Текст книги "Лжедмитрий II"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

От Серпухова царево войско отступало так поспешно, что Болотников не решился его преследовать. Крестьянская рать и без того растянулась на десятки верст. Надо было собрать полки.

Облюбовав место для лагеря на взгорочке у речки Пахры, Иван Исаевич наказал разбить стан, дожидаться, покуда подтянутся отставшие и те пешие, которым поручено охранять обоз, а сам с сотней казаков отправился им навстречу.

И версты не отъехали, как послышалась пушечная пальба. Болотников всполошился, поняв, под удар попали отставшие. Какие полки, кто из есаулов?

Развернуть главные силы и двинуть на подмогу? От такого плана Болотников отказался мгновенно – и не успеть, и не перестроиться. Бой гремел вовсю.

Крикнул десятнику, чтоб ворочался в лагерь, пускай полковники изготовятся на всяк случай, а Межакову наметом вести донцов на выручку отставших. Иван Исаевич с сотней поскакал к месту сражения.

Сокращая путь, ломились лесом. Храпели кони, стегали ветки. Дороге, казалось, нет конца. Когда выбрались на опушку, бой уже закончился.

Осадил коня Болотников. Поле усеяно трупами. Сколько их? Тысяча, полторы? Может, и того поболе. Вот они, льнут к родной земле. Она их взрастила, их к себе примет.

А в отдалении, за грядой холмов, скрывалось царское войско. Отходило неторопко, безнаказанно, уверенное в себе.

Услышав топот коней, Иван Исаевич оглянулся. Подтягивались казаки Межакова. Вот и он сам поднялся в стременах, спросил глухо:

– Впросак попали. Может, вдогон кинемся?

– Нет, атаман, поздно теперь. Вишь, арьергард выставили. Да и воевода нам неведом, но, по всему чуется, хитер и силы у него предостаточно, – сказал сожалеюще, в упрек себе. – Как побили, как побили, будто капусту секли. – Обнажил голову.

– В ученье нам, – промолвил Межаков, окинув взглядом поле.

– Правду сказываешь, атаман. Горький, но урок преподал воевода царя Шуйского. Чтоб впредь кулак не разжимали, неприятеля дыхание чуяли со всех сторон. Теперь же надобно спешно стан укрепить от всякой неожиданности да сторожу зоркую для развода слать. Где враг и кто воевода новый в войске Шуйского…

Михайло Скопин после боя на Пахре на чем свет бранил князя Ивана Шуйского за спесь неуемную.

Не сражение было, а избиение. Застали болотниковцев врасплох. Пожалуй, тысячи за две полегло воров. Одначе победа не коснулась главных сил. Ежели бы Иван Шуйский согласился с ним, князем Михайлой, да ударили сообща, грозный урон нанесли бы ворам и, глядишь, покончили бы с Болотниковым.

Но князь Иван Шуйский надменно отклонил предложение Скопин-Шуйского, спесиво заявив: «Я главным воеводой государем поставлен, и мне самому ведомо, когда вору Ивашке Болотникову бой давать…»

Крестьянское войско двигалось на Коломну. Не слезая с седла, Иван Исаевич пропускал полки. Мимо, втаптывая сухую траву, проходили холопы и иной люд, ехали конные стрельцы и казаки.

Потеря на Пахре заставила Болотникова действовать осмотрительно.

«Умен, умен князь Скопин-Шуйский, хоть и молод, – говорил Иван Исаевич своим полковникам и атаманам. – Кровушкой народной заплатили мы за его науку, ан сочтемся».

Коломна встречала воеводу Пашкова. Он въезжал в город под звон колоколов мимо рубленых изб и домишек на сером в яблоках жеребце, и конь под ним вился и гарцевал. Истома ловко горячил его, краем глаза ловил восторженные взгляды толпившегося по обочинам народа. Красив Пашков, черноус и строен, в седло влит.

За Истомой, поотстав, Прокопий Ляпунов и Сунбулов вели рязанских и тульских дворян, служилый люд. Сотни копыт били мерзлую, еще бесснежную землю.

За конными шаркали лаптями полки крестьян Скорохода и Акинфиева. Конные упряжки протащили огневой наряд, проскрипел груженый обоз, и снова шагали улицами Коломны крестьянские ратники. Город враз превратился в многолюдный, голосистый.

