Текст книги "Лжедмитрий II"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Пожалованные царем Василием Шуйским думные дворяне Прокопий и Захар Ляпуновы получили деревни под Рязанью и Арзамасом. Да беда, безлюдны деревни – иные крестьяне в бегах, иных бояре сманили.

Подал Прокопий жалобу в Поместный приказ, а пока ее разбирали, к удовольствию Ляпуновых и других дворян вышло царское Уложение, запрещавшее переход крестьян от одного помещика к другому, крестьяне возвращались к прежним владельцам.

Обратился Прокопий в Разбойный приказ с просьбой дать ему десятка три воров, какие по согласию с ним захотят жить у него в поместье.

Выпустили крестьян из тюрем, записали за думными дворянами Ляпуновыми, а те, от стражи сбежав, к Болотникову в войско подались.

Подступили казаки к Твери. Заруцкий, в алом кунтуше, папахе серого каракуля, направил коня к острогу, подбоченился.

– Объяви!

Сопровождавший Заруцкого казак поднес ладони к губам трубой:

– Эгей, тверичи-козлятники, встречайте атамана с войском!

Со стены ответ соленый, да еще и обидный:

– Атаман ваш – пес шелудивый, вшивый шляхтич, и вы сами не казаки, а тати, люд честной грабите!

– Погодите, овладеем острогом, всех вас на сабли возьмем!

– Еще одолейте! С нами архиепископ Феоктист с духовенством, весь люд тверской!

– Пали зелье, зелье пали! – крикнул стрелецкий начальник.

Выпалили с острога пушки, стрельнули самопалы. Отъехал Заруцкий, казаки спешились, принялись обсуждать, как Тверь брать. Решили попытать удачи со стороны реки, откуда меньше всего ждут. Послать охотников.

Но тверичи опередили. Вышел из башни архиепископ Феоктист с иконой Георгия Победоносца, распахнулись створы ворот, хлынули стрельцы и городской люд. Казаки Заруцкого смешались, едва успели в стремя вступить, за пики не взялись, сабли не обнажили, их уже бердышами бьют, из самопалов стреляют, с седел стаскивают. Повернули казаки коней, прорвались частью.

Десятка два пленных победители пригнали в острог. Окружили тверичи казаков, горланят:

– Побить их, они люд честной обижали!

Архиепископ руки поднял, призвал к тишине:

– В Москву на суд царский отправим разбойников!

Царские воеводы предполагали, что объединенные силы болотниковцев двинутся на Серпухов, а они нежданно повернули на Тулу. Скопин-Шуйский с Мстиславским повздорили, князь Михайло настаивал кинуть полки на болотниковцев, а одновременно от Каширы воевода Воротынский ударит. Однако, как Скопин-Шуйский ни убеждал, Мстиславский, напуганный поражениями, не стал рисковать, отказался.

Скопин-Шуйский подсказывал, уйдет Болотников в Тулу, укрепится, нелегко будет совладать с ним – Тула не Калуга с деревянным острогом. Князь Мстиславский советам не внял. Его поддержали другие воеводы.

Армия Ивана Исаевича Болотникова, не встречая сопротивления, приближалась к Туле.

Древний город Тула. Еще до ордынского разорения есть в летописях упоминание о городе. Строили Тулу как оборонительное укрепление, центр засечной черты. На Упе-реке грозно высился каменный кремль с башнями, стенами зубчатыми. К кремлевскому прямоугольнику лепились слободы, церкви, торговые ряды и лавки.

Имела Тула и деревянный острог – первая защита городскому люду от неприятеля.

Избами посад в беспорядке сбегал в низину, к Упе. Случалось, в весенний паводок река становилась капризной, ворчливо выходила из берегов, надолго затапливала городские постройки.

Дожидаясь Болотникова с Горчаковым и Телятевским, Шаховской нарядил гонцов по уезду, и повезли крестьяне в тульский кремль зерно и мясо вяленое, толокно и иные продукты. Все покупал князь Григорий Петрович впрок, месяца на два заготовил для войска на случай осады.

Болотников стоял на взлобочке, заложив руки за спину, высокий, широкоплечий, под боярским кафтаном броня работы умельца искусного, на голове шлем. Мимо воеводы тянулось крестьянское войско.

Рядом с Иваном Исаевичем Илейко Горчаков топчется, перегаром дышит.

