знать, как взбрыкнет. Святополку в Киеве место, – сказал Блуд.

Бояре поддержали воеводу:

– Мы ль против?

– Беда нависла над Святополком, – заметил Блуд.

– О том нам ведомо, – покачал головой Еловит.

Тальц спросил:

– Чем князю туровскому помочь?

Блуд бороду пригладил:

– Думайте, бояре. Мыслится мне, не успеет Святополк под крыло Болеслава спрятаться, как его Владимир в поруб кинет.

– Эх-хе, сурово. Одначе от Владимира всяко жди, – согласились вышгородцы.

Блуд кивнул:

– Чать, Святополк не Владимирович, а Ярополкович. Нет, не желательно зрить Бориса великим князем.

– То так, – согласились вышгородцы, – станем Святополка держаться.

– Как и уговаривались, примем руку Святополка, и он нас чтить будет, – сказал Блуд и на пироги указал: – Ешьте, бояре, вишь, каки румяны.

– Да уж сыты, ан от таких грех отказываться, сами на зуб просятся, – хихикнул Еловит.

Но тут Тальц снова на прежнее разговор повернул:

– А коли Ярослав на княжеский стол явится либо Мстислав?

– Не успеют, – заверил Блуд, – они далеко, а Святополк вот он.

Но Тальц не угомонился:

– И Борис в Киеве.

– Мыслится мне, бояре, удумаем мы, как Святополку помочь и Бориса с дороги потеснить, – сказал Блуд. – А Ярослав либо Мстислав свои дружины боярские будут честить.

– Воистино, воеводу.

И бояре принялись за пироги.

* * *

С осени и до зимы затихает киевское торжище. Покидают Киевскую Русь иноземные гости, закрывают свои лавки мастеровые. Так продлится до ноября-грудня, когда отстучат цепа по деревням, ссыплют смерды зерно по клетям, и тогда потянутся санные, поезда на киевский торг. По воскресным дням везут мужики на продажу зерно и крупу, мясо и рыбу, птицу и разную живность. А в загонах ждет покупателя крупный и мелкий скот.

Особенно шумно в тех рядах, где торг ведут калачами и пирогами, кричат зазывно, каждая баба свой товар расхваливает. Им вторят сбитенники. Но так бывает не всегда. В неурожайный год, когда голод и мор хозяйничают по земле, торг безлюден.

О таких годах Владимир Святославович не любил вспоминать. Особенно сильный неурожай охватил Русь после крещения. Взбунтовавшийся народ требовал вернуть Перуна и убивал священников. На подавление мятежного люда Владимир послал дружину. Анна говорила, что и на ее родине голодный плебс учиняет беспорядки.

Чтоб успокоить люд, великий князь велел подкармливать голодных хлебом из княжеских запасов.

То был трудный год, но Владимир Святославович знал, как надо было поступать. Да и он был молод. Иное дело ныне, и душевные терзания одолевают, и не ведает, как их преодолеть. Иногда князь думает, почему такое выпало на старость? А может, он сам, Владимир, в чем повинен? Но в чем? Разве толкал Святополка к Болеславу или хотел, чтобы Новгород с Ярославом отказались выплачивать дань?

Не единожды вспоминал сказанное Поповичем, что не Борису бы сидеть на киевском столе, а Ярославу или Мстиславу. Но Владимир и слушать о том не хотел, великокняжеский стол он оставит Борису.

– Господи, – шепчет Владимир Святославович, – продли дни мои и дай силы преодолеть суровые испытания, посланные на меня.

В горницу заглянул отрок:

– Княже, владыка к те.

Владимир встал из-за стола, шагнул к двери. Митрополит уже входил в горницу. Князь встретил его словами:

– В час тяжких раздумий застал ты меня, владыка святый.

Одернув шелковую рясу, митрополит уселся в кресле, поправил на груди большой серебряный крест. А Владимир Святославович на Иоанна посмотрел. Подумал, постарел митрополит, похудел, борода белая и голос тихий.

– Раны твои мне ведомы, сыне, кровоточат они. Облегчить боль твою явился яз.

Краешком рта улыбнулся Владимир.

– Ужли есть исцеление души моей? В голодные лета знал, как люд успокоить, а как спасти Русь от усобицы?