В хоромах сбежавшего воеводы Пашков, сбросив кафтан и оставшись в рубахе навыпуск, по душам беседовал с Григорием Сунбуловым и братьями Ляпуновыми. Захар на Прокопия смахивает, такой же сероглазый, рослый, с тяжелой челюстью и кудрявой русой бородой. Только и того, что угрюм Захар Ляпунов, малоразговорчив, скажет слово и молчит. За столом еда обильная, мед хмельной языки развязал.

– Слыхивали, Скопин-Шуйский за Серпуховом Ивашку исщипал, – язвительно заметил Пашков. – Покуда Болотников к Коломне доковыляет, мы на полпути к Москве будем.

– Болотников, – протянул Сунбулов. – Для нас, дворян, он кто? Холоп!

– А видывал ли ты его, Гриша, – подзадорил Истома, – он главным воеводой над нами государем Дмитрием поставлен.

Сунбулов выругался:

– Признавать не желаю, а Москву мы и сами можем тряхнуть. Вон как воевода Хмелевский тыл показал, и Семка Прозоровский с думным дьяком Васькой Сукиным побегли до самой Москвы.

Прокопий Ляпунов из-под нависших бровей уставился на Пашкова:

– Я чего хочу поспрошать, други, где тот царь Дмитрий? Полгода о нем судачат, пора бы ему к войску явиться. Не таков он, чтобы в Речи Посполитой отсиживаться, когда Москва завиднелась.

– Враки все о Дмитрии, – буркнул Захар.

– Как враки? – подался к нему Сунбулов.

– А вот так. Нету Дмитрия.

– У Болотникова спросите, он с ним, сказывают, в Варшаве видывался.

– И спросим, – заверил Прокопий. – А есаул Скороход и атаман Акинфиев – люди Ивашки.

– Нам, дворянам, с чернью не с руки, – буркнул Сунбулов.

– Ино так, – согласился Пашков, – однако без них Москвы не пытать. Потерпеть надобно…

Подмосковье горбится возвышенностями, изрезано буераками. В падях и низинах гривами темнеют дальние сосновые леса. От северного окоема и далеко на юг глазу не хватает, всюду движутся люди. Войско Болотникова идет на Москву.

Сам Иван Исаевич держит коня в поводу, с высоты холма глядит на многочисленную рать холопов и крестьян.

Доволен Болотников, не скопом валят мужики, а строем воинским, полками, отрядами, со своими полковниками, есаулами, атаманами.

Узнав, что Истома Пашков уже в Коломне, Иван Исаевич круто взял на Троицкое, заявив на свет о своем намерении зажать воевод Шуйского с двух сторон…

Появление болотниковцев в юго-западных и западных московских землях охватило крестьянскими восстаниями новые районы. Малоярославец и Можайск, Ржев и Старица примкнули к Болотникову. Его армия подступила к Первопрестольной от Звенигорода и села Коломенского и остановилась.

Иван Исаевич велел укрепляться. У Заборья и Коломенского определил главные станы. Из ближних лесов волокли бревна, спорые плотницких дел умельцы рубили остроги с башнями, землекопы рыли хитрые ходы-норы, насыпали вал, огораживались тыном.

– Молодцы, молодцы! – хвалил строителей Иван Исаевич, объезжая войско. – Быть царевым полкам битыми. Вон она, Москва, рукой достать.

Подбадривал Болотников, сам понимал, подтянулось царское войско, собралось в крепкий кулак, нелегко будет одолеть Шуйского.

Готовится Болотников, готовятся и воеводы Шуйского.

Сек колючий морозный ветер, но Болотников упрямо подставлял ему лицо. Не оставляли думы о наступившей зиме, о хлебе, которого мало, а ратников кормить надо. Вчера настоятель Симонова монастыря отказался дать зерно. А Болотникову известно, у монастыря житница обильная, припрятали хлеб монахи.

В Котлы Иван Исаевич попал к вечеру. Солнце на закате скользило по верхушкам ельника и сосняка, подобравшегося к самому селу, по церковной маковке, по соломенным крышам изб.

Увидев Артамошку Акинфиева, Болотников окликнул:

– Чего глаз не кажешь, атаман?

– Не звал, значит, надобности не имел.

– Нынче зову. Сыщи Скорохода и к Пашкову. У него буду.

У Истомы застал Прокопия Ляпунова. Поздоровались.

Иван Исаевич обнял Пашкова.

– Удалец, ловко бил Васильевых воевод. Вишь, в самую Москву загнал.