Болотников в душе уже не раз корил себя: не надо было соглашаться с Телятевским и Илейкой, а настоять по серпуховской идти, против князя Мстиславского, потом на Москву, не дать Шуйскому собрать новое войско.

Иначе объединятся воеводы, запрут мятежников в Туле… Надо бить князей-воевод порознь.

Подозвал Иван Исаевич Андрейку.

– Не ведаешь, где Тимофей?

– Сыщу! – Андрейка метнулся птицей.

А Тимоша на возу разлегся, сон доглядывает, будто он в повалуше, летней спальной комнатке, надстроенной вторым ярусом над сенями. Явился к нему Артамошка, говорит довольно:

«Я, Тимофей, на твоей сестре Алене женился. Давно, когда ты еще мальцом бегал…»

Удивился Тимоша, отчего он раньше этого не знал. А Артамошка, красивый да нарядный, в рубашке шелковой, сапоги мягкие, чище дворянина иного, посмеивается:

«Эх, ядрен корень, не жена у меня, ягода-малина!..»

«Не я ль тебе сказывал?»

Артамошка с ним соглашается.

Потом они спустились с повалуши в горницу, и Алена потчевала их гречневой кашей. Каша была распаренная и масляная. Ест Тимоша и Аленой любуется. Она в сарафане новом цветастом, коса до пояса, такая пригожая…

Пробудился Тимоша и пожалел, что сон короткий, впору хоть глаза закрывай и дожидайся, когда снова у Алены побываешь.

Вспомнилось, как с отцом кожи мяли. В ту пору Тимоше лет пятнадцать было. От чанов и кож едко зловонило, руки в ранах, сырость разъела, больно до слез. Но Тимоша терпел, не то рука у отца тяжелая, отвесит подзатыльник – не скули…

По воскресным дням и на праздники уходил Тимоша в лес, ставил силки, брал мелкого зверя. Чаще попадались зайцы, реже лиса. Шкурки Тимоша продавал, а из зайчатины мать пекла пироги… Родители умерли в моровые лета…

Сел Тимоша, накинул на плечи свитку. Тут его Андрейка отыскал.

– Болотников зовет!

Иван Исаевич укоризненно посмотрел на взлохмаченного Тимошу:

– Ты хоть колпаком солому прикрывай!

Тимоша волосы пятерней пригладил, глаза протер, слушает, о чем Болотников говорить будет. Раз позвал, то для дела серьезного.

– Надо, Тимофей, в Каширу пробраться и там не замедлиться. По слухам, в Кашире воевода Шуйского Андрей Голицын. Сторожа в этом деле не поможет, тайный лазутчик требуется, проведать, какой силой князь на нас грянет. Выбор на тебя, Тимофей, пал. Иди сторожко, не попадись, царевы воеводы не милуют. Десять ден на то даю, ворочайся не пусто. Уразумел?

Выступили празднично, под серебряный перезвон московских колоколов, благословляемые патриархом и всем высоким духовенством. Сам царь Василий Шуйский вел собранное с превеликим трудом войско на Болотникова. Оно было настолько многочисленным, что потребовалось открыть все южные ворота Белого города. Когда первые стрельцы уже вступали в село Коломенское, последние конные полки покидали Москву. Стрельцы шли приказами, били барабаны, трепыхали на ветру развернутые знамена.

Вел Василий Шуйский бояр и детей боярских, дьяков и стряпчих, дворян московских и иных служилых людей.

Сияя золотом одежд, царь ехал в сопровождении Стремянного полка, окруженный ближними боярами. По пути к войску присоединился князь Урусов с ордой казанских татар, вооруженных луками, кривыми саблями, в грязных засаленных малахаях и верблюжьих халатах. Ордынцы гикали, крутились на мохнатых низкорослых лошадках, за ними тянулись кибитки, гнали табуны…

В патриаршей грамоте, разосланной по городам, Гермоген писал:

«…пошел государь и великий князь Василий Иванович всея Руси на новое государство и земское дело, на воров и губителей крестьянских, майя в 21 день… И подобно… молите Господа в ниспослании победы царю…»

Верстах в десяти от Серпухова Шуйского встречали Федор Иванович Мстиславский да Иван Иванович Шуйский. Царь попрекал воевод:

– Нерадение ваше вынудило меня встать во главе воинства. Отродясь такого не видела московская земля, чтобы царь и великий князь с ворами ратью мерились.