Пожевал митрополит бескровные губы, вздохнул:

– Ты, великий князь киевский, уподобился царю древней Иудеи Иосию. Он очистил Иудею и Иерусалим от идолов и жертвенников, ты очистил Русь от язычества и жертвоприношений, привел свой народ к истинной вере. Дела твои, помыслы направляет Господь. Яз же скажу, ты – государь и отринь сомнения, коли на Бориса укажешь, быть по тому…

Утром следующего дня из городских ворот выезжали сотник, а с ним его дружинники. Порошил мелкий колючий снежок, гнало поземку. На всадниках полушубки овчинные, шапки меховые. Воины приоружно, а на запасных лошадях сумы с провизией.

Караульный гридин у ворот окликнул сотника:

– Далек ли путь?

– В Туров!

И не знал ни сотник, ни князь Борис, никому того не было ведомо, что неделей назад, будучи в Берестове, призвал великий князь гридня и наказал ему:

– Исполнишь, Лука, мое повеление, и то, что услышишь от меня, пусть умрет в те.

Глава 13

Сменив во Вручеве подбившихся лошадей, гридин Лука одвуконь скакал гонцом в Туров. У гридня шапка надвинута на самые брови, ноги в теплых катанках, шуба на волчьем меху. Но холод все равно лезет за воротник. Усы и борода у гонца заиндевели. Мороз ударил враз и взялся люто. Приподнимаясь в стременах, Лука смотрит по сторонам, нет ли поблизости жилья обогреться, но кругом заснеженное поле и редкие раздетые леса.

Рука в рукавице придерживает на боку тяжелый обоюдоострый меч, другая – повод. К седлу приторочены лук с колчаном и сума с провизией.

Везет Лука запрятанное на груди письмо князя Владимира к Святополку. Пишет он, что болен тяжело и желает при последнем дыхании увидеть Святополка. Такова его княжья воля…

Скачет гридин и не знает, что другой, кружной, дорогой через Искоростень выехала в Туров сотня дружинников. Эти едут не торопясь, делая долгие привалы. У сотника тоже тайный наказ, дождаться, когда Святополк покинет Туров, забрать княгиню Марысю с ее латинским духовником.

На третьи сутки за полночь Лука добрался до Турова. У закрытых ворот осадил коня, крикнул:

– Эгей, дозорные! – и застучал рукоятью меча по доске.

По ту сторону раздался скрип шагов на снегу, сердитый голос спросил:

– Кто будешь и зачем?

– Гонец великого князя Владимира к князю Святополку!

За воротами принялись совещаться. Лука не выдержал:

– Что мешкаетесь, отворяйте!

Дозорные с шумом откинули засов, распахнули одну створку, впустили гридня. Старший сказал:

– Поезжай за мной.

И, взяв коня за уздцы, повел на княжий двор. У людской остановился.

– Заходи, обогрейся, а я князю скажу…

Узнав о приезде гонца, Святополк накинул шубу на исподние порты и рубаху, прошел в людскую. Лука угрелся в тепле, задремал, сидя на лавке.

– Пробудись! – Святополк положил руку на плечо гридню.

Тот подхватился, протер глаза. Увидев князя, полез за письмом. Святополк отшатнулся, настороженно следил за гриднем. Наконец, Лука протянул свернутый в трубку лист пергамента.

Святополк поднес к свече, прочитал бегло, задумался. Лука не сводил с него глаз. Вот Святополк свернул лист, спросил, уставившись на язычок пламени:

– Послал ли князь гонцов в иные города?

– Того не ведаю, – ответил Лука.

– А князя Владимира ты, гридин, самолично видел?

– К хворому князю вхожи лишь лекарь да воеводы с иереем Анастасом. Приходит и владыка. Меня же князь призывал к ложу и передал сию грамоту. А воевода Попович, коего великий князь позвал из Переславля, по выходе из опочивальной велел сказать те: «Владимир Святославович к смерти изготовился, поспешай, князь Святополк».

– Хорошо, передохни, гридин, прежде чем в обратную дорогу тронешься. А у меня же сборы недолгие – и дня не займут.

Из людской Святополк направился в опочивальную жены. Хоромы темные, через гридницу переходил, чуть не стукнулся лбом о притолоку. Путь ему казался слишком длинным, не терпелось поделиться радостной вестью с Марысей. Одна мысль в голове: «Поспешать, покуда другие братья не явились… С Борисом уговориться… Бояр одарить… Особливо тех, какие Владимиром недовольны… Они моя опора…»

Заслышав его быстрые шаги, Марыся оторвала голову от подушки, спросила удивленно:

– Чем ты встревожен, Святополк?

