Текст книги "Лжедмитрий II"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Насупился Болотников. Потом прояснело лицо:

– Без царя не можно, Артамон. И нам такого надобно, чтоб люд не под боярином жил, а дышал свободно и землю не боярскую пахал, а свою.

Слыхал послание апостола Павла к Галатам: «Трудящемуся земледельцу первое должно вкусить от плодов». А на деле боярин – барин. – Подумал маленько и снова заговорил: – Ты вот в Дмитрии разуверился, мне о нем мало чего известно. Но в Дмитрия у крестьян и холопов вера, а нам, Артамон, народ на бояр, на наших первых супостатов, как зажечь, чьим именем?

– Эге, это иной сказ, едрен корень, – согласился Акинфиев, – а славословить Дмитрия без нужды ни к чему.

– Ладно, Артамон, – Иван Исаевич встал, – я в Путивль направляюсь. Ты же, коли прослышишь, что Болотников люд на бояр зовет, приходи. Не забудешь?

– В час добрый, Иван Исаевич! А за мной дело не станет. Не один явлюсь, с товарищами верными.

К обеду, побывав в пригородном селе, воротился Шаховской к себе на подворье, уселся в тени на скамью.

Тесовую крышу воробьи усеяли, гвалт подняли, не поделили чего-то.

«Экий базар учинили, – подумал воевода, – скандальные птицы».

Челядинец Микишка подпер плечом бревенчатую стену, зевал, на князя искоса поглядывал.

– Микишка, тащи квасу! Того и знаешь, пастью ветер ловить. – Выпил Григорий Петрович глоток, выругался: – Теплый. Поленился в подполье слазить, в поварне из кадки зачерпнул…

Обедал Шаховской в трапезной. Комната просторная, осиновой доской стены обиты, стол длинный, сосновый, добела выскобленный, вокруг лавки широкие. Григорий Петрович не любил, когда стол скатертями покрывали.

Стряпуха внесла щи в глиняной миске, горшок каши и кринку топленого молока, поставила перед князем. Шаховской в еде неприхотлив, не то что иные, переборчивые. Ему бы только понаваристей. Отхлебнул щей, попросил:

– Принеси, Настасья, луковицу.

Покуда ждал, все гадал, к чему бы пришлых мужиков приставить, вона их сколько набралось. Сказал с издевкой:

– Вишь, о воле и земле холопы размечтались, как бы не так!

Размышления Шаховского нарушил Микишка:

– Княже Григорий Петрович, от стольника Михайлы Молчанова к тебе.

– Допусти, чего мешкаешь!

«Какого человека и с чем прислал Михайло?» – подумал Шаховской.

Недообедав, покинул трапезную.

А тот уже вошел в палату, поклонился малым обычаем, полупоклоном:

– Болотников я, князь-воевода.

Григорий Петрович удивился, кто, какого звания человек? Однако держится с достоинством.

– Поздорову ли стольник Михайло?

– В добром здравии.

Болотников достал из-за пояса грамоту.

– Вот, воевода, он тебе письмо шлет.

– Садись, Болотников, поди, устал с дальней дороги?

– Путь не близкий, правда твоя, воевода. Однако домой, не в чужбину, ноги сами несут.

Протянул письмо князю. Шаховской развернул лист, принялся читать. Писал Молчанов о царе Дмитрии, который объявился в Речи Посполитой, спасаясь от московских бояр, и что по его указу он, Молчанов, назначил Болотникова большим воеводой, а к тому у Ивана Исаевича заслуги есть. И всем им, князьям и боярам, какие против Шуйского, помогать Болотникову собирать войско да с именем царя Дмитрия вести его на Москву.

Письмо Молчанова для Григория Петровича неожиданное, но он вида не подал, верно, прав Михайло, пускай Болотников над крестьянским войском воеводствует.

Поднял голову:

– Известно ли тебе, Иван Исаевич, с чем в Путивль прибыл?

– Знаю, князь Григорий.

– Стольник Михайло отписал, государь Дмитрий тебя в большие воеводы возвел. – Поднял удивленно брови. – На Дон-то, поди, от холопства сбег?

Болотников насмешку уловил. Ответил резко:

– Об этом не время расспросы вести. Что было, то было, теперь же нам, князь Григорий, один воз тянуть.

Шаховской внимательно посмотрел на Болотникова.

– И то так. Пашков Елец осадил, а чем нам заниматься?

– Ты, князь Григорий, ни с одной стороны, так с другой ко мне подступаешь. Небось мыслишь, что за птица Болотников, где летал и к чему способен? Это тебе, дескать, не у казаков походным атаманом гулять, тут иное… Я вот о чем скажу, князь Григорий. К тебе идучи, нагляделся, как холопы в Путивле животы на солнце греют. А для того ли они брели сюда? Не-ет, на клич путивльцев, твой клич, воевода, народ отозвался, явился. Тебе бы, князь Григорий, оружьем их оделить, по полкам разбить да ученьем занять. Чать, сам знаешь, нам Шуйского воевать, а у него войско – стрельцы да бояре с дружинами, к ратному делу привычные. И наш ратник свое место знать должен. Надобно нам, князь Григорий, по всей русской земле гонцов слать, созывать народ в крестьянское войско.

– Ты меня, Болотников, не кори. Покуда всему только начало, да и, как видишь, недомогаю я. Тебя царь Дмитрий произвел в большие воеводы, ты и пораскинь все своим умом, порадей, а я тебе в помощь.

Ушел Иван Исаевич, а Шаховской задумался, что сулит ему приезд нового воеводы? По крови холоп, ухваткой – воевода.

И так и этак пораскинул умом, и получалось, как Молчанов писал, Болотникову холопами и заниматься, а там время укажет, может, новоявленный воевода сам себе голову сломит.

– Люди, Иван Исаевич Болотников войско царево сзывает!

– Воевода царя Дмитрия Болотников Иван, сын Исаев, холопам и крестьянам челом бьет. Кличет он вас на боярского царя Василия Шуйского! И будут вам за то жалованы земля да воля!

Путивль к войне готовился. Под городом в лагере собирались в полки холопы, крестьяне, стрельцы.

Особо привечал Иван Исаевич военных холопов, какие служили в дружинах бояр и князей. Таких Болотников посылал в конницу. Они в военном деле разумны…

Минуя заставы и караулы, в дальние и ближние города и села пробирались люди Болотникова. Именем Дмитрия звал большой воевода народ в войско.

Сам Иван Исаевич время попусту не терял. Пришлых мужиков по полкам определив, ставил над ними полковников из стрельцов. А в засадный полк Болотников назначил полковым головой своего друга Митю Скорохода.

Стрелецким начальникам Иван Исаевич вменил обучать вчерашних холопов и мужиков-пахарей ратному делу: на приступ ходить, в рукопашном бою драться, отбиваться от конницы и окружать неприятеля. Вот когда приобретенная на Дону казачья наука сгодилась.

С познанием воинской премудрости крестьяне ратниками становились. Шаховской диву давался – хваток Болотников, в считанные дни все по-своему повернул.

Неприязнь к вчерашнему холопу, ставшему большим воеводой, князь Григорий подавил. А вот тревога жила в душе Шаховского: видел, как уходит от него власть в городе. Начал он подыскивать возможность избавиться от Болотникова.

Нет, не убить чьими-то руками, без такого воеводы, как Болотников, никак нельзя. Шаховской в этом убедился. Ему, Болотникову, быть главным над мужицким войском и принимать на себя удары полков Шуйского. А когда подоспеет время с царем новым определяться, тогда Шаховской холопу Болотникову укажет место.

Покуда же князь Григорий Петрович подумывал, как Болотникова с его мужицким войском выпроводить из Путивля.

Выехали как-то Болотников с Шаховским в поле поглядеть, как обучение проходит. В большом полку мужики с пиками и рогатинами в наступление ходят. С ними стрельцы, какие в Путивле службу несли, мушкеты выставили. Конница позади прикрыла ратников. По крылам полки правой и левой рук.

Невелико еще воинство, но Болотникову радостно, что уже не толпа, а организовано, как и подобает. Вдалеке у леса засадный полк расположился, по правую руку пушкари копошатся. Пока наблюдал за пушкарями, засадный полк исчез. Решил, что Скороход отвел ратников в лес.

Редко видятся они с Митей Скороходом. Нет конца заботам… Из плена на Русь пробирались, мечтали в родные места наведаться. Скоро сбудется желаемое. Они – холопы князя Телятевского, и деревня их Телятевка под Курском.

Из слов Шаховского узнал Болотников, что Андрей Андреевич Телятевский с князем Григорием в родстве и вместе с Шаховским выступил против Шуйского.

Иван Исаевич даже задумался, отчего же это князья и бояре против царя Василия ополчились, заодно с холопами правды ищут? Чудно.

А в чем она, правда, у боярина? Судьба холопа его не заботит, нужды боярин не ведает. И остается, что Шаховской с Телятевским корысти ради идут против Шуйского. При Дмитрии они в первых боярах хаживали, а при царе Василии оттеснили их. Вот и взыграло в них ретивое. Им до люда дела нет. Им свое подай…

– Обернись, воевода, – прервал размышления Болотникова Шаховской. Оглянулся Иван Исаевич, за спиной засадный полк к бою развернулся. Подъехал Митя. Болотников Скорохода похвалил:

– Воистину засадный полк. Коли этак на неприятеля в тыл ему выскочить, не устоит враг. Небось буераком провел?

– Угадал.

В разговор Шаховской вмешался:

– Хлебные запасы в Путивле на исходе. Как бы голода не настало.

– И какой твой совет, воевода?

– Тебе бы, Иван Исаевич, с войском крестьянским в комарицкие края податься. Мужики там вольным духом живут и места комарицкие хлебные.

Задумался Болотников. Ратникам голодать нельзя, они сытыми должны быть. Да и порохового зелья в Путивле не велик достаток, лишь на первый случай. А Истома Пашков под Ельцом завяз. Взял бы город, там огневые припасы хорошие… Сказал недовольно:

– Долго Пашков топчется. Пора бы овладеть Ельцом. А как в Рязани?

– Ляпуновы и Сунбулов рязанскую землю возмутили, дворянское ополчение собрали и на подмогу Истоме выступили, – сказал Шаховской.

– Добро, князь Григорий. Что до твоего предложения в Севск уйти, подумать надобно.

– Народ гулевой, холопья вольница, атаман Акинфиев ватагу окликает! – шумели в Севске Артамоновы товарищи.

Больше всех усердствовал Тимоша, у него с боярами свои счеты: отца барин на конюшне засек, а мать с горя утопилась.

У Тимоши с Артамошкой дружба старая. Они и у Хлопки побывали, и царевичу Димитрию служили. Потому Тимоша верит Артамошке, как себе. Почти год терпеливо ждал он часа, когда Артамошка поведет на бояр ватагу.

Накануне из Путивля побывал в Севске проворный мужик с письмом от Болотникова. Именем царя Дмитрия Иван Исаевич обещал свободу холопам и вольную жизнь на всей русской земле. А еще призывал воевода Болотников навести бояр-притеснителей и воротить престол царю Дмитрию.

Услышав об этом, Артамон Акинфиев сказал Тимоше:

– Кажись, час настал, едрен корень, раз на бояр кличут.

Всколготились комарицкие мужики, один Артамошкину сторону держит, другие ругаются:

– Позор земле русской настает. Аль ослепли мужики, хлеб созревает, кому жать, траву косить? Борта медом заплыли, воск пропадает, а вам токмо гулевать. Гиль, право слово, гиль.

Мялись мужики, пожимали плечами:

– Зима спросит.

– Вам, ватажникам, одна дорога, нам другая.

– Топайте по избам, вылеживайтесь на полатях, – насмехались над ними ватажники. – Аль у вас руки по крестьянству не истосковались? Однако у вас ни земли нет, ни воли! Кто нам ее добудет, ежели не сами?

– И-их! – озорно свистнул Тимоша. – Ходи, робята, бойко! Воевода севский, хоть и захудалый, из рода татарских мурз. На воеводстве всего месяц, да и зла за ним не наблюдалось, из города, однако, сбежал. Ну, как казнят лиходеи?

Седенький тщедушный попик на всю деревянную севскую церквушку усовещал слезливо:

– Опомнитесь и покайтесь! И записано в Евангелии от Матфея: «Восстанет бо язык на язык и царство на царстве, и будут глады, и пагубы, и труси по местам».

Бабы крестились испуганно, мужиков-смутьянов ругали. Тимоша в церковь заглянул, поповскую проповедь услышал, протолкался к попику, взял за шиворот так, что ряса затрещала.

– Ты, батя, наших комарицких женок не пужай. Мы на святое дело, на бояр и князей поднялись.

Бабы на Тимошу с кулаками кинулись, насилу из церкви выбрался. Ватажники еще долго потешались над Тимошей.

– Ну, как женки в Севске?

– Они его со всех сторон ощупали!

Вывел Артамошка ватагу из Севска, повернул на Путивль.

Сотни две мужиков шагали за атаманом. У ватажников оружие: кистени и сабли, топоры и рогатины, а кое у кого и самопалы либо пистолеты за поясами.

Людской гомон и конское ржание висели над лесом и полем. Тимоша Артамошку беззлобно подзадоривает:

– Аль запамятовал, Артамоша, как тебя царь Дмитрий один разок приветил? Не за вторым ли разом отправились?

– Не балабонь, едрен корень, не к царю Дмитрию в службу топаем, а к воеводе Болотникову, боярство изничтожить. Слыхал, что в письме писано?

– Разве? А и другой слушок, будто Болотников и князь Шаховской в одну дуду дудят.

– Ты, Тимоха, не меня о том поспрошай, Болотникова при встрече, – отмахнулся от товарища Акинфиев. – Однако и то не след забывать, как путивльский воевода в Севске стрелецкого десятника присылал!

К вечеру выбрались к реке. Неширокая, мелководная. За ней село по косогору, боярская усадьба за высоким забором.

– Боярина Хвостова усадьба, – кивнул Тимоша на рубленые хоромы под тесовой крышей. – Сам боярин в Москве, а здесь его управитель. – И, сдвинув шапку на макушку, добавил: – Крут с мужиком, девок обижает.

– Людом судить будем, – сказал Артамошка и указал ватажникам на усадьбу. – На слом, ребята, круши боярские клети!

Вброд через реку кинулись ватажники к боярской усадьбе. Затрещали ворота, распахнулись. Ворвались в хоромы, посбивали замки на клетях и амбарах.

Подворье наполнилось мужиками и бабами, гомонят, суетятся, тащат кули с зерном, куски солонины, разное боярское добро.

Тимоша выволок из пристройки спрятавшегося управителя. Тот визжал, упирался.

– Слушай, мужики! – остановил сельчан Артамон. – Ответствуйте по совести, как с боярским управителем поступать? Справедлив ли он к вам?

– Ишь ты, справедлив! Как бы не так! – ответил рыжий старик. – Его, лютого и охального, мало высечь, вздернуть греха не будет!

– Повесить пса боярского! – всколготились сельчане.

– Быть по-вашему! – весело заключил Акинфиев.

И потащили управителя за ворота, где шустрый ватажник уже перекидывал веревку через сук…

Ночевали ватажники в разгромленной боярской усадьбе. К полночи затихли хоромы, только и слышно, у ворот дозорные перекликаются. Заснул Акинфиев на боярской перине, жарко. Спал не спал, пробудился от шума во дворе. Схватил пистолет, выскочил на крыльцо. С факелами по усадьбе разъезжали конные. Тут же ходили проснувшиеся ватажники, суетились. Артамошка крикнул:

– Что за народ?

К крыльцу направил коня высокий, плечистый всадник.

– Не признаешь, атаман?

– Никак воевода Иван Исаевич? – удивился Акинфиев. – А я к тебе с ватажниками поспешаю!

– Вот и встретились. – Болотников слез с седла. – Иду я в комарицкие края с поклоном, придется и тебе назад поворачивать. А ватага твоя, атаман, людом не дюже богата. Либо обеднела народом комарицкая волость?

– Ин нет, воевода, мужики на осень пеняют, мнутся.

Нахмурился Болотников:

– Значит, с крестьянской хитростью судят, свободу им-де другие добудут? Хороши комарицкие мужички. Да разве нет таких семей, где не по одному кормильцу?

– Как нет, едрен корень! Вот ты сам с народом поговори.

– Ладно, разберусь, – сказал Болотников и кивнул на ворота: – Вижу, как ты суд вершил над боярином. Круто, но коли заслужил, пускай покачается.

– Не боярин это, Иван Исаевич, всего управитель боярский. Боярин в Москве.

– И там достанем… Ну, принимай меня, атаман, на ночлег.

На Москве слухи множились. Иные шептались, а какие и открыто говаривали:

– Елец и Тула вслед за Путивлем царю Дмитрию присягнули.

– Разве только того! В Кромах и Рыльске смута. Города Северской Украины все против боярского царя Шуйского…

– Во, началось, конец терпению!

– Мужик противу боярина ровно на медведя…

У церкви на Арбате, что неподалеку от старого царского колымажного двора, отстояв обедню, народ столпился. Тележных дел мастеровой в сермяге и войлочном колпаке, склонившись к уху худого, как жердь, мастерового, бубнил:

– Смута, воровские людишки разбой чинят.

– Сказывают, государь Дмитрий наказ дал, бояр, крапивное семя, извести.

– Как бы не так! – Мастеровой обнажил в ухмылке крупные зубы. – Аль позабыл Дмитрия? Кто как не он навел ляхов на Москву?

Тут же в толпе мужик-грамотей нараспев читал подметное письмо Болотникова.

– Вишь ты, складно пишет, – гудел народ. – Будто елей льет.

– Мужику воля и земля обещаны, вон оно где, наше долгожданное!

От толпы отделился ярыжка, трусцой побежал в Сыскную избу. Парень усмотрел ярыжкину прыть, заложив пальцы в рот, засвистел вслед:

– У-лю-лю!

Издали завиднелись красные стрелецкие кафтаны. Толпа растворилась. Исчез, будто сквозь землю провалился, мужик с письмом.

– Ра-зой-дись! – заорал стрелецкий десятник и погрозил бердышом.

На паперти поп в длинной, до пят, черной рясе и бархатной скуфейке, из-под которой выбились прядки волос, топтался, будто приплясывал.

– Пошто голосишь, человече воинской?

– Ворье, отец, гиль повсюду.

– Ахти, Господи, – закрестился поп, – бесовское искушение насылаешь на паству.

Поправив скуфейку, засеменил в переулок.

Тем часом когда мужичок с письмом крестьянского воеводы Болотникова поспешал с Арбата в Охотные ряды, в думе бояре совет держали, возмущались.

Трубецкой кричал надсадно:

– Гришка Шаховской с Андрюшкой Телятевским заворовались, холопы разбойничают.

Щурит Шуйский подслеповатые глазки, поглядывает на бояр. Сидят думные вельможи вдоль стен палаты Грановитой, бородатые, важные, в шапках собольих, кафтанах длиннополых, золотом и серебром шитых, на посохи опираются.

Рядом с Юрием Трубецким Федор Мстиславский. Тут же по ряду Василий и Иван Голицыны, Масальский-Кольцо Владимир да Владимир Шаня-Масальский. По другую руку дремлет Михайло Кашин, зло поджал губы Михайло Нагой, шумно сопит Борис Лыков…

– Привести непокорных в повиновение, – поддакнул Трубецкому Мстиславский.

Шаня-Масальский по посоху ладошкой прихлопывает:

– Покарать князей Шаховского с Телятевским, дабы людишек на бунт не подбивали!

– На воров воинство? – подскочил Иван Голицын. – Срам!

Шуйский рукой повел.

– Полкам изготовиться крымцев воевать. А по пути мятежные города замирить. Воеводами при сем быть, – подал знак дьяку. Тот зашуршал свитком. – Князю Федору Иоанновичу Мстиславскому да князю Михайле Федоровичу Кашину с Большим полком в Серпухове стать. В Передовом полку князьям Василию Васильевичу Голицыну с Михайлом Федоровичем Нагим. В Правой руке князь Иван Иваныч Голицын с князем Борисом Михайлычем Лыковым…

Слушали бояре царский указ, покачивали головами, вздыхали.

– Такое воинство на холопов, эхе-хе, – утер лоб Мстиславский. – Времена такие настали…

– Неустройство на земле, – вторил ему Василий Голицын, – неустройство!

А дьяк все читал:

– Князь Юрий Никитич Трубецкой с князем Владимиром Васильевичем Масальским – Сторожевой полк. Полк Левой руки – князь Василий Петрович Морозов да князь Владимир Шаня-Масальский…

Неказист Тимоша, да удачлив. Из Орла выбирался – чуть в руки воевод Барятинского и Хованского не угодил. Уже на допрос волокли Тимошу, да пожалели стрельцы. Шею накостыляли, отпустили.

Прослышав, что Иван Исаевич из Путивля повел крестьянскую рать на Севск, Тимоша, подтянув порты потуже, двинул туда же.

Путь у него не близкий, да шел Тимоша ходко, в Севске появился раньше болотниковцев. Здесь и дождался их прихода.

Вступили в город под звон колоколов: крестьянские ратники, холопы и стрельцы. Гарцевали, горячили коней казаки.

Вдоль дороги люд комарицкий радостно встречал Ивана Исаевича и войско крестьянское. Тимоша протиснулся в толпе, увидел, идут артамоновы ватажники, выскочил наперед, пошел вприсядку, приговаривая:

– Эх, лапти мои, лапти лыковые!

– Тимоша, жив, буйная головушка! – загалдели одобрительно ватажники.

Тут и Артамошка объявился, облапил друга:

– Гулевой, пропащий. Мы думали, ты на суку болтаешься, ан вынырнул!

– Нет, атаман, еще не вытеребили пеньку на веревку, чтоб меня вздернуть!

И снова, выделывая коленца, под шутки товарищей Тимоша прошелся по кругу. Отер рукавом пот.

– Тебя, Артамоша, в Орле добрым словом поминал.

– По какому случаю?

Ватажный атаман смотрел на товарища, широко улыбался.

– Жаню, ей-ей, жаню тебя, Артамошка, на сестрице своей Алене.

– Будя тебе, – отмахнулся Акинфиев.

– Огонь-баба, Артамоша! Сгоришь, не пожалеешь. Вот только дай срок, в Орел попадем…

– Попадем! И Москву возьмем, и боярское крапивное семя изведем, ядрен корень.

С появлением болотниковцев Севск стал шумным, голосистым. Не Шуйского, а царя Дмитрия кабаки открыли двери нараспашку – ешь, пей, у кого деньга завелась.

На торгу пироги с грибами и капустой, медовуха в жбанах. Зазывают бабы языкастые:

– Ахти, пирог сладок, казак до девок падок. Едай, милай, покуда пупок развяжется!

Артамон с Тимошей по здоровому куску пирога умолотили – сытно, выпили по кружке медовухи – весело.

Парнишка босой в круг вскочил, порты изорванные подтянул и давай коленца выбрасывать, паль век стачивать, припевая:

И маманя Груня,

И папаня Груня…

– Эко черт, эко бесенок! – довольно потер руки Тимоша. – Что выделывает? Дуй сюда!

Проезжая через торг, Болотников заметил бойкого парнишку, осадил коня:

– Как зовут, малый?

Тот ответил смело:

– Андрюхой, большой воевода!

– Шустер. Родители есть?

Тут какой-то мужичок подтолкнул парнишку к Болотникову:

– Сирота он, Иван Исаич, милостью кормится. Взял бы его к себе. Не гляди, что мал, дюже расторопен.

Болотников с седла свесился, руку на голову парнишке положил, погладил шелковистые волосы:

– Приходи, Андрейко, стряпуха Фекла накормит, приоденет. Понравится, оставайся у меня.

И, выпрямившись, окинул взглядом человеческое море, сказал следовавшим за ним полковникам и атаманам:

– Кого в бражничестве уличу, накажу. Кабатчиков о том известить. Готовьтесь, воеводы, к скорому бою. Войско на нас Шуйский выпустил.

Поджидая казаков-донцов, Болотников расположился с трехтысячным крестьянским войском в комарицкой земле, далеко выставив сторожевые охранения, скрытые дозоры. А к Кромам и Туле, Кашире и Веневу, Калуге и Можайску, Орлу и Ржеву, Старице и Дорогобушу послал Иван Исаевич своих есаулов с малыми отрядами. Напутствуя, повторял не единожды:

– Людьми обрастайте, атаманы, раздувайте пожар. Бейте бояр повсеместно, изводите их под корень.

Ушел к Курску Артамошка Акинфиев. Прощаясь, Болотников сказал ему:

– Небогат ты людом, но не печалюсь, в народ идешь, и он тебе, Артамошка, надежда и опора верная. Не за Шуйским и боярами правда, за нами она, атаман. Добудем ее, не пожалеем живота…

В Севске поселился Болотников в воеводских хоромах и в тот же день назначил на воскресенье встречу с уличанскими старостами из сел и деревень.

К назначенному часу собрались комарицкие выборные в трапезной, где загодя столы накрыли соленьем разным, птицей и рыбой жареной, карасями в сметане, пирогами.

– Садитесь, гости дорогие, почтенные выборные земли комарицкой, – широким жестом повел Иван Исаевич. – Совет с вами держать хочу. – И уселся в торце стола.

Старосты рассаживались степенно, крестились, ждали, о чем речь поведет воевода. Стряпухи внесли жареное мясо на деревянных подносах, горшки с кашей. За столами стало оживленно, весело. Налили медовуху. Болотников поднялся.

– Люди именитые, севские!

В трапезной затихли.

– Много наслышан я о вас доброго, и про вашу жизнь мне немало ведомо. И то известно, как кровь проливали за вольность, да какие обиды чинил вам Годунов, а ныне Василий Шуйский. Настала пора всем мужикам объединиться против бояр-притеснителей.

За столами шумок, словно ветерком пахнуло. Болотников обвел взглядом выборных, дождался тишины.

– До меня слухи дошли, будто мнетесь вы, ратников давать не желаете. Отчего бы? Аль по боярству слезу пускаете?

– Прости, Иван Исаевич, – прервал Болотникова севский староста. – Помочь тебе мы завсегда рады, но крестьянское дело, сам знаешь, сдерживает.

– Дело, говоришь, крестьянское? – Болотников хитро прищурился. – А бояр извести повсеместно – чье дело? Нет уж, старосты, даточных людей вы в мое войско отдайте, не держите для Шуйского. За чужие спины не хоронитесь, худо обернется вам такое коварство, ежели мы бояр не изведем. Расправу над вами чинить будут лютую и милостей от притеснителей не ждите.

– Речь твоя верная, Иван Исаевич, нам ли боярская ласка не известна? – поддержал земский староста. – Земля комарицкая до годуновского разорения медом и хлебом, льном и коноплей, воском была богата. А мужики комарицкие еще до тебя, Иван Исаевич, боярам да дворянам петуха красного пускали, и седни нет нашего отказа, послужим.

– Чего уж там, виноваты, пристыдил.

– На комаринцев полагайся, воевода. Как не порадеть царю Димитрию?

Староста кивнул степенно:

– Извели, извели бояре царя Димитрия, а всё за то, что жалел он нас, люд крестьянский, землей наделить вознамерился.

– Мы тебе, Иван Исаевич, людей дадим, какие даточную службу несли, не сумлевайся. Они, чать, не забыли воинской науки.

– Спасибо, старейшие, – поклонился Болотников. – Иного ответа не ожидал.

Под вечер освободился Иван Исаевич. Из трапезной в горницу перебрался. Заглянул Скороход:

– Не помешал, Иван Исаевич?

– Проходи, Митя, – обрадовался Болотников другу.

Скороход саблю снял, у двери поставил. Тут же на лавку положил пистолет и шапку. Подсел к Болотникову, помолчали. Иван Исаевич тишину нарушил:

– Знаешь, о чем я думаю?

– Скажешь.

– Теряем время, Митя, а в Москве тем часом рать на нас готовят. Не по нутру мне здешнее топтание.

– Ежели сам разумеешь, за чем остановка?

У Болотникова взгляд колючий.

– Заботит меня это, однако без казаков как на Москву идти? Тут все взвесить надо. С одними пешими, без конных, успеха не иметь.

– Сколь же дожидаться, Иван?

– Мнится, скоро. На Запорожье и Дону, мыслю, не могут не откликнуться на зов. – И вдруг резко переменил тему: – Слухи до меня доходят, Митя, бражничаешь ты. Так ли?

– Есть грех, Иван. От скуки.

– Грех, сказываешь? От скуки? Нет, врешь, зельем веселишь себя! А ведомо ли тебе, Митя, что бражничество и предательство соседствуют? Запоминай, наперво прощаю, вдругорядь на себя пеняй. Покуда как друга упреждаю.

Из-за днепровских порогов ковыльными степями вел запорожцев атаман Беззубцев. А со стороны «дикого поля» вырвались донцы походного атамана Межакова. Ковыльными степями прошли, не встретив давних недругов – крымчаков.

Много веков таила «дикая степь» угрозу для русичей. Едва сойдет снег с земли, проглянет первая зелень – до самых заморозков не было покоя Руси. Со времен Киевской Руси «дикая степь» была пристанищем печенегам и половцам, затем приютила хищные орды татаро-монгол.

Сбросила Русь золотоордынское иго, многих знатных татарских беков и мурз подмяла под себя, но еще долгие годы висела над русичами опасность набегов крымской орды. Стремительно врывалась она на Русь, словно крыльями широкого невода охватывала города и деревни. Кровью и слезами омыта «дикая степь».

Соединились донцы и запорожцы у Путивля, повернули к Севску.

Длинной лентой растянулись казачьи полки. Десять тысяч казаков ведут Межаков и Беззубцев к Болотникову. Когда первые достигли Севска, последний полк едва границу волости пересек.

Еще под Путивлем увидел Межаков усатого рослого атамана запорожцев, издалека узнал Беззубцева. Приподнялся в стременах, окликнул:

– Юрко, старый товарищ!

– Никак атаман Межаков? – удивился Беззубцев.

Спешились. Окружили атаманов старшины и есаулы. Сколько знакомых! Радуются.

– Полтора года, как хаживали с Дмитрием на Москву.

– Давно.

– Кой там, вчера будто.

– А где атаман Корела?

– Нет атамана Корелы, схоронили.

– Жаль, добрый казак был.

– Поседел ты, Межаков, – хлопал походного атамана донцов Беззубцев.

– А тебя, Юрко, и старость не касается.

– Слово от нее знаю. Так как оно, сызнова за царя Дмитрия повоюем?

– Будто, кто это большой воевода Болотников, ась? – спросил Межаков. – Говорят, его сам Дмитрий в Путивль прислал.

– Не знаю. О нем, идя сюда, прослышал.

– Вот и мне неведомо. На круге в Черкасске письмо воеводы Шаховского читали.

– У нас тоже, – поддакнул Беззубцев. – Слыхивал, будто на бояр он замахнулся.

– Кабы так… Донцы нынешнего царя и бояр его недобрым словом поминают. Хлебные обозы и пороховое зелье московские воеводы на Дон не пропускают.

От сторожи к стороже катилось в Севск:

– Казаки!

Разбив свой стан под городом, атаманы отправились к Болотникову. Едва в ворота вошли, Иван Исаевич с крыльца к ним навстречу спустился. Смотрел на атаманов внимательно. Особенно долго Межакова разглядывал.

– Спасибо, атаманы, кланяюсь вам и всему товариству, что не отказали в подмоге.

– Принимай под свое начало донцов-молодцов, Иван Исаевич, – сказал Межаков.

– И запорожцев тоже. Бог удалью не обидел. – Беззубцев пригладил сивые усы. – Ты, Иван Исаевич, Дмитрием над нами поставлен, так ли?

– Верно, атаман, – нахмурился Болотников.

Беззубцев ему свое продолжает:

– Видал ли ты Дмитрия, воевода? О нем разное болтают.

– Жив царь, – прервал его Болотников. – Однако, когда я в Варшаве был, государь, сказывали, в Сандомире проживал.

– Мы Дмитрия хорошо знаем, – сказал Межаков. – Он к казакам благоволил. Дону разрешил хлеб да пороховое зелье в Москве закупать, чего другие цари не дозволяли.

Легкие сумерки долгие. Межаков в избе отдыхал, когда заглянул к нему Болотников. Не присаживаясь, заговорил:

– Аль не признал ты меня, атаман?

Межаков на воеводу смотрит, силится вспомнить, где они раньше виделись. Нет, не припомнит. Повел головой. Иван Исаевич рассмеялся:

– Оно и немудрено, четыре года минуло, когда я простым казаком под твоим началом, атаман, к крымчакам хаживал.

– Нет, не упомню, Иван Исаевич, ты уж прости. С той поры немало воды в Дону-батюшке обновилось. Сколь лиц перевидал я, все в голове перемешалось.

– Да чего там! – разочарованно согласился Болотников. – Ведь ты тогда походным атаманам был, а таких, как я, тыщи три насчитывалось. – И, уже открывая дверь избы, сказал: – Жаль, однако, что не помнишь, а я тебя, атаман Межаков, в памяти храню.

Топая сапогами, в горницу ввалились Скороход, полковой голова Прокопий Ляпунов, предводитель рязанских дворян, что явились к Болотникову воевать за царя Дмитрия, и гулевой атаман Заруцкий.

Дорогу сподвижникам Ивана Исаевича заступила дородная румяная стряпуха Фекла. Напирая грудью, разбросала руки:

– Не пущу, нехай спит, силов набирается.

Заруцкий, розовощекий шляхтич, со смешком ущипнул стряпуху:

– Ахти, налитая. С такой всю мужицкую силу растеряешь!

Высокий, статный, Прокопий Ляпунов согласился:

– Мед девка! – И засмеялся: У Ивана Исаевича губа не дура!

– Пробудись, Иван Исаевич, весть неприятственная! – Скороход потеснил стряпуху. – Да пропусти, Фекла, эко раскрыластилась, что наседка.

Болотников глаза продрал, вышел к гостям.

– Чего шумите, сны не дали досмотреть. Аль подождать не могли? Входите. Посторонись, Фекла.

Потянулся с хрустом, одернул белую льняную рубаху, первым прошел в горницу, бочком присел к столу. Уселись и атаманы, лишь Скороход остался стоять.