Потупились воеводы. Одно и то же оба подумали: «Бранить легко, а как сам справишься, поглядим. Эвона, все воровское людство с собой привел».

А царь говорит:

– Москву охранять оставил одного Дмитрия Ивановича Шуйского, а чтобы «все дела делати» – дворян приказных… Завтра обдумывать станем, каким полком какому воеводе ведать…

В тот самый час, когда Иван Исаевич Болотников отдавал наказ своим товарищам, в Серпухове, в просторных палатах царь Василий Шуйский держал совет с воеводами. Расселись воинские начальники у стен на лавках, слушают государя. А тот утирает слезящиеся глазки, говорит сердито:

– Ваньке Собакину, ярыжке тульскому, за обман заведомый камень на шею и в воду. Мы его словам веру дали, вора дожидаемся, а он, вишь, у Каширы. Хорошо, Ляпунова к Голицыну послали. Советуйте, воеводы.

Поднялся Скопин-Шуйский:

– Надобно, государь, на Тулу идти, отрезать Болотникову обратную дорогу.

Царский брат Иван Шуйский подскочил:

– Не то сказываешь, воевода Скопин. Ну коли как побьет вор князя Голицына и на Москву полезет, а мы в иной стороне?

С Иваном Шуйским согласились воеводы Урусов и Ромодановский. Остальные промолчали. Василий Шуйский поддержал брата:

– Опасно, князь Михайло. Вдруг Ивашка Болотников от Каширы на Первопрестольную двинется? Надобно дождаться вестей от князя Андрея Голицына из Каширы.

На рассвете подошли к Восме, что по Алексинской дороге верстах в пятнадцати от Каширы. От реки тянуло зябким холодом, гнетущей тишиной. Огородившись палисадом, недвижимой стеной застыли царские полки.

– Неспроста Голицын к реке прижался, – сказал Болотников Телятевскому. – Хитер бобер… Это чтоб мы ему в спину не ударили, да и ратникам отступать некуда, река позади. Остается либо смерть принять, либо нас побить.

– С богом, Иван, за царя Дмитрия.

– Начнем, князь Андрей. – Повернулся в седле, поднял руку. – На слом, други!

Изрыгая огонь, со скрипом покатился гуляй-городок. Прикрываясь подвижными плетнями, двинулись болотниковцы. По ним били вражеские гуляй-городки. С той и другой стороны со свистом стреляли пищали, хлопали самопалы, сыпались стрелы.

– Напирай, други-товарищи! – перекрывая пальбу, подбадривал Болотников и первым прорвался через палисад.

Ринулись в сечу крестьянские полки, лезут через огорожу. Покуда гуляй-городок катился на врагов, Андрейко стрелял из самопала по стрельцам, но вот смешались свои и недруги. Видит Андрейко, какой-то стрелецкий начальник на коне машет саблей. Прицелился Андрейко. Выстрела не услышал, только толкнуло прикладом в плечо. Качнулся стрелецкий начальник, упал с коня.

– Молодец! – похвалил сам себя Андрейко и, засыпав в самопал пороха, стал искать новую цель.

Взошло солнце, багряное, будто огненный диск подвесили. С высоты гуляй-городка разглядел Андрейко красный плащ Болотникова и страшно стало, нут-ко убьют…

– Господи, – пробормотал Андрейко, – отведи смерть от дяди Ивана!

Супротив Артамошки и Берсеня дерутся воины воеводы Булгакова. Храбро стоят стрельцы в красных кафтанах. Наседают на них болотниковцы, но стрельцы отбивают приступы. К полудню и сами начали теснить крестьянских ратников. На подмогу болотниковцам кинулись донцы, задержали стрельцов, потеснили к реке. Как сказочные драконы, извергали пламя гуляй-городки.

Уже на вторую половину дня повернуло, а перевеса ни у тех, ни у других. Усталость одолевала воинов, а ни у Голицына, ни у Болотникова нет свежих сил, каких в бой послать.

Иван Исаевич плащ скинул, рубится притупившейся саблей, голос своим подает:

– Веселей, други-товарищи, за нами правда!

Тут совсем нежданно дрогнул засадный полк Скорохода, покатился. Ляпунов с дворянами напирают.

Увлекшись боем, не заметил этого Болотников, а когда разглядел, поздно было.