Он остановился у ее постели, ответил, не скрывая радости:

– Князь Владимир умирает. Мне в Киев ехать надобно!

Марыся уселась, поджав под себя ноги.

– Ты едешь, чтоб стать великим князем над всей Русью?

– Мое право на то. Отец мой Ярополк сидел на этом столе.

– Тогда отправляйся, не теряй времени.

* * *

Покинул Святополк Туров и не мог знать, что приехали в город дружинники князя Владимира и увезли Марысю с ее духовником Рейнберном.

Святополку не терпится в Киев, власть великого князя покоя не дает. Вот она, совсем рядом, бери ее…

И Святополку видится, как он сядет на киевский стол, станет дела вершить: Новгороду и Ярославу дозволит не платить дань, Бориса вернет княжить в Ростов…

Сладко мечталось Святополку. Но неожиданно за Вышгородом перекрыли ему гридни великого князя киевскую дорогу и повезли в Берестово.

* * *

И день и два держат Святополка в Берестове за крепким караулом. Мечется туровский князь, себя бранит, что поверил великому князю. Письму его, болезни веру дал. Уж-ли не знал коварства князя Владимира? Не он ли брата своего, а Святополкова отца, Ярополка, убил коварно? Теперь вот его, Святополка, та же участь ждет.

В клети полумрак, но тепло, печь горит. Присядет князь на корточки, на пламя глядит, как оно пляшет, и о своей участи размышляет. Святополк себя винит, уехать бы ему к Болеславу, укрыться от гнева великого князя, а выждав смерти его, пришел бы с ляхами власти искать.

Как поступит с ним князь Владимир, ведь неспроста бросил его в поруб. Вспомнил Марысю, гадал, удалось ли ей бежать к отцу? Неужли король не встанет в защиту его, Святополка?..

Месяц грудень огородил Берестово снеговыми сугробами. Святополку слышно, как холопы отбрасывают снег, расчищают дорожки, и он думает, что по таким заносам Владимир не явится в Берестово и сидеть ему в клети до тепла. От таких нерадостных мыслей хоть волком вой. И неведомо туровскому князю, что в Вышгороде тоже в поруби держат Марысю и епископа…

Иногда он подумывал, что, кинув его в клеть, великий князь забыл о нем. Но Владимир помнил, он пришел, когда туровский князь перестал ждать. Сначала Святополк услышал его грузные шаги, потом лязгнул засов, и распахнулась дверь. На пороге встал великий князь.

– Зажги свечу, – велел он гридню.

Отрок внес свечу, удалился. Владимир вошел, уселся на лавку. Суровым взглядом впился в стоявшего у стены Святополка:

– Такой ли я встречи ждал?

Святополк голову потупил, а Владимир свое:

– Почто к ляхам потянулся, короля выше меня чтил?

– Не приемлю попреки твои! – воскликнул Святополк. – Оговорили меня недруги.

– Так ли?

– Ты меня обманом заманил!

Владимир спрятал ухмылку в бороду:

– Нет, Святополк, ты меня предал, но коли бы в Польшу сбежал, Русь предал бы.

– Не предавал я!

– Но ты, сыне, к ляхам льнешь и к вере латинской тянешься. С их голоса говоришь.

– Ты меня сыном назвал, но сын ли я тебе?

Насупил брови Владимир:

– Вот как ты заговорил!

– Аль не правду сказываю?

– Пусть будет по-твоему, не отец я тебе. Но разве посадником посылал тебя в Туров, обделен ты мною был? Знаю, ты великого княжения алчешь, но я волен отдать его тому из вас, кого сам изберу.

– Слышал, ты Борису Киев отдать вознамерился.

– Далеко же слух тот разнесся.

– Ужли не так?

– Может, и верные те слухи.

– Однако по старшинству мне в Киеве сидеть.

Встал Владимир:

– По старшинству, сказываешь? Нет, кому в Киеве сидеть – мое желание, а воля – Божья. Ты же, Святополк, в Туров боле не воротишься, будешь в Берестове, покуда я укажу.