Нежданно в разговор вмешался Ляпунов:

– Говорят, Шуйский не царь, это истинно, но где царь Дмитрий? Пора бы ему к нам явиться. Может, его в живых нет, а нам сказки плетут?

– Жив, в Речи Посполитой укрылся, – оборвал Прокопия Иван Исаевич и нахмурился: – Настырный ты, Прокопий. Быть по-вашему, отпишу князю Шаховскому, пошлет он грамоту государю.

Но Ляпунов не унимался, пригрозил:

– А то ведь мы, дворяне, и к Шуйскому повернуть могем.

– Грозишь?

– Не грожу, правду сказываю.

– Правду? К Шуйскому? – Болотников покраснел от гнева, вышиб ногой дверь. – Послушай, гудит лагерь. То от людского множества. Теперь ответь, Прокопий, кто, как не Холопы и крестьяне, бивали воевод царских. И не Шуйским, а Дмитрием обещаны им земля и воля… Не будет Дмитрия, сами ту волю добудем, народом.

Пашков отмалчивался, в избу ввалились Скороход и Акинфиев. Болотников повернулся резко:

– Слыхивали, атаманы, чем Прокопий грозит? К Шуйскому переметнуться.

– Волчьи мысли! – Артамошка покосился на Ляпунова. – Дворянская кровь заиграла.

Скороход отмахнулся:

– Пустое плетет Прокопий с перепою.

– Пустое ли? – продолжал хмуриться Болотников. – Значит, на дурь бражника валишь?

– Не в обиду, Иван Исаевич, – вставил Пашков. – Не один Ляпунов требует Дмитрия показать, другие тоже. Знать желательно, доподлинно он жив аль враки?

– Сказал, уведомлю Шаховского. Князь Григорий поболе меня сведущ, где царь Дмитрий. Он с ним видится. – Расстегнув короткополый тулуп и сняв мохнатую шапку, Болотников присел на край лавки, перевел разговор: – В Симоновом монастыре добрые запасы хлеба, надо взять их.

– Поручи нам с Артамошкой, – сказал Скороход.

– Монахи добром не дадут, биться будут.

– Осилим.

– Что молчишь, Истома?

– Хлеб нужен, верно. Однако стены монастырские высокие, крепкие и монахи оружные.

– Приступом, – снова подал голос Скороход, – лестницы изготовим, ворота тараном.

– Иного не вижу, кормить народ надо. – Болотников помял шапку. – Огневой наряд выставим, подкатим гуляй-городок. Три дня на подготовку, и с богом…

Глава 6

Царево войско осадило Калугу. Марина Мнишек в Ярославле. Гермоген. Болотников уходит в Тулу. С богом, за царя Дмитрия! Патриарх и митрополит

Безлунная ночь. Недвижно застыли белесые тучи, сыплют снегом. Голодным волком завывает в вышине ветер. Конец октябрю, а так заненастилось.

Маленький вертлявый Никишка, чем-то на хорька похожий, родом из мелких служилых людей, выбравшись незаметно из лагеря, гнал коня не жалеючи. Никишка – близкий Ляпуновым человек, Прокопий наказал ему: проникни к царю Василию Ивановичу, обо всем расскажи.

Еще говорил Прокопий, если царь Шуйский снимет с него и брата Захара да Григория Сунбулова вину, то они служить ему готовы во веки веков…

Никишку Ляпунов стращал, коли бунтовщики изловят, то пусть он язык проглотит, молчит как рыба, одно твердит – заплутал, с дороги сбился.

Вот и Москвы окраина затемнела. Ни огонька. Никишка мысленно перекрестился. А когда окрик дозорных заслышал, вздрогнул, поспешил ответить:

– К царю Василию Ивановичу из лагеря воров!

Окружили Никишку стрельцы, силком стащили с коня, еще и по шее накостыляли:

– Айда к воеводе, обскажи, с какой нуждой пожаловал, может, ты шпынь аль с письмом подметным…

В Москве голодно и речи крамольные гуляют. Крестьянское войско под самыми стенами города встало. Люди Болотникова проникали в Москву с подметными листами, призывали бунтовать против Шуйского и бояр, дома их и имущество отбирать.

В Разбойном приказе день и ночь воров пытали каленым железом, люто, до смерти. Прохожий пыточную избу стороной обходил, вопли и крики за душу брали, кровь в жилах стыла.