– Митя, сучий сын, от кого побежал, от изменщика Прокопа? – выругался Болотников.

Но ни Скороход, ни ратники засадного полка того не слышали, отходили, едва успевая отбиваться от дворянских ополченцев. Иван Исаевич поднял коня на дыбы, крикнул трубачу:

– Играй отход!

Едва через Воронью речку перебрались, как узнали о настигавшем противнике. Иван Исаевич приказал рубить засеки, насыпать защитные валы.

Место выбрали удачное, холмы, топи. Укрепившись, принялись дожидаться преследователей. Подошли со свежими отрядами Шаховской и Телятевский.

Показались каширцы и рязанцы. Кинули Голицын и Ляпунов полки через переправу, их встретили огнем пушек и самопалов. Часть стрельцов застряла в топи, другие тонули под губительным обстрелом.

– Искупались! – хохотали болотниковцы. – Узнали, почем лихо.

Не думал Иван Исаевич, что к месту боя успеет подойти Скопин-Шуйский с полками. Подтянув огневой наряд, князь Михайло приказал бить по засеке, после чего бросил стрельцов через реку, а выше переправились рязанцы.

Ярый болотниковец в войлочном колпаке закричал весело:

– Во, Лукьян, сучий сын, чагой ты на своих прешь? Давеча на царя, а ноне на нас. Ты навроде бабы гулящей!

– Волк тебе брянский свой, а не я. Дай доберусь, срублю башку дурную!

И схватились, один с саблей, другой – с кистенем…

Налетели дворяне служилые, бьются ретиво. Увидал Иван Исаевич рязанцев рядом, зверем сделался, в самую гущу их полез.

В подмогу дворянам стрельцы подступили, навалились с перевесом, сломили. Не выстояли, побежали болотниковцы.

Иван Исаевич своим саблей грозит:

– Мать вашу так!

Развернулись казаки и, гикая, лавой взяли в сабли вражеские полки. Не выдержали стрельцы, повернули к Вороньей. Тем часом открыла Тула ворота, впустила болотниковцев.

Обозленный неудачей, разгоряченный боем, Болотников вынесся на запруженную войском площадь, рванул поводья, скверно выругался. К нему направились Горчаков с есаулами.

У Ивана Исаевича кафтан изорван, рукав в крови. Кинул угрюмо:

– Спасибо, царевич, вдругорядь выручил.

Подъехал Шаховской, увидел окровавленную руку, спросил:

– Что не перевяжешь?

Болотников отмахнулся:

– Заживет как на собаке. Стрела на излете задела. Рана поболе в душе сидит. – Заметив Андрейку, позвал: – Мигом баню топить. – И неожиданно для всех рассмеялся: – Знатно попарили нас стрельцы и дворяне, осталось только обмыться.

К полудню царские пушкари повели обстрел Тулы. Били все больше с Крапивенской дороги. Тяжелые можжиры колотили по городским стенам, проламывали бревна каменными ядрами. Ратники тут же заделывали проему, насыпали защитный вал. К моменту, когда пушки умолкли и стрельцы полезли на приступ, болотниковцы готовы были отразить их.

Перебравшись через ров, стрелецкие полки двинулись к стенам, а берегом Упы подступили к городу конные татары, пустили в осажденных стрелы. Болотниковцы разрядили по татарам пищали и самопалы, орда не выдержала, рассеялась. За татарами отступили и стрельцы, вслед им сыпалась насмешливая брань.

На тульском торгу земский базарный ярыжка народ подстрекал. Он сновал между рядами торговок, нашептывал:

– Виниться надо… Государь простит… Мы за воров не в ответе… Купцы недовольства не таили, торг оскудел, мошна опустела, разорили воры. К чему пригрели Ивашку Болотникова?

От многолюдства голодно в Туле. Смерть не ведала пощады, люди пухли, наливались водянкой. Случалось, падали, умирали на улицах.

Сокрушался народ:

– К чему упорствуем, аль плетью обух перешибешь?

– Пора ворота открыть, покаяться.

– А казней не страшитесь?

– Какая на нас вина, мы государю Василию Ивановичу зла не чинили.

– Пусть Болотников с товарищами ответ держат!