* * *

Путша в Туров не торопился, в Вышгороде задержался. Здесь у боярина хоромы и ключница, молодая, пышнотелая. Славно живется Путше в Вышгороде. Но вот ворвался к боярину Тальц с недоброй вестью. По горнице мечется, шуба нараспашку, шапка, того и гляди, с лысой головы свалится. Брызжет боярин слюной, говорит взахлеб:

– Князь Владимир Святополка из Турова выманил, в Берестове в клети за крепким караулом держит.

Путшу мигом страх пронял, руки и ноги будто чужими сделались. Ну как прознает Владимир, что он Святополку от киевских бояр письма передавал и всякие вести, что он, Путша, заодно с доброхотами туровского князя.

А Тальц к Путше склонился, шепчет:

– Еще известно, жену Святополка с латинянином везут.

И снова по горнице забегал, бородой затряс:

– Ну как Святополк на нас покажет? Надумал бы ты, боярин, как князя Святополка из беды вызволить. Ума-то у тя палата!

Но Путша Тальца плохо слушал, он о своем думал. У него уже первый страх исчез. Он не таил от великого князя ничего, что в Турове делалось, и о том пресвитер Илларион подтвердит, а потому сказал Тальцу:

– Ты, боярин, не семени, послушал бы совета воеводы Блуда. А Святополку бежать надобно к Болеславу.

– И, плетешь такое, – замахал на него Тальц. – Как побежишь, коль караул к нему приставлен.

Почесал Путша затылок, промолвил:

– Надобно иерею Анастасу челом бить, пусть слово за Святополка замолвит.

– Разумно мыслишь, боярин Путша, мы с Еловитом седни и отправимся к иерею.

В горницу вплыла пышнотелая ключница:

– Велеть ли девкам повеселить боляр?

Голос у нее мягкий, не говорит, кошкой мурлычет.

– Не до них, – прогнал ключницу Путша и снова поворотился к Тальцу: – С Анастасом поговорить надобно, к его голосу великий князь прислушивается.

– Да уж так.

– Коли же Владимир княгиню Марысю в клеть заточит, то уж тут король за свою дочь вступится.

– Вестимо!

– Значит, ты, Тальц, с Еловитом иерея Анастаса улещите, а я удумаю, как Болеслава оповестить. Да к боярину Блуду загляну. Еще, боярин Тальц, как-либо дай знак Святополку, в беде его не оставим.

* * *

В Берестово Александр Попович отправился, даже не передохнув с дороги. Накануне приехал в Переяславль гонец, передал наказ великого князя немедля ехать в Киев.

Сытые кони легко несли легкие санки. Кутаясь в шубу, Попович гадал, что за надобность у Владимира Святославовича к нему. Однако, зная великого князя, решил попусту не покличет.

* * *

Где день, где ночь – Святополк уже не замечает. Прошло немало времени, как он оказался в клети. Опустившись на сколоченное из грубых досок ложе, покрытое конской попоной, Святополк дерет пятерней неухоженную бороду. Она отросла, взлохматилась. Длинные волосы, не перехваченные ремнем, рассыпались, а под измятой грязной одеждой тело в баню просится, чешется.

От стражников князю уже известно, что из Турова привезли в Вышгород Марысю с епископом и держат в порубе.

Приходил к Святополку иерей Анастас, просил покаяться в грехах, открыться великому князю, но у Туровского князя ответ один, нет на нем никакой вины. Покидая клеть, Анастас шепнул, что бояре о нем не забыли и на их помощь пусть он, князь Святополк, надежду имеет.

Но чем могли помочь ему бояре?

Зима на весну повернула. На выгреве уже звенела капель, а шустрые воробьи затеивали драки. Святополк ждал прихода Владимира, туровский князь еще не терял надежды на свое освобождение…

И великий князь явился. Следом отрок внес зажженную свечу. Поморщился Владимир:

– Дух от тя зловонный… Садись. Что молчишь? Либо речь нам вести не о чем? Заступников у тя, Святополк, много. Борис просит, Анастас оправдания находит, и даже воевода Блуд ратовал. Ему бы с чего?

Сказал и направился к выходу. У самой двери остановился:

– Ты Борисом в прошлом разе попрекнул меня. Так Борис не токмо нрава кроткого, но и разумом не обижен. В нем кровь византийских императоров. А Русь с Византией соседи. Тебя же отпущу, но не в Туров, в Вышгород. В вышгородских княжьих хоромах жить станешь.