Остерегаясь дозоров, пробрался в Москву и Артамошка Акинфиев. Велел ему Иван Исаевич выведать, кто из воевод и где силы копит, откуда возможно ожидать нападения.

Попетляв по городу, заглянул Артамошка на Кузнечную улицу, где когда-то проживал с Агриппиной. Бревна избы почернели, венец перекосило. Кто нынче обитает в ней? Постоял, посмотрел и отправился на Лубянку.

В прежние годы здесь большой торг вели разным товаром… Потом потолкался в Охотных рядах, пусто в мясных лавках. И где дичью торгуют, нет привоза. Свернул на Красную площадь. Малолюдно, ветер свистит, гуляет, до костей пронизывает.

За подкладкой латаного кожушка у Артамошки письмо Болотникова к московской черни и стрельцам – поратовать за государя законного Дмитрия Ивановича.

Зимний день короткий. Оглянуться не успел, как и вечер наступил, сгустились сумерки. Зашел Акинфиев в кабак, похлебал пустых щей горячих, обжигающих, согрелся, забрели в кабак стрельцы шумной компанией, разговорились. Артамошка уши навострил.

– Михайло Васильевич в Данилов монастырь отправился. Туда, за Москву-реку, за Серпуховские ворота и полки сводят.

– По всему, от Данилова монастыря и ударим по разбойникам.

– Намедни какой-то гилевщик листок подкинул, в нем вор Ивашка Болотников царя Дмитрия вспоминает.

– Ха, самолично лицезрел, как убивали самозванца Гришку Отрепьева.

– А Ивашка вор-то вор, да на ногу спор. Эвона как развернулся, раскачал землю российскую.

Тут стрельцам поставили миску каши, они увлеклись едой, замолчали. Выходя из кабака, Акинфиев прижался к стрельцу, ловко сунул в его широкий карман письмо. Пускай читает, к чему Иван Исаевич призывает.

Ляпуновский человек Никишка, ровно тать, прокрался в стан к болотниковцам. Тайно обойдя караулы, заявился к Прокопию довольный – царь обещал дворян помиловать и одарить щедро.

Покуда Ляпуновы с Сунбуловым тайный уговор держали, Никишка на коленях перед святыми поклоны отбивал, благодарил Господа, что не выдал его разбойникам, а тем часом прислушивался, о чем говорил Прокопий.

– Ивашка против бояр холопов поднял. Надо ли нам такое? Не с руки нам с Болотниковым, аль дворяне холопов не имеют? Станем мы дожидаться, чтобы наши холопы нас же, дворян, извели?

И порешили Ляпуновы с Сунбуловым перейти на сторону Шуйского, как только случится первый бой.

Грозен Кремль московский. Жмутся под его защиту Охотный ряд и Зарядье, Арбат и Таганка, да ближние и дальние городские окраины.

Обнесена Москва высоким деревянным срубом с башнями с воротами крепкими. Не раз сдерживали они город от коварных крымцев и иного неприятеля, спасали люд от угона в неволю.

Миновал Артамошка Акинфиев стрелецкие заставы и, дождавшись, когда распахнутся ворота, выпуская санный поезд, выбрался из города.

Шел он, остерегаясь стрелецких засад и караулов, избегая проезжих дорог. В Коломенском немедля разыскал Болотникова. Иван Исаевич обрадовался, обнял Акинфиева, усадил рядом.

– Вовремя явился, атаман. Чать слыхал, как нас у Симонова монастыря воеводы Шуйского перехитрили. Здесь, Артамошка, не без измены. Кто-то из наших навел. Но кто – вот задача. Коли не дознаемся и не изничтожим змея коварного, много бед жди от него… – Покликал Феклу. – Покорми. – Поднял глаза на Акинфиева. – Ну что в Москве разузнал?

– У Калужских и Серпуховских ворот полки осадного воеводы Туренина и воеводы на вылазке Скопин-Шуйского. Да в Даниловом монастыре стрельцы. И за Яузой воинство.

– Знакомцы воеводы. Один меня на Пахре пощипал, другого Федька Берсень пленил, да я отпустил, наказав, что вдругорядь не помилую. А о полках за Яузой прошлой ночью в деле прознали. Вот их-то часть и прорвалась в Симонов монастырь.

– С Двины, Иван Исаевич, пришли на Москву четыре тысячи стрельцов, сам их видал, да из Ярославля и Твери еще поджидают.