Тульский стрелецкий голова Антон Слезкин, переметнувшийся со своим полком к Телятевскому, при виде подступившего к городу огромного царского войска теперь раскаивался, готов был сызнова податься к Шуйскому, жаловался купцам Гришке Семибабе и Трифону Голику:

– Погубит нас Ивашка, видит бог, погубит…

Крепко обложив город, царские воеводы выжидали. После первого неудачного приступа изредка постреливали пушки, иногда болотниковцы ходили на вылазки.

Скопин-Шуйский нерешительностью царя был недоволен:

– Надобно стены проломить и всем войском выдавить бунтовщиков.

Царь возражал. С ним соглашались другие воеводы.

– Не станем полки губить, измором город возьмем. – Шуйский обратился к Крюк-Колычеву: – Тебе, боярин Иван, старшему огневого наряда, поручаю стрелять Тулу каждодневно, рушить дерево и камень, истреблять воров…

С первым солнцем и допоздна на город сыпались ядра. Они падали на посаде и в ремесленных слободах, убивали воинов и жителей.

Пришли как-то к Болотникову Тимоша и оружейный мастер Бугров. Иван Исаевич гостей в палату позвал.

– С чем пожаловали, чего надумали?

Ответил Бугров:

– Урон, воевода, от пушек царских, сам ведаешь. Порешили мы их заклепать.

– Аль сумеете?

– Не сумлевайся. Нам бы к ним пробиться. Выдели людей с полсотни, каких бог силой и хваткой не обидел, а я постараюсь.

– Людей тебе, мастер, Тимоша и Фрол подберут надежных, во всем подсобят, надобно еще чем помогу.

Дней пять Бугров в литейке провел, самолично металл по формам разливал, каждую болванку замерил, чтоб ошибки не произошло.

Отправились ночью. Бесшумно погрузились на дощаники, поплыли по Упе. Версты через три, миновав дозоры, пристали к берегу, пошли лесом. В лесу и день застал. Поели, передохнули. Снова двинулись, когда смеркалось.

Выбрались на опушку. Ночь распростерла крылья над землей. Еще не взошла луна, и темень, густая, с редким просветом, опустилась на округу, Фрол шепнул:

– Вона огневой наряд!

Вгляделся Тимоша, и, верно, чернеют можжиры. Неподалеку два караульных пушкаря переговаривались. Один другому сказал:

– Вчерась соседа по подворью стрела сразила. Он в полку князя Ромодановского в десятниках служил. Недавно женился.

Товарищ ответил:

– Стрела оженила. Возьмем Тулу – всех разбойников казним. Сколь зла от них!

Тронул Тимоша Фрола, поползли ужами. Охнуть пушкари не успели, упали под ножами. Тимоша свистнул тихонько, метнулись охотники к можжирам, а часть к землянке. Затаились с топорами.

Застучали тяжелые молоты, в землянке пробудились. Первых выскочивших свалили топорами. Тут Бугров голос подал:

– Отходи, робяты!

Бросились охотники к лесу, а пушкари тревогу подняли, да поздно. Когда не стало слышно преследователей, огляделся Тимоша – нет Фрола, Артамонова ватажника. Спросил. Тут один из охотников вспомнил, что видел, как Фрол побежал к пороховому погребу.

Остановился Тимоша, задумался. Ворочаться, искать друга? Но тут высоко, до самого неба взметнулось яркое пламя, грохнул оглушительный взрыв.

– Ах, Фрол, Фрол, – вздохнул Тимоша, – чего замыслил и никому ни словом не обмолвился. Не знает Артамошка, как погиб ты.

В лютом гневе был Василий Шуйский. Весь стенобитный наряд, какой у Крапивенских ворот, заклепали воры. Самый большой погреб с пороховым зельем взорвали. Остались можжиры да часть легких пушек по каширской дороге.

Царь боярина Крюк-Колычева от огневого наряда освободил, поставил князя Долгорукова.

А со стены болотниковцы над стрельцами потешались:

– Гей, тетери, Ваську Шуйского не провороньте!

– Мы его на огороде вместо чучела поставим!

– В Упе вас, разбойников, потопим! Вдосталь водицы напьетесь!

– Сдайтесь царю на милость!

– Держи карман!

Начали болотниковцы тревожить царское войско частыми вылазками.

Редкий день обходился, когда бы не раскрывались городские ворота и не выходили из них ратники огневого боя. Постреляют из самопалов по врагу, нанесут урон и снова отходят в острог.