Не успел Владимир клеть покинуть, как Святополк взмолился:

– Вели, чтоб баню мне истопили. Да вместе с княгиней поселили.

– Ин быть по-твоему. Но и в Вышгороде надзор за тобой учиню.

Выбравшись и клети, Владимир закрыл глаза от яркого солнечного света. Долго дышал всей грудью. Потом медленно пошел к воротам. Увидев шедшего через двор воеводу Поповича, остановился:

– Ну вот, Александр, чую, надобно тебе рать вести к Червенским городам. Поведет Болеслав полки на Русь. Непременно поведет!

* * *

Корчма – на бойком месте у шляха, что. тянется из Кракова. Никто не знает, кем и когда построена, поговаривают, будто она здесь с самого сотворения мира, как и ее стареющий хозяин, рыжий, костлявый Янек, с бритым подбородком и пейсиками до самых скул, в грязной, никогда не сменяемой поддевке.

Едет ли кто в город, возвращается, не минет корчмы, заглянет на шум голосов, запах жареного мяса и лука. А в ненастье или в ночь пану и кметю найдут при корчме ночлег и корм коню.

Крытая тесом корчма вросла в землю. От солнца и дождя, мороза и ветра тес потрескался, местами покрылся зеленым мхом. На краю крыши длинноногий аист свил гнездо, привык, не боится людей.

На восход солнца влево от корчмы течет Висла, направо – заросшая кустарником равнина, под снегом белая, в слякотную погоду унылая.

В один из дней, когда небо, сплошь затянутое тучами, сеяло мокрым снегом и дождем и вода мутным потоком растекалась по равнине и шляху, к корчме подходил одинокий монах. Не только сутана, но и кожушок и сапоги его давно уже промокли насквозь, и теперь он брел, не выбирая дороги. Поравнявшись с корчмой, монах остановился, будто решая, продолжать ли путь, либо завернуть, и наконец, надумав, шагнул внутрь.

Остановившись на пороге, монах откинул капюшон, присмотрелся. В корчме безлюдно, лишь в углу за длинным дубовым столом сидели два кметя. Видно, их тоже загнала сюда непогода. У топившейся по-черному печи колдовал над огнем хозяин. Увидев вошедшего, он заспешил к нему, приговаривая:

– О, святой отец, прошу. – Схватив монаха за рукав кожушка, он не умолкал: – И что за скверная погода, святой отец!

Умостившись у огня, монах стащил сапоги, поставил рядом с собой, потом сказал:

– Неси, Янек, корчагу пива и холодный поросячий бок.

Хозяин положил на стол кусок мяса и ржаную лепешку, метнулся во двор и вскоре воротился с корчагой пива.

Монах ел жадно, как едят изголодавшиеся люди. Бросив в рот последний кусок, он осушил корчагу, с наслаждением вытянул ноги и, прислонившись к стене спиной, захрапел. Спал недолго. Ругань и возня разбудили его. Открыв глаза, увидел четыре дюжих шляхтичей, они взашей толкали к двери двух кметей, что пережидали непогоду. Кмети упирались, но шляхтичи пинками выгнали их из корчмы.

Рыжий Янек, заметив, что монах проснулся, успел шепнуть:

– То королевские рыцари, скоро сам круль заявится.

– Эгей! – позвал Янека усатый шляхтич. – Зажаривай каплунов да живо бочку бражки!

Хозяин заметался по корчме, и не успел монах натянуть сапоги и зашнуровать их, как жирные каплуны, нанизанные на вертел, уже лежали над угольями, а рыжий Янек тем часом с грохотом вкатил замшелый бочонок с вином. Усатый шляхтич высадил коленом днище, зачерпнул корчагой, выпил, гикнул:

– Добре! – и тыльной стороной ладони вытер усы.

Издалека донеслись голоса, зачавкали по грязи конские копыта, зазвенели стремена. Кто-то громко И отрывисто заговорил, а вслед за этим в корчму со смехом и гомоном ввалилась толпа шляхтичей. Монах без труда узнал в толстом пане, одетом в кожаный плащ, короля. Болеслав вразвалку подошел к огню, скинул плащ на лавку, поманил хозяина:

– Але не рад?