Нахмурился Болотников:

– Надобно было раньше дороги на Москву перекрыть. Немедля послать через Яузу на Красное село Пашкова, а сами из Коломенского перейдем Москва-реку и ударим на Рогожскую слободу. Довольно без дела топтаться, выжидать, покуда воеводы Шуйского первыми начнут.

Замел, завьюжил ноябрь, сковало Москву-реку и Яузу. По ночам трещали деревья, и в стылом воздухе четко слышен любой звук. Таких морозов не помнили на Москве давно.

В сутки болотниковцы острог укрепили, опоясались в два ряда санями с сеном, водой полили, стала крепость ледовая и, выставив дозоры, отогревались по избам и землянкам. Казачья стража теперь под самыми московскими стенами шарила. Завяжут короткую перестрелку, засвистят по-разбойному и ускачут на другой берег. Случалось, и в сабли стрельцов брали.

Стало о том известно князю Скопин-Шуйскому, тот ахнул:

– Вот те и ворье, мороз с выгодой для себя повернули, поди-ка!

Как раз князь Туренин к нему пожаловал. Михайло Васильевич ему говорит:

– Все боле и боле убеждаюсь в уме холопа Ивашки Болотникова и в ратном деле искусен. С таким воеводой и помериться воинским умением не зазорно. Быть вскорости бою жаркому, вот-вот полезут разбойники на приступ.

– А может, князь Михайло Васильевич, поостерегутся? – с надеждой спросил Туренин. – Отсидятся до тепла и на Украину, в свое разбойное гнездо, поворотят. Вона как укрепились, ровно сами в осаду засели.

Скопин-Шуйский разочаровал:

– Нет, князь Дмитрий Васильевич, не утешай себя. Ворам Москва надобна, животы наши. А ледовая крепость на всяк случай, вдруг да откинем их от города, тогда они в ней отсидеться попытаются. – И поглядел на заиндевелое оконце. – Нам бы не допускать воровские полки к Москве, в зачатии задушить, когда Болотников еще силы не скопил. А нынче каждый день дорог. Не откинем разбойников от Москвы – гибель наша неминуема. Холопы поднимутся повсеместно, перекроют дороги на Москву, и ждать нам подмоги будет неоткуда.

– Безотрадно, безотрадно, – сокрушался Туренин.

– Куда как худо, упустили время. Поскачу-ка я, князь Дмитрий Васильевич, за деревянные стены, погляжу еще разок, чего там воры затевают.

Тем часом, когда Скопин-Шуйский, расставшись с Турениным, ехал по московским улицам, направляясь за город, Болотников держал совет с воеводами. Набились в избу, расселись по лавкам полковники и есаулы, тут же Пашков, Ляпуновы, Сунбулов, Скороход, Акинфиев, казачьи атаманы Беззубцев, Межаков.

Дождавшись, когда угомонятся, Иван Исаевич спросил:

– Как порешим, други-товарищи, зароемся в норы, отсидимся до тепла либо двинем на слом?

Пытливые глаза останавливались на каждом. Не торопил, выслушал, что говорили крестьянские воеводы, и по всему выходило, они готовы к приступу. Болотников одобрительно кивнул:

– Одна у нас задумка. А коли так, тебе, Истома, с веневдами, каширцами и всем твоим воинством Красное село держать и от него на Москву двинуть; атаман Юрко Беззубцев – от Заборья, вам, Ляпунов Прокопий и Григорий Сунбулов, с рязанцами у Котлов держаться, а мне – от Коломенского на Рогожскую сторону. – Остановил взор на Межакове и Скороходе. – Твои казаки, атаман, и ты, Митрий, с засадным полком на том берегу Москвы-реки станете. В бой вступите по моему знаку. Когда начнем? О том загодя скажу…

Той же ночью, сызнова татем-душегубцем, прокрался Никишка в Москву, доставил Василию Ивановичу Шуйскому тайное письмо от Ляпунова. Уведомлял Прокопий царя о замысле Ивашки Болотникова и где, какими силами ждать воров.

Подвинув к огню кресло, ростовский митрополит Филарет взял с аналоя грамоту патриарха и, шевеля губами, в который раз прочитал:

«…а смоленские и вяземские и окрестные их грады воинский и посадские и по селам все люди крепко помнят, на чем целовали крест государю царю и великому князю Василию Ивановичу всея Руси».

Филарет читал… Нависшие брови, мудрые, многознающие глаза. Из-под монашеского клобука до самых плеч спадают густые волосы… Бесшумно пришел черный монах с охапкой березовых дров, подложил в печь, удалился. Оторвался Филарет от письма, подумал: немощен телом Гермоген, но крепок духом, слова пламенные. Недавно с амвонов соборов и церквей возглашали его послание. Гневно проклинал патриарх еретиков и воров, взывал заблудших остерегаться мятежников.

Горькие мысли у митрополита Филарета: необычный мятеж на Руси, восстали крестьяне на господ, пошатнули государство. Москве угрожают. Выстоит ли Первопрестольная? Хоть и собрал Шуйский великую воинскую силу, но и у воров целая армия. Уверовали они в живого Дмитрия и что даст он им волю и землю.

Короткое письмо Гермогена. Требовал патриарх денег на войско.

Оставив основные силы в Коломенском, Болотников перевел десятитысячный отряд на левый берег Москвы-реки, первым навязал бой у Рогожской слободы. Против него воеводы Скопин-Шуйский и Татев бросили вдвое превосходящие полки. Трудно пришлось болотниковцам, однако не отошли. Покуда Артамошка и казаки Межакова, спешившись, сдерживали левое крыло и центр, Митя Скороход тремя тысячами ударил по правую руку.

К ночи закрепились на левобережье.

Накануне Иван Исаевич сказал Скороходу:

– Седни еще не главная война, прощупаем, каким воинством царь богат. Чую, Митрий, из воевод Василия Шуйского князь Михайло Скопин особлив. Поглядим, что он нам выкинет.

На следующий день бой начали воеводы Скопин-Шуйского. Стрелецкие полки перешли спозаранку на правый берег, повели сражение. Заходом в Замоскворечье князь Скопин-Шуйский намерился нанести удар основным силам Болотникова в Коломенском и создать угрозу его отрядам на левом берегу у Рогожской слободы.

Крестьянский воевода раскусил княжеский замысел и, повернув отряд от Рогожской слободы, ударил по левому крылу царского войска.

Гнутся стрельцы, того и гляди, побегут. Заметил это Скопин-Шуйский, послал князя Татева с полком. Теперь уже трудно приходится болотниковцам.

А у Красного села на Пашкова насел князь Мстиславский, у Заборья на казаков Беззубцева воевода боярин Воротынский давит. И только у Котлов царский брат Дмитрий Шуйский в выжидании, будто не на кровавую битву нацелился, а в гости зван.

Ляпуновы с Сунбуловым своих рязанцев особняком держат. Артамошкины ватажники злословят:

– Известно, дворяне! Не чета нам, холопам.

Пустили ватажники в царских воинов рой стрел, топорами грозятся и шестоперами. Наконец Прокопий Ляпунов подал знак. Тронулись рязанцы. Выставив рогатины и пики, двинулись ватажники. За Акинфиевой спиной топот ног, дышат шумно. Какой-то мужик громко говорит товарищу:

– Слышь, Петруха, в Москве с боярынями побалуем. Отоспимся на пуховиках!

– Поедим да попьем всласть, Харитон!

Сошлись. Лихо рубится Артамошка, машет саблей, озверело дерутся ватажники. Не отстает от него Тимоша. Наседают стрельцы, обходят царские полки крестьянских ратников.

– Держись, ядрен корень, не робей! – подбадривает Акинфиев товарищей. – Поднажмем!

– Харитон! Харитон! Убил-таки растреклятый стрелец. Вот те и поспал с боярыней!

Тут голос Тимоши послышался:

– Атаман, дворяне-то!..

Кинул взгляд Артамошка туда, где Ляпунов и Сунбулов бьются. И тут только разглядел, как расступились стрельцы коридором, пропускают рязанцев в свой тыл.

«Измена!» – мелькнула мысль у Артамошки.

Пятятся ватажники, давят на них царские воеводы, пересиливают.

– Отходи в Котлы! – закричал Акинфиев.

Не отступали, бежали, преследуемые стрельцами да ляпуновскими и сунбуловскими конными рязанскими дворянами.

Потом, когда уже в Котлах удалось отбиться от царских воевод, рассказывал Тимоша Артамошке и товарищам, что видел самолично, как рубили ватажников Гришка Сунбулов и братья Ляпуновы.

Шуйский едва от обеденной трапезы отошел, как ему доложили, что прибыл гонец от князя Мстиславского.

Посланец не вошел, ворвался в дворцовую палату, в шубе, едва шапку скинул, лик довольный, с мороза раскраснелся. Василий Иванович рот от удивления раскрыл, доселе такой дерзости не видывал, чтобы в царские хоромы да в шубе. Даже братья, допреж порог переступить, в сенях в порядок себя приводили. Шуйский намерился гонца прогнать, прикрикнуть, но тот опередил, поклон низкий отвесил, промолвил:

– Государь, Ляпунов Прокопка с братом своим Захаром и дворянами рязанскими в твое войско переметнулся, воров бьет!

Поднял Шуйский очи горе, перекрестился истово:

– Слава те, Господи, услышал мою молитву, – маленькими шажками приблизился к гонцу. – За весть твою добрую дарю тебе деревни с землями в Арзамасском уезде. А Ляпуновых пожалую в думные дворяне. Да пусть Прокоп о том отпишет Пашкову, доколь он будет с ворьем якшаться, ино поздно будет. Коль не от моего царского гнева погибнет, так от самих разбойников. Ему ль неведомо, что сам Ивашка Болотников в подметных письмах взывает избивать бояр да дворян, какие не с нами.

Велев звать ближних бояр, Шуйский сказал сам себе:

– Теперь самая пора всем войском на воров обрушиться.

Многочисленное царево войско во всем своем величии, блистая доспехами, окропленное патриархом Гермогеном святой водой, накануне отслужившим молебен у гроба царевича Дмитрия, выступило из города, построилось в поле.

Торжественно и празднично заливались колокола по Москве. В расшитых серебром и золотом теплых кафтанах воеводы Скопин-Шуйский, Мстиславский, Воротынский, Татев и другие объезжали полки: князья с оружной челядью, бояре с дворянами служилыми, тут же и рязанцы-изменники, стрельцы, даточные.

В Успенском соборе полумрак. От каменных плит и саркофагов у стен тянет холодом и тленом, а в вышине, под куполом, не ветер гуляет, святые шепчутся.

Шуйский в соборе один на один с угодниками – строгие лица, всевидящие очи.

– Господи, – выговаривают побелевшие губы, – отчего милостив ты к вору? Грешен я, кары достоин, но не лишай скипетра державного…

Гласом Божьим, добрым предзнаменованием виделся Шуйскому переход рязанцев. Он, государь Василий Иванович, Ляпуновых и Сунбулова пожаловал новыми селами и других рязанских дворян-переметов одарил щедро, в службу взял.

Вчерашним днем новая радость, воевода Крюк-Колычев привел в Москву смоленские и рязанские полки. Смоленские ребята зубастые на Москве похваляются: «Наши молодцы не бьются, не дерутся, а кто больше съест, тот и удалец».

Скрипнула соборная дверь, Шуйский оглянулся. К нему мелкими шажками направлялся патриарх Гермоген.

– Государь, отринь смятение, яви лик свой народу. Предстань перед воинством на белом коне и с мечом.

Князь Михайло Скопин-Шуйский в ночной рубахе до пят, опустив ноги на разостланную у ложа белую медвежью шкуру, зевнул, потянулся и легко понес молодое тело к заиндевелому оконцу. Подышал, потер пальцем по проталинке. Ну и денек! Ясный, морозный. Снег искрился, тихо, безветренно.

Верный челядинец помог князю облачиться, подал шубу и саблю. У крыльца Михайлу ждал застоявшийся конь. Увидев хозяина, скосил глаза, заржал призывно.

По Москве Скопин-Шуйский гарцевал, красуясь, чуял, из окон хором не одна молодая боярыня или боярская дочка им любуется. За городом пустил наметом. К войску князь Михайло подъехал первым из воевод. Потом появились Нагой, Туренин, Лыков, все в броне, приоружно.

Скопин-Шуйский уверен: бой предстоял большой и решающий. Царь согласился с ним, князем Михайлой, и другие воеводы не возразили: Мстиславскому и Воротынскому предстояло сдержать казаков в Заборье и охватить кольцом, не дать отойти, если побежит Болотников. А князю Дмитрию Шуйскому да воеводе Крюк-Колычеву и рязанцам Ляпуновым и Сунбулову против Красного села встать. Прокопий Ляпунов посулил уговориться с Пашковым, чтоб вслед за рязанцами покинул воров. Ежели в бою переметнется Истома с веневскими и каширскими дворянами к Шуйскому, не устоять разбойникам.

Себе Скопин-Шуйский оставил Болотникова. С ним намерился потягаться силой и воинским умением. И от предчувствия скорого сражения не ощущал князь Михайло боязни, наоборот, настроение было праздничное. Он не задумывался, отчего такое с ним, видимо, молодость и самоуверенность взыграли.

Стоят стрелецкие полки в напряженном выжидании. Вот вдали появилась темная полоса. Она надвигалась, переросла в огромное людское море. Окинул Скопин-Шуйский поле быстрым взглядом, и сердце вдруг стукнуло тревожно, от востока до запада и в глубину – всюду крестьянские ратники холопы в зипунах, сермягах. «Значит, правду сторожа донесла, тысяч до ста ведет Болотников», – подумал князь Михайло.

Но не только численность болотниковцев взволновала Скопин-Шуйского.

Приближались холопы молча, только и слышно, как шаркает множество ног и дышит людская громада. Может, в этом и уловил князь Михайло угрозу? Видать, знают холопы, что за землю и волю предстоит биться и многим в нее лечь доведется.

Недвижимо царево войско. Князь Михайло не велел начинать первыми, пусть холопы полезут на рожон, и тогда их встретят огневой наряд и пешие стрельцы, а конным боярам с челядью доканчивать воров.

В руках у царских пушкарей горят фитили, ждут команды стрельцы, а на них грозно катится мужицкий вал, вот-вот захлестнет.

Поднял руку воевода Михайло, но, опередив его, грянул огневой наряд болотниковцев. Упали первые ядра, и нарушился строй стрельцов.

Заиграли рожки, и, оставив в засаде воевод Нагого и Лыкова, Скопин-Шуйский с Турениным повели полки. Князь Михайло глазами по противнику шарит, надеясь увидеть крестьянского воеводу.

Сошлись ратники грудь с грудью, зазвенели топоры, лязгнули сабли, началась беспощадная сеча. Упали первые убитые и раненые, заалел снег от крови. Только и сделали царские пушкари первый выстрел, подняли их холопы на рогатины.

Дрались яростно и те и другие, не знали пощады. Врубился Болотников в самую гущу, зычно подал голос:

– Кру-уш-и-и!

Ему вторили:

– На сло-ом!

– Держись! – шумели стрельцы и наседали с новой силой.

Качнулось крестьянское войско, попятилось.

«Пора Межакову в дело вступать», – решил Болотников и подал знак. Но Межаков и сам разглядел, что пора. Поднялся в стременах, махнул рукой. С визгом, леденящим кровь, понеслись казаки. И тут же тронулся засадный полк Скорохода.

Теперь дугой изогнулись стрельцы. Видит князь Михайло, могут не устоять. Но в самый раз Нагой и Лыков от Данилова монастыря подоспели, и снова перевес на стороне Скопин-Шуйского и других царских воевод.

Артамошка Акинфиев крикнул зычно:

– Ребятушки, расступись!

И как накануне боя уговорились, расступились ватажники. В упор картечью ударили по стрельцам болотниковские пушки. Смешались синекафтанники, а ватажники их вилами и рогатинами колют, колотят дубинками и шестоперами, из пищалей расстреливают.

Рубится Иван Исаевич, а у самого нет-нет да и мелькнет мысль: как там у Пашкова и Беззубцева? И не знает Болотников, что меньше часа минет, как в самый разгар сражения предаст Истома, а воевода Дмитрий Шуйский кинет полки на подмогу Мстиславскому и Воротынскому. Окружат царские воеводы Заборье плотным кольцом, и не прорвется атаман Беззубцев, возьмут казаков в плен…

Долго и без перевеса бьются холопы и стрельцы. Теперь Скопин-Шуйский уже не уверен, кому достанется победа, храбро сражаются болотниковцы. Кинул князь Михайло в бой конных бояр с детьми боярскими, и те с криком: «Секи холопов!» – надавили в самый центр.

– А, подлое отродье! – выругался Болотников. – Гляди, вот он и наши главные недруги! Неужели уступим им, чтоб снова ярмо холопское надеть?

Ударили мужики новым прорывом, а Болотников отыскал глазами Скорохода, шумит:

– Митя, нут-ко, нажми Нагому под левую лопатку, охватывай крылом сучьих детей!

– От Красного новая вражья сила подступает! – послышался тревожный голос Акинфиева.