Жаловались воеводы Шуйскому на побеги из войска. Тайно покидали полки даточные люди, случалось, и стрельцы в леса подавались, сколачивали ватаги. Особенно усилились тайные отъезды среди черемисов, каких силой погнали в царское войско. Вспоминали черемисы своих Варкадина и Москова, осаду Нижнего Новгорода и расправу, учиненную царскими воеводами.

Василий Шуйский с братом Иваном один на один мыслями делились. Сидели в царском шатре в июльский полдень. Накануне стрельцы с большим для себя уроном отбили вылазку болотниковцев.

– Ох-хо, – вздохнул Шуйский, – думы у меня, брат Иван… Не следовало мне на Москву подаваться, а послать главным воеводой племянника нашего Михаилу. Он в делах ратных зело умен.

– На то, государь, опасения были, – осклабился Иван Иванович. – Молод Михайло годами.

– То-то и меня остановило. А что, мыслю, ежели побьет Михайло вора Болотникова, возвысится да и меня с царства долой?

– И такое могет быть, – согласился Иван Иванович. – Нет, нам, братец, при твоем царстве спокойней. Пускай уж Михайло в воеводах походит, рано ему главным быть.

Повернуло на третий месяц осады. Подходил к концу хлебный запас. Осажденные примешивали в хлеб траву, кору деревьев, варили конину. На торгу продавали зайчатину, напоминавшую ободранных кошек, мясо освежеванного барана, схожее с собачатиной, пироги с сомнительной начинкой…

Немец-аптекарь Фидлер уходил к Упе, рвал корни трав, сушил на солнце и, растерев в порошок, пек лепешки. Темные, горьковатые, они вызывали резь в животе. Фидлер ел, пил травяной отвар.

Иногда Андрейко угощал немца рыбой, но когда Фидлер увидел, как по Упе плывут разбухшие с пивной бочонок трупы, вид рыбы стал вызывать у него отвращение.

Далеким сладким воспоминанием остались у Фидлера немецкая слобода в Москве и маленькая аптека, скудные от немецкой жадности завтраки и сытные обеды с кружкой пива или глотком романеи.

Теперь Фидлер понимал: к прошлому возврата нет. Не выбраться ему из Тулы поздорову. А больше всего опасался он встречи с боярином Троекуровым. В ушах Фидлера гремел его голос, угрожавший достать немца со дна морского. Разве поймет боярин, что не по его вине остался жив Болотников?

Видел Фидлер: быть в Туле мору. Уже не раз встречались ему люди с отечными лицами и безумными от голода глазами.

Из ночного набега казаки царевича пригнали несколько телег, груженных мешками с гречкой. Болотников узнал о том, распорядился варить кашу для больных и раненых, однако Илейко все раздал казакам – их добыча.

Пожаловались на Илейкиных людей купцы городские, озоруют казаки.

Иван Исаевич встретил Илейку в кремле у собора разгневанный, того и гляди, пистоль выхватит.

– Али запамятовал разговор без ласки? Обещал сам грабителей наказывать, ан они свое продолжают. Уйми, царевич, не плоди недовольства туляков. Сам понимаешь, голодно в городе, отсюда злоба копится. Читал, какие Шуйский письма в город засылает? Обещает царь тулякам вины простить да пищей и питием насытить. Смекаешь, чем все может обернуться?

Намерился уйти, но Илейко задержал:

– Погоди, воевода, мало сил у нас, а врагов много. Здесь наша гибель, если не уйдем на Волгу, в Астрахань. Там мясом обрастем, сызнова грозой станем. Пробьемся, Иван Исаевич, я ведь и место для прорыва облюбовал.

– Значит, самим с казаками уйти, а остальных бросить? Отдать на расправу? Нет, царевич, позора не приемлю. Я с этими крестьянами и холопами от самого Путивля иду и не покину в трудный час. Да и тебе неча молву худу обретать, она ведь не грязь, ее водицей не смоешь.

Глава 7

Отыскался Лжедмитрий Второй. Речь Посполитая признала нового царя Дмитрия. Конец Болотникова. Шляхта на Русь двинулась

Обычный день, и в корчме у Янкеля, что на выезде из Варшавы в Седлец, малолюдно. Положив руки на давно не скобленную столешницу, скучал пан Меховецкий, сутулый шляхтич с большим синим носом, прозванный за то завсегдатаями корчмы паном Сливой. В самом углу примостился невесть откуда появившийся Матвей Веревкин, хмурый рыжий мужик средних лет, равно владевший польским и русским языками. Корчмарь Янкель клятвенно утверждал, что Матвею известен и еврейский, так как сам видел, как тот читал Талмуд.

Пан Меховецкий, хоть и причислял себя к древнему шляхетскому роду, был беден как церковная крыса.

Счастье улыбнулось пану Меховецкому лишь однажды, когда он, пристав к царю Дмитрию, явился с ним в Москву. Тогда русский царь щедро одарил шляхту, но в ночь бунта пан Меховецкий потерял все, что получил от Дмитрия.

Как кошмарный сон вспоминает об этом пан Меховецкий. Сотни две шляхтичей, успев оседлать коней, вырвались из Москвы, скакали глухими дорогами на Витебск, передыхали в лесах, избегая деревень и городов.

Доходили до пана Меховецкого известия о бунте крестьян и холопов в Московии, объявивших себя войском царя Дмитрия. Прослышав о таком, он даже подумывал, не отправиться ли ему пытать новой удачи, однако, не встретив единомышленников среди шляхты, остыл.

Пусто в карманах пана Меховецкого, редкий алтын загостится. И никто из вельможных панов не желает водить знакомство с полунищим шляхтичем. Разве что иногда принимал Меховецкого сбежавший из Москвы друг царя Дмитрия русский стольник Молчанов.

В корчму вошел жолнер, потребовал пива и поросячий бок. Ел жадно, чавкал, сопел от наслаждения. Янкель, насадив на вертел курицу, жарил ее над древесными углями. На всю корчму пахло так, что у пана Меховецкого засосало под ложечкой. Он глотнул слюну, постарался не думать о еде, но дух назойливо лез в нос. Меховецкий ругнулся вполголоса, помянув недобрым словом корчмаря и всех его родителей до третьего колена, но легче от этого не стало. Не выдержав, пан Меховецкий подозвал корчмаря:

– Послушай, Янкель, ты славный жид и добже знаешь меня, подай мне пива и ту куру, как на твоем вертеле.

– Не могу, вельможный пан. Але пан забыл, что вот уже полгода должен Янкелю пятнадцать злотых?

– Янкель, – повысил голос Меховецкий, – ты, песий человек, полагаешь, что такой шляхтич, как я, не отдаст твои собачьи злотые?

– Отчего же, вельможный пан?

– Кхе-кхе, – закашлялся Меховецкий, – будут тебе злотые, дай срок, только подай, чего прошу.

– Нет, ваша милость, куру не дам, а коли желаете пива и клецки, так уж и быть.

– Неси, чертов сын, да поживей.

Янкель исчез за перегородкой и вскорости появился с миской холодных клецек и жбанчиком пива, поставил перед Меховецким.

Матвей Веревкин будто не замечал никого в корчме. Янкель склонился к уху Меховецкого, задышал чесноком:

– Ваша милость, то не Матвей Веревкин, а царь московитов Дмитрий.

Глаза у Меховецкого округлились, он вскинул голову к затянутому паутиной потолку, захохотал так весело и громко, что Матвей и жолнер уставились на Меховецкого. Наконец шляхтич отер глаза, сказал:

– Ах, пся крев, ах, сын собачий, чего взбрело в его пустую башку! Он такой же царь Дмитрий, как ты, Янкель, пророк Исайя. – И снова разразился хохотом.

Выпив пива, пан Меховецкий принялся за клецки, но слова Янкеля не покидали голову. Что Матвей Веревкин не Дмитрий, а самозванец, никакого сомнения у Меховецкого не вызывало, он с царем Дмитрием встречался часто, знал его и внешность, и поведение, и привычки.

Воротился пан Меховецкий на свой хутор, что в версте от Варшавы, к ночи. Спать лег, но не давала покоя мысль о Матвее Веревкине, объявившем себя царем Дмитрием. Едва занялось утро, пан Меховецкий, оседлав коня, подался к Молчанову.

Сапега ехал к королю.

Давно не пребывал канцлер в таком прекрасном расположении духа, как в тот день, когда подписал с Оттоманским султанатом договор, по которому крымский хан Казы-Гирей будет оказывать Речи Посполитой вооруженную помощь. Вчерашним вечером Лев Сапега принял настоятельно домогавшегося Молчанова.

Канцлер не очень-то благоволил к сподвижнику убитого Дмитрия.

Трус стольник Михайло. Когда в Московии началась смута и Болотников с холопьим войском подступил к Москве, Молчанову бы не сидеть в Варшаве, а участвовать в баталии против царя Шуйского.

Но вчера он явился с интересным известием. Наконец-то отыскался тот, кто согласился взять на себя царя Дмитрия.

Сапега изредка посматривает за оконце кареты. Каменные дома, холодное, затянутое тучами небо. Канцлеру не очень нравилась Варшава, но король отчего-то любит этот город.

В последнее время Лев Сапега редко бывал в родном Вильно, слишком сложная обстановка в России, не избежать вмешательства Речи Посполитой.

Король и канцлер неравнодушны к восточному соседу. Всеми средствами они стараются ослабить Россию и закрепить за собой Киев и Гродно, Житомир и Минск, все те земли, какие Речь Посполитая отняла у великих князей московских. Воспользоваться смутою в России, вернуть Смоленск, отвоеванный у Речи Посполитой великим князем московским Василием…

Восстание москвичей и убийство Лжедмитрия опрокинули расчеты Сигизмунда и Сапеги. Но вот отыскался новый царь Дмитрий…

Уединившись в кабинете королевского дворца, канцлер и Сигизмунд обсуждали сложившуюся ситуацию. Король прохаживался по мягкому ковру, нервно потирал тонкие пальцы.

– Как считает пан Лев?

Сапега к такому вопросу был готов.

– Ваше величество, Болотников привязал Шуйского с войском к Туле и если мнимый царь Дмитрий появится в окраинных землях Московии, к нему сбежится люд. Я уверен, ваше величество, самозванец соберет достаточное войско.

– Как нам известно, есть государи, какие не желают, чтобы Речь Посполитая вмешивалась во внутренние дела Московии. Не вызовет ли это осложнений?

– Ваше величество, Рим отзывается о нашей политике относительно Москвы благожелательно. Если даже сейм будет против похода на Московию, мы шляхтичей неволить не станем.

– Если так, я не возражаю, вельможный пан Лей. – Сигизмунд остановился. – Как мыслит канцлер о царице Марине и вельможных панах, какие сосланы Шуйским в Ярославль?

– Мы потребуем, ваше величество, чтобы Дмитрий освободил их. А какие пожелают в службу к Дмитрию, то их воля. Царицу Марину Дмитрий должен признать женой. И еще вернуть Речи Посполитой Смоленск с землями.

– Да, да, канцлер Лев, только на таких условиях мы поддержим этого Дмитрия.

1607 год. Августа начало. Появился в Стародубе-Северском Матвей Веревкин и, объявив себя царем Дмитрием, начал собирать войско для похода на Москву.

Путивль, Чернигов, Новгород-Северский, а за ними и другие города Северской Украины присягали царю Дмитрию и посылали к нему своих воинов.

На Ивана Постного, когда лето встречало осень, с южного рубежа российской земли докатилась до Тулы весть о появлении в Северской Украине царя Дмитрия, что тот-де еще вознамерился идти на выручку Болотникова.

Слух о царе Дмитрии просочился в город, вызвал радость и надежду у осажденных. Воспряли болотниковцы духом.

Послал Василий Шуйский воевод Литвинова-Масальского и Третьяка-Сентова к Брянску с наказом перекрыть Лжедмитрию дорогу, очистить Украину от шаек самозванца.

Едва проводили воевод, явился Голицын. Встретив у царского шатра Ивана Шуйского, кинулся к нему.

– Князь Иван, Урусов, собака неверная, с курвами и тьмой татар ночью в Крым к хану Казы-Гирею подался!

В ярости Василий отрядил вдогон воеводу Романова с конными стрельцами, но князь Урусов оторвался от погони легко – татарские лошади выносливые, к дальним переходам привычные.

Попусту прогонял Иван Никитич Романов полки, ни с чем вернулся.

По утрам король принимал ванну. Молчаливые пажи держали одежды. В ванне, отделанной оловом, до краев наполненной подогретой водой, тело казалось невесомым. Блаженно прикрыв глаза, Сигизмунд витал в мыслях. Добже задумано с новым царьком для московитян. Самозванец еще из Стародуба не выступил, а в Речи Посполитой уже затих мятеж Зебжидовского. Часть мятежников потянулась в Московию за добычей, иные со своими гайдуками по имениям разъехались.