Янек изогнулся в поклоне:

– Как не рад. Коли бы не так, жарил бы я каплунов. Ай-яй, как мог мой круль помыслить такое?

Пока король переговаривался с хозяином, монах подпорол край сутаны и извлек помятый пергаментный лист. Выступив из темного угла, он с поклоном протянул Болеславу:

– Туровский боярин Путша письмо шлет.

Болеслав вырвал лист, поднес к огню.

«Королю Ляхии боярин Путша челом бьет и спешит уведомить тя, что княгиня Марыся, а с ней князь Святополк князем киевским увезены и в темнице содержатся…»

Отбросив лист, Болеслав со стуком опустил тяжелый кулак на стол, загрохотал:

– Пся крев! Дьяволы!

Голос его гремел по корчме.

– Казимир!

Стоявший у двери воевода повернулся.

– Созывай воинство, порушим Червенские города!

Забыв о монахе и еде, Болеслав вскочил.

– Але не знает князь Владимир мое рыцарство? О, Езус Мария! Точите же ваши сабли! Казимир, ты поведешь славное ляшское воинство на Русь!

И, грузно переваливаясь, заспешил к выходу. Остальные повалили за ним. Усатый шляхтич воротился, оттолкнул хозяина корчмы от печи и, подхватив петухов вместе с вертелами, бегом пустился догонять своих.

– Ай-яй, – всплеснул руками рыжий Янек. – И что за скверный рыцарь у такого почтенного круля? Все-то ему надо! Ай-яй, какие каплуны были… – Ян закрыл глаза и причмокнул.

Монах засмеялся. Янек приоткрыл один глаз, глянул с прищуром:

– У ксендза есть такие жирные каплуны и он надумал подарить их мне? – И обиженно отвернулся.

Но монах оставил его слова без ответа. Стащив сапоги и откинув капюшон, он снова улегся тут же у огня…

* * *

На левобережье Буга в земле волынян – город Червень. Обнесенный земляным валом и бревенчатой стеной, он стоит на пути из Сандомира в Киев. Не раз развевались над Червенем вражеские стяги, сгорали в пожарах его деревянные терема и избы, но город снова строился, поднимался сказочно быстро.

В месяц березозол весне начало, в лето от Рождества Христова тысяча пятнадцатое послал короле Болеслав на Русь воеводу Казимира с двумя тысячами рыцарей. Осадили они Червень, нет в город ни въезда, ни выезда. Подойдя к городу, поляки бросились на приступ, но дружина посадника Ратибора и городской люд отбили первый натиск.

Ратибор, невысокий жилистый старик, поднялся на стену, внимательно осмотрел, что делается в стане врага. Вчерашнего дня воевода Казимир посылал к нему своих послов с требованием открыть ворота. На что Ратибор ответил: «Коли у Казимира силы достаточно, пусть сам отворяет».

Посадник знал, польский воевода будет готовиться к решительному приступу. То и видно, вон как суетятся ляхи, носят из леса жерди, вяжут лестницы, оковывают железом конец толстого бревна, прикручивают к нему цепи. «Таран мастерят, – подумал Ратибор. – Подоспеет ли в срок воевода Попович?»

Никому не было известно, один червенский посадник знал, что послал червенцам в подмогу полки киевский князь. Еще до появления рыцарей прискакал в Червень от Александра Поповича гонец и передал Ратибору изустно, чтоб город ляхам не сдавал, а держался до прихода киевских полков.

Сойдя со стены, Ратибор остановился возле мастеровых, навешивающих на всякий случай вторые ворота.

– Запоры крепче цепляйте! – сказал он и зашагал дальше.

В чанах булькала смола, кипятилась вода. Детишки и бабы подносили дрова, камни. В кузницах не умолкал перезвон, куют стрелы, копья.

Весенний день близился к концу. Смеркалось медленно. Подозвав сотника, Ратибор сказал:

– На ночь дозоры удвой, с недруга глаз не спускайте, да у костров баб оставь, чтоб огонь не перегорел, остатный люд пусть отдыхает, время многотрудное предстоит.

* * *

Они возвращались вдвоем, отец и сын, великий князь и княжич Борис. Ехали стремя в стремя. Далеко за Киев проводили воеводу Поповича. Ушел полк, не связав себя обозом, грузы везли вьючными лошадьми. Малое войско у воеводы, но Владимир сказал ему: